Тем более что потом во время всех своих поездок я уже видела, как бедные матери сами ездили, искали своих без вести пропавших и плененных сыновей, сами вывозили их из плена, сами собирали косточки на местах их гибели, раскапывали места захоронений, укладывали останки в разные пакеты и своим ходом везли в 124-ю Судебно-медицинскую лабораторию на опознание.
Сначала матери вынуждены были прятаться от командиров. Морозов говорит мне: «Почему посторонние на территории части? Твой контингент, иди разберись». Но они нашли общий язык с младшими командирами. Мы запрещали, чтобы мать жила в роте, где служит сын, она селится только в соседней. Сын в пятой роте, она в шестой, прачкой. Кто-то поварихой пристроился, кто-то в медпункте. И встречи чтобы были — на нейтральной территории. Жили они долго. Их, конечно, кормили. Когда поняли, что с этим явлением бороться бесполезно, поставили палатку, накрыли столы, дали матрасы, натопили баню. Со всего полка матерей собрали в эту палатку, больше сорока человек. Морозов с ними поговорил. Так и узаконили то, что сложилось
После войны, как мне тогда рассказывал, он собирался поступить в мореходку у себя на Дальнем Востоке, увидеть мир. А мир не принял его. Или, правильнее, война? И раньше я не очень верил в приметы, а теперь и вовсе не верю
…Думал, что с возрастом, немало всего повидавши, в том числе и смерть, я не способен уже на сентиментальность. Ошибся.
«Пришли с ушами и кроссовками…»
Ждем. В результате из Москвы по секретной связи получаем ответ, буквально: «Вы что там, ох… ли? Достигнуто соглашение, что мирных жителей выпустить из города, чтобы избежать жертв. Не вздумайте там кто-нибудь стрельнуть! Будет выходить колонна мирных жителей!» Как можно было после этого воспринимать того, кто говорит, что будут выходить «духи» из Грозного? Как провокатора, чтобы мы открыли огонь по мирным жителям! Я сообщению из Москвы по секретному телефону верю больше, чем пришедшим ко мне чеченцам. Этих людей, которые ко мне пришли — в контейнер. Заперли. Еще кто-то подходит — этих в яму посадили. А сами думаем: «Надо все же проверить их информацию».
Я поехал с командиром роты на эту дорогу, посмотреть. Вижу — вдалеке идут КамАЗы, автобусы. Думаю: «Хорошо, что эту колонну артиллерией не накрыли! Сколько бы жизней мирных жителей оборвалось!» Потом пригляделся — в колонне машина пушку тащит, БТР идет! Подъезжаем ближе — в колонне не мирные жители, а бандиты с оружием. Подъехали еще ближе — они уже спешились, к бою готовятся. Мы непроизвольно из двух БМП эту колонну обстреляли из гранатометов и вернулись в полк. Особист мне навстречу бежит. Думаю, сейчас еще арестует, что мы обстреляли охрану этих мирных жителей! Я его спрашиваю: «Что происходит?» Он мне: «Я сам не понимаю, что происходит!» На этом инцидент был исчерпан.
В конце концов она добралась до своего сына. Его привели на КП и в медпункте полка, единственном месте, где можно было поговорить, она с сыном встретилась. Пообщалась, и сын поехал в батальон. Он поехал в свою роту на БМП, спрыгнул, до позиций по полю оставалось 200—300 метров. Он шел по открытому участку местности. Раздался одиночный разрыв снаряда. Кто-то из бойцов спохватился, что Андрея долго нет, а был какой-то взрыв. Пошли на это место, а он лежит мертвый. Умер от потери крови. Осколок попал ему в основание черепа.
Доложили о случившемся комбату. А мать в это время поехала домой. Майор Васильев, комбат, спрашивает меня: «Что мне делать? Сказать или не сказать матери?» — «Посылай машину, скажи матери, что ее сын погиб». Не помню точно, Васильев не послал тогда машину или не успели ее догнать. Мать уехала, и дома получила извещение, а следом и гроб с сыном…
сейф открыл, достал бутылку водки и банку тушенки. Мы тогда стояли у речки, сели с этим отцом на берегу. Разлили, выпили. Молчим. Сидим. Я был трезвый: все на нервах, водка не брала. — «Ты, бать, правильно все понял», — говорю ему. Опять налил, выпили, он спрашивает: «Что мне делать?» — «Бать, езжай домой. Сына тебе привезут». Он уехал.
Я всех погибших осмотрел, в том числе и неопознанных. Решил все же сам проверить карманы. Начинаю расстегивать куртку на убитом — в кармане военный билет. — «О, как это я не заметил?» — лейтенант-десантник говорит, который здесь с мертвыми работал. Я так разозлился, что как дам ему по роже: «Ты, скотина, этим мальчикам ничего уже не надо, кроме как в землю лечь родную, и ты здесь сидишь, лысая голова, не можешь свою работу сделать до конца!
Вдруг летит БМП с раненым. Медики из 324-го говорят: «Это не наш раненый, а ваш!» Понесли его к нам. Начмед мне: «Бабушкин, давай быстрей — раненые!» Раненый оказался солдатом, который пошел посмотреть на взорванные «Жигули», стоявшие в кювете. Посмотрел, и там что-то взорвалось. Пока я его перевязывал — ему бок вырвало, он еще говорил: «У меня ведь сегодня день рожденья, и ребенок только что родился». Я его утешаю, что все нормально будет.
По рации нам сообщили: «Готовьтесь к приему раненых!». Стали заносить носилки, мне начмед говорит: «Смотри, кто мертвый, чтобы его на стол для раненых не положили, чтобы путаницы не было!». Медики из 324-го нам отказались помогать: «Нам в любой момент могут своих раненых привезти!». Тогда раненых было человек двенадцать. А тот раненый пацан, у которого был день рожденья, умер по дороге в Ханкалу.
