Оглавление

Глава I

Появление Таинственного Незнакомца

Незнакомец явился в начале февраля, обычным зимним днём, склонявшимся к вечеру, явился, незирая на пронзающий, ледяной ветер и сильный, мокрый снегопад, последний снегопад в том беспокойном году. Склоняясь под ветром, он шёл тяжёлым шагом от железнодорожной станции Брамблхерст, крепко сжимая в руке, затянутой в толстую перчатку, маленький, чёрный чемодан. Он был закутан с головы до ног в безразмерный плащ неизвестного цвета, и обвисшие поля его мягкой фетровой шляпы скрывали каждый дюйм его лица, за исключением блестящего кончика носа, почему-то надменно торчавшего наружу. Он шёл, и снег падал на него, облепляя плечи и грудь и добавляя борзый белый гребень к ноше, которую он нёс. Он ввалился в «Карету и Кобылу», ни жив ни мертв, ив прихожей брезгливо бросил свой тяжеленный чемодан на пол.

— Скорей! — воскликнул он, — Во имя человечности и милосердия! Комнату и камин!

Мгновение он потоптался в прихожей, стряхнул с себя снег в баре и последовал за миссис Холл в гостиную, предназначенную для гостей, чтобы заключить сделку. И только после такого многословного представления и пары соверенов, резво брошенных на стол, он наконец обрёл право законно обретаться в гостинице. Миссис Холл разожгла огонь и оставила гостя одного, а сама пошла собственноручно готовить ему ужин. Гость, занесённый в такую несусветную глушь, да ещё каким-то чудом соблаговоливший остановиться в Айпинге зимой, был неслыханной удачей, не говоря уже о том, что он явно не был «торгашом». Женщина была полна решимости показать себя достойной партнёршей своей удачи. Как только бекон подрумянился, а Милли, её утопающая в умственной подагре служанка, немного взбодрилась после нескольких искусно подобранных выражений полнейшего презрения, она отнесла скатерть, тарелки и бокалы в гостиную и начала расставлять их со всей возможной тщательностью и пиететом. Хотя огонь в камине разгорелся вовсю, и отражения языков пламени весело плясали по стенам, к её удивлению, краем глаза она заметила, что её гость по-прежнему торчит за её спиной в шляпе и пальто, да ещё и сам демонстративно повернулся к ней спиной и смотрит в окно на падающий во дворе снег. Его руки в перчатках были теперь важно заложены за спину, и казалось, что он намертво погружен в свои мысли. Она заметила, что тающий снег, всё ещё покрывавший его плечи, теперь стекал по одежде и капал на ковер.

— Могу я взять ваши шляпу и пальто, сэр? — галантно спросила хозяйка, — И… хорошенько просушить их на кухне?

— Нет! — грубо, как будто вбивая гвоздь в балку, нечленораздельно ответил он, не оборачиваясь. Она не была уверена, что расслышала его, и собралась повторить свой вопрос. Но тут он повернул голову и посмотрел на неё через плечо.

— Я предпочитаю их не снимать! — внезапно проскрипел он с нажимом, и она заметила, что на носу у него сидят большие синие очки с боковыми стёклами, а над воротником пальто торчат густые полицейские бакенбарды, которые полностью скрывают его щеки и физиономию.

— Очень хорошо, сэр! — миролюбиво согласилась она, — Как вам будет угодно! Сию минуту в комнате станет теплее! Всего хорошего!

Он ничего не ответил и снова отвернулся от неё к окну, а миссис Холл, почувствовав, что её попытки завязать разговор не особенно удачны и потому совершенно неуместны, быстрым стаккато убрала со стола все ненужное и мухой выскользнула из комнаты. Когда она вернулась, пациент по-прежнему, всё ещё стоял у окна, как вкопанный, со стороны напоминая высеченного из камня истукана, сгорбленный, с поднятым воротником и потешно опущенными мокрыми полями шляпы, полностью скрывшими его лицо и уши. Она с подчеркнутым вниманием выложила на тарелку дымящуюся яичницу с беконом и скорее позвала, чем сказала ему:

— Ваш обед подан! Прошу вас, сэр!

— Благодарю! — сказал он одновременно с ней и однако же ни на дюйм не сдвинулся с места, пока она окончательно не закрыла за собой дверь. Затем он развернулся и, судя по звукам, ринулся к столу в каком-то почти нечеловечески-истошном порыве. Когда она шла за стойку на кухню, то услышала какой-то звук, мерно повторявшийся через равные промежутки времени.

«Чирк, чирк, чирк», — раздалось за дверью, звук ложки, которой быстро опорожняют миску.

«Ох, уж и девица, так девица! — почти пропела она про себя, — Ох! Тут надо глаз да глаз! Вот! Не могла намесить горчицы! Да и я совсем забыла об этом! Это из-за того, что она такая дылда! Фу!»

И пока она сама теперь, чертыхаясь и ворча, замешивала горчицу, она несколько раз уколола Милли за ее чрезмерную нерасторопность и лень. Она приготовила яичницу с ветчиной, накрыла на стол, и все сделала сама, а Милли (действительно, лучшая из помощниц, поискать такую!) сумела только выложить горчицу на стол. А он, новый гость, и хочет остаться! Разве так надо обслуживать клиентов!

Затем она наполнила горчицей горшочек и, торжественно поставив его на чёрный с золотом чайный поднос, отнесла в гостиную. Она постучала в дверь и быстро вошла. Когда она входила, её клиент рванулся и быстро отодвинулся, так что она успела лишь мельком увидеть, как какой-то белый предмет исчез за столом. Казалось, он что-то подбирал с пола. Она со стуком поставила горшочек с горчицей на стол и только потом заметила, что пальто и шляпа сняты и висят на стуле перед камином, а пара мокрых ботинок угрожает залить решётку ржавчиной. Она решительно взялась за вещи.

— Думаю, я смогу их высушить для вас! — сказала она тоном, не терпящим возражений.

— Оставьте в покое мою шляпу! — придушенно произнёс её гость, и, обернувшись, она увидела, что он поднял голову и сидит, уставившись на нее. Какое-то мгновение она стояла, глядя на него, слишком удивленная, чтобы вымолвить хоть слово. Картина была, надо сказать, удивительная… Нижнюю часть лица гость закрывал белой салфеткой, которую, видать, принёс с собой, так что рот и челюсти его были полностью скрыты, и это было скорее всего причиной его придушенного голоса. Но миссис Холл поразило не это. Дело было в том, что весь его лоб над синими очками тоже был тщательно замотан белой тряпкой, а другая повязка закрывала ещё и уши, не оставляя открытым ни клочка лица, за исключением самого кончика розового остроконечного носа. Он был таким же ярким, розовым и блестящим, как и в первый раз. На постояльце была тёмно-коричневая бархатная куртка с высоким, подбитым чёрным льном воротником, который туго облекал шею. Густые чёрные волосы, выбивавшиеся из-под повязок крест-накрест, торчали причудливыми хвостиками и рожками, придавая ему самый странный вид, какой только можно себе вообразить. Эта закутанная и наглухо забинтованная голова была так непохожа на то, что она ожидала увидеть, что на мгновение она застыла. Он, однако, не снял салфетку, а продолжал держать её (как она теперь видела) рукой в коричневой перчатке и смотрел на неё сквозь свои непроницаемые синие очки.

— Оставь шляпу! — снова сказал он, отчетливо выговаривая слова сквозь белую ткань. Её нервы только начали приходить в себя после пережитого потрясения. И тут такое! Она послушалась и положила шляпу на стул у камина.

— Я не знала, сэр, — начала она, — что… — и смущенно замолчала.

— Спасибо, — сухо сказал он, переводя взгляд с неё на дверь, а затем устремив снова на нее.

Вот этим и закончится повесть о чудесном и гибельном эксперименте Невидимки — Гриффина. А если ты, читатель, захочешь узнать о нём больше, то загляни в маленький, тесный трактир возле Порт-Стоу и поговори по душам с его хозяином мистером Джонсом. Чтобы тебе было легче найти его, поясняю — вывеска этого трактира — крашеная девевянная доска, в одном углу которого изображена кривая шляпа, а в другом, по диагонали — тупорылые, старые башмаки, и название его под стать заглавию этой книги. Хозяин ззаведения — низенький, толстенький человечек с длинным, мясистым носом, волосами, густыми, как щетина борова и всегда багровым лицом. Не жадничайте, закажите у него всего побольше, выпейте, как следует, и он не преминет затеять с вами долгий, странный разговор, он с крайней последовательностью примется рассказывать вамобо всех деталях того, что случилось с ним после вышеописанных событий, и о том, как судья Смит пытался выкрутить его показания и отобрать найденные при нём деньги.- …но вот когда они поняли всей кодлой, что невозможно установить, чьи это деньги, то стали судить и рядить, вы только представьте, будто со всем этим надо поступить, как… с кладом! Ну, посмотрите на меня, скажите в здравом уме, ну, похож я на клад? Бред сивой кобылы! Я мужчина в расцвете лет, здоровяк! А потом один вертихлюст из этой банды платил мне, представьте себе, по целой гинее за вечер, только чтобы я беспрерывно рассказывал эту историю в мюзик-холле. Тольк плясать мне не приходилось! Хотя, честно говоря, за гинею можно и на голове всё время стоять! Если же вам придёт в голову сразу прекратить мутный понос его воспоминаний, то вам только и нужно будет спросить его, какую роль в этой истории играли какие-то рукописные книги. Он обязательно, как заведённый, начнёт утверждать, что какие-то книги в самом деле были, и начнет клясться, что, хотя все по-прежнему почему-то считают, будто они и сейчас находятся у него, это, увы, абсолютнейшая ложь, навет и поклёп, никаких книг у него нет! При этом он будет как конь мотать головой, и поэтому вы, находясь в здравом уме, никогда не поверите его честному слову.- Клянусь, ха, невидимка их сам забрал у меня, сам, потом спрятал где-то, ещёв товремя, когда я удрал от него и скрылся в Порт-Стоу. Это все выдумки, которые мистер Кемп сочиняет, бред, что книги будто бы у меня! После этого, как бы вам не хотелось завести его на дальнецйшие откровения, он всякий раз неминуемо впадает в глубокую задумчивость, при этом своим хитрющим взглядом успевая украдкой подсмотреть за вами, ему нужно звать вашу реакцию, знать, поверили ли вы ему, и тогда он нервно перетирает стаканы тряпкой или, не выдержав вашего прямого взгляда, суетливо выскальзывает из комнаты. Он закоренелый холостяк, вкусы у него тоже неискоренимо холостяцкие и в доме его не водилось никогда ни одной самой завалящейся женщины. Теперь он наконец достиг такого социального положения, когда непозволительно пользоваться крючками, завязками, и тесёмками, и всю свою парадную верхнюю одежду, и отчасти свои выходные костюмы он теперь тщательно застёгивает при помощи пуговиц — этого требует его статус, однако когда дело доходит до подтяжек и более ещё интимных деталей частей туалета, то тут он по-прежнему прибегает к помощи бантиков, завязок и веревочек. В деле своём он истинный дилетант, и по мнению многих, не весьма предприимчив, но это ещё самое позитивное определение, однако при этом он очень заботится о репутации своего заведения. И в его словаре появилось в этой связи даже слово «респектабельность», которым он сорит в обществе, как сеятель на поле. Движения у него медлительны, как у ленивца в эвкалиптовых зарослях, его часто видят в состоянии лёгкой поэтической задумчивости, хотя он мало заботится о подобном впечатлении. В своей среде он слывёт умным человеком, едва ли не тайным философом и главой крупной масонской ложи, его бережливость кажется идеальной и внушает всем почтение, а о дорогах и лесных тропинках Южной Англии он способен сообщить вам гораздо больше, чем любой официальный путеводитель. Каждое утро в воскресенье, любого воскресенья в любое время года — и каждым вечером после десяти часов он покидает рабочее место и отправляется в свою гостиную, прихватив обязательный стакан джина, чуть разбавленного водой, после чего начинает тщательно запирать двери, осматривает окна, шторы и даже иной раз подозрительно заглядывает под стол. Убедившись, что вокруг нет ни одной живой души, в полном одиночестве, он на цыпочках подходит к шкафу, отпирает его, потом отпирает ящик в шкафу, вынимает из ящика три гроссбуха в коричневых кожаных переплётах и торжественно укладывает их на середину стола. Переплеты эти изрядно уже истрепаны и даже покрыты налетом зелёной плесени (ибо как-то раз эти книги заночевали в придорожной канаве), а иные страницы и не прочтёшь — они совершенно размыты грязной водой. Тогда хозяин успокаивается и медленно садится в кресло, с чувством набивает глиняную трубочку, и не отрывая восхищенного взгляда от книг, закуривает. Затем он рывком подвигает к себе одну из книг и начинает изучать её, то и дело переворачивая страницы, — то так, то эдак, то сначала к концу, а то и наоборот. Он сосредоточен, брови его сомкнуты на переносице, и губы шевелятся от чрезмерных мыслительных усилий.- Шесть, петитом два сверху, крестик пониже и какая-то закорюка. Мать честная! Господи, вот умная какая голова была! Через некоторое время тщетных усилий его усердие ослабевает, и он, усталый и измождённый, откидывается головой на спинку кресла, мечтательно взирая сквозь клубы дыма в даль гостиной, словно видит там нечто таинственное и совершенно недоступное глазу обычных смертных.-В этой книге столько тайн. — мечтательно говорит он, столько удивительных тайн… Эх, доискаться бы, только бы донырнуть до дна! Уж я бы сделал не так, как он. Я бы… эх! Я бы по-умному… Трубка его испускает кольцо дыма. Тут он погружается в море мечты, в глубины неумирающей, волшебной мечты его жизни. Вот так, несмотря на все розыски, предпринятые фанатически неутомимым Кемпом, ни одному человеку на свете, кроме самого хозяина трактира, не известно, где хранятся святые книги человечества, книги, в которых скрыта великая тайна невидимости и, вы уж поверьте мне на слово, множество других поразительных тайн. И никому не дано узнать этого до самой его смерти…

— Отродясь ничего такого не видывала! — прошептала она, — Вот так история!

Она тихо прошла на кухню и была слишком занята своими мыслями, чтобы спросить Милли, что она так возится. Посетитель сидел и прислушивался к её удаляющимся шагам. Потом он, прежде чем снять салфетку и продолжить трапезу, встрепенулся и вопросительно взглянул на окно. Он откусил кусочек, снова подозрительно взглянул на окно, откусил ещё, затем вскочил и, взяв в руку салфетку, пересёк комнату и опустил штору до самого верха белого муслина, закрывавшего нижние стёкла. Комната мгновенно погрузилась в полумрак. Покончив с этим, он успокоился и более неспешно вернулся к столу и принялся за еду.

«С беднягой произошел несчастный случай, или операция, или что-то в этом роде», — озабоченно сказала миссис Холл. — Надо же, как меня взбудоражили эти чёртовы бинты!»

Она подложила ещё угля, развернула лошадку для сушки и расстелила на ней пальто путешественника.

«И на нем были защитные очки! Да он больше походил на шлем подводного божества или водолаза, чем на человека!»

Она повесила его шарф на угол лошадки.

— «И все время прижимал ко рту этот платок. Говорил только через него! … Возможно, у него поврежден ещё и рот — возможно и такое!»

Она обернулась, как человек, который внезапно вспомнил что-то важное.

— Спаси господь мою душу живу! — сказала она, возвратившись на землю и переходя к делу.

— Ты еще не поджарила картошку, Милли?

Когда миссис Холл пошла убрать со стола обед незнакомца, её предположение о том, что его рот, должно быть, тоже был порезан или обезображен в результате несчастного случая, подтвердилось, поскольку он курил трубку, и за всё время, пока она была в комнате, он ни разу, чтобы поднести мундштук к губам, не ослабил свой шелковый шарф, тот самый, которым была обёрнута нижняя часть его лица,. И всё этоникак нельзя было объяснить забывчивостью, потому что она заметила, как он вожделенно поглядывает на тлеющий огонек. Он сидел в углу, прислонившись спиной к оконной шторе, и теперь, после того как поел, выпил и согрелся, говорил уже не так агрессивно и кратко, как раньше. Отблески огня придавали его большим очкам какой-то призрачный, красноватый оттенок, которого раньше не было.

— У меня есть кое-какой багаж, — протяжно сказал он, — там, на вокзале Брамблхерст… Как можно забрать его?

Выслушивая её сбивчивое объяснение, он вежливо склонил забинтованную голову.

— Завтра? — сказал он, — Нельзя ли быстрее?

И, казалось, был весьма разочарован, когда она ответила: «Нет».

— Вы совершенно уверены?

— Вы хотите сказать, что ни один мужчина, попавший в ловушку, не пошел бы на это?

Миссис Холл, не испытывая теперь былого отвращения, ответила на его вопросы и осмелилась поддержать беседу.

— К станции ведёт очень крутая дорога, большой уклон, сэр! — сказала она в ответ на вопрос о ловушке, а затем, ухватившись за какой-то просвет, добавила, — Именно там перевернулась карета, год назад, если не больше. Погиб джентльмен и его кучер. Несчастные случаи, сэр, бывают так неожиданно, не так ли? Мгновение — и тебя нет! Раз — и всё!

Но посетителя оказалось не так-то легко убедить.

— Да, это так! — сказал он сквозь шарф, спокойно разглядывая её сквозь непроницаемые очки.

— После такого, не дай бог, сэр, требуется уйма много времени, чтобы ввстать на ноги и выздороветь, не так ли? … Сын моей сестры, Том, как-то ненароком порезал руку косой, упал на неё в поле и, боже мой! он три месяца лежал в бинтах… Вы не поверите. Эти косы с раннего детства приводили меня в дикий ужас… О-ооо!

— Вполне понимаю и сочувствую вам! — покачал головой постоялец.

— Однажды он испугался, что ему будут делать операцию — настолько он был плох, сэр…

Посетитель отрывисто рассмеялся коротким лающим смешком, который, казалось, вылетал отнюдь не из его рта.

— Худо ему было? — спросил он.

— Хуже некуда, сэр. И нам всем было не до смеха, когда мы нянчились с ним, мне и сестре, она ведь тогда была по горло занята своими малышами… Каждый день нужно было делать перевязки, сэр, снимать бинты, и всё такое… Так что, если вы, сэр, позволите мне осмелиться сказать вам это, сэр…

— Вы не дадите мне спичек? — довольно резко спросил посетитель, — У меня погасла трубка!

Миссис Холл внезапно замолкла. Это было, конечно, чрезвычайно нагло с его стороны, после того как она рассказала ему почти обо всем, что делала, прерывать на полуслове… Испытывая гнев вкупе с отвращением, она всплеснула руками, но тут вспомнив о двух соверенах, лишь бросила на него недовольный взгляд. И пошла за спичками.

— Спасибо! — коротко бросил он вслед. Когда она положила коробку на стол, он повернулся к ней спиной и снова уставился в окно. Это было слишком странно, слишком противоестесственно, слишком обескураживающе. Ей показалось, и она стала уверять себя в том, что он болезненно относится к крови, операциям и бинтам. Однако, в конце концов, она решила больше не трогать эту неприятную тему.. Но его презрительное пренебрежение разозлило её, и в тот день Милли пришлось несладко. Посетитель оставался в гостиной до четырех часов, не давая ни малейшего повода для визита. В течение этого времени он по большей части был совершенно спокоен, казалось, он тупо сидел в сгущающейся темноте, курил при свете камина, и, возможно, дремал. Раз или два любопытное ухо могло услышать, как он возится с углями, и в течениене более пяти минут он расхаживал по комнате. Казалось, при этом он разговаривает сам с собой. Затем кресло заскрипело. Он снова сел.

Глава II

Первые впечатления мистера Тедди Хенфри

В четыре часа, когда уже совсем стемнело, и миссис Холл собиралась с духом, чтобы снова зайти и спросить своего постояльца, не хочет ли он чаю, в бар вошел Тедди Хенфри, часовщик.

— Боже мой! Миссис Холл, — сказал он, — но какая ужасная погода, это просто смертоубийство для моих тонких подмёток!

Снег за окном падал всё быстрее и густел на глазах. Миссис Холл вежливо согласилась, а потом заметила, что у него с собой сумка.

— Теперь, когда вы здесь, мистер Тедди, — сказала она, — я была бы рада, если бы вы взглянули на старинные часы в гостиной. Время идёт, и часы бьют хорошо и бодро, но часовая стрелка никак не хочет двигаться, показывает на шесть часов — и только.

И, шествуя впереди, она подошла к двери гостиной, постучала и вошла. Открыв дверь, она увидела своего посетителя, который сидел в кресле перед камином и, казалось, дремал, склонив набок забинтованную голову. Единственным источником света в комнате были красные отблески камина, которые освещали его глаза, похожие тревожные железнодорожные фонари, но оставляли опущенное лицо в темноте, и скудные отблески дня, проникавшие через открытую дверь. Все вокруг казалось ей красноватым, затенённым и расплывчатым, тем более что она только что зажгла лампу в баре, и её глаза были ослеплены и только привыкали к новому освещению. Но на секунду ей показалось, что у мужчины, на которого она смотрела, был широко открыт огромный рот — чудовищный и невероятный рот, который поглощал всю нижнюю часть его лица. Это было потрясающее зрелище: голова в белой повязке, чудовищные выпученные глаза и огромный зев под ними. Затем он пошевелился, приподнялся на стуле, поднял руку. Она широко распахнула дверь, чтобы в комнате стало светлее, и увидела его более отчетливо: теперь он прижимал шарф к лицу точно так же, как раньше прижимал салфетку. Ей показалось, что тени сыграли с ней злую шутку и обманули ее.

— Вы не возражаете, сэр, если этот человек войдет взглянуть на часы, сэр? — спросила она, оправившись от минутного потрясения.

— Посмотреть на часы?.. Конечно, — сказал он, сонно оглядываясь по сторонам и что-то бормоча в ладонь, а затем, окончательно проснувшись, добавил, — Конечно!

Миссис Холл пошла за лампой, а он встал и потянулся. Затем зажегся свет, и мистер Тедди Хенфри, войдя, столкнулся лицом к лицу с этим забинтованным человеком. По его словам, он был просто «ошеломлен».

— Добрый день! — приветливо сказал незнакомец, разглядывая часовщика, как выразился мистер Хенфри, с живым чувством и интересом из-за темных очков, «как охотник рассматривает лобстера».

— Я надеюсь, — сказал мистер Хенфри, — что не потревожу вас!

— Ни в коем случае, — ответил незнакомец, — Хотя, насколько я понимаю, — добавил он, поворачиваясь к миссис Холл, — эта комната действительно предназначалась мне для личного пользования.

— Я подумала, сэр, — сказала миссис Холл, — что вы предпочтете часы…

— Конечно, — сказала незнакомец, — конечно, но, как правило, я люблю побыть один, мне нравится, когда меня никто не беспокоит… Но… я действительно рад, что часы в порядке, — добавил он, заметив некоторую нерешительность в поведении мистера Хенфри, — Очень рад!

Мистер Хенфри намеревался извиниться и уйти, но эта пауза успокоила его. Незнакомец повернулся спиной к камину и заложил руки за спину.

— А сейчас, — сказал он, — когда починка часов закончится, я, пожалуй, выпью чаю… Но не раньше, чем починка часов закончится… Миссис Холл уже собиралась выйти из комнаты — на этот раз она не пыталась завязать разговор, потому что не хотела, чтобы её оскорбляли в присутствии мистера Хенфри, — когда посетитель спросил её, распорядилась ли она насчет его вещей в Брамблхерсте. Она сказала ему, что упомянула об этом в разговоре с почтальоном и что почтальон может привезти их завтра. -Вы уверены, что быстрее невозможно? — резко спросил он. Она была уверена в этом и ответила подчеркнуто холодно.

— Я должен объяснить, — добавил он, — что на самом деле вчера я слишком замёрз и устал, чтобы заняться этим раньше, а именно, рассказать вам кое-что, так вот, ставлю вас в известность, что я исследователь-экспериментатор!

— Действительно, сэр? — сказала миссис Холл, на которую это произвело большое впечатление. -А в моем багаже есть важные приборы…

— Это действительно очень нужные вам и полезные вещи, сэр? — спросила миссис Холл. -Да! И мне, естественно, не терпится продолжить мои исследования!

— Конечно, сэр! Причиной моего приезда в Айпинг, — продолжил он с некоторой неторопливостью, — было… желание побыть… в одиночестве. Я не хочу, чтобы мне мешали на работе… Вдобавок к моей работе у меня произошёл несчастный случай…

— Я так и думала! — сказала миссис Холл.

— Мне требуется помимо определенного ухода ещё и абсолютный покой. Мои глаза — иногда настолько раздражены, слабы и так болят, что мне приходится запираться в темноте на несколько часов. Я сам запираю себя. Иногда — время от времени. Не сейчас, конечно. В такие моменты малейшее беспокойство, шум, появление незнакомца в комнате, являются для меня источником мучительного раздражения — это хорошо, что вы понимаете такие вещи, не так ли?

— Конечно, сэр! — сказала миссис Холл, — И если бы я могла взять на себя смелость спросить…

— Я думаю, это все! — сказал незнакомец с тем спокойным, неотразимым видом хозяина положения, который он мог принимать по своему желанию. Миссис Холл решила приберечь свой вопрос и сочувствие для более подходящего случая. После того как миссис Холл вышла из комнаты, он остался стоять перед камином, уставившись, по словам мистера Хенфри, на починку часов. Мистер Хенфри не только снял стрелки с часов и циферблат, но и извлек механизмы, при этом он старался работать как можно медленнее, тише и незаметнее. Он работал, держа лампу поближе к себе, и зелёный абажур отбрасывал яркий свет на его руки, раму и колёса, оставляя остальную часть комнаты в тени. Когда он поднял глаза, перед ним поплыли цветные пятна. Будучи по натуре любопытным, он целиком разобрал механизм на запчасти — совершенно излишние труды, и всё это лишь с целью оттянуть свой отъезд и, возможно, завести долгий разговор с незнакомцем. Но незнакомец стоял там, совершенно безмолвный и неподвижный. Настолько неподвижный, что это действовало Хенфри на нервы. Вместо желанного партнёра по невинной, светской болтовне часовщик обрёл рядом глыбу альпийского льда. Он вдруг почувствовал, что в комнате никого нет, и подняв глаза, увидел, что там, в сером полумраке, виднелась мерцающая забинтованная голова и поблёскивающие огромные голубые линзы, которые сверлили его спину, а перед ними плыли зелёные цветные пятна. Это было такое странное ощущение для мистера Хенфри, что он обратил свой взор к коллеге и они с минуту молча смотрели друг на друга. Затем Хенфри не выдержал и снова опустил глаза. Очень неудобная ситуация! Хотелось бы что-нибудь сказать. Хотябы ради вежливости… Должен ли он заметить, что погода была очень холодной для этого времени года? Обычный разговор… Он поднял голову, словно собираясь прицелиться для этого вступительного выстрела.

— Погода… — начал он.

— Почему бы вам уже не закончить дело и не уйти? — перебила его неподвижная фигура, очевидно находящаяся в состоянии едва сдерживаемого гнева, — Все, что вам нужно было сделать, это закрепить часовую стрелку на её оси. Вы просто жульничаете!

— Конечно, сэр, еще одну минуту. Я упустил из виду… — и мистер Хенфри закончил и ушёл. Но он ушёл, чувствуя себя крайне раздосадованным.

«Черт возьми! — сказал себе мистер Хенфри, бредя по деревне по тающему снегу, — Конечно, что в этом такого — иногда приходится ремонтировать часы?..».

И снова: «И что за недотрога! Ишь ты! И посмотреть на тебя нельзя! Какая ты должно быть, уродина!»

И еще раз: «Похоже, что нет… Если бы вы, сэр, понадобились полиции, вы не могли бы изобрести более логичного, надёжного и изобретательного средства скрыться — как быть ещё более замотанным и забинтованным в это тряпьё».

На Глисонс-Корнер он увидел мистера Холла, который недавно женился на хозяйке заведения «Карета и Кобыла», места, где теперь столовался тот незнакомец. Он теперь постоянно курсировал между железнодорожной станцией Сиддербридж-Джанкшн и гостиницей в карете, отвозя случайных посетителей до вокзала и скоро возвращаясь оттуда. Судя по тому, как он вёл карету, Холл, очевидно, «ненадолго подзадержался и наклюкался» в Сиддербридже.

— Как дела, Тедди? — спросил он, проезжая мимо.

— У тебя дома завалялся отличный парень! — иронично сказал Тедди. Холл, видать, на сей раз был настроен вполне дружелюбно, и сразу же подъехал.

— Что такое? — угрожающе спросил он.

— Ба, старина! Какой странный посетитель остановился в «Карете и Кобыле»! — завёл волынку Тедди, — Боже мой, кажется, ты ещё не в курсе?!

И он принялся живо описывать Холлу своего гротескного гостя.

— Немного похоже на маскировку, не так ли? Будь это моя гостиница, я бы уж, кровь из носу, поинтересовался бы, и постарался бы посмотреть в лицо мужчины, который закрывается, как невеста на выданье, — сказал Хенфри, — Но женщины так доверчивы, когда дело касается всяких мутных незнакомцев… Он занял комнату и даже не назвал имени, Холл… Так-то! Не дело это!

— Что ты говоришь? — сказал Холл, начиная приходить в себя и соображать.

— Да! — сказал Тедди, — И уже, фьюить, заплатил за неделю проживания вперёд… Кем бы он ни был, теперь ты неделю от него не избавишься, и не жди! Так-то, брат! И он говорит, что завтра у него будет много багажа… Будем надеяться, что это будут не камни в коробках, Холл…

Он рассказал Холлу, как его тетю в Гастингсе обманул незнакомец с пустыми чемоданами. В целом, он оставил Холла в всклокоченных чувствах и с неясными подозрениями, копошащимися в голове.

— Но-о! П-шла, старушка! — сказал Холл, и смутные подозрения овладели им, — Полагаю, я должен сам лично разобраться в этом! А если не разберусь…

Тедди, облегчив душу, поплелся дальше с лёгким сердцем. Однако вместо того, чтобы «разобраться с этим», пришлось разбираться с другим — жена Холла по возвращении дала ему суровую отповедь за то, как долго он провёл в Сиддербридже, а сама на его скромные расспросы отвечала отрывисто и не по существу. Но зерно подозрения, посеянное Тедди, проросло в сознании мистера Холла, несмотря на все эти разочаровывающие мелочи.

— Вы, бабьё, как я вижу, ничего не смыслите в главном! — сказал мистер Холл, про себя решив при первой же возможности побольше узнать о личности своего гостя. И после того, как незнакомец лёг спать, примерно в половине десятого, мистер Холл очень агрессивно прошёл в гостиную и пристально стал осмотривать мебель своей жены, просто чтобы показать, что незнакомец здесь не хозяин, а также внимательно и немного презрительно изучил лист с математическими расчетами, оставленный незнакомцем. Укладываясь спать, он велел миссис Холл очень внимательно наблюдать за всем и осмотреть багаж незнакомца, когда тот на следующий день. прибудет со станции.

— Займись своими делами, Холл! Не суй свой нос не в своё дело! — сказала миссис Холл, — А я займусь своими!

Она была тем более склонна теперь наброситься на Холла, потому что незнакомец, несомненно, был необычайно странным постояльцем, совершенно непохожим на бесконечные ряды былых постояльцев, прошедших перед её глазами, и она ни в коей мере не была уверена в своём мнении о нём. Посреди ночи она проснулась и увидела во сне огромные белые головы, похожие на репу, которые тянулись за ней на концах бесконечных шей, и огромные, похожие на тележные колёса, чёрные глаза в темноте. Но, будучи разумной и приученнойк порядку женщиной, она сумела подавить свой страх, повернулась на другой бок и снова заснула.

Глава III

Тысяча и одна Бутылка

Вот так и случилось, что двадцать девятого февраля, в самом начале оттепели, этот странный тип выпал из космического мрака в деревню Айпинг. На следующий день его багаж прибыл в почтовом экипаже по такой слякоти, чтобыло удивительно, как его вообще умудрились довезти — и это был очень необычный багаж. В экипаже действительно стояла пара сундуков, которые могли понадобиться разумному человеку, но, кроме того, там была коробка с книгами — большими, толстыми, истёртыми и залоснившимися от сотен рук, инкунабулами, некоторые из которых были просто исписаны непонятными письменами, — и дюжина или более того ящиков, коробок и футляров, в которых лежали предметы, тщательно упакованные в солому. Также мистеру Холлу, когда он с небрежным любопытством теребил солому, показалось, что внутри находятся стеклянные бутыли. Во всяком случае, они позвякивали, как обычные стеклянные бутыли. Незнакомец, по-прежнему до бровей закутанный в тряпки — пальто, шляпу, перчатки и накидку, нетерпеливо вышел навстречу повозке Фиренсайда, пока Холл обменивался с седоком парой словечек, готовясь помочь хозяину доставить багаж в дом. Он вышел, не заметив пса Фиренсайда, который с равнодушным видом шлялся вокруг, обнюхивал ноги Холла.

— Давай, шустрей, тащи коробки в дом! — прикрикнул он, — Я и так уже заждался до одури!

Он спустился по ступенькам к заднику тележки, как будто хотел дотронуться до ящика поменьше. Однако, как только собака Фиренсайда заметила его, она вдруг ощетинилась и яростно зарычала, а когда он бросился вниз по ступенькам, она нерешительно подпрыгнула, а затем прыгнула прямо ему на руку.

— Бей! — хрипато закричал Холл, отскакивая назад, потому что он не умел обращаться с собаками, а Фиренсайд завопил: -Ложись! — и выхватил у него хлыст. Они увидели, что зубы собаки соскользнули с руки, услышали глухой удар, увидели, как собака прыгнула, извернулась и снова прыгнула сбоку, впившись в ногу незнакомца, а потом услышали, треск ткани. Его брюки лопнули. И разошлись по швам. Затем тонкий конец хлыста Фиренсайда достиг его собственности, и собака, испуганно взвизгнув, спряталась под колёса фургона. Все это закрутилось совершенно неожиданно и заняло не более каких-то нескольких секунд. Никто не произнёс ни слова, потом все закричали, забегали. Незнакомец быстро взглянул на свою порваную перчатку и на ногу, сделал движение, как будто хотел наклониться к последней, затем повернулся и быстро взбежал по ступенькам гостиницы. Они слышали, как он стремглав пересёк коридор и поднялся по лестнице, не покрытой ковром, в свою спальню.

— Ах ты, скотина! — заорал Фиренсайд, слезая с повозки с кнутом в руке, в то время как пёс испуганно наблюдал за ним из-за колеса, — Иди сюда, скотина! — снова завопил Фиренсайд, — А не то, хуже будет!

Холл стоял, разинув рот.

— Он укусил его! — взвизгнул Холл, — Я, пожалуй, пойду присмотрю за ним! — крикнул он и затрусил следом за незнакомцем. В коридоре он столкнулся с миссис Холл.

— Собака покусала его.., — доложил он, — немного…

Он шустро взбежал по лестнице. Дверь комнаты незнакомца была приоткрыта, он толкнул её и вошёл без всяких церемоний, готовясь к извинениям и выражению сочувствия. Штора была опущена, и в комнате царил полумрак. Он мельком увидел нечто очень странное, похожее на руку без кисти, машущую ему, и лицо из трех огромных неопределенных пятен на белом фоне, очень похожее на бледное лицо, схожее с анютиными глазками. Затем его кто-то с силой ударил в грудь. Его отбросило назад, и дверь захлопнулась у него перед самым носом. Внутри заскрипел замок. Пациент заперся на ключ. Все произошло так быстро, что у него не было времени что-либо разглядеть и понять, что происходит. Что такое? Какие-то немотивированные движения, удар и в итоге сотрясение мозга. Так он и стоял на маленькой тёмной лестничной площадке, гадая, что бы это могло случиться такое, и что такое он увидел. Через пару минут он присоединился к небольшой группе, собравшейся возле «Кареты и Кобылы». Фиренсайд уже с пылом рассказывал об этом во второй раз. Миссис Холл повторяла, что его собака не имела права кусать её гостей. Хакстер, крупный торговец, владелец соседнего дома, задавал вопросы. Все остальные — Сэнди Уоджерс из кузницы, судья, все, кроме женщин и детей — были в полном восторге от разгоравшегося скандала и шутили, и говорили всякие глупости.

«Попробуй она укусить меня, я бы ей навалял!», «И кому в голову пришло держать такого людоеда?», «Ты и меня сожрать хочешь?», и так далее.

Мистер Холл, наблюдавший за ними со ступенек и внимательно прислушивавшийся в крикам, счел невероятным, что наверху произошло что-то настоль уж примечательное, чтобы рассказывать всем. Кроме того, его словарный запас был слишком ограничен, чтобы в трёх словах выразить свои чувства.

— Он сказал, что ему никакая помощь не нужна! — лапидарно сообщил он в ответ на вопрос жены.

— Нам лучше было бы поскорее отнести его багаж!

— Ему нужно немедленно прижечь рану! — сказал мистер Хакстер, — Особенно если она воспалена.

— Я бы пристрелила псину, вот что я бы сделала! — сказала женщина, высосвываясь из толпы.

Внезапно собака снова начала рычать.

— Пропустите вещи! — раздался сердитый голос в дверях, и на пороге появился незнакомец в плаще, с поднятым воротником и опущенными полями шляпы, — Чем скорее вы принесёте мои вещи, тем лучше для меня! Анонимный свидетель потом утверждал, что его брюки и перчатки были уже заменены на целые.

— Вам больно, сэр? — участливо спросил Фиренсайд, — Я очень сожалею, что так вышло…

— Ни капельки! — сказал незнакомец, — Не беспокойтесь! Он не прокусил! Кожа не повреждена! Лучше поторопись с моими вещами!

Затем он выругался себе под нос, как утверждал мистер Холл. Как только первый ящик, согласно его указаниям, был внесён в гостиную, незнакомец с необычайным рвением набросился на него и стал распаковывать, разбрасывая солому, крафт и тряпки, совершенно не обращая внимания на новенький ковер миссис Холл. Из соломы извлекались флаконы — маленькие пузатые бутылочки с цветными порошками, маленькие и тонкие пузырьки с цветными и белыми жидкостями, рифленые синие пробирки с надписью «Яд», бутылочки с круглым дном и тонким горлышком, большие бутыли из зелёного, толстого стекла, длинные сосуды из белого матового стекла, бутылки со стеклянными пробками и причудливыми этикетками, горшочки с изящными пробками, с затычками из пакли и бумаги, бутылки с деревянными, грубыми крышками, бутылки из-под вина, бутылки из — под салатного масла — он суетился, расставляя их рядами на шифоньере, на каминной полке, на столе под окном, на полу, на книжной полке — повсюду. Ни до кого из присутствующих ему не было дела! Аптека в Брамблхерсте не могла бы похвастаться и половиной такого разнообразия и количества, какое вылетало из рук этого странного фокусника. То еще зрелище. Ящик за ящиком распаковывался, и скрипя начинал демонстрировать внутрености — бутылки, и так до тех пор, пока все шесть ящиков не опустели, а стол не покрылся сухой соломенной стружкой. Кроме бутылок, из этих ящиков извлекли ещё несколько пробирок и тщательно упакованные весы. И как только ящики были распакованы, незнакомец подошел к окну и принялся за работу, нимало не заботясь ни о куче соломы, ни о потухшем камине, ни о коробке с книгами, выставленной на улицу, ни о сундуках и прочем багаже, отправленном наверх. Когда миссис Холл принесла ему обед, он был настолько поглощён своей работой, наливая маленькие капли из бутылочек в пробирки, что не услышал её, пока она не убрала большую часть соломы и не поставила поднос на стол, возможно, не слишком подчеркнуто, видя, в каком состоянии был пол. Затем он слегка повернул голову и тут же снова отвернулся. Но она увидела, что он снял очки; они лежали рядом с ним на столе, и ей показалось, что его глазницы необычайно пусты. Страшно пусты. Тогда он снова надел очки, а затем снова повернулся к ней лицом. Она уже собиралась пожаловаться на солому и грязь, но он опередил её.

— Я бы не хотел, чтобы вы входили без стука! — сказал он тоном ненормального раздражения, которое, казалось, было присуще ему, как ничто иное.

— Я постучалась, но, похоже…

— Возможно, вы действительно так и сделали, но в моих расследованиях… в моих действительно очень срочных и необходимых расследованиях… как бы вам сказать… при малейшем беспокойстве, при скрипе двери… я вынужден просить вас…

— Конечно, сэр! Вы можете повернуть ключв замке, если вы в таком состоянии, знаете ли… В любое время!

— Очень хорошая мысль, — сказал незнакомец.

— На этот раз, сэр, если я позволю себе заметить…

— Не надо. Если из-за соломы возникнут проблемы, запишите это в счет. И он пробормотал что — то, подозрительно похожее на ругательство. Он вёл себя так странно, стоя там, такой агрессивный и взрывной, с бутылкой в одной руке и пробиркой в другой, что миссис Холл очень встревожилась. Но она была решительной женщиной.

— В таком случае, я хотела бы знать, сэр, что вы думаете…

— Шиллинг — я положу шиллинг! Шиллинга, конечно, будет достаточно?

— Пусть будет так, — сказала миссис Холл, беря скатерть и начиная расстилать её на столе, — Вы, я надеюсь, удовлетворены…

Он повернулся и сел, повернувшись к ней воротником пальто. Весь день он работал за запертой дверью и, как свидетельствует миссис Холл, по большей части, молча. Но однажды раздался удар и звон бутылок, как будто кто-то ударил по столу, и разбившаяся бутылка с силой грохнулась на пол, а затем послышались быстрые шаги по комнате. Опасаясь, что «что-то случилось», хозяйка подкралась к двери и прислушалась, не решаясь постучать.

— Я так больше не могу! — как в бреду, твердил постоялец, — Я так больше не могу! Триста тысяч, четыреста тысяч! Огромное множество людей! Обманутых! На это может уйти вся моя жизнь!.. Терпение! Поистине терпение!.. Дурак! Дурак! Какой же я дурак!

В баре послышался скрежет сапожных гвоздей по кирпичам, и миссис Холл с большой неохотой прервала монолог. Когда она вернулась, в комнате снова было тихо, если не считать слабого поскрипывания стула в углу комнаты и случайного позвякиванья очередной бутылки. Все было кончено. Незнакомец вернулся к работе. Когда она принесла ему чай, то увидела разбитое стекло в углу комнаты под вогнутым зеркалом и золотистое пятно, которое было небрежно вытерто. Она обратила на это внимание.

— Запишите это на мой счет! — резко оборвал её постоялец, — Ради всего святого, не беспокойте меня! Если вам причинён ущерб, просто запишите это в счёт! — сказал он и продолжил делать пометки в лежащей перед ним тетради.

— Я вам кое-что скажу… — загадочно произнес Фиренсайд.

Было уже далеко за полдень, и они сидели в маленькой пивной на Айпинг-Хангер.

— Ну? — спросил Тедди Хенфри.

— Этот парень, о котором вы говорите, тот, кого укусила моя собака… Ну, он чёрный… По крайней мере, у него чёрные ноги… Я видел, что у него порваны брюки и перчатка… Вы ожидали бы увидеть что-то вроде мизинца, не так ли? Ну, так там ничего такого не было. Только чернота! Говорю вам, он такой же чёрный, как моя шляпа!

— Боже мой! — воскликнул Хенфри, — Да это же просто кошмар какой-то! Да у него нос розовый, как покрашенный!

— Это правда! — сказал Фиренсайд, — Я знаю! И я говорю тебе, что я думаю… Этот тип пегий, Тедди. Пятнистый! Местами чёрный, местами белый — весь пятнами изошёл. Мерзкое зрелище! И он явно стыдится этого. Он что-то вроде метиса, и окрас шкуры у него неоднородный, а не смешанный. Я слышал о таких вещах и раньше. И, как каждый может видеть, у лошадей это обычное дело!

— Да и ржал он, как кобыла!