Барнс: «Встречаются две основные разновидности одиночества: когда не можешь найти любимого человека и когда его теряешь. Первая разновидность хуже».
Самое худшее, что все становится предметом искусства. Даже то, что никак не может им стать». Заметки о трауре никогда не могут быть вполне аутентичными. В том состоянии, которое такой текст хочет ухватить, человек не может писать. А если он может писать, значит, уже существует определенная дистанция по отношению к этому состоянию
Влюбленный и не влюбленный отличаются друг от друга так, как если бы они принадлежали к разным биологическим видам. Еще более непроницаема граница между людьми, которые прямо сейчас переживают траур, и теми, кто прямо сейчас траура не переживает.
И да, траур — это хоть какая-то связь с умершим.
Новалис: «Когда боль достигает высшей точки, наступает паралич чувствительности. Душа разлагается — отсюда убийственная стужа — свободная сила мышления — всесокрушающее бесконечное остроумие такого рода отчаяния. Отвергнув все, человек стоит, подобно губительной силе, один — не связанный с миром, он постепенно пожирает сам себя, являя собой принципы человеконенавистничества и богоненавистничества».
Боль и оцепенение («паралич чувствительности») — попеременно. Точно дозированные, чтобы человек все же оставался в живых.
Малая щебечет, большая думает:
Тело — это событие.
Молитвы — богохульство,
о чем знают кошки.
На горизонте исчезают земля и море.
К воде хочет
всё.
Вода хочет прочь.
Я — нет.
Не является ли вопрос к Богу: «Веришь ли, что я существую?» — на самом деле вопросом к умершему?
Любовь враждебна по отношению к жизни. Лукреций в поэме «О природе вещей» описывает ее как нечто отвратительное и нездоровое. В отличие от того, что происходит при нормальном физическом влечении, любящие всегда остаются неудовлетворенными:
Nunc stans, застывшее «сейчас», —
