Оглавление

Часть третья. Годок

Глава I. Отпуск

Через полтора суток ночью, в два часа поезд на Адлер остановился на железнодорожной станции Таганрог I. Всего минут 40 назад я не спал, стоял в тамбуре, курил и с вниманием вглядывался в знакомые огоньки, описывающие место расположения моего родного посёлка. Да и как можно было спать, когда я проезжал свой родной посёлок?

Вот поезд прошёл по железнодорожному мосту через улицу Октябрьскую. Пустынная улица освещалась тусклыми фонарями, но сверху была видна практически до конца вверх. Следом, перед выгрузной площадкой вырисовывалась возвышенность. Это ничто иное, как курган, по преданию, где захоронен атаман и потому населенный пункт был назван по имени его Матвеев Курган. Был ли там захоронен этот самый атаман не знаю. Версии разные, но что здесь было кладбище, это достоверно и подтверждено фотоматериалами.

На пустынной площадке перед вокзалом нас встретила и проводила дежурная по вокзалу желтым флажком и поезд не сбавляя ход начал отсчитывать стыки до г. Таганрога. Мы проехали районный центр, где я прожил два года и заканчивал после «восьмилетки» среднюю школу.

Сердце заколотилось волнительно. Но не дергать же стоп-кран. Ничего, во всяком случае я смогу утром вернуться на первой же электричке.

В Таганроге мне не хотелось сидеть на вокзале. Я решил просто прогуляться по ул. Дзержинского. Весна в разгаре и в отличие от Риги, деревья все покрыты были листвой, сирень уже отцветала, цвели деревья и цветы и аромат цветения зависал над тротуарами, из-за того, что движения автомобилей не было и некому было создавать искусственные воздушные потоки, тем самым разбавляя концентрацию амбры в районе источников их создающих.

Воздух остыл, было довольно свежо. Я в течение часа прошёл без малого полпути до вокзала Таганрог II, откуда намеревался первой электричкой отправиться домой. Усталость давала о себе знать. В тесноватых ботинках ноги устали, и я присел на одной из автобусных остановок.

Я сидел и часто курил, скорее всего от нечего делать и казалось, что так быстрее пролетает время. Когда в попутном мне направлении двигалось такси, видимо возвращающееся после вызова, я вышел на дорогу, чтобы оно не проехало, не заметив мои сигналы остановиться.

— Что это ты, такой молодой и жить надоело? Совсем или на побывку?

— На побывку, командир. До «старого» вокзала довезешь? Ноги не хотят ходить.

— А, чего же не довести. Садись. Где служишь? В Севастополе?

— Нет. В Севастополе в учебке только был. Сейчас в Риге, на Балтике.

— Ясно. У меня братишка меньший в Балаклаве служит, подводник.

— Привет ему от подводников Балтики! Ну, когда письмо будешь писать.

— А, что же тебя не встретили? Сообщал, что едешь?

— В том-то и дело, что сюрприз хочу сделать.

— Хороший сюрприз. Ты по пути зайди в аптеку и валидола купи.

— Зачем?

— Не понял? А вдруг матери плохо станет, не дай Бог, конечно.

— Ты прав, я тоже уже начал сомневаться, что без предупреждения. Но обойдётся всё, надеюсь.

— Сколько с меня? — спросил таксиста, когда он довез до «старого» вокзала Таганрог II.

— Ладно. Служи лучше, чтобы мы спокойно спали.

— Спасибо большое! Удачи!

Я удобно уселся на скамью в зале ожидания, чем привлёк внимание немногочисленных «квартирующих» здесь свободные места граждан и гражданок. Я устал и хотел просто вздремнуть полчаса. Быстро провалился в сон.

Мне снится, что я подхожу к незнакомой калитке, хотел войти, но мне навстречу выбегает мама и восторженно, и вопросительно ко мне обращается:

«Наконец-то, заждались уже. Почему так долго, я глаз не сомкнула, всю ночь проглядела в ночную темноту, а тебя нет и нет».

Вышел брат, схватил меня в охапку и понес в новый дом. Я пытался освободиться, но он мне не позволил этого сделать:

«Находишься ещё, братуха! Держи!» — и при этом протянул мне точно такие же тапочки, какие нам выдавали на службе, кожаные, мягкие, легкие и удобные.

Бабушка Настя суетилась у русской печи, которая у нас была в деревенской хате и ухватом доставала румяные от жара и от того, что перед установкой в печь были обильно смазаны домашним сливочным маслом, пирожки.

Я открыл глаза и почувствовав лёгкость в ногах, понял, что я машинально, от того, что сильно болели ноги, расшнуровал ботинки и вынув из них ноги, поставил сверху ботинок. В буфет заносили булочки и пирожки ночной выпечки, а от них исходил такой пряный аромат, что у меня засосало «под ложечкой».

Объявили посадку на электропоезд «Таганрог-Иловайск». Я быстро зашнуровал ботинки и вышел на перрон. Закурил и наблюдал, как прощался парень с девушкой. По всей видимости, парень приехал в Таганрог из близлежащего села или посёлка, провёл с девушкой всю ночь до утра, а теперь сонный и счастливый едет домой отсыпаться. Я по-доброму позавидовал молодым.

А кто меня ждал, кроме родных? Судя по всему, никто. Собственно говоря, всё это скоро выяснится. Зачем торопить события. Мне с дорогой дано 15 суток. Двое суток уже на исходе. Двое остаются на обратную дорогу. У меня ещё 11 суток, чтобы всех проведать, нагуляться и расставить «точки над «и».

В седьмом часу утра я шёл по родным и неузнаваемым улицам посёлка с лёгким портфелем в руке, в котором по большому счёту ничего, кроме двух десятков фотографий, гюйса на подарок маленькому племянику, чего-то из парфюмерии «Dzintars Riga», для мамы и той, о которой я ещё пока думал. Ещё какая-то ерунда сувенирная на память. Бате я вез блок сигарет «Riga» в твердой упаковке, как и наш «Ростов» и блок «Vecrīga», что означало «Старая Рига», эти были наподобие «Нашей Марки» в мягкой упаковке. Братьям я вез по морской майке, купил в военторге, думаю, что с размерами угадал, они богатыри оба, не чета мне.

Но, к сожалению, в поезде кое-кого пришлось угостить и сам прокурился, потому оставалось всех сигарет пачек пятнадцать. Но, думаю, что для бати не сигареты главное будет.

Я прошёл знакомою, покрытую булыжником улицу, мимо домика бабушки Вари и умышленно надвинул бескозырку на глаза на случай, если она, по привычке будет сидеть у окна или во дворе и узнает. Дошёл до территории автохозяйство, которое располагалось так, что улица входила прям во въездные ворота.

Я знал, что дальше по улице домов практически не было. А теперь вдоль кирпичного забора АТП вдоль улицы, уходящей влево, расположились новые, выстроенные не при моей памяти и недостроенные домики и большие по тем меркам дома.

Улица заканчивалась и дальше простиралось поле с густыми массой стеблей озимой пшеницы. Хороший урожай, видимо, ожидается в этом году мимолётно заметил я. Дом, куда я спешил был самый крайним на улице, правда напротив за кирпичным забором АТП приютился маленький домик.

Ворота были деревянные, из сбитых «ёлочкой» тарных дощечек. Я толкнул калитку, изготовленную таким же образом и врезанную в общий каркас ворот. Она было открыта. Я вошел в чужой и одновременно с этого момента в свой дом, хоть и приписан в нём не был.

Во дворе, на приставленном к забору, отделяющий двор от огорода, табурете стоял обрез (я по привычке называю овальный оцинкованный таз), в котором моя старенькая, щупленькая и от того, что согнулась над стиркой бабушка Настя, казалась совсем осевшей к земле и сгорбленной. Она натирала хозяйственным мылом какие-то кухонные полотенца и салфетки, после чего «яростно» принималась их теребить своими сухонькими, изрезанными тоненькими жилами, с потрескавшимися от постоянного труда по хозяйству и у печи ладонями, руками.

Она услышала, как открылась калитка, повернулась в мою сторону, но яркое утреннее солнце слепило ей глаза, и она привычно приложила руку над глазами так, чтобы прямые солнечные лучи не мешали узнать вошедшего во двор. Она узнала меня, охнула и стала оседать, придерживаясь за таз, который начинал опрокидываться.

Я бросил портфель и бросился к ней, подхватил её и прижав к груди, со слезами на глазах и иначе не мог, так как с самого детства эта душевная женщина воспитавшая всех внуков и не только меня и моих братьев, но и двоюродных, которые из-за того, что родители работали в колхозе, были вынуждены детей куда-то определять.

— Бабулечка, здравствуй! Здравствуй, родная!

— Саша! Внучок! — бабушка рыдала тихо, только всхлипывая, что ощущал я на себе её дрожью.

На шум во дворе выбежала мама и бросилась ко мне в объятья. И вот мы уже обнимались втроём. После недолгих поцелуев, я убрал таз и усадили с мамой бабушка, у которой от радости ноги отказали.

— Сынок, как же так? Почему не написал. Радость-то какая! Отец на смене работает. А Витю сейчас разбужу, ему тоже на работу. Он под утро пришёл, гуляка. Как ты, сынок? Вижу поправился. Кормят хорошо?!

— Хорошо, ма, кормят хорошо и всё хорошо.

— Пошли в дом, я тебя покормлю. Мне к восьми тоже на работу. Я отпрошусь, в школе лаборантом работаю, я писала.

— Не стоит отпрашиваться, мама, я на 10 дней приехал. Успеем наговориться ещё. А кушать хочется, проголодался. А потом посплю немного, почти две ночи не спал. Не хотелось, хотел дорогу запомнить, хоть и темень за окнами, а смотришь, там огоньки — люди живут, там село проезжали, в городе остановка — интересно. Вспомнил, как мы к брату Лёше в армию ездили на поезде.

— Пошли в дом. Мама, дойдёте сами? Пошли, сядем за стол, — обратилась мама сначала ко мне, потом к свекрови своей, моей бабулечке, которая никак не могла поверить своим глазам тому, что они видят.

В кухню забежал брат, сонный, но понявший уже, что в доме случилось что-то неординарное и, хоть спать ох, как хотелось, но нужно что-то важное не пропустить. Он схватил меня в охапку, зажав мои руки, опущенными «по швам», при этом бурно высказывал эмоции:

— Здоров, брательник! Ну, ты, даёшь! Я на работу, а вечером по девкам пойдём. Отсыпайся.

— Балабол, — мама обратилась к Вите, — дай хоть брату дома побыть.

— Нечего ему дома делать. Насидится ещё. Я его с Танюхой познакомлю. «Кровь с молоком» и свободная пока. Со мной работает на элеваторе. А, хочешь, прям час пойдём на работу, познакомлю?

Давно я уже не слышал брата, отвык за два с половиной года, от болабольства брата, у меня уши заложило.

— Ну, ты меня отпустишь, наконец?

Витя, растеряно посмотрел и только сейчас понял, что держит меня, оторванного от пола в крепких объятьях, без возможности шевелиться. Отпустив меня, побежал умываться и по пути продолжая говорить:

— Подумай. Насидишься ещё дома со стариками. Пошли со мной. А хочешь, с Валюхой познакомлю? Разведёнка, мужика хочет, аж пищит…

У меня кружилась голова. Всё было, не то, что непривычно, а давно забытое, теплое, душевное, домашнее. Одна бабушка присела тихонько в уголке кухни и умилением не сводила с меня глаз.

Простая домашняя еда была такой вкусной. Жаренная домашняя картошка с забитыми в неё яйцами, также от своих курочек и помидоры, которые мама закрывала в банки по своему пряному рецепту. Все было так вкусно.

— Витя, тебе не наливаю, на работу. А я за компанию пригублю.

Мама налила мне в рюмку водочки и себе на донышке. И после добавила:

— Небось, два года спиртного не видел, чтоб не охмелел.

— Ну, да! — я ухмыльнулся, отвернувшись в сторону брата.

— Вечером нагоним, — подытожил брат.

— Отдыхай, сынок, — мама собиралась на работу, — мам, вы, потом обедом внучка накормите?!

— Ступайте с Богом! Накормлю, конечно. Голодным не оставлю. Может петуха зарубать? И бульон на борщ будет и мяска домашнего покушает…, — засуетилась бабушка.

Два дня я отъедался, отсыпался, по вечерам с батей вели серьезные мужские разговоры, как там и что там. Отцовскую проницательность не обмануть, в отличие от материнской слепой любви. Если честно, то меня не тянуло даже в общество. Дома было так душевно, что мне никак не верилось, что я дома, после двух лет отсутствия и непривычно.

Пройдясь днем по посёлку, я не встретил ни одного своего одноклассника или человека, с кем был близко знаком. «Нужно съездить в родную деревню», — подумал я. На второй день сходил с братом к его другу с подходящей «кликухой», он называл его «Слон» и этим все сказано. Саня был с большим чувством юмора, имел замечательную коллекцию музыки, неведомо где записанной, отличного качества, как и сама аппаратура, на которой мы эту музыку прокручивали в отдельной от дома «зимней» кухне, расположенной от дома через двор.

Там было уютно. Поставили небольшой журнальный столик, вино, скромную закуску. Здесь можно было курить с открытыми и дверью, и форточкой, дабы мы не прокоптились. Хорошая мужская компания, в которой главенствующей темой, конечно, была служба.

Говорили не только о Морфлоте, это была первая возможность послушать от брата, как он отслужил и не по письмам, где в двух словах говорилось, что служба идёт хорошо и кормят, «как на убой». Саня служил в ракетных войсках в Подмосковье. Разошлись уже когда первые петухи проснулись и «заявили», что скоро рассвет.

На третий вечер, брат всё же «уломал» мне составить компанию, которая должна состояться у одной из девиц дома, и она пригласит по такому случаю подружку. Предложенная девица мне не приглянулась, хоть у неё горели глазки и желания, не потаённые, а «кричащие» были написаны на лице.

Когда посиделки за шампанским и затем вином закончились, а в комнате слабое освещение ночника создало интимную обстановку и я почувствовал на своем лице жар её дыхания и стеснение дыхания от крепких объятий, мне стало не совсем по себе, если почти ничего не сказать. Я её не то, что не хотел, мне было брезгливы даже прикосновения, не говоря о том, что я мог представить в продолжении.

— Куда ты, пупсик? — спросила томным голосом Татьяна!

— Выйду, покорю, — ответил я моей сегодняшней «сводне».

— Так кури тут, мы тут тоже все курим, если хочется…

— Нет. За одно и воздухом подышу, что-то жарковато.

— Подыши, подыши, котик. Сейчас ещё не так жарко будет, — размечталась «жрица любви».

Я закурил и, представляя, что говорю с братом в мыслях произнёс:

«Прости, брат! Это не по мне. Я хотел душевного тепла, хоть немного, а вместо этого телесного жара с потом и охами… Вот почему-то думают, что если кто-то два года с девушкой не был в близких, очень близких отношениях, то обязательно бросится „на всё, что шевелится“. Я же вам не Витя Туров. Иначе меня уважать перестанут те, кто называл меня некогда „Дядей Сашей, учителем классической любви“. Ну и в чём же здесь „классика“, в „жёстком“ порно?»

Мне самому стало смешно только от мыслей и обидно за себя. Я всегда презирал, презираю и буду презирать животную страсть, если мягче сказать, человеческую похоть, без чувств и желания сделать человеку приятное и не только физической удовлетворение, а чтобы во время того и после ещё долго душа пела, а не плевалась. Швырнув по привычке окурок с большого пальца резким «щелчком» указательного пальца так, что жар при этом раздуло и огонёк недокуренной сигареты, описав красивую дугу, приземлился в куст роз, а я, не прощаясь, ушёл по-английски.

«Трое суток я уже дома, — идя по тихим сонным улицам посёлка, думал я, — завтра или, в худшем случае, послезавтра, иначе мама не поймёт, что неожиданно, поеду в Новочеркасск. Мне нужна встряска».

Наутро, когда я объявил матери, что хочу съездить к своей невесте, если её так ещё можно называть.

— Завтра поедешь к своей Наташке. Она же ещё учится в техникуме? — увидев мой кивок головой, продолжила, — тем более, она же на занятиях будет. Я приготовлю тебе одежду, завтра и поедешь.

Вечером, как чуть стемнело, решил прогуляться по посёлку, подышать воздухом. Вечер был тихим, и музыка с танцев из парка доносилась до моих ушей и вызывала ностальгию по моей студенческой жизни, да и вспомнились вечера в «матросском клубе».

На танцплощадке куражились молодые пареньки и девушки, таких, как я, без месяца двадцатидвухлетних как-то не наблюдалось. Возможно, и были, но девушки в таком возрасте накладывали уже столько на себя грима, что хватило бы на всю театральную трупу для одного спектакля, как минимум. Но это их личное дело. «Красивой быть не запретишь» — не заметил, как перефразировал известную поговорку. Да, собственно, верно и одно и другое.

Потом решился, взял билет и вошёл внутрь площадки, чтобы при свете рассмотреть всё и всех лучше. Отыграли пару быстрых, с уже даже мне незнакомым текстом песен, с танцевальным ритмом. «Отстал от жизни», — подумал я.

Заиграли медленный танец. Я ещё раньше присмотрел симпатяжку в кружку со своими тремя подружками. Как минимум это были выпускницы 9-го класса, так как десятиклассницы сейчас пыхтели над билетами к выпускным экзаменам в школе. Хотя, не все же такие.

— Разрешите пригласить Вас на танец, — подойдя вплотную и протянув с лёгким поклоном молодой даме руку, ожидая движения её руки навстречу моей.

Но вместо этого, девушка одёрнула, изначально готовую к тому, чтобы её взяли и увлекли за собой в танец, руку и с испугом даже, как будто перед ней стоял не молодой человек, совсем даже не страшный, симпатичный и предельно культурный, а «чудище» из сказки «Аленький цветочек». Она в ответ произнесла мне те слова, которые без малого не свали меня наповал прям там:

— Дядя, я не танцую!

Дальше не хочу даже объяснять какие чувства переворачивали мою душу с ног на голову и «болтались», как болтает всех находящихся во время шторма в концевых отсеках лодки, особенно в носовом — это болтание называют «восьмёркой», так как накладывается горизонтальная болтанка на вертикальную и получается такая сложная траекторию. Её мало кто мог выдержать, без проблем для здоровья.

Вся великолепная четвёрка отошла от меня на «безопасное» расстояние. Вечер был испорчен, а хотелось, наоборот, немного развеяться. «Бабы — дуры, бабы — дуры, бабы бешенный народ…», — почему-то именно это мне лезло в голову. Пойду-ка я с батей по 100 грамм на грудь примем, да поговорим по душам.

Старший брат, которому родители помогли, а по сути, построили дом, приглашал в гости, посидеть вечером. Мы то уже виделись, он забегал с работы на полчаса, но хотелось и с племяником увидеться. Он меня не помнит, ему было всего чуть больше годика, когда я ушёл на службу.

К бабушке Варваре, которая проживала в домике, который она вместе с мамой, которая после войны была молоденькой девушкой, строили, я пару раз заходил, однажды с мамой, второй раз уже сам, когда время нужно было убить. Оставался только один человек, которого я никак еще не удосужился своим визитом — моя девушка Наташа.

Меня одолевало странное чувство: с одной стороны я рвался к ней, а с другой стороны, оттягивал время визита, предчувствуя неладное. И всё время сам себя уговаривал, что нужно это сделать, зачем «воду в ступе толочь», какой в этом смысл.

Я выехал в пять часов на первом автобусе в Ростов-на-Дону. Долго думал и кроме духов, которые для неё купил, так как слышал хорошие отзывы о парфюмерии рижской, прихватил в портфель голландку и бескозырку (всё равно портфель для солидности, был пуст), флотский клёш был на мне, а вместо ботинок, от которых ноги отдыхали, мать прикупила мне лёгкие туфли.

Выйдя из автобуса и узнавая расписание на Новочеркасск, а туда шли автобусы через каждые 20—30 минут, в одном из больших зеркал увидел, что я в спешке утром не побрился, да и похоже уже два дня этого не делал. Хоть плачь, я никогда не пользовался парикмахерскими именно для этой цели, но всё когда-то приходится делать впервые.

По очереди мне припало получить услугу бритья у цирюльника средних лет, который был единственным в парикмахерской автовокзала мужчиной. Я про себя выдохнув с облегчением, думая в первую очередь о том, что я сколько в фильмах видел, цирюльники-брадобреи всегда были мужиками, чего-то я женщинам такую процедуру не доверял, а стрижки, наоборот. Вот такой привередливый я клиент сферы услуг.

Как я ошибся, хотя у меня и не было выбора. Цирюльник был, бесспорно, профи, но то, что он размахивал перед моим носом опасной бритвой и два из трёх раз не для того, чтобы снять часть рыже-каштановой щетинки с моего подбородка, а для того, чтобы эффектней и убедительней рассказать своим коллегам-женщинам то, что рассказывал. О чём он рассказывал, видимо травил какую-то баку и при этом и дамы гоготали, и бритва в его руках подрагивала. И в очередной раз, он отклоняя мою голову то в одну, то в другую сторону или вовсе запрокинув назад, делал быстрые и уверенные движения бритвой, после эффектно снимал «пожнивные остатки» вместе с бритвенным кремом салфеткой и оставалось ещё только погромче включить звуки «вжик» в тот момент, когда лезвие касалось моей ещё нежной молодой кожи.

Знаете, что, братцы, я если и не пережил за эти десять минут, которые мне показались вечностью пытки, предынфарктное состояние, не укоротил свою жизнь лет на десять, то уж точно десятка два седых волос в моей аккуратно стриженной голове добавилось. Когда я рассчитывался за услугу, у меня даже руки дрожали. Я много раз наблюдал, как отец бреется опасной бритвой перед небольшим зеркалом и никогда подобных мыслей у меня не возникало, хотя он при этом мог со мной вести беседу. А, тут… Господи, спаси и сохрани всех от таких цирюльников.

Я позвонил в двери квартиры на втором этаже на переулке Магнитный, что расположен недалеко от въезда со стороны Ростова, а посёлок назывался, как модно было в те годы называть новые посёлки, «Черёмушки». Открыла тётя Валя, я её так называл, узнала и с улыбкой, обратившись куда-то вглубь квартиры громко позвала:

— Наташа, вставай быстро, соня. К тебе приехали.

Потом, увидев, что я чувствую себя как-то неудобно, пригласила:

— Саша, зайдёшь, подождешь на кухне?

— Спасибо, я на улице подожду.

Выйдя из подъезда, присел на скамье и закурил. Сердце колотилось, и я не мог волнение унять никак. А как его можно было унять? Или успокоительными препаратами или спиртным и в приличных дозах, причём. Наташин отец, которого я однажды всего видел мельком, в семье давно не жил. В семье проживала, кроме мамы Наташи ещё и её меньшая сестрёнка. Сейчас, наверное, и её не узнаю. Когда видел крайний раз ей было лет двенадцать всего. А теперь уже, практически такая, как Наташа была, когда я её впервые увидел на вокзале в г. Зернограде. А сколько времени прошло с тех пор? Четыре года. «Мама родная, папа двоюродный!» — эту поговорку я часто говорил сам себе или вслух даже.

Наташе уже двадцатый год пошёл, в этом возрасте многие девушки уже замужними ходят или успевают выйти замуж, родить ребёнка и разбежаться, «разойтись, как в море корабли». Мог бы я, если что жениться на ней вот сейчас, ну не в этот день буквально, а через неделю, месяц? Не уверен.

Мой сосед, будучи влюбленный со школы в девочку ещё, до армии женился в 16 лет, а вскоре у них родился плод любви, прекрасная дочурка. Его взяли в армию, служил в Германии. Так его отпустили даже оттуда, чего обычно не делали для того, чтобы, когда жене исполнилось 18 лет их официально расписали. Этот тот случай, как в анекдоте, когда ребёнок говорит о родителях: «А я помню, как родители женились».

Наташка выбежала в сарафане. На лице была не совсем естественная улыбка и следы того, что её «поднять — подняли, а разбудить забыли».

Я поднялся со скамьи, молчал и наблюдал за её действиями. В фильмах, обычно показывают такие эпизоды, если без поцелуев, то с крепкими объятьями.

Наташка подбежала, остановилась передо мной, улыбаясь уже своей ослепительной улыбкой, посмотрела пристально мне в глаза и не поняв, как я думаю, что в них можно было прочесть, потянулась на носочках и чмокнула в щечку:

— Привет, Саша!

— Здравствуй, Наташа! Ну, как ты тут, что…, — растерявшись и не зная с чего начать разговор, начал заикаться, — ты занята или можешь мне уделить время?

— Да, могу, конечно. Сегодня же воскресенье, на занятия не идти. Правда, я к сессии готовлюсь, скоро экзамены, госэкзамены. Да, ты же знаешь.

— Нет, Наташа, вот как раз я и не знаю. Ты, разве забыла, что я институт не заканчивал, а мои, как раз вот уже через месяц будут дипломы защищать. Видимо, я рано влюбился, и учёба отошла на третий план.

— А, что на втором плане было? — заметив пропуск в цепочке моих умозаключений.

— Ну известно, что, вино, конечно. Хотя, справедливости ради, поговорка звучит изначально так: первая стадия — водка, селёдка, молодка; вторая стадия — кино, вино, домино. Есть ещё третья стадия, но мне до неё ещё жить-жить, хоть бы дожить — это старость.

Стоять как-то перед подъездом было неудобно. Я присел на ту же скамью и предложил подружке.

— Наташа, ты уже взрослая девушка, не то, что была когда-то в той моей, «студенческой жизни», когда была ещё «Крохой».

— Я и сейчас для тебя Кроха. А, что ты так загадочно говоришь? Что-то случилось?

— Я думал, что от тебя услышу, что случилось.

— А, это ты о письме, что Танька тебе написала, она мне потом призналась. А ты почему до сих пор ничего об этом не спрашивал?

— Зачем? Разве в этом есть необходимость? Думал, что ты созреешь и сама всё расскажешь. Нет?

— Да рассказывать нечего особо. Ну, ты служишь, а я, что должна, как монашка сидеть дома, ни в кино, ни на танцы?

— Но, как я понимаю, всё намного сложнее, а ты всё минимизируешь. Да всё в жизни может быть. Ты даже особо и не обещала меня ждать. Да и что нас может связывать? Свидания, поцелуи, так можно ежедневно нового партнёра для таких дел менять. Ты мне не жена, а я для тебя не муж. Нас узы не связывают.

Я заметил, что Натаха не смотрит мне глаза, отворачивает взгляд, а это уже о многом говорит.

— Пока не забыл. Держи!

Я достал из портфеля набор духов и одеколона из Риги.

— Спасибо! — сказала Наташа, повернувшись ко мне и радуясь больше, как я понял даже не подарку, а тому, что я переменил тему разговора. От изначальной темы её коробило и я это видел.

— Будешь на танцах отличаться от подруг. Кто попроще пользуются «Красной Москвой», а кто покруче — CHANEL. А тебя будут ароматы, которыми пользуются латышские красотки и не только.

— А ты нашёл там себе латышскую красотку?

— Моя самая любимая красотка — это «букашка», но не та, что по лепесткам ромашки ползает, а та, что бороздит балтийские воды. Мы так вопросами на вопросы далеко можем зайти. У тебя сколько есть свободного времени, если есть вообще.

— Ну мне нужно к обеду на рынок съездить, мама просила, потом ещё с Алёнкой, сестрой, помнишь её? С Алёнкой нужно кое-куда. Представляешь, девятый класс заканчивает в этом году. Хочет в мой техникум поступать, а я отговариваю, говорю: «Зачем тебе сельское хозяйство и переработка зерна»? Сейчас другие профессии популярны, есть более перспективные, а она учится хорошо, не то, что я.

— Вот и поговорили. Получается, что для меня у тебя времени нет? Сейчас уже 10 часов, пока маникюр, педикюр и время «ёк!».

— Я сейчас переоденусь и провожу тебя.

Я кивнул головой, но всё было понятно, только слова «провожу тебя» обо всём сказали. Но зато честно и вот она та точка над «и», она звучит, казалось, и неплохо — «провожу тебя», а понимать нужно, как «пошёл ты…». Вот и разобрались, любовь моя несостоявшаяся. А, что была, я в этом и не сомневался. Просто она сделала всё, чтобы чувства медленно и уверенно затухали. Претензий никаких я предъявлять не могу — это несправедливо, а обидно было, обида «жабой душила» в грудине.

Наташа вышла в лёгком цветастом платье и босоножках на платформе, отчего казалась чуть выше. Причёски, которая мне безумно нравилась, с длинными прямыми волосами, не было, а вместо неё, подрезанные по плечи волосы и чёлка спереди, волосы накручены на бигуди. Да и в другом она изменилась, сильно изменилась, она из девочки, девушки превратилась в женщину. Именно я ощущал перед собой не ту Наталку-полтавку и не Наталку-молдаванку, как я любил в шутку её называть, а молодую женщину, хотя не хотелось так называть, девушка ей подходило бы, конечно, но погрубевший голос и другие внешние и внутренние признаки говорили об обратном.

Это была другая, просто похожая на мою Натаху, совершенно другая девушка, которую я совсем не знал, да и узнавать, скорее всего мне не придётся, у неё есть тот, кто это, возможно давно уже всё познал и читал её, Наташу, как книгу и ей, бесспорно, это нравилось. Всё это было осязаемо, не платонически, как у нас, чувственно и боль, и ласка были телесные, были понятны душе и были постоянно. Уверен почти, что вчерашний субботний вечер, а скорее всего и ночь напролёт они провели вместе, как и предыдущие вечера.

А, что ты хотел, морячок? Это правда жизни. Жены декабристов — патриотично, красиво для сюжета кино, но для жизненного сюжета в наше время — это лицемерии и в лучшем случае, удерживание отношений «про запас».

Я вспомнил, как мы гуляли по Новочеркасску, как катались часами на трамвае, как гадали у слепого шарманщика, где попугай вытаскивал нам счастливые билеты. Видимо и это была фальшь, а действительность, вот она, не завуалированная, без прикрас. И когда машинально, по старой привычке взял Наташу за руку, она каким-то приёмом, иначе не назову, высвободила её и сложила руки на груди. Мы так и шли по тротуару в сторону автовокзала, откуда два часа назад я шёл ещё с надеждой на то, что ошибался, что всё не так и чувства вновь получат импульс. Но, не судьба.

На автовокзале, пришлось ждать минут пятнадцать до автобуса, хотя я мог уезжать тогда, когда захочу, но какой смысл оставаться. Я предложил Натахе прогуляться к роще, что была сразу за территорией автовокзала. Но она категорически отказалась, предложив консервативный вариант: «Давай тут присядем».

Тут — это среди снующих туда-сюда пассажиров. А я-то всего-навсего хотел её поцеловать на прощанье, без свидетелей и без упрёков со стороны свидетелей за безнравственность. Если и это уже для меня «табу», то зачем ещё полмесяца назад в письме, что я получил в конце было: «…Целую. Люблю. Твоя Кроха.»

Не моя ты, Наташа, никогда не была, скорее всего и уже никогда не будешь. Сначала ты была ещё ребёнком и играла в любовь, потом было интересно, а чем всё это закончится, а потом…

— Хотел тебе форму показать, вез для этого. А зачем? У тебя есть мои письма и фото. Хочешь храни, хочешь сожги. Твои фото я сохраню все. А вот письма не стану. Видимо, даже, когда ты писала, называя моё имя, то думала о другом. Возьми, Наташа, я знал, что они мне больше не понадобятся. Это то прошлое, которое мне никогда не забыть, но не хочу, чтобы оно мне рвало душу.

Я достал упакованный пакетик писем, которые я привёз домой и в последний момент при сборах решил, что они мне больше не нужны. Наташка взяла свёрток дрожащей рукой, только спросив:

— Зачем?

— Так будет лучше, для нас обоих.

Автобус стоял у посадочной платформы, пассажиры занимали места в салоне. Мне были тяжелы эти мгновения расставания, и я сейчас хотел больше всего, чтобы закрыть глаза, а когда открыл, всё было по-другому, был бы я дома, а ещё лучше на службе, в Риге. Странное желание, не прошло и половина отпуска, а мне захотелось назад на службу. Я там принесу пользу, я там кому-то нужен. Здесь я не хочу больше оставаться.

— Наташа, будь счастлива!

Я наклонился, чтобы поцеловать её в губы, но она увернулась в очередной раз. Так и так. Поцеловав даже не лоб, а в висок, прикрытый пахнущими парфюмерией волосами, я повернулся и пошел в автобус, не оборачиваясь. Когда сел на своё место и выглянул между зашторенными шторками окно, увидел неподвижную фигуру той, которую я безумно любил три года, из-за того, что хотелось чаще быть вместе и страданий, пропуская занятия и в конце бросил институт, но это моя ошибка, а может быть и судьба и последний год, когда я уже начал понимать, даже без письма Татьяны, что все планы утопические.

И вот сегодня я просто в этом убедился. Натаха стояла неподвижно и смотрела в след отходящего от платформы автобуса, руками прижимая к груди то, что она назвала любовью, свои письма за два года. Их было в разы меньше, чем тех, которые были отправлены в её адрес и конверты были более пухлые. Но это было в той жизни, в жизни, когда я был наивен и верил словам и, изначально, душевным поцелуям девушки моей из моей юности.

Юность закончилась давно, а я как-то зазевался и задержался в ней ровно на два года, на два года, когда мне было тяжело и хотелось, чтобы был кто-то, кто ждёт и думает обо мне, хоть иногда. Всё это история. Я стал другим. Смогу ли я полюбить такой же чистой любовью, время покажет. Но я знаю, что обо мне кто-то, возможно и сейчас думает и мне приятно её компания, её внимание, её искренние поцелуи, в конце концов.

«Ох и камбала!» — скажет мой читатель. Каков есть.

Завтра поеду в родное село. Уж кто-кто, а Саня Ганшин мне будет рад. Я слышал, что он отслужил всего один год и его комиссовали. Но он был и тому рад, что раз служил, его никто дебильным не назовёт, как обычно относились к тем, кто не служил вообще. Всё, решено. А там, может быть, ещё кого встречу. Два года прошло, много воды утекло в моей речке Каменка, что в ста метрах от родной хаты. Я отвалился на спинку сиденья автобуса. И, как не странно, на душе становилось все спокойнее и спокойнее, и я, задремав, провалился в «нирвану».

Глава II. Я пью до дна «За тех, кто в море!»

***

У человека в разные жизненные периоды происходит переоценка жизни в целом; жизненных позиций, амбиций, взглядов, убеждений и переоценка тех действий, поступков и даже мыслей и суждений по различным жизненным аспектам, в частности. Что-то остаётся на всю жизнь непоколебимым устоем, фундаментом, на котором базируются и строятся все отношения, что является критериями и эталонами оценки того или иного события, факта, всего того, что окружает нас и происходит во круг нас и даже внутри нас.

Я приехал из Новочеркасска с твердым убеждением того, по поводу чего у меня изначально было совершенно иное мнение, потом оно поколебалось и вот сейчас я готов был кричать на весь мир: «Все бабы — бляди, а мир — сплошной кабак!» На долго ли это утверждение станет у меня главенствующим, я не знаю. И если раньше я в отношениях считал основополагающую и главенствующую духовную составляющую, чистоту чувств, а не физическое наслаждение, ради просто прихоти и животной потребности, то сейчас твёрдо решил, что нельзя открывать душу полностью, её могут загадить, наследить, заплевать. Я понял, что сердце ранимо, сильно ранимо и пускать в сердце сразу и без раздумий кого-то, было бы не благоразумно.

Бесспорно, это мной руководил в данный момент разум. Он взял на себя функцию старшего и ответственного из-за того, что душа болела, сердце ныло и требовать от них разумных принятий решений было бы ошибочным. Я должен какое-то время в отношениях с девушками руководствоваться, в первую очередь разумом потому, что знал какой я влюбчивый и теперь знаю, чем это может закончиться.

Конечно, я психически уравновешенный молодой человек, и, конечно, уже давно не юноша. Просто, я потерял ориентир, я затормозился как-то на возрасте, когда мне вот-вот должно исполниться 20 лет. И уже скоро 22, как, когда, так и молодость пролетит, не замечу. Во мне звучат «слова не мальчика, но мужа».

Бесспорно, в чём-то я затормозился в развитии и остался прежним, но во многом стал взрослым, более закалённым, возмужавшим молодым человеком. Сказать, что я стал более мудрым нельзя, а-то, что стал менее глупым — можно. Скажу больше, в некоторых вещах человек остаётся пацаном даже в свои старческие 70 лет. И с этим ничего не поделаешь. А другой раз смотришь на парнишку 5—6 летнего и диву даешься, откуда у него столько, не свойственной такому возрасту, мудрости.

Я даже стал понимать мужчин, которые проживают всю жизнь холостяками. И не обязательно, что они совершенно игнорируют женщин, нет, конечно, но не хотят себя обременять серьёзными отношениями, будучи наученными горьким опытом. Справедливости ради хочу сказать, что с такими же убеждениями встречаются и женщины, а, возможно, что их ещё больше, чем мужчин, свободный и независимых. Кто считал эту статистику?

А ведь и правда, это замечательно, быть свободным и независимым. Хоть я по-прежнему остаюсь противником беспорядочных половых связей, ради похоти, но отношения, которые можно отнести между дружбой мужчины и женщины и откровенной легкой влюблённостью с флиртом, оказанием явного неравнодушия к своей избраннице для душевного отдыха, без обязательств и сцен ревности, в случае чего — это же замечательно.

Но это всё на данном жизненном этапе. А завтра, возможно, так пронзит меня стрела Амура, что я и минуты прожить, чтобы не думать о ней не смогу. Но это будет завтра, если будет. Вот, к примеру, мой брат Витя, встречается то с одной, то с другой, но у него как-то это все без соплей и страданий происходит или он просто умеет скрывать хорошо, что даже родной брат-двойня не может определить, есть ли у него душевные переживания по поводу прекращения отношений с той или иной девушкой или нет.

В чём же истина! Может быть в вине? In vino veritas — это звучит на латыни. Что другое, а это у нас не заржавеет. Столько вина перепито, мама не горюй. Что-то меня повело не туда. Приеду домой, ничего не буду предпринимать, пусть страсти улягутся, а потом и решу не на горячую голову, какие действия предпринимать. Или вообще ничего не предпринимать.

Но просто жить — это так неинтересно. Какой смысл в такой жизни. У меня уже «ломка» от этих переосмыслений реалий происходит. Как бы не тяжело было начинать новую жизнь, а это делать надо.

Приехав домой, я ощутил какую-то легкость на душе. Вопрос, не дававший мне покоя, был разрешён. Не скажу, что я был счастлив от этого, конечно же, нет. Но любая неопределённость тяготит сильнее, чем самая горькая правда. Оставалась определённая обида за, как говорят «бесцельно прожитые годы», годы мечтаний, строительства планов и надежд.

И теперь я могу оправдать какие-то свои поступки, совершенные по отношению Наташи, не как предательство, а как предвидение совершенного и той «развязки», которая без особых объяснений, слёз и обвинений, закончилась так, как закончилась. Собственно говоря, у меня просто открылись глаза на ситуацию. Я воспринимал отношения, так серьёзно, как девица, начитавшаяся любовных романов, где герои ждали преданно своих избранников по много лет и в конце концов были за это вознаграждены счастливым исходом с кольцами, цветами и венчанием в церкви. А Наташа, наоборот, по-девичьи, наивно, несерьезно, а с годами даже прагматично и расчётливо поступила. Бог с ней. Не буду обсуждать, это её жизнь и по большому счёту она мне ничем не обязана.

Всё верно, это так и должно было закончиться. Я был слишком наивен, хоть и слыл когда-то профи в любовных идиллиях, на самом деле, давно потерял навыки. Да и откуда им взяться, если в лучшем случае, я видел девушек через почти четырёхметровый забор или окно казармы со второго этажа на расстоянии около ста метров.

Кто-то мне поправит память: «А, как же Ирина, а?» Да не забыл я, «этот лучик солнца в тёмном царстве» и благодарен ей за это.

«Ну, ты и жук!» — слышу опять упрёк. Нет, уважаемый, не жук я — камбала! Можешь меня называть и так, как одну из особей членистоногих. Можете называть подводным жителем морей и океанов — тоже верно. Видимо, это судьба быть подводником человеку, по гороскопу являющегося Раком, о по натуре — Камбалой.

***

Домой я попал ближе к 17 часам. Бабулечка накормила меня супом с клецками, она умела его замечательно готовить. Я с удовольствием съел полный супник и попросил добавки, тем самым доставил бабушке удовольствие, значит её стряпня ещё чего-то стоит.

Ближе к шести вечера появился брат Виктор с работы, как всегда шумно и эмоционально что-то шумел во дворе и кухне, а потом зашел в зал, где я прилег отдохнуть после дороги на диване. Стал на пороге, пытаясь понять, я сплю и правда или притворяюсь, чтобы меня не «кантовали».

— Так, вижу, что не спишь. Короче, вечером идём к брату Лёхе, он обижается, что никак не порадуешь его и крестника своим визитом. Чё, забыл совсем? Эти Наташки тебе голову замутили, да?

— Да, нет уже больше никаких Наташек. Всё, трендец! А ты прав, хоть и устал сегодня, но придётся идти. Я завтра собирался в Марьевку ехать, родню проведаю и может кого из наших встречу.

— Никого ты там не встретишь, все разъехались, разбежались, как крысы, кто в Курган, но больше в город, в Таганроге на заводах работают, там больше платят. Вот я за день столько мешков перетаскаю, что в Таганроге бы платили 400—500 рублей за такую работу, а мне еле-еле две сотни «натягивают». Все бегут, никто бесплатно работать не хочет.

— Ну, не встречу, значит, не встречу, прогуляюсь, зато заодно по местам нашего детства. Ладно, уговорил. На сколько идём? На восемь? А я наелся вот недавно, какие там угощения могут быть через два часа после бабушкиных клёцек?

Брат гостеприимно встретил нас в кухне нового дома. Крестник насторожился, увидев меня. Дядю Витю он знал хорошо, тот баловал племяша игрушками и другими подарками. Он прятался в соседней комнате и из-за штор виднелся лишь его любопытный глаз.

— Крестник иди ко мне. У меня для тебя что-то есть.

Я достал из сшитой мамой оригинального пошива сумочки новенький и отглаженный гюйс. Я его сам разгладил, потому что кто не знает, не сделает правильные стрелки, а это важно. Только отец смог уговорить своего маленького сынишку подойти к столу. Он смотрел на меня насторожено, пока я вязал ему на шее гюйс.

— Настоящий мореман! — произнёс дядя Витя.

— А это тебе, брат, — я вынул майку из той же сумки и подарил старшему брату.

— А я на каждый праздник выпивала за тебя с тостом «За тех, кто в море!» — сказала невестка.

— Это я теперь, получается, что должен остался?

— Догадливый, — улыбнулась невестка.

— Соловья баснями не кормят, — перевёл разговор старший брат и потянулся к красивой бутылке, и я сразу понял, что содержимое с этикеткой не имело ничего общего, — давайте, братаны, выпьем и закусим, «что Бог послал».

— Что ты за рюмку подводнику поставила? — обратился брат к жене, — давай нормальную тару, вон из тех фужеров, что нам на «входины» кумовья подарили. Ну, вот. Сейчас проверим, какой ты подводник. Говорят, вам там в море вино давали? Правда?

— Правда, брат! Только сухое и не такими «львиными» дозами, как ты насыпал.

— Это домашнего производства, настоянная на травке и немного дубовой коры — коньяк, короче. Понравится, ручаюсь.

Мы до этого, да и после вот так втроём, три брата никогда не собирались. В больших компаниях было и не раз, а так больше никогда. Я долго отговаривался, мог, почему так несправедливо, себе рюмочки и то, я знаю, что Витя обычно больше одной рюмки не выпивал никогда. И сегодня этому правилу он не изменил, после первой рюмки, перевернул её вверх дном, посидел с нами немного и оставив потом вдвоём, пошёл в другую комнату с племяшом забавляться.

— Так, давай по второй. «Между первой и второй пуля не должна успеть пролететь».

Брат наливал мне в стакан чуть-ли не «по Марусин поясок», грамм по 170, точно. И всё было бы хорошо, если бы, как обычно после второго тоста «За тех, кто в море!», следовал «На посошок!» и разошлись.

Но брат вошёл в кураж, а мне уже отступать некуда. Как он говорил» «Зачем меня обижаешь?» Ещё непонятно, кто сегодня будет обиженный. Самогон был качественный и при том ещё жгучий, в этом очищенном «перваче» было «оборотов» шестьдесят. Он мало чем уступал «шилу», который мы употребляли, но разбавленный, чистый спирт для тех гурманов, у которых и «глотки лужённые» и желудки, как у уток «гвозди переваривают».

— Лёша, хватит. Спасибо тебе! — взмолился я после пятой, мы пойдём.

— Нет-нет, а «на посошок», — улыбаясь «накатил» ещё полстакана, — по воздуху пройдётесь и всё пройдет.

Была-не была, понимая уже, что это лишнее и давно лишнее, но как можно обидеть старшего брата, опрокинул налитое. Закуска уже не лезла.

— Брат, ты где? — спросил я меньшего брата, — ты идёшь со мной?

Витя, вышел из комнаты, где развлекал племяника и глянув на меня, изрядно хорошего, ответил:

— Ну, а как иначе. Ты же можешь заблудиться тут. Пока ты служил, тут целый посёлок построился. Вот и Лёше за год дом отбахали, «живи — не хочу».

Я с трудом зашнуровал противные шнурки ботинок и когда разогнулся, подняв резко голову, она закружилась и выпал просто за порог. Брат помог мне подняться, подхватив меня, забросив одну мою руку себе на плечи и второй, удерживая за талию.

Что я ещё помнил, подняв вверх голову — это были яркие майские звёзды. Где там наше с Витей созвездие Рака, под которым мы с ним родились. Вот такова она жизнь, с детства мы с братом дрались, доказывая своё старшинство и превосходство в чём-то, а теперь брат практически несёт меня домой по не асфальтированным дорожкам и улицам, которые действительно, я не помнил, тем более что в здесь-то редко бывал и если бывал, то по новым посёлкам не бродил, а по бездорожью.

Утром брат с трудом меня разбудил, чтобы убедиться, что я жив:

— Я на работу. Ты, как? Жив? Ну и «наклюкался» же ты вчера. Лёшка вчера со мной даже собирался спорить, что ты больше трёх его фужеров не осилишь, ох и ядрёная она у него, спиртоган. А ты повёлся, дурень.

— Брат, не гунди и без тебя тошно. Иди на работу. Всё нормально. Я в обед в Марьевку поеду. Вот, отойду немного и поеду.

В селе, кроме сестры с семьёй, никого не встретил. Саня Ганшин женился и жил в Камышовке, работал механизатором. Семью кормить надо, а киномеханик копейки получал, пошёл на заработную работу. Говорят, что у него первенец родился. Счастья тебе, друг, подумал я. Не поеду я туда, отрывать человека от работы, да ещё завяжемся и повторится вчерашнее. Нет, проведал родню, вечером домой.

Оставшиеся дни пролетели как один, но томительно в ожидании, когда наступит завтра. Кто-то скажет, как это два года не был дома и надоело. Не знаю, как, но вот так уж получалось. Была бы девушка и вопросов бы не было. Мне кажется, что я от нее не отходил бы ни днем, ни вечером.

Да и после всего, что произошло, даже в центр посёлка не тянуло, где в кино или ещё где можно познакомиться с кем-либо. Но кто-либо меня не устраивал, короче, они мне нужны не были. И «искать истину в вине» тоже не хотелось.

Я слушал музыку на магнитофоне, которую брат переписал на 350 метровые бобины четырёхдорожечного магнитофона у своего друга Слона. Лежал на диване и получал удовольствие просто от того, что меня не «кантуют» и я волен поступать так, как мне хочется. Я не был никому ничем обязан. Мне нужно было просто пережить вот этот перелом душевный, который во мне произошёл и начинать жить по-новому.

Дни отпуска незаметно прошли и нужно было завтра ехать в Ростов, оттуда больше вариантов уехать или даже улететь в Ригу. Я распрощался с родными и уехал первым автобусом в Ростов.

С поездом были проблемы, я немного не успевал в срок. Смертельного не было ничего, если бы на несколько часов опоздал. Ну, наказали бы, но ничего страшного из этого не было бы. Я решил не опаздывать и взял билет на самолёт, который отправлялся в Ригу вечером этого же дня.

Времени было много, и я поехал к своей тёте Лиде, маминой сестре, которая собрала вокруг себя двоих детей с семьями в одном дворе. А двое других жили семьями отдельно. Попили кофе в обед, как было принято в их семье по казачьей привычке.

Меньший сын, работающий на Ростовской торговой базе, отработав в ночную смену, был дома. Он согласился составить мне компанию, чтобы убить полдня до вечера.

Я попрощался с тётей, дядей и сестрёнкой Анютой, которая провожала меня, вместо невесты на службу, а теперь была замужем и ожидала прибавления в семье, мы вышли с Геной, и я полностью начал полагаться на сообразительность старшего двоюродного брата.

Он меня возил то туда, то туда. Благо, что я портфель, набитый пирожками и другой домашней едой, оставил в камере хранения в аэропорту. Мы посидели в кафе и выпили за удачную дорожку и полёт, в который я собирался отправиться впервые на советском лайнере «Ту-134».

Потом я вспомнил и спросил у Гены, а как-бы организовать доставку водки своим товарищам, на самолёт-то могут с бутылками не пустить.

— Есть идея! — сказал брат, — сейчас пойдём в хозяйственный магазин и купим канистру пластиковую литра на три, хватит?

Мы купили канистру на три литра. Потом зашли в гастроном и купили шесть бутылок водки, я посмотрел на выставленные на ветрине разнообразные наименования, почему-то мне захотелось ещё и бутылку коньяка взять. Даже не знаю, чем был продиктован этот выбор.

Портфель был полон и без того, а самая распространённая тара для переноски продуктов и не только была авоська, которую я и прикупил для упаковки товара. Я установил бачок и бутылку в авоську, и мы поехали в аэропорт. Оставалось часа полтора до самолёта. Я поблагодарил брата за помощь и сказал, чтобы он ехал домой. Его там ждала жена с маленьким сыном. И это понятно, уехал и полдня неизвестно где.

Я стал ждать регистрации. Представлял, как я прилечу рано утром, приеду, как уславливались, на остановку, дозовусь кого-либо из казармы и потом пронесем все, что нельзя через КПП проносить. Как будут рады сослуживцы, которые наказывали, чтобы привёз и того, и другого. Если бы все заказы выполнять, надо было три чемодана с собой тянуть.

Объявили посадку. Я выставил свою ручную кладь перед девушкой досматривающей вещи, портфель поехал по транспортёру. Девушка подняла глаза и увидев служивого в морской форме и бескозырке на затылке, с авоськой из которой внаглую смотрелась этикеткой бутылка коньяка, заулыбалась и спросила:

— Из отпуска? В канистре водка?

— Ну, да! — ответил я.

— Проходи! — проводив с улыбкой взглядом девушка в красивой форме.

Вот, если бы она была чуть пониже ростом, я явно до неё не дотягивал, то отличная пара получилась, для фото-то однозначно.

Самолёт разогнался и взлетел. Я сидел у иллюминатора и видел, как по освещенным фонарями уличного освещения спешили куда-то автомобили по улицам Ростова. Затем по контуру фонарей я определил, что это слева от меня остался освещенный фонарями и габаритными огнями портовых кранов Таганий Рог, мыс на котором и расположился город земляка Чехова.

Справа светились села и по контуру опять же таки я узнал свой родной посёлок. «До свиданья, родные! Ждите меня теперь через год.» — думал я и только сейчас я понял, что там, куда я в последнее время рвался, мне предстоит провести ещё целый год. И ностальгия с комом к горлу подступили, как прилив в бухту Усть-Двинска.

Одно плохо, что из-за заоблачных высот, на которых летел лайнер и темноты ночного неба за бортом, нельзя было рассмотреть все красоты моей огромной Родины, над которой мы пролетали, с юга на северо-запад, на North-West, так правильнее назвать румб, направление направления движения воздушного судна. Вот интересно, авиацию называют воздухоплаванием, самолёты — воздушные корабли. И судя по тому, что суда морские и речные появились на тысячи и тысячи лет раньше от авиации, то люди, впервые нашедшие в своей голове такие определяющие термины, связали тесно воздушную стихию с небом.

Мы давно набрали высоту и полёт, в отличие от морского путешествия, не сопровождался качкой или болтанкой. Пришло время ужина, так как время полёта предполагало питание в полёте, стюардесса вежливо предлагала красиво-сервированный набор продуктов на подносе.

Но ведь камбала не будет таковым, если не вспомнит, что под водой мне приходилось выпивать и под различные тосты, а в воздухе, когда ещё предоставится такая возможность. Я развязал свою авоську и подумав, достал канистру с водкой, хотя хотелось, конечно, коньячку. Но зачем починать бутылку? Я сделал два-три хороших глотка, до того пожелав хорошего полёта. Подзакусив немного. Порции были небольшие, но еда довольно вкусная.

Ну, а как же традиционный тост «За тех, кто в море!». Пришлось отвернуть крышечку и выпить по этому поводу. Когда ужин подходил к завершению, я подумал, а буду ли ещё когда настоль близок к Богу, ведь все говорят, что его резиденция на небе, кроме мифов о подземных царствах и пр. А Бог, как мы все знаем, любит троицу. А потому, что? Что-что, нужно третий тост поднимать.

Мой сосед, наверное, думал обо мне, что мне пища аэрофлота становится поперёк горла и я её постоянно пропиваю водичкой. Ага, час! И после опять набрасываюсь на еду, чтобы она снова стала поперёк горла, да? Не дождётесь, думал я, видя интерес моего соседа к тому, что делает этот морячок. Может дать и ему, тут всем хватит? Не, перебьётся, он какой-то «не советский», не свойский, может латыш. Хотя, при чём тут латыш? Ладно, Бог с ним, пусть смотрит, как моряки трапезничают.

Раз за бортом ночь и темень, а меня сон начинал морить и было тому объяснение — это сытный ужин, да ещё и не просто. Я плавно провалился в сон.

Мне приснился командир, качающий головой по привычке, когда кого-то отчитывал и из всего сказанного им, я запомнил только слова: «…ох и камбала же ты, ох и камбала!…» Затем, толи во сне, толи просто, как воспоминание о событиях, которые происходили совсем недавно там, на месте моей службы.

Мы сидим после отбоя на двух соседних кроватях, на выдвинутой на середину тумбочке стояла открытая посылка. Хочу пояснить, что все посылки, приходящие из дома, должны подвергаться проверке и санитарной в том числе. Хусин, сменивший в должности почтальона Вову Урсулова, которому надоело бегать на почту, он же уже «годок», носил с почты письма и, когда, пользуясь своей способностью кавказского человека, уговаривать и входить в доверие, почтальоны стали ему доверять, он начал таскать посылки без вскрытия на почте.

Таким образом мы попробовали чачу из Молдовы, присланной Дану в грелке, а сейчас Молдавану прислали приличный шмат сала, ещё что и семечки, которыми были засыпаны завернутые продукты, чтобы не было внутри посылки «болтанки». С ужина принесли с камбуза из хлеборезки булку хлеба, зная, что вечером будем наслаждаться, принимая с удовольствием домашнюю пищу.

И надо было тому случиться, что дневальный где-то прошляпил или отошёл от тумбочки и к нам в кубрик вошёл командир дивизиона, недавно сменивший комдива Камышана. Науменко был до этого не командиром действующей подводной лодки, как его предшественник, а служил в штабе Лиепайской ВМБ. Он был украинцем, во всем уставным штабником, с лицом, если бы вы увидели его, тем более тогда, когда он говорил, вы бы со мной согласились — это был двойник Луи де Фюнеса.

Он был всегда серьёзен, но при разговоре его интонация и мимика вызывала смех, сдержать который было очень трудно. За ним вбежал, уславший неладное дневальный и пытался представиться.

— Включите свет, — вместо выслушивания доклада, скомандовал проверяющий.

Пока всё это происходило, мы быстро начали распихивать содержимое посылки под матрацы. Убегать на свои места и тем более принимать вид спящих, втиснувшись одетыми под одеяла, было уже бесполезно. Он прекрасно видел сборище, даже при слабом дежурном освещении. Подбежал дежурный по команде и доложил ему.

— Вижу сам, что у вас тут бардак происходит. Почему личный состав после отбоя не спит? Как фамилия командира? Рекст?! Понятно.

Подойдя к нашим кроватям, где на одной и другой сидело человек 6—7, он, видимо догадавшись, что здесь что-то не так спросил:

— Что вы делаете тут в такое время? Пьёте? Меня командование поставило, чтобы я «калённым железом выжег в дивизионе пьянство и дезертирство», — заглянув под одну, потом под другую кровать, увидев ящик посылки, — ага! Посылка без проверки в санчасти, да? Что там? Пропавшее, запрещенное есть? А, ну-ка, доставай.

Глаза его загорелись, как у сыщика, который долго, долго что-то искал и вот, наконец-то, поиски увенчались успехом. Вытащили ящик и поставили на тумбочку.

— Так она наполовину пуста! Что там ещё было? Где вы спрятали? Выпивка?

— Нет, товарищ капитан 1-го ранга, там сигареты были, четыре блока, уже раздербанили все. Конфеты, их тоже расхватали, — взял я на себя смелость ответить комдиву неправдой, которую трудно или невозможно даже проверить, — вот сало осталось, оно домашнее, соломкой смолённое и солёное.

— Сало-о! Правда, соломой смолённое?

— Ну, конечно! Вася, подтверди. Из полтавской области прислали родители, домашнее, там знают толк салу.

Было заметно, как у комдива загорелись глаза и казалось, если он ещё откроет рот, чтобы что-то сказать, то побежит оттуда слюна — не остановишь.

— А, можно, это…, — капитан 1-го ранга, как бы потерял дар речи, показал жестами, вытянув вперёд растопыренную ладонь левой руки, ребром правой ладони сделал возвратно-поступательное движение, которое даже слепой бы понял по шуршанию ладони по холодным, из-за морозов на улице, пальцам другой руки.

— Вова, нож и газетку! — обратился я к Дану. Тот достал из тумбочки перочинный нож.

Не прицеливаясь и не жадничая, отхватил третью часть большого куска, который лежал сверху. Думаю, что в нём было не меньше, чем 700—800 грамм.

— Ой, зачем так много! — произнёс комдив, с улыбкой, которую до этого к него никто не видел.

Глаза его блестели. Он с трудом всунул завёрнутый в газету кусок сала в широкий карман шинели.

— А это что? Се-емечки-и?! Можно?!

Не дожидаясь, пока кто-то из нас даст на это «добро», да и кто мог бы отказать, изначально комдиву, проверяющему и теперь уже гостю нашего кубрика, запустив руку в сумку из хлопчатобумажной ткани, сшитой кисетом и перегрузив в свободный карман пару жменей семечек.

Комдив был счастлив, как ребёнок. Уходя от нас, остановился уже в дверях выхода в коридор, задумался и произнёс, обращаясь к дежурному по команде:

— Отбой! Всем спать. Посылочки нужно через санчасть проводить, проверять.

— Есть, проверять! — ответил дежурный.

Это видение-воспоминание растворилось, как туман под лучами солнца, и я ощутил на себе лучи восходящего солнца. И понял, что это здесь, на высоте рассвет, а на земле он ещё не скоро.

Самолёт сделал мягкую посадку. Аэропорт дружелюбно распахнул нам свои двери. Я думал, куда деть целый день, который ещё у меня считается, как отпуск и не знал, пока не столкнулся в зале ожидания со знакомым старшиной, моим одногодком по службе, только с соседней лодки, Лешей, фамилию я как-то его не помнил, да и не важно.

Он ждал свой рейс, улетал тоже в отпуск.

— А, ты, что? Уже отгулял?

— Отгулял, отгулял, как и не было 10 суток отпуска. Кстати, сегодня я ещё в отпуске.

— Так, я зачем тебе спешить? Проводишь меня, можно ещё по Риге пошататься.

— Да, если бы сегодня был выходной день, я бы знал куда и к кому поехать. Вот тогда бы, точно, сюрприз был бы моей девушке. А сегодня она уже на работу собирается. Ну, если хочешь, давай по сто грамм, твой отпуск отметим. У меня с собой есть.

— Ну, хорошо. Пойдём в кафе, посидим. У меня времени еще три часа до самолёта.

Зашли в кафе, взяли холодных закусок, присели за столик. Я налил из фляжки в стаканы по сто грамм. Выпили и закусили. Лёша расспрашивал, как там дома у меня.

— Знаешь и хорошо дома, но такая скукота взяла, что хотел ещё раньше сбежать на службу. А девушка у тебя есть дома? Ждёт? Ну, если у вас серьёзно, то скучно не будет. Она тебе не даст скучать. А я, как-то вот без оной остался, — подумав, добавил, — почти.

— Это как? Что значит, почти. Или есть, или нет, а причём тут, почти?

— Да потому, что девушка у меня для свиданий есть, она здесь, в Риге, а вот серьёзно это или нет, сам не знаю, пока.

— Главное, чтобы тебе с ней хорошо было, и служба в тягость не будет.

— Ты прав, братишка! Я того же мнения.

— Служивые, можно к вам? — обратился мужчина лет 35—37, желая составить компанию

— Да, пожалуйста! Мы больше никого не ждём, присаживайтесь.

— Можно на ты, братишка, — обратился он ко мне, — меня Николаем зовут, я тоже на Северном флоте на тральщике служил, чуть ли не 20 лет назад. Не будете против, я угощу вас? Что предпочитаете? Нет, я сам знаю, коньячка. Сейчас я приду.

Наш новый знакомый пошёл в буфет. «Вот мы и приплыли» — подумал я, хотя времени навалом, почему бы и не посидеть.

Николай принес бутылку коньяку. И придвинув все три стакана к себе, начал наливать, ничуть не меньше, чем по сто грамм.

— Так, а вы не признались ещё, кто и где служите.

— Саня, моторист, на лодке «букахе» 611 проекта служу два года. Из отпуска еду.

— Лёша, трюмный с лодки 613 проекта. В Риге мы служим, в Усть-Двинске.

— А я в БЧ-2, артиллеристом служил. В Оленьей губе, слышали такую?

Мы кивнули. Кто-то, кажется, из наших ещё из учебки туда направлялся. Но связей же нет. Я даже связь с Саней одесситом потерял. Дураки, могли же дать друг другу домашние адреса и через родителей потом связаться уже с новых мест службы.

После второго разлива бутылка закончилась. Николай летел куда-то во Владимировскую область, вернее летел в Москву, а потом ему на других видах транспорта добираться куда-то, где мать осталась одна.

— А я работаю в Рижском пароходстве. После службы предложили, я не отказался. У нас дома, в глуши делать нечего. Тут женился, дети. А мать не хочет ко мне, говорит, похоронишь меня на родной земле рядом с мужем, отцом моим, значит. Вот такие-то дела.

— Николай, теперь моя очередь угощать. Я достал практически такую же бутылку коньяка и разлил.

Выпили. Николай начал «отъезжать». От нас перебрался на скамью зала ожидания и придремал. Мы посидели немного, по чуть-чуть выпили. Лёха засобирался на рейс. Как время летит. Я проводил Лёшку. Проходя по залу ожидан