Оглавление

Авторы: Виктория Радионова, Жан Кристобаль Рене, Анастасия Венецианова, Татьяна Осипова, Ланида Соколова, Надежда Юрик, Андрей Шиканян, Александр Васин, Дмитрий Антонов, Ирина Забелышенская, Сергей Капустин, Григорий Родственников, Андрей Каверин, Марк Волков, Василий Скородумов, Нитка Ос, Денис Моргунов, Сергей Кулагин.

От составителя

В сборник вошли рассказы-призёры конкурса «ХРОНИКИ МЁРТВЫХ ГОРОДОВ 2» — организатор сообщество ВКонтакте «Леди, Заяц & К», при поддержке писателя Тима Волкова и «Проект СВиД — Сказки для Взрослых и Детей». Отдельная благодарность Нитке Ос — подготовка иллюстраций для каждого этапа.

Конкурс проводился в три этапа: мистическо-приключенческий триллер, фантастическая сказка-боевик и трансреализм. Для каждого этапа предлагалась иллюстрация, содержание которой, по замыслу организаторов, должно было органично вписаться в повествование. Жанр рассказов каждого этапа выбирался подписчиками группы «Леди, Заяц & К», посредством опроса ВКонтакте.

Оценивали конкурс жюри в составе: Дмитрий Зайцев, Нитка Ос, Денис Моргунов, Олег Фёдоров, Елена Диденко, Татьяна Егорушина, Сергей Алексеев. Спасибо им за оценки и комментарии.

Стараниями художников — Leon Kalter (Сергей Садов) и Lena D (Лена Диденко) у сборника «ХРОНИКИ МЁРТВЫХ ГОРОДОВ 2» появилась обложка.

Несмотря на то, что авторы писали по иллюстрациям, каждый рассказ оказался удивительно неповторим.

Друзья, спасибо за добрую атмосферу, внимание и доброжелательность во время проведения конкурса.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОГОНЬ

Виктория Радионова СОВОЧЕК

Артём сидел в песочнице и лепил куличики. Он старательно набивал песком формочку, ловко переворачивал, пристраивая её на бортик оградки, осторожно приподнимал — куличик рассыпался. Часть песка оставалась внутри.

«Твою ж мать! Надо ж было совком постучать, чтоб отошло!» — с досадой то ли вспомнил, то ли догадался тридцатипятилетний Артём.

Но совка нигде не было. Стало обидно. До слёз. Ком подступил к горлу. Артём всхлипнул, потёр глаза. С перепачканных пальцев песок сразу попал под веки, Артём взвыл от рези, часто заморгал и…

Проснулся.

Глаза резало и наяву. Утренний свет сквозь щель в шторах был хоть и слабым, но вполне ощутимым и неприятным из-за внезапного пробуждения. А плач, истеричный детский плач, зародившийся в недрах сна, каким-то невозможным образом прорвался в реальность.

Артём нашарил сотовый, еле проморгавшись, разглядел цифры: 5:38.

Мать-перемать! Долбаных пять тридцать восемь! На службу к девяти, а до будильника ещё восемьдесят две, чтоб тебя, минуты! Целых восемьдесят, мать твою, две минуты сна! Сладкого. Утреннего. Пусть в песочнице. Пусть с мокрыми глазами. Да хоть с мокрыми штанами. Пошли вы все на…! Это его сон. Залог здоровья. Имеет право. Он в этой квартире с рождения. Тоже ревел по первости, в младенчестве, но не в пять лет и не в пять утра, и не так, будто режут его. А этот урод, придурок недоделанный, устраивает истерики каждую ночь! Каждую!

Орёт, действительно, как резаный, во всю глотку, будто он прямо у Артёма в квартире. Стены-то, ясное дело, чихнёшь — соседи «здоровья» пожелают. А тут ор. И ведь он так ни минуту, ни две. Часами орать будет. Аутист — это нынче не диагноз, это оправдание. Аутист, чёрт его дери!

Раньше не было никаких аутистов. Дебилы были. Их держали в спецшколах, в интернатах. Сидели себе под присмотром. А тут на тебе, развелись аутисты, оказывается. А вы, нормальные, терпите. Проявляйте толерантность.

Поморщившись от крика, Артём снова посмотрел время. Экран сотового высветил 5:43.

Пять! Сорок три!

Он повернулся на бок, закрыл голову подушкой. Шея тут же затекла, а рёв прорывался и сквозь слой холлофайбера.

После очередного истошного вопля Артём отбросил подушку и, что было силы, заколотил кулаком в стену. Жена подскочила:

— С ума сошёл?!

— Сойдёшь! Глянь, сколько время!

— Вот именно. Додумался, тоже мне. Я вообще-то тоже тут сплю.

— Ну и спи себе. Кто мешает-то?

Инга саркастически хохотнула:

— Ты и мешаешь.

— Я?! — Артём задохнулся от возмущения. — Этот идиот орёт — не мешает, а муж родной мешает!

— Муж родной сам ведёт себя, как… Саввушка — больной ребёнок.

— Так пусть лечат, пусть в больницу кладут. Ну сколько можно? Это ж ад какой-то. Орёт, как…

Раздражающий звук переместился из граничащей со спальней комнаты дальше по коридору. У проблемных соседей приоткрылась входная дверь. Плач вырвался на лестничную площадку, эхом разлетелся по этажам. Дверь хлопнула. Послышались приглушенные уговоры, шиканья. Плач и уговоры поплелись вниз по лестнице к выходу из подъезда.

— Офигительно! — прорычал Артём. — Теперь он во дворе базлать будет.

— Слушай, ну как тебе не стыдно? — ворчала жена. — Он же особенный. Он задачки по высшей математике как орешки щёлкает. Читать научился в два года. Сейчас учебники по физике до дыр зачитал.

— О, господи! Так он гений?!

— Гений! Лена говорила…

— Пусть Лена лучше скажет, чего он орёт у неё до двух ночи, а потом в пять утра снова-здорово. Этого Лена не говорила?

— Говорила. Совок он потерял вчера. Копался в песке и подевал куда-то. Они с дворником всю песочницу перерыли. Не нашли. А Савка в рёв.

— Совок… Гений же, ясно-понятно. Что, новый совок купить не могла? Я сам ему сто совков куплю, лишь бы заткнулся.

— Артём! Вот ты взрослый, а хуже ребёнка. Аутист он. Ему тот нужен. И даже если дать такой же, формой, цветом, но не тот, он не возьмёт. Он очень привязан к вещам, к последовательности действий, любое изменение в распорядке вызывает нервный срыв, истерику. Такова природа аутизма.

— Природа избалованности такова. Раньше такое ремнём лечили. Я малой был, в «Детском мире» машинку пожарную увидел, давай ныть. У матери с отцом денег в обрез, а мне вынь да положи. На пол рухнул, давай ногами бить. Отец за шкирку поднял, такой подшлёпник зарядил — задница горела, никакой пожарной машиной не потушить. Вся истерика как рукой снялась. В буквальном смысле.

— Угу, — Инга отвернулась на другой бок и добавила, — зато теперь…

Закончить фразу не дал вопль с улицы. Показалось, что уже взвыла сама мамаша.

Артём со злостью откинул одеяло, вскочил с кровати, кинулся к окну. Со стуком захлопнул фрамугу: лучше задохнуться, чем сойти с ума. Громко стуча по ламинату босыми пятками, поспешил в ванную, чтобы шум льющейся воды заглушил эти звуки бедлама, всё ещё звенящие в ушах.

Ему вовсе не хотелось лезть под душ, подставлять себя под упругие струи воды, отфыркиваться, отплёвываться, вдыхать подчёркнуто свежие и намеренно бодрящие запахи геля, а после, содрогаясь от озноба, ощущать на коже жёсткость полотенца. Но так было заведено. С самого детства. Проснулся по будильнику — «на зарядку становись!», потом, как водится, водные процедуры. И это неизменный ритуал, даже если тебя плющит и ломает от недосыпа, и каждая мышца умоляет хоть на пять минут оставить её в покое. В упоре лёжа для отжиманий на спине, качая пресс, глаза сами закрываются. Организм предпочитает принять всё это за тягостный, муторный сон, вместо того, чтобы действительно взбодриться.

Хорошо всё-таки быть взрослым. Сам себе голова. Правда, порой сам себе и боль головная, но можно хоть что-то поменять в заведённом укладе. К тому же заведён он даже не тобой, но в детстве ты не задумываешься, тебе и в голову не приходит, что всё может быть иначе. Для тебе эта часть унылого утреннего подневольного существования: с мучительным пробуждением, кореженьем, именуемым «зарядкой», кашей, сначала застревающей комком в горле, а потом таким же комком лежащей в не проснувшемся желудке. Когда ты взрослый, можно отказаться от физических упражнений в шесть утра и посещать спортзал в комфортное твоему биоритму время. Оказывается, так можно. Взять и поменять уклад. К чёрту этот навязанный аутизм! И ты не сдохнешь, не захилеешь, не разжиреешь, если физические нагрузки будут не в муку, а в радость.

Жаль, что с душем так не получится. Утреннее омовение — это святое.

Было не особо приятно, зато вода мало-мальски сняла раздражение и неприязнь, смыла сонную тяжесть и хандру, всё унеслось в слив. Всплыло в памяти бабушкино из детства: «Куда вода, туда и сон». Полегчало. Вот только взбодриться не получилось. Тело вялое, зевота угрожала вывихнуть челюсть.

Кофе…

Кофе подвёл. Пока Артём тупил, глядя в открытый холодильник, поднялся беззвучно шапкой над туркой, затем с мерзким шипением загадил плиту. Остатки Артём слил в чашку — меньше половины вышло, но и ту случайно перевернул прямо на скатерть. По полотну тепло-песочного оттенка поползло тёмное пятно.

«Чёрная дыра» — пронеслось в полусонном мозгу. Инга взвоет. Стало стыдно перед женой. Разбудил, нагадил, а она, хоть и вредная спросонья, но добрая душа и хозяйка отличная. В доме чистота, порядок — всё на своих местах, надраено до блеска. Всё всегда настирано, наглажено. Вон рубашка его, как новенькая. Артём прикипал к вещам. Как Инга говорила: во что влезет, будет до дыр носить. Рубашку стирала каждый вечер, отутюживала к новому рабочему дню.

Хотя, что ж ей ещё делать? Детей у них нет. Не получается. Вот и уходит от беды своей в хозяйство с головой. С другой стороны, не знаешь даже, что лучше. Даст бог вот такого Саввушку и… Артём погнал дурные мысли.

В отделение вышел пораньше. А чего дома делать? Там бумагами займётся. Их всегда куча. Мигрантов проверить надо. Того же Каримыча. Свой вроде, но работа есть работа. Вот и он, лёгок на помине.

По двору шатался дворник. Именно шатался. Метла валялась посреди детской площадки.

— Каримыч! Ты с утра набрался или с вечера не протрезвел?

Дворник не ответил: то ли не понял, что обращаются именно к нему, то ли, действительно, был пьян до невменяемости. Взгляд совершенно стеклянный.

— Вот ведь зенки залил! Иди проспись!

Вообще за Каримычем подобного не наблюдалось. Тихий, спокойный, вежливый до почтительности, до какого-то раболепия, не пил он, не безобразничал, с работой справлялся лучше некуда. Двор в идеальной чистоте держал. Вообще к делу своему творчески подходил. Зимой бывало в окно выглянешь со своего верхнего этажа, а он с утра пораньше не просто снег уберёт, а какие-то узоры вычистил, вроде орнамента: звёзды, завитки да загогулинки всякие. Да и на песке на детской площадке черенком метлы все какие-то линии чертил. А зачем? Взрослый мужик, а ерундой занят. Да кто его разберёт, мигранта, может, он по родине скучает. У них там поди песка засыпься, может, рисовать на нём принято. Пусть, не мешает же такое никому. Всё лучше, чем вот так, в стельку.

Из песочницы торчала светлая детская макушка. Савва набирал полные горсти, методично швырял перед собой, словно пытался пересыпать весь песок в середину.

В голове всплыло Ингино утреннее: «нужна последовательность действий». И правда, зацикленный. Зато молчит.

Так, а Елена где? Где мать-то?

Артём огляделся. Пусто. Прохожих нет. Кому к восьми — уже ушли, кому позже — кофе допивают.

При мысли о кофе в голове всплыла «чёрная дыра», настроение испортилось. Лены не видно. Лишь Каримыч шарашился вокруг песочницы.

Савку спрашивать бесполезно. Он ни с кем не разговаривает. Полезешь с вопросами, разорётся ещё. Но что ж делать? Наверняка мать отлучилась на минуту. Только ведь одного пацана не оставишь. Ещё чёрт этот пьянющий спозаранку. Он, ясен пень, мухи не обидит, но мало ли чего в голову взбредёт. Да и пацан неадекватный, ему для срыва много и не надо, достаточно по головке погладить и всё: прощай, покой — привет, истерика.

Артём посмотрел на часы 7:43. Времени в обрез, добираться ещё но…

— Савва, а мама где? — само вырвалось.

Спросил и зажмурился, ожидая пронзительный визг, и тут же вздрогнул, услыхав в ответ неожиданно спокойное:

— Вот.

Савва, не оборачиваясь на собеседника, пальцем вытянутой руки указывал в центр песочницы.

Артём сделал несколько шагов с тротуара, где стоял всё это время, на детскую площадку, чтобы понять, на что показывает малыш, и замер в ступоре.

Посреди песочницы зияла дыра. Это и ямой было не назвать. У ямы есть края, дно и логическое объяснение: выкопали, обвалилась… Это была просто дыра, около метра в диаметре, а из дыры по грудь торчала… Лена, Савкина мать. То, что это она, можно было догадаться лишь по волосам. Волосы у Лены шикарные были — густые, светлые, льняного оттенка. Инга ей завидовала слегка даже, мол, везёт Ленке, блондинка натуральная, краситься не надо, только ей заняться волосами некогда, всё время Савка отнимает, соберёт их в пучок на затылке и…

Теперь вот только по этому пучку Артём её и признал, потому что лицо её было изуродовано до неузнаваемости: носа нет — то ли вырван, то ли отъеден, на щеке рваная рана, как от укуса. Артём, не веря глазам, стоял и смотрел, как слипшиеся пряди, перепачканные кровью, мотаются из стороны в сторону, повинуясь бестолковому дёрганью головы. А макушка все такая же светлая, как у Савки.

Обглоданные до костей руки тянулись к сыну, тот, в свою очередь, методично забрасывал этот ужас песком.

Никаких здравых объяснений происходящему не было. Сначала показалось, что это всё продолжение сна. Может, не проснулся до конца и видит продолжение кошмара в той же песочнице, где сам потерял совок? А может, с ума сошёл: видения у него, галлюцинации. Или траванулся? С колбасой чего не так или с яичницей. Ботулизм? Сальмонеллез? При них бывают галлюцинации? Так живот должен болеть, хотя бы?

Живот не болел, но боль не заставила себя ждать. Резкая, острая, невыносимая боль пронзила плечо, словно его рвали зубами. От неожиданности Артём даже не вскрикнул, а словно подавился и захрипел. Обернувшись, он увидел совсем рядом Каримыча. Из вымазанного кровью рта у того свисал вырванный клок Артёмовой рубашки, той самой, наглаженной Ингой. Каримыч вяло жевал её вместе с куском плоти, выкушенной у Артёма из плеча. Кровь текла по гладковыбритому подбородку, а из рваной раны на плече Артёма била пульсирующим потоком. Артём всхлипнул жалобно, как ребёнок и…

Очнулся.

Не сразу и не совсем: перед глазами всё плясало. Всё, что попадало в обзор сквозь щель едва приоткрытых век: белые стены, шланги, трубки, провода, мониторы каких-то приборов, фигуры людей в защитных «чумных» костюмах. Всё скакало вверх и вниз с амплитудой метра два. От этого резко затошнило. А может, затошнило от боли, дикой боли в правой руке. Артём пытался повернуть голову и посмотреть, что же у него с рукой, в которую вцепился Каримыч. Укус серьёзный, но не может он так болеть.

Диким усилием воли он пытался собрать пляшущий взгляд, сконцентрироваться, но разглядеть не мог. И не только от скачков перед глазами. Просто руки у него не было. Совсем. От самого плечевого сустава. Ничего. Даже культи.

Но рука болела. Болела дико, отчаянно сообщая мозгу о рваной инфицированной ране, об источнике какой-то неведомой, опаснейшей, неизлечимой заразы. А руки не было. Был лишь вопрос: где она? И где Савка?

Прыгающую явь затмили вспышки воспоминаний.

Истекая кровью, еле удерживая одной здоровой рукой брыкающегося, орущего ребёнка Артём бежал прочь со двора, ещё не соображая куда, просто уносил уже непослушные ноги прочь, подальше от безумного людоеда Каримыча, от трепыхающейся в яме Лены, от множества рук и голов, таких же покалеченных и изуродованных, как у матери Саввы, что рвались из ямы вместе с ней, тесня и отталкивая друг друга, шевелясь, копошась, нелепо, отвратительно и завораживающе. А потом дорогу ему преградил шар блестящего металла, переливающийся отражениями, отражал он и Артёма с Савкой в руке. Отражение было искажённое втянутое по округлой поверхности. Артёма неведомой и непреодолимой силой потянуло к этому шару.

А что дальше? Чернота. Дыра в памяти.

— Савва… — пошевелились губы.

Звука не было. Он не услышал сам себя. Не удивительно: в ушах стоял мерзкий пронзительный писк. Лишь через несколько минут сквозь него слабо различался шум приборов, глухие голоса сквозь респираторы. Вопросы задавал голос постарше, с хрипотцой и мягкой, слегка картавой «р» при выговоре, отвечал второй — моложе и звонче, но менее уверенный в интонациях.

— Пульс?

— 210.

— Давление?

— 190 на 60!

— Мда… Два кубика росфорицина.

— Ввожу. Есть.

— Температура?

— 35 и 2…

— Савва! — прохрипел Артём.

— Бредит?

— Не факт. Для него всё каждый раз оканчивается там и начинается здесь заново.

— Может, это даже хорошо, что он не помнит каждое своё возвращение.

— Конечно, хорошо! Как это ни печально, но народная мудрость: «Семи смертям не бывать…» больше не актуальна. Кому захочется помнить каждую свою кончину, к тому же…

Доктор прокашлялся.

— Пульс?

— 135.

— Ну вот, другое дело. Давление?

— Норма.

— Температура?

— 35 и 7.

— Артём, вы слышите меня?

— Да… — ответил Артём, как можно громче. Оказалось, перестарался. Выкрикнул.

— Артём, вы помните, кто я?

— Да. Вы — доктор Шапиро.

В этот раз ответ получился адекватнее. Росфорицин начал действовать. Сознание прояснялось.

— Верно. Вы так же помните, где вы?

— В спеццентре.

— Прекрасно. А Савва? Вас все ещё волнует, где он?

— Нет, я знаю, что Савва Игнатьевич уже не ребёнок. Он в безопасности и занят работой.

— Отлично! Как вы себя чувствуете?

— Как живой труп.

— Шутить изволите, батенька? А нам не до шуток.

— Мне тоже. Но мне лучше, доктор.

Доктор прокашлялся. Теперь ни он, ни его ассистент, ни обстановка палаты госпиталя уже не дёргались рывками, лишь слабо расплывались в контурах. Но Артём прикрыл глаза. На что здесь смотреть, это он уже видел множества раз. А ничего другого ему не покажут. Он все знает наперёд.

Проваляется здесь день или два. Максимум неделю. Четыре раза в сутки к нему будет приходить медсестра или медбрат (он даже не поймёт из-за костюма, пока с ним не обмолвятся парой фраз о самочувствии) с уколами и безвкусной едой в ланч-боксах: месиво из овсянки или гороховый суп, соевое мясо и подслащённая бурда с мерзким названием «кисель».

Артём ненавидел кисель, с детства. Вернее, сначала любил. Бабушкин. Клюквенный. А в школе кисель был словно приторно сладкий обойный клей, невозможно горячий, припахивал неприятно. А пить в «День киселя» больше и нечего было. Приходилось давиться. Артёма хватало на несколько глотков.

Как-то мимо стола, где они, первоклашки, обедали шумной стайкой, проходил какой-то дегенерат из старших классов. Чем его привлёк Артём? Он не был шумнее остальных, не был и тише. Да, скорей всего, ничем. Просто оказался, как говорится, крайним. Дебилоид остановился на секунду и плюнул в его стакан.

Подскочила Ольга Ивановна, погнала ржущего придурка бесполезной «лекцией» о поведении прочь. А Артём смотрел непонимающе на мерзкий плевок на не менее мерзкой поверхности и не мог понять, почему и как это возможно? А главное, зачем? Зачем тот это сделал.

А потом его вырвало.

Где сейчас этот придурок? Скорее всего, нигде. Ликвидирован в общем массе других мертвяков. Вряд ли ему удалось уберечься, остаться среди живых. А может, он и до всего этого не дотянул. Естественный, так сказать, отбор. Такие тупиковые витки эволюции обычно долго не протягивали: лезли туда, где черным по белому написано: «Не влезай, убьёт», «Проход воспрещён» «Опасная зона». Их внятно предупреждали, но «дуракам закон не писан». И спроси у любого из них: «Зачем? Зачем ты это сделал?» — не ответят. Они понятия не имеют, зачем и для чего. Для чего живут, для чего гадят, лезут, куда не надо. Вот один тоже слазил… Теперь мир в хлам, а он, Савва Игнатьевич, — великий изобретатель Портала. Теперь ничего не поделаешь.

Теперь Артём сообщит медработникам о своей непереносимости киселя в стопятьсотый раз и ему дадут воды. Мерзкой, дистиллированной. И в конце концов через Портал в прошлое. Это только в поговорке «Через тернии к звёздам»… В жизни по-другому. А жизнь ли это? Вот так рывками между палатой в спеццентре после ампутации и тем «Днём Песочницы»? И так двадцать лет. Как один день. Это они все, доктор Шапиро, Артём Игнатьевич и остальные уцелевшие жили два десятилетия день ото дня, а Артём? Нет для него этих лет, он как тот поезд «из пункта А в пункт Б». Только его пункты не просто на расстоянии, а во времени. Да и чёрт с этим! Кто сказал, что лучше изо дня в день наблюдать, как от семи миллиардов на планете остаётся жалкая горстка?

Лучше туда, обратно. Там он хотя бы с двумя руками. Хотя… Руку бы отдал, не раздумывая, с радостью согласился вот так, без неё, с вечной фантомной болью, лишь бы…

— Доктор, давайте, отправляйте меня обратно.

— Но показатели ещё не…

— И не будут, вы же сами знаете. Лучше не будет, будет только хуже. Переход — это не пикник, знаете ли. Однажды я не выдержу и уже ничего нельзя будет поделать. Пока ещё могу, нужно пытаться снова и снова.

— Боюсь, что… — доктор начал было возражать, но, встретившись взглядом с Артёмом, оборвал себя на полуслове.

— А вы не бойтесь, доктор. Нечего вам бояться. Савва Игнатьевич — голова. Наверняка ещё что-нибудь придумает.

Кстати, он так и не сказал, что я должен сделать там?

— Нет. Как прежде просто передал игрушку.

— Совочек, значит. Который уже?

— Навскидку не скажу, но могу уточнить.

— Да не надо, не парьтесь.

— Что, простите?

— Ничего, выражение такое. Устарелое.

— А… — понимающе протянул доктор или сделал вид из вежливости.

— Совок. Совочек… Мы раньше так целую страну называли.

— Простите, что? — переспросил доктор. — Извините, я отвлёкся, потерял нить беседы.

— Да ничего, доктор, не… — Артём понял, что чуть не повторился.

Никто его тут не понимает. Кто бы мог подумать, каких-то два десятка лет и все — полное непонимание, будто он старик столетний. Нет, валить отсюда надо. Туда, к себе. В своё время, пусть изгаженное живыми трупами, но и тут ему делать нечего.

— Мда, — это уже вырвалось из потока мыслей. — Я вот думаю, что ж мне с этой ерундовиной детской там делать? Не в песочек же играть, в самом деле!

— Этого я вас сказать не могу. Это вообще может быть не для вас.

— А для кого?

— Это для него самого. Савва Игнатьевич имеет ряд особенностей. Одна из них, склонность к неизменно повторяющимся действиям, словно ритуал. Это игрушка, как оберег. Понимаете? На счастье. Чтобы все получилось. Вы же знаете его.

— Знаю. Дольше остальных. Именно поэтому входить Портал могу только я.

Тень скользнула по осунувшемуся лицу Артёма. Тень горести, сожаления. Под этой тенью словно стал заметен настоящий его возраст. Хоть он и остался таким же тридцатипятилетним, но время-то на месте не стояло. И эти двадцать лет… Двадцать лет ада, не прошли мимо Артёма. Доктор видел, как лицо старится прямо на глазах: углубляются морщины, седеют виски, обвисает кожа. Отвёл глаза.

Артём все понял.

— Нечего тянуть, запускайте!

— Что ж, раз вы настаиваете…

Доктор нажал кнопку коммуникатора:

— Пациент готов к отправке.

— Вас понял, — донеслось с другого конца. — Готовность номер один!

— Есть готовность…

Вокруг засуетились очередные костюмы.

Артём закрыл глаза, память подкидывала сюрпризы. Он прикоснулся к поверхности шара. А потом… Потом Артёма не стало. Не стало того Артёма, который проснулся в дурном расположении духа, встал не с той ноги, пролил кофе и так далее. Появился новый, такой же, измученный, напуганный, ничего не соображающий. Такой же, только двадцать лет спустя. Появился внутри странного помещения, показавшегося ему бункером или космическим кораблём. Новый Артём все помнил и даже прижимал к себе здоровую руку, в которой секундой и двадцатью годами ранее он прижимал бьющееся в конвульсиях тельце Савки. Вот только теперь Савки не было.

— Савва! — растерянно одними губами пролепетал Артём.

— Пора! — ответил доктор.

Артём открыл глаза. Перед ним в метре над землёй все так же неведомым образом висел шар из блестящего переливающего металла. И Артёма не стало снова. Он появился там, двадцать лет назад и просто хотел…

Дышать!!! Господи, как же хочется дышать! В глотку словно «ёрш» засунули и дёргают туда-сюда. Нос, горло, лёгкие… Всё разъедено. Глаза тоже разъело, кажется вытекают вместе со слезами. Насколько там процентов человек из воды состоит? Слезы, сопли, слюни, пот… На все сто! Только что кровища из пор не сочится пока. Пока…

Скоро эти проберутся через кольцо огня, и засочится ещё, фонтаном хлестать будет, когда станут рвать его на части. Пока, судя по звукам: вой, визги, хрипы, им там есть, чем поживиться.

Чёрт! Надо валить быстрее, а то, действительно, так и будет, пока он тут шоркается посреди улицы.

Но бежать Артём уже не мог. Не мог он и идти, даже согнувшись в три погибели, даже приложив к лицу грязную мокрую тряпку, в которую превратилась наглаженная Ингой рубашка, когда он стянул её с себя и вымочил в луже. Никакой другой воды на улице не оказалось, а надо было пробираться туда, во двор, где дыма ещё больше, где нет воздуха, уже совсем нет.

Какое-то время он тащился вдоль стены, но потом упал на колени и пополз. Это даже не назвать «на четвереньках», потому что одной рукой он все же прикрывал лицо, пытаясь получить через тряпку хоть какую-то возможность вдоха.

У подъезда кучка мертвяков копошились вокруг подёргивающегося тела, значит, у него есть несколько минут. Когда агония жертвы прекратится, они потеряют «аппетит». За это время надо успеть добраться до песочницы.

Успеет?

А есть выбор?

Иди! Ползи! Ну, что ты уставился на них? Сколько можно на это смотреть? Просто изуродованная, полуобглоданная нежить жрёт полумёртвого. Ты и раньше это видел, одних «Ходячих» десять сезонов намострячили. Накаркали сволочи! Ну, зато теперь знаешь, каких тупостей лучше не совершать. А сам именно так и поступаешь. Сколько раз ты орал в монитор: «Беги! Чего уставился? Зомбаков не видал? Что за тупость!!!» А теперь, когда самому нужно нестись со всех ног, встал и пялишь слезящиеся зенки. Оторваться не можешь. Да что с тобой?! Кто ж мог подумать, что вся жизнь превратится в сериал. Первый сезон, эпизод семь, дубль…

Который, кстати?

Так… В прошлом, какая-то чокнутая баба саданула его топором. До этого шар портала раскрылся прямо в толпе зомбаков, Артём и понять ничего не успел, как ему вырвали кадык. Пару раз он не мог прорваться через кольцо огня, пришлось самоликвидироваться. В остальных случаях Савка поднимал такой крик, словно Артём не брал его за руку, а сам впивался в него зубами.

Аутист, что с пацана взять. Не выносит прикосновений. Нарушены коммуникативные способности, не реагирует на речь. Общаться он не может, понимаешь ли, не способен, видите ли, прикосновения к себе не выносит, посмотрите на него! А дыру в потусторонний мир расковырять умудрился. Гадёныш! Уникальные способности у него! Способность воздействовать на пространственно-временные измерения, открывать проходы «червоточины», «кротовые норы» между измерениями в параллельный мир. Из-за него байда эта и попёрла. Сколько народу положил! Ну, здорово, чего там? Действительно, феноменальные способности. А зачем? Зачем было лезть со своими способностями в пространство и время? Не ответит. И никто не ответит. Как там Инга говорила? «Такова природа аутизма…»

По-хорошему, не мотаться бы за ним сейчас через его же Портал, каждый раз помирая в муках, иногда успев полюбоваться на его истерики, а придавить бы мерзавца, закопать в этой его песочнице, где он ковыряется. А нельзя! Это он в свои пять лет мир похерил, а в двадцать пять изобрёл Портал. И торопиться ему больше некуда. Теперь времени у него вагон. Так же и число версий Артёма, чтобы поправить эту хрень. Знать бы, как. Артём согласен бесчисленное количество раз умирать и возрождаться снова. Смотреть, как соседи жрут друг друга, как Инга выбрасывается из окна, словно птица вылетает, только не вверх, а вниз. Бездушный ублюдок? Пусть. Он согласен, если только это все исправит. Если найдётся способ закрыть эту дыру в ад.

Найдётся… Само ничего не найдётся. Надо думать. Думать надо, чёрт тебя дери, а не стоять на четвереньках и пялиться на мертвяков! Надо думать мозгами, или что там в твоей тупой башке, капитан Артём Назаров? Надо думать, за каким хреном ты опять здесь возле этой песочницы. Что ты должен сделать? Для чего Савва Игнатьевич, будь он не ладен, хрен знает в который раз отправил тебя сюда, к нему самому через портал.

Снова эти «зачем» и «для чего»? Есть ли ответ? Поди пойми этого аутиста!

Ему на секунду показалось, что это вовсе не мысли толкутся в его голове. Будто кто-то снаружи, извне сказал эту последнюю фразу. Словно сам Савва, не это малыш в песочнице, а тот взрослый дрыщ под два метра со своей неизменной манерой клонить голову в бок, чтоб не дай бог глаза в глаза не вышло, чтоб прятать взгляд под копной светлых кудлатых прядей, незнакомых с расчёской. Будто тот нескладный чудик в самое ухо твердил.

В голове всё перевернулось и встало на свои места.

Понять… Понять аутиста. Господи, да как же! Как же он раньше-то… Он же и не пытался. Он лишь прорывался всеми силами через кольцо огня, через толпы зомби, туда, к песочнице, чтобы вытащить, забрать с собой туда, в мир через двадцать лет. А выходил из портала всегда один. Не пропускал Портал Савку. Обнулял.

А нужно ли это? Вернее не так. Это ли нужно?

Артём поднялся на ноги и зашагал к песочнице. Савка набирал полные горсти песка и швырял в центр дыры. Артём первый раз не схватил его на руки, за руку, вообще не прикоснулся, просто перешагнул через оградку, сел рядом. Потом тоже набрал полные горсти песка и швырнул в дыру, где колебался отвратительного вида беловатый пространственный «кисель», откуда лезли и лезли отвратительные мёртвые твари. Они, разумеется, не обращали на песок ни малейшего внимания, не замечали и Савку, проигнорировали и Артёма, просто лезли из своего потустороннего мира в наш, переползали через оградку песочницы или перешагивали, в зависимости от своей целостности или, наоборот, поврежденности, и плелись, волоклись, шагали на зов плоти. Ни Савва, ни Артём их не интересовали.

Зачерпнув очередную пригоршню, Артём почувствовал на себе взгляд. Он повернулся к Савке. Малой внимательно смотрел на него. Это было странно, очень странно. Артём прекрасно знал, Савка — аутист. Аутисты не смотрят прямо, заинтересованно, они вообще не смотрят на тебя, их взгляд невозможно поймать. Но Савка смотрел, смотрел внимательно и серьёзно. Смотрел Артёму прямо в глаза.

— Это бесполезно, — голос был бесцветным, лишённым интонаций.

— Что? — растерялся Артём.

— Швырять в них песок, — точно так же продолжил разговор Савва.

Артём, готовый к любым неожиданностям, уже ни о чём не задумываясь, протянул неопределённое:

— Но…

— Что «но»?

— Но ведь ты швыряешь?

— Я швыряю, чтобы успокоиться. Меня успокаивают повторяющиеся действия. А ты зачем это делаешь?

— Я? — переспросил Артём и задумался. — Я просто хотел понять.

— Что?

— Тебя. Понять тебя. Понять, зачем ты это сделал?

— Что сделал?

— Что? И ты ещё спрашиваешь, что?!

Нет, больше сдерживаться, ломать комедию Артём не мог. Аутист. Невменяемый. Особенный… Ага, как же! Вот он сидит и вполне себе вменяемо задаёт вопросы. Правда они идиотские. Нет. Не так. Они наглые. Возмутительные. Он действительно особенный. Так пятилетние дети не говорят. И не думают. Так говорят двадцатипятилетние циники.

— Ты прав!

— Что?!

— Ты прав, так пятилетние не говорят.

Артём замер с открытым ртом. Нет, он не мог сказать это вслух.

— А ты и не говорил, — спокойно ответил мальчишка. — Ты подумал. И да, это я тоже могу. Так что ты хотел понять?

— Вот оно как? Ну, раз ты читаешь мысли, значит уже всё…

— Да я-то понял, просто мне хочется, чтобы ты сам это сказал.

— Хочется? То есть, тебе ещё и хочется услышать? Что ж, слушай, засранец! Уж, не знаю, как тебе это удалось, но ты в лёгкую уничтожил весь город. Да что там, ты весь мир засунул черту в задницу. Не знаю, как у тебя это получилось, и знать не хочу. Просто скажи, зачем?

— Не скажу!

— Ах так! Ну тогда я просто вынужден закопать тебя прямо здесь. И пусть это не исправит ситуацию, но хоть в какой-то версии, ты, поганец, сдохнешь. Узнаешь, как это. Каково мне вот так, каждый раз!

— Я знаю.

— С чего бы? Откуда тебе знать? Особенный… Гений! Доигрался? Натворил делов, ещё и потешается он.

Артём уже плохо контролировал себя. Ему хотелось ухватить мелкого подонка за тонкую шейку, сжать, глядя прямо в глаза, почувствовать, как под сильными пальцами хрустит и ломается трахея.

— Не делай этого!

— А кто мне помешает?

Артём кинулся к Савве, но тот успел запустить полную пригоршню песка ему в разъярённое лицо.

Песчинки тут же попали в выпученные в гневе глаза, в разинутый рот. Артём захрипел, закашлялся, завыл, отплёвываясь, растирая глаза.

Вдруг голос Саввы зазвучал теперь прямо у него в голове.

— Это не я. Не я сделал дыру. Это дворник. Он начертил пентаграмму, открыл проход. Он не дворник вовсе. Он служитель культа Иблиса. Много раз пытался открыть Врата для Повелителя и вот… У него получилось.

Артём замер, он даже перестал отплёвываться и тереть глаза. Звёзды, загогулины, рисунки… На снегу, на песке… Чёрт! Чёрт-чёрт-чёрт…

— А ты?

— А что я? Я просто вырос, перевёл зашифрованные суфийские тексты. Там описан ход обратных действий и артефакт — совок из сплава семи металлов. И у меня даже получилось его отлить, но как передать его себе сюда? Поэтому я и сделал портал. И послал тебя с ним сюда. Просто отдай его мне.

Артёму казалось, что он сходит с ума. Но куда уж больше? Он посреди ожившего ада в кольце живых мертвецов сидит в песочнице и мысленно спорит с ребёнком-аутистом.

— Не тяни. Делай, что говорю.

Это было почти смешно. Пятилетний ненормальный отдавал приказы капитану полиции. Вот только посылал он их прямо в мозг. И ослушаться не получалось.

Артём засунул руку в карман брюк. Пальцы ощутили холод металла. Путаясь в штанине, Артём вынул маленький детский совочек. Он помещался на его ладони, поблёскивал и переливался зеркальной поверхностью.

— И ты не мог сказать?! — возмущению Артёма не было предела.

— Конечно, не мог. Я же — аутист. Я не могу разговаривать с нормальными.

— А сейчас? Сейчас, что ты делаешь?

— А ты считаешь себя нормальным? Здоровый мужик сидит в песочнице с совочком в руках. Ты, как ненормальный, требуешь снова и снова вернуть себя в прошлое, туда, где ты привык быть. И тебя даже не смущает развернувшийся вокруг ад. Ты готов сидеть в самом его центре и швырять в бездну песок.

Савва взял из рук ошарашенного Артёма совочек, ковырнул им песок, зачерпнутую порцию швырнул в центр дыры.

Дальше произошло невероятное. Хотя, что может быть невероятнее дыры в пространстве из которой лезут оголодавшие мертвецы? Пожалуй, только это: песок завис в середине, песчинки выстроились в спираль, напоминающую галактику, медленно поплыли вокруг своего центра. Спираль ширилась, затягивала собой дыру, пока та полностью не закрылась песком. Исчезла бесследно.

Артём сидел в песочнице, набирал песок в кулак и пересыпал его из ладони в ладонь. Рядом, свернувшись калачиком, беззвучно рыдал Савка.

— Да сколько можно!

Измученная Инга колотила кулаком в стену.

— С ума сошла? — проснувшийся Артём приподнялся на локте. Даже после стука плач за стенкой не прекратился.

— Ты хоть знаешь, сколько время? — стонала жена.

— Без четверти шесть. Дальше что? Головой об стенку биться?

— Я не могу! Слышишь? Не могу больше выносить это! Он до двух ночи орал и с полшестого опять. Идиот!

— Он особенный, — вздохнул Артём. — Он совок потерял. В песке играл и… Ну, что ты смотришь?

— Мне кажется, что это всё уже…

— …Было? Это дежавю. Говорят, мельчайший сбой во времени. Ну, не смотри ты так. Сейчас встанем, кофе выпьем, пойдём с тобой перероем песочницу. Найдём пацану его игрушку. Поможешь?

Инга кивнула.

— Вот и славно. А то мне ещё с Каримычем разбираться.

— А с тем что? Тихий дядька.

— Тихий-то он тихий, только в тихом омуте… Да не хмурься. Лучше иди сюда.

Она мягко, по-кошачьи, скользнула Артёму под бок. Он нежно, но крепко обнял жену единственной рукой.

Жан Кристобаль Рене, Анастасия Венецианова ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ

До чего же несправедлива человеческая осень! Жизнь, отплясав бабочкой-однодневкой в лучах молодости, забивается в потрескавшиеся оконные щели старости, выпрашивая у неё ещё один вздох, ещё один часик, ещё одну возможность взглянуть на остылый, но не опостылевший мир. Старость — старая прижимистая бабка, недовольно цыкает единственным зубом, ворчит под нос и иногда (о счастье!) бросает надоевшей подопечной ещё парочку дней, а то и месяцев. Просительница цепляется за эти, часто полные боли мгновения, словно за спасательный круг. Глупое обречённое насекомое с иссохшими крыльями, никак не желающее верить в смерть…

* * *

Серый вечерний сумрак грязным саваном укрывал город. На улице раздавались негромкие голоса — пара местных выпивох оккупировала скамейку на детской площадке. Марина отвернулась от окна и недовольно фыркнула. Утром снова по всей округе будет разноситься трескучий голос бабы Вали — старой дворничихи, которая больше всего не любила беспорядок во дворе, а больше работы любила всех строить да командовать.

— Ты готова?

Голос Нади раздался неожиданно, и девушка вздрогнула.

— Неужели испугалась? — хихикнула подруга. — Трусиха.

— Ничего я не испугалась, — передёрнула плечами Марина, — просто задумалась.

— Тогда садись.

Девушки — Марина рыжая, словно огонь, обладательница таких тёмных карих глаз, что не разглядеть зрачка, Надя белокурая и синеглазая, взгляд, будто озёрная гладь — уселись за круглый дубовый стол. Обе ладные, стройные, красивые. И одинокие. Почему так случилось — неизвестно. Только парни с ними серьёзных отношений не заводили. Погулять, в кино сходить, в гости пригласить… Но ни один из них не предложил жить вместе, познакомить с родителями, замуж…

Марина тяжело вздохнула.

— Ты чего? — Надя замерла с горящей спичкой в руках, которой зажигала свечи.

— Да не верю я во всё это, — девушка махнула рукой.

— Эй, подруга, с таким настроем никакое гадание не получится, — светлые брови Надюши устремились к переносице. — Или ты веришь, или… Ай!

Марина встрепенулась, а белокурая девица затрясла рукой, выронив потухшую спичку.

— Сильно обожглась? — непонятно откуда взявшаяся тревога когтём царапнула сердце.

— До свадьбы заживёт, — улыбнулась Надя. — И я хочу увидеть, с кем у меня эта свадьба будет!

Расставив свечи перед старинным зеркалом, подруги замерли в ожидании полночи. Именно в это время, если верить древним поверьям, луна входила в силу и открывала замки потусторонних врат. В ночь на Ивана-купала магия становилась во сто крат сильнее. И пусть прошло уже несколько столетий, на дворе стоял двадцать первый век, а барышни устраивали гадания в «хрущёвках» — желание узнать свою судьбу оставалось по-прежнему велико.

— Хорошее зеркало тебе от бабки досталось, — прошептала над ухом Надя. — Как раз для нашего ритуала. Оно словно само магическое.

Марина всмотрелась в сверкающую гладь. Она не увидела там ничего, кроме своего отражения и задорного личика подруги, но сердце вдруг сорвалось в галоп, понеслось, словно загнанный зверь.

— Кто первый гадать будет? Ты или я? — через зеркало девушка следила, как шевелятся губы Нади.

— Давай, ты сначала.

— Всё-таки боишься? — Надежда прищурилась.

— Я ещё не до конца поверила, — парировала Марина. — Не хочу всё испортить.

— Ладно, — кивнула подруга.

Часы в гостиной пробили полночь. Надя устремила взор в зеркало и зашептала слова гадания, а Марина слегка отклонилась, чтобы не мешать.

Девушка рассматривала комнату, которая в свете свечей совсем не походила на её спальню — тёмные углы пугали неизвестностью, а разводы на модных обоях казались чьими-то тенями. Вдруг взгляд её остановился на светловолосом мальчике лет шести-семи. Одетый в полосатую футболочку и тёмные шорты, малец сидел за одним столом с девушками и с интересом наблюдал за происходящим. Глаза Марины сделались огромными, рот беззвучно открывался, глотая воздух.

Надя продолжала смотреть в зеркало, на её лице отразилось восхищение.

— Какой хорошенький! — подруга причмокнула губами. — Такой ладный, красивый, светловолосый! Слышишь, Марин, я его вижу! — наманикюренный пальчик ткнул в зеркало.

— Я тоже… — девушка не могла отвести взгляд от непонятного существа, неизвестно как появившегося в её квартире. — А, это, наверно, твой суженый в детстве, — Марина хихикнула. — Точно! Блондин! Только я бы не сказала, что красавец.

Лишь на первый взгляд он казался ребёнком. Но стоило только присмотреться, чтобы увидеть морщинистое лицо жёлтого, словно восковая маска, оттенка. В широко распахнутых глазах мелькали красные огоньки, а толстые розовые мальчишечьи губки слегка причмокивали. «Малыш» улыбнулся, щеря острые чуть гниловатые зубы.

— Кого ты видишь? Вдвоём же нельзя в зеркало глядеть! Куда ты смотришь? — Надя затрясла подругу, схватив за хрупкие плечи.

Марина всего на мгновение перевела взгляд, а, когда снова повернула голову, мальца за столом уже не было.

— Он же был здесь! — голос сорвался на пронзительный визг.

— Кто? О чём ты? — не понимала Надя.

— Здесь только что сидел мальчик, — дрожащей рукой Марина указала на пустой стул. — Но не совсем мальчик…

— О, подруга, я так понимаю, ты гадать не будешь?

Всё ещё чувствуя в теле ошмётки страха, девушка отрицательно покачала головой.

* * *

Разменяв пятый десяток, Игорь привык относиться философски к перипетиям судьбы. Ушли куда-то в прошлое обиды на несправедливость, злость на начальство, возмущение… тут можно вписать массу всего, от низкой зарплаты до цен на ЖКХ.

Он не стал ворчливей с годами, как думал в молодости. Наоборот. Пропитался здоровым пофигизмом, помогающем перековать хандру в аморфное состояние покоя. Так удобней жить, хоть и скучней.

Впрочем, был один нюанс…

Звук, больше всего похожий на поскрипывание колёс детского велосипедика, вырвал из объятий сна. Игорь некоторое время ошалело озирался вокруг, потом, когда звук повторился, чертыхнулся под нос и затопал в коридор. Мама стояла, опираясь на ходунок. После инсульта ей трудно было передвигаться без этой конструкции, издающей тот самый скрип.

— Мам, третий час. Ты что тут ходишь?

Женщина неопределённо махнула рукой, опустила взгляд, сосредотачиваясь на следующем шаге. Сердце Игоря сжалось. Вот она — та самая слабинка, которая вносила диссонанс в стройную систему целенаправленного пофигизма. Он помнил мать совсем другой. Молодой, деятельной, активной.

— Мам?

Взгляд сквозь сына. Постепенное появление осмысленности в глазах. Даже голос изменился после инсульта. Стал хриплым, с визгливыми нотками.

— Он мне мешает спать…

— Кто «он»? Мы одни, мам!

Снова неопределённый взмах рукой.

— Он…

Игорь возвёл очи горе, а когда вновь взглянул на мать — похолодел. Рядом, крепко ухватившись за подол маминой ночнушки, стоял мальчик. Это было такое неожиданное и нелогичное зрелище, что мозг некоторое время не мог его воспринять. Равномерно тикали часы на стене, капала вода из неплотно прикрытого крана на кухне. А Игорь застыл, как вкопанный и всё смотрел на светлые волосы мальчишки, на его футболку в бело-красную полоску и синие шорты. Что-то смутно знакомое. Испугаться мужчина не успел. Вспомнил и вздрогнул от воспоминания. Давным-давно, в стране, которая осталась в позабытом прошлом, мама расчёсывала ему вот такие же точно непослушные светлые патлы, а он, одетый в точно такую же одежду, нетерпеливо притоптывал, стремясь побыстрее выйти из-под маминой опеки и сбежать во двор, к друзьям.

Мама сделала шаг вперёд, лицо мальчишки исказила злобная гримаса, он оскалил совсем не человеческие зубы, зашипел, между остриями зубов замелькал раздвоенный язык, а Игорь стоял и смотрел сквозь видение. По его щекам текли слёзы. Не было ни страха, ни удивления, ни пофигизма. Только горькая боль утраты.

Мальчишка захлопнул акулью пасть, озадаченно склонил голову на бок и… исчез.

* * *

Лиза безумно любила своего пса по кличке Джек. Он появился в жизни девушки пять лет назад, в переломный момент, когда она рассталась с парнем и попала в больницу с кровотечением — из-за переживаний произошёл выкидыш. Нетрудно догадаться, что разрыв отношений произошёл после того, как Лиза «обрадовала» своего возлюбленного. Молодой человек заявил, что не готов к созданию семьи, пелёнкам, памперсам и вечным крикам младенца.

Пролежав несколько дней в палате с белыми стенами, девушка решила начать всё с чистого листа.

Новый виток жизни встретил её холодом и пургой. С самого начала зимы не прекращало вьюжить, а к Новому году так хотелось хорошей погоды!

Лиза почти бежала, время от времени скользя по наледи — колкий снег, ветер и всё ещё подавленное состояние совсем не располагали к прогулке. Но вдруг где-то неподалёку раздался скулёж. Девушка застыла, оглянулась. На стоянке, под старым ржавым «жигулёнком», на котором уже давно никто не ездил, притулился щенок. Почти такой же белый, как сугроб, который постепенно разрастался вокруг него. Лиза поманила к себе пса, сложив пальцы щепоткой и делая вид, что хочет угостить его чем-то вкусненьким. Но, то ли щенок попался не слишком доверчивый, то ли просто не видел её, только вылезать из своего укрытия малыш не спешил. Пришлось осторожно, чтобы не спугнуть, подойти поближе и присесть.

— Не бойся, маленький, — Лиза протянула руку и ухватилась за шерстяной комочек.

Вытащив бедолагу, который едва дышал и потому не сопротивлялся, девушка прижала щенка к груди и поспешила к дому.

Этот Новый год они встречали вместе — Лиза и Джек. И впервые за долгие дни на душе, как и на улице, засияло солнце…

Каждое утро неразлучные друзья вместе шли в ближайший парк, чтобы размять косточки. Хозяйка гордилась своим питомцем, ведь пёс мог исполнить любую команду и всегда отличался послушным нравом. А каким острым умом обладал! Не собака, а одна только радость!

В то утро моросил противный дождь. Небо скрыл тяжёлый занавес туч, а по улицам разгуливала промозглая сырость, на цыпочках подбираясь к прохожим и хватая их ледяными пальцами за руки, носы и шеи. Но девушку это совершенно не пугало. За всё то время, что прошло с той нелепой зимы, Джек научил свою спасительницу радоваться и принимать с улыбкой любую погоду.

Вот и теперь, одевшись потеплее, Лиза разминалась перед пробежкой, наблюдая, как её любимец резвится среди опавших листьев. Внезапно пёс замер в стойке, словно к чему-то прислушиваясь. Лиза повернулась, проследив за взглядом собаки.

За аккуратно постриженными кустами на детской площадке, где обычно резвилась малышня, сидел маленький мальчик и что-то раскапывал в песке. Одет он был не по погоде — в полосатую футболку, синие шортики и лёгкие ботики. Волосы, цвета застывшего воска, промокли и прилипли к голове.

Хрупкая детская фигурка вызывала жалость, и девушка не понимала, почему Джек нервно рычит и скалится, обнажая клыки.

На душе стало сыро, словно её пропитали капли осеннего дождя. «А ведь у меня сейчас мог быть такой малыш…» — грусть цедила чувства по капле, и от этого становилось только больнее, — «Маленький мальчик. Мой маленький принц…»

— Эй, кто потерял ребёнка? — Лиза оглянулась, но в парке, кроме неё и Джека никого не было. — Чей ребёнок? — повторила еле слышно.

Девушка снова обернулась к мальчику, тронула его рукой за плечо.

— Ты чей?

Тут он посмотрел на неё, и Лиза невольно вскрикнула. Сухое, потресканное морщинами желтоватое лицо, глаза с красными зрачками и пухлые детские губы. Незнакомец шмыгал курносым носом.

Девушка моргнула, чувствуя, как по щекам побежали слёзы.

— Простите, вам плохо? — раздался рядом тяжёлый мужской голос, и чья-то рука коснулась плеча.

Лиза посмотрела на пожелтевшую траву возле кустов — ни следа.

— Всё в порядке, — грустно улыбнулась она, взглянув на седого мужчину в очках и длинном чёрном пальто. — Джек, идём домой!

Пёс подбежал к хозяйке, подождал пока на ошейнике застегнут поводок и повёл девушку прочь из парка…

* * *

Человеческая осень полна надежды. И пусть солнце жизненного цикла склоняется к горизонту, пропитывая мысли багрянцем безнадёжности, но за окном раздаётся задорный детский смех, звучат признания в любви, шумят машины и спешат на работу люди. Жизнь продолжается. Листья, пожелтевшие к осени, устилают пёстрым ковром подножие дерева под названием Человечество. А на нём, на этом дереве, ждут весны нераскрывшиеся почки. Цикл продолжается.

* * *

Исследователь внимательно вгляделся в смоделированный эпизод. Талантом воссоздавать из пепла виртуальные образы обладали немногие представители его расы. Зуд познания привёл его на планету, давным-давно сгоревшую в суицидальном огне последней войны. Вокруг высились обломки зданий, улицы были усеяны осколками бетона и искорёженной арматурой. Тем не менее городу досталось меньше всего на планете. В других местах было только оплавленное стекло. Из него не почерпнуть информацию.

Исследователь повертел в руке полусгоревший поводок, вновь взглянул на эпизод. Девушка шагала, время от времени останавливаясь и тормоша своего пса. Зачем она это делала он не знал. Вообще, очень многое в поведении погибшей цивилизации было непонятным. Странные, непредсказуемые поступки, эмоции, чуждые расе, к которой он принадлежал.

Иногда Исследователь вмешивался в эпизоды, добиваясь реакции. И каждый раз получал совсем другой результат. Вот и сейчас девушка совсем не по плану отреагировала. Пришелец вздохнул (ему нравилось принимать образ мальчика из чьих-то воспоминаний), небрежно махнул рукой, сворачивая эпизод в архив-сферу и отправляя на одну из полок корабля. Потом разберёмся. Дома. Уже пора, наверно. Материала хватит очень надолго.

* * *

Последняя осень — это высохшее дерево. Листья желтеют, словно при листопаде, но упрямо держатся черенками за ветки. Только высохнув до белизны они падают. Дерево больше не вернёт весенний наряд. Не будет ни собачьего лая, ни отражения в зеркалах, ни звона капель из неприкрытого крана. Последняя осень — это безнадёжность.

Холодный ветер гонит сухие листья, сбивает их под стену. Возле стены сидит на корточках мальчишка. Рука ворошит пригнанные ветром остатки того, что дышало жизнью. Ребёнок хмурится, морщит лоб, двигает ладошки вправо-влево, шурша листьями. Ему не дано понять красоту весны, безумный восторг, горе, любовь, предательство, пофигизм. Он никогда не видел зелёной листвы…

Татьяна Осипова
ИГРЫ ЯРОСТИ

Солнечный майский день подходил к концу. Субботний вечер немного усталый и тёплый, предвкушал сладкий сон. Взрослые и дети гуляли в школьном парке, любовались алой полоской заката, которая расчертила весеннее небо оттенками красного.

Тишину нарушил громкий хлопок. Земля вздрогнула. Люди испуганно переглянулись, страх рисовал причудливые образы, толчок повторился. Девушки взвизгнули, резво спрыгнули со скамейки, отбегая в сторону кустарника. Из-под здания городской школы поползли трещины, асфальт вздыбился. Старое кирпичное здание задрожало, запахло горелой проводкой, из окон повалил дым. Кто-то крикнул:

— Пожар!

Из-за усиливающихся толчков девушки упали лицом вниз, испугано охнули. Мальчик прижался к падающей бабушке, закричал пронзительно, вцепился в неё. На асфальте поползли трещины, они разъезжались, образуя огромные дыры. Дрожь земли походила на пульсацию. Цвет небо стал пурпурным, неестественно ярким и жутким.

Здание школы закачалось. Кирпичная кладка, как будто сделанная из гипса крошилась, и строение сложилось, словно карточный домик за несколько минут. Клубы пыли вырвались из-под фундамента. Когда пыль осела, очевидцы: мальчишки и несколько мужчин осторожно подошли к развалинам, увидели провал, а потом их отбросило новым толчком, уронило навзничь, словно взрывной волной. Из ямы вырвался фонтан грязи. Земля задрожала снова, а потом когда шум стих, в парке повисла гнетущая тишина. Люди с опаской подходили к руинам, заглядывали в образовавшийся провал, кто-то вызвал МЧС, полицию. Говорили — «хорошо, что суббота и учащихся не придавило».

Глава администрации как обычно притащился с кучей помощников, взъерошенный и красный, бегал по оцепленному ментами квадрату и орал в телефон.

К ночи на город опустился жёлтый туман. Никто сразу и не понял, что ядовитый морок уничтожил большую часть населения. Люди корчились в судорогах, медленно и мучительно умирали.

* * *

— Всем проверить защитное снаряжение, — скомандовал Ворон. — Выходим по одному.

Гарик и Жёлудь незамедлительно последовали приказу командира — нацепили противогазы, на случай, если «ядовитый туман» решит кого-нибудь прикончить. Сняли оружие с предохранителя, проверили батареи в рациях и в фонарях. Долговязый Костя Желудев потёр влажные ладони и натянул перчатки. Игорь, которого друзья звали Гарик, покусывал губы. Ему было двадцать три, взрослый парень, мужик, как говорил отец, но ему было страшно. «Жаль, что тебя нет рядом, — пронеслось в голове, — я бы тебе столько всего мог рассказать!»

Отец погиб, как и мама, как многие в первое нашествие тумана. Гарику повезло, он как раз уехал из города, только жалел, что Настя осталась там. «Где сейчас она, что стало с ней?» — спрашивал себя. В первые дни после Разлома он отправился в город с поисковой группой, но всякий раз аномалии выгоняли бойцов за пределы района, где жила Настя. Никаких известий от неё не было, сотовая связь вырубилась, даже радиосвязь не везде работала. Некоторые рации справлялись, в основном те, что были у военных. Простенькие из магазинов типа «Рыбак-охотник» часто «фонили», и в них быстро разряжались батарейки.

Покидать бункер парням не хотелось. Внутри сухо, тепло, а главное безопасно. На поверхности неразбериха — аномалии, призраки и смерть. Сидишь глубоко под землёй, и «по барабану», что там наверху творится. Люди, в большинстве своём, так вообще старались забыть первый день Разлома. Воспоминания о смерти близких и ужасах болезненны до сих пор. Выживших мучили кошмары, некоторые, так, вообще, «слетели с катушек». Надежда на спасение оставалась, и ради неё жители новой реальности справлялись с трудностями и пытались понять странные явления, которые происходили на поверхности.

Бункер — отличное убежище, к тому же перед самой катастрофой был подготовлен, словно его хозяева ждали третью мировую. «Укрытие наверняка строили на случай ядерной войны, в нём были противогазы, костюмы ОЗК и запасы продовольствия, лекарства — всё для того, чтобы выжить», — думал Гарик, осматривая оружие. Парень жил в двух кварталах от бункера, но, как и все местные, ничего не знал о нём. Помнил только, что сверху находился заброшенный долгострой и недовольных пайщиков, на поверку оказавшихся легендой для отвода глаз.

Сейчас мало кто рассуждал, что бункер нашли случайно. Кроме, конечно же, Ворона. Два года прошло. Именно он рассказал парням про первые дни после Разлома. Капитан Дмитрий Петрович Воронов служил на секретной базе, неподалёку от Армавира. Командовал взводом связи. Его ребята первыми перехватили сигнал о Чрезвычайной Ситуации, в котором содержались координаты убежища.

Воронов перенёс данные на карту, и уже собирался идти с докладом к командованию, но не успел, началось землетрясение. Планшет с картой капитан потерял, почти все сослуживцы погибли. Позже, выбравшись из туманного ада, он по памяти нанёс координаты на карту, которую» нашёл в одном из магазинов покинутого города. Вот только попасть в бункер военные так и не смогли — Зона запустила щупальца в посёлки и города, расползалась как спрут. Искать бункер бросили, надо было учиться выживать.

К моменту встречи с Гариком и Жёлудем Ворон сколотил небольшой отряд, и к немногочисленным воякам примкнули местные жители. Команда получилась разношёрстной, но каждый старался пригодиться — учился новому, искал не только выживших, но и ответы на вопросы, что же стало причиной возникновения аномальной Зоны. Группа бойцов неоднократно совершала попытки выбраться из Зоны Разлома, но безуспешно. Единственное, что удалось через месяц — наладить связь с Большой Землёй. Тогда-то начальник секретного подразделения ФСО президента и передал Воронову коды доступа в бункер. Капитан знал, что Федералы держали его для высокопоставленных лиц и их семей. Говорил о своих предположениях с какой-то обидой и праведной злостью, что убежище не для простых смертных, а тут, когда Зона стала закрытой территорией, другого способа избавить местных от смерти не представлялось. «Надо же, решили наконец-то людей спасти, за свой счёт», — горько посмеивался он. «Вот и пригодилось укрытие обычным людям, а не местным олигархам».

Именно бункер оказался форпостом борьбы с исковерканным миром. Бойцы прочёсывали посёлки, искали живых. Спасли несколько преподавателей университета, которые первыми исследовали аномалии, используя лабораторию в бункере. Воронов был отличным организатором и всем застрявшим в Зоне Разлома нашёл применение.

Вокруг территории Зоны возвели укреплённую стену, даже ров выкопали. СМИ вещали о страшном землетрясении и аварии на химическом предприятии «Триумф» в Армавире. Врали нещадно о заражении местности, о неизвестном веществе, об эвакуации, которой не было. Что же творилось на самом деле в аномальной Зоне, командование узнавало от группы Воронова. Приезжали «важные лица» на чёрных «лексусах», качали головой, причмокивали губами и разводили руками. Говорили: «Работайте, Родина вас не забудет». «Но, и не вспомнит», — сквозь зубы отвечал капитан Воронов и снова рисовал планы, ломал голову, как найти выход, как жить дальше.

Между тем чёртова Зона разрасталась, захватывая всё новые и новые районы края. Аномалии возникали хаотично, а ещё люди стали видеть призраков — мальчиков, зовущих на помощь. Один парнишка, второй, были они все одинаковые на лицо, как близнецы, в полосатых футболках, не старше трёх лет. Жалостливо звали на помощь. Люди бросались к детям и гибли от «жёлтого тумана», который вырывался столбом из-под земли.

Предугадать появление фантомов оказалось невозможно. Новая реальность перекраивала местность, управляла климатом, сводила людей с ума.

От станицы Первомайской до посёлка Тоннельный раскинулась Зона отчуждения. Захватила и другие области, очерчивала круг по западной стороне, с юга, и на севере пролегала до Кропоткино. Не впускала чужаков и не выпускала никого, кто волею судьбы застрял внутри её сетей.

Мир здесь странный. Шепчущий лес, монотонная морось и серое небо. Тут всегда осень и никак не начнётся лето. Слякоть и пронизывающий ветер делали и без того безрадостную жизнь тусклой, мрачной. Дожди превращали поля в болотистую топь.

О бункере Ворон знал многое, как будто сам его строил, но каждый раз Гарик чувствовал, что капитан что-то не договаривал. Потом стало всё равно, какая разница, откуда у командира информация об устройстве убежища. Главное — укрытие отличное, вода с едой имеются и оружие.

Гарик потерял всех родных. Из знакомых остался только Механик, друг отца. Он вытащил парня из лап ядовитого тумана, поддерживал и помогал словом и делом. Его семья тоже погибла. Каждый невольный пленник Зоны лишился кого-то из близких, но разговоры о смерти старались попусту не заводить. Боль постепенно утихла, со временем стала привычной и не такой острой.

Игорь всё время думал о погибших родителях, о любимой девушке, смотрел в спину товарища, а перед глазами стояли образы близких, они уже не вернуться никогда.

Пора выходить на поверхность. В проёме выхода, где, словно картина постапокалиптического пейзажа, серел пепельный рассвет, начинался новый день. Скрюченные, похожие на паралитиков деревья покачивались, скрипели, шептали на языке мёртвых.

Створки за спиной, напоминающие зубастую пасть, захлопнулись. Одна панель сверху, вторая снизу — стоило Ворону махнуть рукой перед световым датчиком. Кто не знал о расположении бункера, и не понял бы, что здесь за укрытие.

Командир поднял вверх сжатый кулак и замер. Парни остановились, прислушались, но кроме тишины ничего.

«Сегодня непривычно тихо, — насторожился Ворон, — а значит, стоит ждать какой-то подлости от леса и призраков».

До посёлка Тоннельный идти с час, не больше. Командир говорил, надёжная машина нужна. Современные тачки, напичканные электроникой стали бесполезным железом. После инцидента в Армавире такие машины «сдохли» и не подлежали восстановлению. Гарик думал: «Вот оно началось, как в любимой видео игре — лес наводнят твари всех мастей, мутанты». Но там ничего подобного не обитало. Главной опасностью стали призраки, «ядовитый туман», а ещё «пекло», так называли огненные смерчи и внезапные потоки пламени. Они выскакивали, точно из воздуха. Видели «пекло» чаще в Армавире, где открылся Разлом. Из эпицентра аномалии расползались по округе, словно охраняли подступы к городу.

Гарик снова углубился в воспоминания. Про «жёлтый туман» ему рассказывал Механик в день Разлома.

«Я с охоты возвращался, туман уже схлынул. Все почти погибли, кто в городе был. Повезло лишь некоторым, кто догадался окна захлопнуть. Кто тряпками мокрыми щели закрывал, в подвалах прятались. Только большинство так и не поняли, что туман убивает. А ещё мальчонку заметил, плачет, надрывается, помочь ему хотел. Хорошо со мной товарищ был, говорил, не подходи к нему, Миха. Сам видел, как приблизишься к такому, из-под земли столб жёлтого дыма, и всё, нет человека, словно сгорел заживо».

Гарик двигался за Жёлудем, смотрел в его тощую спину и прислушивался. Защитный костюм, как мешок сидит на сутулых плечах друга. Тишина. Ворон сказал, что идти придётся долго. От бункера до города километров пятьдесят, полдня добираться. Машина нужна была позарез. Хотя ехать по открытой местности опасно, считал Гарик, но и найти укрытие ночью сложно. Выбора не было.

Неделю назад товарищ командира, Сергей Михайлович, вернулся из города, пытался там прибор один настроить и проверить. Все называли доктора наук «док». Гарик не знал, чем занимался друг капитана, был он, как говорили, специалистом по военной технике, и появился в бункере вместе с группой Ворона.

Все бойцы, что с ним были в Армавире, погибли, он один остался в живых. «Пекло» и «Туман» не пощадили никого кроме него. «Почему он вернулся, как выжил?» — задавался вопросом Гарик. Док странно выглядел, от любого шороха вздрагивал, и всё говорил о детях, которых необходимо спасти. Капитан слушал его, морщил лоб, качал головой, но не верил, считал, что это призраки заманили бойцов в ловушку.

Сергей Михайлович рассказывал капитану о девушке, которую увидел около руин школы. Странное дело, духи Зоны не трогали её. На оклик бойца она не обернулась, свернула за угол дома и словно растворилась. По словам дока, именно после встречи с незнакомкой начался огненный шторм. «Пекло» словно взбесились, появлялись одно за другим, желая уничтожить незваных гостей.

«Дмитрий Петрович, — Воронов вдруг вспомнил их разговор с доктором, глаза, бегающие и болезненные, делали его похожим на сумасшедшего. — Я тут приборчик смастерил, и он точно показывает всплеск электромагнитного возмущения. Только вы сможете разобраться. Мой совет, возьмите мальчишек местных с собой, ваши бойцы ушли в рейд, никого нет сейчас. Пацаны они крепкие, справятся. Машину бы, тогда точно вернётесь к темноте обратно».

— А что там док говорил о городе и мальчиках? — поинтересовался Гарик. Ворон резко обернулся, зыркнул, точно мог прожечь дыру взглядом. Парень понимал, что сейчас не время вести разговоры и сжал губы.

Лучи солнца пробивались сквозь низкие облака. Под ногами чавкала грязь. Слякоть подбиралась к штанам, хоть те и были заправлены в высокие берцы. Жёлудь шмыгал носом и молча смотрел по сторонам. Гарику даже стало совестно, что он спросил о городе и Сергее Михайловиче. Парень он был не болтливый, и думал, что, наверное, ложная безопасность и тишина немного расслабили его.

Ветра сегодня не было, птиц не слышно — они уже второй год не пели песен. Мир в Зоне отчуждения был полумёртвым, замершим, выжидающим.

Спутники шли несколько часов в сторону точки, отмеченной на карте. Сделали привал в густом ельнике, перекусили, оправились и двинулись дальше. Молчание становилось вязким, Жёлудь несколько раз обернулся. Глаза парней встретились, но теперь Гарик решил не нарушать тишину, не хотел снова получить резким взглядом Ворона под дых.

После второго привала у Гарика разболелась голова. Он морщился и всё думал, что где-то рядом плели колдовство фантомы, из-за этого виски сдавливало, а веки налились свинцом. Он ничего не говорил командиру, прислонился к сосне с шершавой красной корой и думал о том, что же они будут искать в городе. Вспомнил Настю, которая осталась там, их ссору, и то, как жалел, что они вместе не смогли спастись.

Двинулись дальше, пока не вышли к Тоннельному. Небольшой посёлок, где выросли Гарик с Жёлудем, сейчас стал безлюдным, опустевшим и поэтому жутким. Даже кошки и собаки исчезли. Ветер гулял между домами, пел скрипучую песню. Раскрытое окно хлопнуло рамой, и Жёлудь вздрогнул, сжал в руках автомат. Двери в домах то распахивались, то захлопывались. Поднялся вихрь, в ушах загудело, словно ветер выпроваживал нежданных гостей.

Путники двигались ещё минут двадцать. Посёлок наблюдал, деревья не шептали заклинаний. Ворон настороженно смотрел по сторонам. Тихо пробормотал, что не нравится ему эта тишина, точно что-то назревает.

— У моего соседа «уазик», — тихо проговорил Жёлудь.

— Что говоришь? — спросил Ворон.

— Я говорю, у соседа машина была, «уазик», ещё советский, — чуть громче произнёс Жёлудь. Голос его из противогаза прозвучал хрипло и сдавленно.

— Далеко от нас?

— Пару кварталов пройти.

— Веди.

Группа перестроилась. Теперь Жёлудь шёл первым, Ворон вторым, Гарик замыкающим. Двигались быстро. Гарик с удивлением отметил, что аномалии не особо сильно разрушили посёлок, а ещё ему показалось, что кто-то за ними пристально наблюдал. Безмолвие и чья-то слежка делали обстановку нервозной и тревожной.

Жёлудь юркнул в проход между дворами, махнул рукой. Гарик помнил этот проулок, здесь раньше жила злая собака. Лаяла и скалилась, поэтому ребята ходили тут редко. Теперь же ни одной живой души.

— Слышь, Гарик, — Жёлудь загадочно подмигнул товарищу, — у дяди Коли в гараже «уазик» стоял. Древний, но на ходу. Помнишь?

— Помнишь, — вздохнул Гарик. — Это тот «динозавр», что тарахтел на всю округу.

— Эх, а я не подумал, — сокрушённо пробормотал Жёлудь и обратился к командиру: — Товарищ капитан, а может, не стоит на «уазике» ехать?

— Не хочется в городе оставаться к ночи, — ответил Ворон, он напряжённо смотрел по сторонам. — Машину бросить всегда можно. Дороги свободные, быстро доберёмся до точки. Главное, чтобы призраки не преследовали. На трассах их никто ещё не наблюдал, только в посёлках и в лесах.

Ворон махнул рукой: — Вперёд! Жёлудь быстрым шагом двинулся к дому дяди Коли. Гарик считал, идея — дерьмо, но перечить Ворону не стал. По большому счету, тот тоже опасался аномалий. Время летело, надо было как можно быстрее вернуться обратно.

Жёлудь сообщил, что калитка у дядьки всегда открыта. Так и оказалось. Вошли во двор. Чисто и ухожено, будто хозяева рядом и скоро вернутся домой. Засохшие цветы в цветнике напомнили, что никто не приходил сюда уже много месяцев.

Машина одиноко стояла в гараже, двери распахнуты настежь. Инструменты на полу, точно дядя Коля сейчас вернётся.

Воронов осмотрел «уазик», пнул ногой колесо одно, другое, заглянул под капот, посветил фонариком и удовлетворённо кивнул.

— Ещё скажите, что бак полный, — усмехнулся Гарик.

— Щас аккумулятор проверим.

Повернул ключ в замке зажигания. Ничего.

Капитан мотнул головой в сторону бензобака, сказал, чтобы проверили бензин, есть или нет.

Жёлудь открутил крышку и глянул в горловину:

— Не вижу.

— Дурак, палку сунь, — посоветовал Гарик. Воронов скрестил руки на груди и наблюдал за ребятами, ещё раз проверил колёса, решил, что резина в порядке, хоть машина и простояла в гараже долго.

— Топлива хватит, — отрапортовал Жёлудь, — с толкача заведём тогда? Дядь Коля свою «ласточку» обихаживал, точно девушку, следил за техсостоянием.

— Тогда нам повезло, — сказал Ворон. — Машина хорошая, выдержит. — Протёр лобовое стекло, зеркала от пыли и сел за руль. — Может, ворота кто откроет?

— Я щас, — спохватился Гарик.

Выскочил со двора и побежал к распашным воротам.

Завели машину с толкача, Ворон приостановился, газанул, подождал, пока парни запрыгнут в автомобиль:

— Всегда уважал советскую технику. Ну что, поехали?

Жёлудь прыгнул на переднее сиденье, Гарик — на заднее. Движок «уазика» работал не так громко, как ожидали бойцы.

Ворон выжал сцепление, воткнул вторую передачу и легонько надавил на газ. Гарик положил голову на руки, сложенные на спинке переднего кресла. Вздохнул, напряжение не отпускало — в душе было неспокойно, вроде машина нашлась, поехали, а в животе точно кошки скреблись. Страшно было, что ждало их впереди, на дороге, в городе?

— Ну что, вперёд?

— Главное не дрейфить, товарищ командир, — хихикнул Жёлудь. Получил от Гарика подзатыльник и, обернувшись, вскинул брови.

— Ты чего?

— Сиди тихо, «не дрейфить», — проворчал Гарик, он нервничал, и идея с машиной ему казалась фиговой.

— Да, брось.

— Ага, бросил уже.