автордың кітабын онлайн тегін оқу Тени двойного солнца
А. Л. Легат
Тени двойного солнца
© А.Л. Легат, текст, 2025
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
I. Долги и старые вдовы
– Вам этхо ш рук не ш-шойдет-х!
Четыре гостя в подвале. Один – лишний.
Он сидел в полумраке на расшатанном стуле и угрожал. Я видела его вчера: за столом в гостиной, у камина. В дорогом акетоне и с кружевом на рукавах. Он красиво улыбался, показывая белые зубы без пропусков. Весь ухоженный, надушенный – выглядел дороже, чем стоил. Зачем-то хвалил еду и назвал Гуло остолопом.
Сейчас остолоп стоял позади и придерживал его за плечо.
Некоторых гостей в нашем доме видели всего один раз. Этого хорошо стригли и мыли перед тем, как он пошел против моего отца. Безнадежный красивый дурак. Сидит, лишенный всякой чести: нагой, в синяках и ссадинах. Только на бедра ему набросили старую тряпку, которой обычно моют полы или вытирают рвоту со столешниц в бараке. Если бы не я, этой тряпки бы там не было. Отец все еще считал, что я слаба.
– Иш-ш-пот семли дош-штанут, – почти крикнул вчерашний гость, сегодняшний пленник.
Отец повернулся ко мне, присел на одно колено. Его рука не дрогнула, когда он обхватил мою ладонь.
– Бельчонок, слушай очень внимательно…
– Всдерхнут на вее!
– …это будет наш самый большой секрет. Дай слово, что никогда о нем не расскажешь.
– Да, отец.
Не стоило и спрашивать: в отличие от мамы, я всегда на его стороне. Отец поднялся с колена.
– Покажи, – он кивнул нашему псу – Гуло.
Тот вытянул руку пленника: потемневшую, распухшую, с торчащими в разные стороны пальцами, точно лапа у старой зарубленной курицы.
– Прикоснись, – чуть мягче сказал отец и подвел меня ближе.
Пленник завыл. Я поджала губы и провела пальцами по распухшей коже у запястья. Трогать дохлую крысу и то приятнее, чем людей, которых запирает отец.
– Выше, у ладони. Вот так. Чувствуешь?
Нос поморщился сам собой. Кривые линии. Метка, как на быках в загоне. Человек-бык. Я прыснула – и тут же опустила глаза в пол. Взрослые не смеются как дураки.
– Да, отец.
– Запомни ее как следует.
– Два кружка и две черты. Как два солнца и два горизонта, – зачем-то добавила я. – Мать двойного солнца?
Пленник всхлипнул и замычал. Отец покачал головой:
– Может, и так, только священники не носят меток, бельчонок.
«Бельчонок». Называл меня, будто я совсем мала и на меня нельзя положиться.
– Тогда кто он?
– Служит Его Величеству, – добавил Гуло.
– Это ложь, – поправил его отец.
– Гх, н-нет, в-все так, миледи, послуш…
Гуло ударил одной рукой, наотмашь. А второй придерживал стул. Голова пленника качнулась в сторону, на стене застыли брызги.
– Гху, рвг-лх, – подбородок пленника коснулся груди.
Отец встал между нами.
– Слушай внимательно, бельчонок. Нет большего горя, чем повстречаться с носителем метки. С этого дня не подпускай ни одного из них слишком близко.
По лицу человека, которого положено бояться, ручьями стекал пот. А в его глазах стояли слезы. Уже больше страха, чем зла.
Ничего не понятно. Мама ничего не понимала и не задавала никаких вопросов. Именно потому мы с отцом остались одни во всем мире. И Гуло, но он пес.
– С меткой… но как я их узнаю, отец?
Пленник всхлипнул, Гуло снова поднял руку для удара.
– Со временем ты научишься отличать полезных людей от отбросов. Слугу от хозяина, друга от врага.
Враг не выглядел угрожающим, опасным или сильным. Но я все равно нахмурилась и скривила лицо. Мама не верила отцу, не понимала. Даже если я не понимаю, ни одно его слово не пройдет мимо.
Вера. Отец никогда не бывает не прав.
На стуле, сгорбившись, сидел опасный человек, который выглядел слабым. Запутывал, лгал. Змея, вылезшая из тени.
– …И если ваши пути пересеклись, – отец чуть повернул голову в сторону пленника. Тот широко распахнул глаза и снова замычал. – Если встретится тебе отмеченный этим знаком, пусть твое сердце не знает пощады. Повтори за мной.
Отец сжал мою ладонь так же крепко, как сжимал руки матери перед тем, как попрощаться навсегда.
– Встретив врага, я не должна знать пощады, – перетерпев боль, ответила я.
– Гпр-рошу ф-фас, пхош-шалу…
Гуло ударил врага ладонью. И посмотрел на меня взглядом, полным жалости. Так, будто я была слабой и никчемной. Хуже хромого пса.
– Слушай внимательно и запоминай, – рука отца легла на мое плечо. – Никто не должен увидеть вас вместе.
Пленник всхлипнул и дернулся на стуле. Я кивнула.
– В вашу первую встречу враг не должен назвать тебя по имени.
Я кивнула еще раз.
– И эта встреча должна стать для него последней.
– Пж-а-алста, – заскулил совсем не страшно страшный человек, – гсп-дшин когл…
– Повтори, – строго сказал отец.
Я подняла подбородок выше.
– Человек с меткой – мой враг. Если он подойдет слишком близко, но не назовет моего имени, я должна отдать его псам.
– Пвжалста, – стул скрипнул, грязные стопы заскребли по полу, пытаясь сдвинуть мебель. – Пвршу!
– Гуло, – коротко бросил отец.
Пес наклонился над пленником, обхватил его голову.
– Нгет-нхе!..
Хрусть! Что-то сломалось, и враг перестал быть страшным.
Отец посмотрел мне в глаза. Очень усталый, тяжелый взгляд. Усталость, причину которой я обязательно узнаю, когда стану женой.
– Его одежду уже сожгли, и ты в будущем поступишь так же, – сказал отец.
– Я сожгу все вещи врага и… избавлюсь от его коня, если он приедет верхом, – с вызовом ответила я.
– Ты и правда мой бельчонок, – обычно отец улыбался, когда хвалил и обнимал. Но не сегодня, не в этот раз.
Под моим врагом растеклась смешная позорная лужа. Гуло поднял тело одной рукой, будто держал тюк с соломой, и стал подниматься по лестнице. Он нелепо сутулился, едва умещаясь под низким потолком и балками. Распухшие руки с клеймом волочились по ступеням, слегка подскакивая на каждом шаге. Взвизгнули петли двери, и Гуло исчез во тьме.
– От тела не должно остаться ни одной кости. – Отец придвинул меня ближе и сказал совсем тихо. – О том, что вы встретились, должны знать только ты и я.
Я повторила:
– Никто не узнает.
И мы вышли в ночь. Крупная тень – Гуло и его ноша – двигалась к хлеву, срезая путь по грязи. Мы шли следом, но не как псы: по садовой тропинке, чтобы не испачкать обувь.
– Пора ложиться, бельчонок, – отец хотел меня прогнать.
Не замечал, что я уже доросла до его плеча. Селяне болтали, что наша семья не удалась ростом. Я знала, что во всем Криге не было человека выше, чем мой отец. А скоро – не будет и в целой Воснии.
– Тем летом больная птица упала в загон, – сказала я.
Отец вздохнул, но не настоял на своем.
– От нее не осталось даже перьев. Я видела. Я не боюсь.
В молчании мы продолжали идти.
– Иногда ты так похожа на свою мать…
«Только я никогда не погибну так глупо, как она», – промолчала я.
Отец умен и всегда желает лучшего своей семье. Даже псам. Потому я всегда буду рядом. Буду делать то, что нужно. Буду верить. Верю.
Скот в хлеву спал, только стрекотали кузнечики и гудел ветер. Свежий корм перекинули через ограду, и с тихим всплеском он упал в нечистоты. В хлеве проснулась жизнь.
– Они голодны даже ночью, миледи.
Гуло обернулся и встал так, чтобы я не видела трапезу. Свиньи не знали манер. Даже в черноте ночи блестели их мокрые рыльца. Пес всегда считал меня слабой, потому что ничего не понимал.
Я спросила шепотом:
– Отец, но что, если гость назвал бы меня по имени?
– Это бы значило, что они выбрали тебя.
Я дернула подбородком:
– И что тогда?..
За оградой чавкали свиньи. Гуло еле слышно напевал себе под нос. А может, молился. Отец опустился на оба колена, в самую грязь, и обнял меня так, что стало тяжело дышать.
– Тогда только боги смогли бы нам помочь, Сьюзан.
Такого голоса я боялась больше, чем всех врагов, вместе взятых.
На следующее утро вместо Гуло нас охранял новый пес. Отец ничего не сказал. В тот день он поверил, что я уже достаточно выросла, чтобы понимать все с первого раза.
Сьюзан Коул. Через двенадцать лет, Волок
– Я вам сказал, милейшие: у меня ничего нет, – в голосе Руфуса проступали истерические ноты.
Любому пьянице в Волоке было известно, что «милейшими» моих псов не назвала бы и Мать двойного солнца, воплощение милосердия. Неразговорчивый горец-каторжник и безмозглый мясник, который строит из себя рыцаря. Горе-охранники. Цепные псы.
Вуд молча ждал драки. Джереми по-хозяйски водил пальцем по опустевшим полкам серванта. В один из дней этот лоботряс поймает стрелу, засмотревшись на паутину в углах. Я обвела взглядом темную комнату. Паутины здесь и впрямь было в достатке.
Человек без дела вполне может навести чистоту. Впрочем, именно из-за лени этот слизняк – Руфус Венир – и влез в долги.
– …говорю и в третий раз: я гол как сокол!
Наглая ложь. Этот разговор шел уже пятый сезон, а у него все еще остались портки, рубаха и обувь.
– Миледи, – Руфус начал пресмыкаться, – я устал повторяться. Ничего у меня нет и не возьмется из ничего хоть что-то, поймите…
Возможно, все графы – отменные лжецы.
– Вы прекрасно знаете, что именно у вас есть, господин Венир, – напомнила я.
«И мы знаем об этом не меньше вашего, особенно после того, как мой отец пьянствовал с вами около пятнадцати лет назад».
Лицо Венира сделалось болезненно-серым.
– Позвольте, – выпалил он, – Сьюзан… э-э… миледи Коул! Вам должно быть прекрасно известно, что наделы не являются каким-то горшком, э-э, товаром для купца или обновкой, которую передают из прихоти…
Из щелей у окна страшно дуло. Я прошла в комнату, приблизилась к столу, и Джереми тут же протер единственный стул краем своего плаща.
Руфус заговорил громче:
– И если так станется, что землею станут торговать или, быть может, оставлять любой черни за пару серебряков, – от этого слова его лицо перекосилось, – если лорды и Его величество больше не распоряжаются землей, как прежде… что будет с нашим краем, Воснией?
Стул скрипнул. Руфус стал заискивать:
– Или с домом Восходов, миледи?..
Я деликатно улыбнулась. С одной стороны, благодаря Восходам наш банк в Волоке начал процветать. С другой – Восходы и Долы вызывали во мне лишь один интерес: на каких условиях любой из ставленников захочет взять займ. Я подыграла.
– Что станется, господин Венир?
Хозяин дома распалялся:
– Форменное безобразие! Мы уподобимся этим дикарям, обитателям болот. Нет, даже хуже! Восния всегда была королевством, а не… э-э, купечеством, не каким-нибудь рынком, знаете ли. Камня на камне не останется, будьте уверены. Сегодня они раскупят наделы, а завтра, того гляди, купят и вас, как какую-нибудь, простите, крестьянку! Дочь горшечника! Свинопаса! Не станет и вашего банка…
– А может, наконец отпадет нужда проливать кровь за право распоряжаться землей? – чуть улыбнулась я.
– Так было век назад, и не нам с вами судить, миледи, о том…
– Старые порядки на то и стары, – я переплела пальцы рук, чтобы погреть ладони, – они дряхлеют, господин Венир. Такова жизнь: дряхлое увядает, чтобы уступить место новому, сильному, полному жизни. Край, где почитают дряхлость, становится кладбищем.
– Помилуйте, Сью… э-э, миледи Коул! Вы же разумная женщина, и…
– Именно потому я здесь. Протягиваю вам руку помощи. Вы разорены, господин Венир. Независимо от того, как ведут дела Долы, Восходы или что покупает чернь. Я предлагаю лучшее решение…
– Как предложили в тот проклятый год?! – Венир потерял лицо.
– Вы нуждались в помощи, и вам ее оказали.
Признаться, так быстро истратить все, что предложил контракт, – настоящий талант. За каких-то пять лет! Что нужно делать: не вылезать из борделей, завтракать породистыми скакунами? Играть в карты на сотни золотых? Подавать беднякам?
Восния обречена.
– Помощи?! – вскрикнул Венир. – Да тогда я был сказочно богат! До встречи с вашим семейством…
«Уже в те времена задолжал около двух тысяч каким-то наемникам из Гарготты. И до сих пор не сознался за что».
Вуд молчал, не показывая никакого интереса к происходящему. Его волновало одно: когда можно приступить к делу и пустить кровь. Почему-то мужчины, прибывшие с гор, всегда желали утвердиться. Если сегодня крови не будет, Вуд приступит к оскорблениям, чтобы начать драку.
Удивительно, но эти псы – Джереми и Вуд – продержались дольше всех. Возможно, я становлюсь слишком мягкой.
Я резко поднялась и расправила складки на платье.
– Дело ваше, господин Венир. В конце концов, кто мы с вами такие, чтобы нарушать естественный порядок вещей! Сегодня же я обращусь в суд Его Величества с просьбой разрешить наш спор. Уверена, справедливость восторжествует, сохранив устои нашего общества, на котором и держится благополучие всех и каждого…
Венир уже позеленел. Впрочем, в петле он будет выглядеть еще хуже. Одному солнцу известно, отчего в Воснии предпочитают повешения.
– Вы… вы и вправду собираетесь… – Он прервался и уперся рукой в старую балку. Я с опаской посмотрела на потолок. Удивительно, что мы все еще живы.
Вуд хохотнул. Почуял расправу.
– Боюсь, традиции и законы нашего общества не оставляют мне иного выбора. – Я посмотрела на Джереми: тот гнул спину, стараясь выглядеть благородным. – Все-таки, это наша четвертая встреча со дня последней выплаты.
Петля так петля. Люди часто выбирают худшее, полагаясь на удачу. Даже когда очевидно, что никакой удачи у тебя не было пятый год.
– Но, миледи, вы…
Я пошевелила пальцами ног и поежилась – в доме постоянно гуляли сквозняки.
– Доброго вечера, господин Венир. Постарайтесь заделать щели у окон.
Вуд включился в беседу:
– Да-да, зима, сказывают, грядет холоднющая. Долгая.
Джереми уже приоткрыл дверь в город, и ледяная осень заколыхала паутину в углах. От порога разбегалась уличная пыль.
– Проклятье. Святые мученики! Будь по-вашему, – еле слышно ответил Венир и рухнул задницей на кованый сундук. Задница его уже давно не была столь велика, как в былые годы.
– Чего-чего? – громко уточнил Вуд, ибо больше всего любил именно эту часть беседы. Унижения.
– Я согласен, раздери их всех боров! Давайте сюда ваши бумаги или что там… Святые мученики и их доброта, да простит меня милосердная Мать солнца…
А граф еще не потерял последний ум. Пытается торговаться, подловить меня.
– Никаких бумаг. Я буду ждать вас в главном здании «Арифлии и Коул». – Руфус показался в этот миг совсем старым и немощным. – После полудня.
Он покачал головой. Сквозняк так и завывал, прорываясь сквозь щели и распахнутую настежь дверь. Вуд наслаждался больше всех – этот крупный горец, не знающий холода. Должно быть, его родили в снегу.
– Без бумаг? Явиться лично?.. Все по закону, скажете? – Руфус придержал ворот рубахи, стараясь сохранить тепло.
– Законы созданы людям в помощь, не так ли? Я рада, что даже в столь тяжелые времена мы можем помочь друг другу, господин Венир. Не заставляйте меня ждать до темноты, – я подарила ему улыбку. Ту, которую ждет человек, чья жизнь оказалась в твоих руках. Ту, которая на самом деле ничего не стоит и ничего не обещает. Крохотное оружие большой власти.
– Я никогда не опаздываю, миледи Коул, – прохрипел он.
«Еще бы! С тех пор как тебе совершенно нечего делать, кроме кутежа в долг».
– Вот и славненько. – Вуд вместо улыбки знал только как скалиться и щериться. Я вышла на улицу, пытаясь решить, какая из его гримас казалась мне менее отвратительной.
– Стойте!
За спиной захрустели шаги. До чего же грязный пол…
– Погодите! – Венир встал на пороге и ухватил меня за рукав.
Я остановилась, посмотрела из-за плеча. Станет ли торговаться, молить или упрется рогом, полагая, что у него остался выбор? Пусть не питает надежд. Эту роскошь себе могу позволить только я.
– Скажите ради всего святого, миледи, – лицо Руфуса скривилось, – когда и почему вы сделались такой сукой?
Вуд сделал шаг вперед и уже вцепился в свою палицу. Я коснулась пса и слегка мотнула головой.
– До встречи, господин Венир. – Рукав бесшумно выскользнул из чужих пальцев. – Не забудьте одеться перед выходом.
Старый приятель моего отца осмотрел заношенную рубаху с дорогой вышивкой, протертые портки, которые висели на его исхудавшем теле, и растрескавшиеся сапоги из воловьей кожи. На подгибе еще можно было различить тиснение, признак былого достатка.
Мы оставили разоренного графа в молчании и не оборачивались. За поворотом на главную улицу, откуда виднелся банк, Джереми начал подлизываться:
– Вы улыбаетесь. Да? Верно, так и есть. Он вас чем-то развеселил, миледи?
Тяжелые времена. Мои псы больше крутятся перед носом и паясничают, нежели выполняют свою работу. Вуд коротко отрезал:
– Ничего смешного.
Мы прошли кабак, и я улыбнулась еще шире:
– «Сука», ну надо же!
Джереми снова изобразил нечто, что в его голове должно вызывать восхищение окружающих:
– Неслыханная дерзость! – его здоровенный кулак испугал прохожих. – Да за одно это его стоило бы вздернуть! Позвольте мне вернуться и потолковать с этим ублю…
– Обычно меня называют гораздо хуже, – я пожала плечами и добавила: – Приятно… все-таки.
Лэйн Тахари. Оксол, северная Восния, в то же время
Лезвие прошло у самого горла. Чирк. Опустилось ниже и снова пошло наверх. Зацепило кожу, холод стали обжег щеку. Ш-шух. И снова вниз. Если сидеть с прикрытыми глазами, становится только страшнее.
Главное – не дергаться и не крутить головой.
– Усе готово, ваше благородие! – прохрипел старый цирюльник и неаккуратно стал обтирать мое лицо.
Я взял полотенце из его рук и убрал мыльную пену у воротника.
– Глядитесь.
Небольшое зеркало было забрызгано не только пеной. Я отвел взгляд, стараясь не думать о происхождении других пятен. Из мутного стекла на меня смотрел будто чужой человек. Когда-то его звали первым мечником Крига, чужаком и болваном, цепным псом на службе у отбросов Варда. Звали и сыном палача. Он мог бы стать сотником, землевладельцем или просто счастливым человеком.
Вместо этого он сидел в грязной цирюльне, с последними медяками на поясе. Наряженный как на гребаную свадьбу.
– Как вам, милсдари? – спросил старик, не особо тщательно сполоснув бритву.
Рут, будь он проклят за все свои идеи, выглядел довольным.
– Сойдет, – одобрил он.
Когда-то меня так одевали перед встречей с консулами, на острове. Я клялся матери, что вырасту и никогда не влезу в нарядное тряпье. И вот что делается со старыми клятвами.
Консулы бы оценили: выкрашенный лен с дорогой толстой нитью вдоль обшлага. Темно-зеленый плащ, будто его соткали из скошенной травы. Приталенный крой, еще более узкие сапоги: явно для тех, кто не отходит от дома дальше сотни шагов. Словом, во всем Оксоле я находил одно верное сходство.
– Я похож на дешевую шлюху.
Рут поперхнулся: должно быть, решил, что я его развлекаю. Что взять с пьяницы?
– Тоже мне горе, миленькое дело! Готов спорить, что твои сотники обращались с нами похуже, чем с гулящими девками…
– По крайней мере, они не лезли ко мне в портки.
За ставнями тоже шла перепалка. На улице кипела жизнь. Что ж, у кого-то она хотя бы была.
– Быстро ты передумал, – не отставал от меня Рут. – Что, седлаем коней, вернемся к добрым командирам под флаг, к славному делу? Полагаю, Стефан и другие твои сотники нас просто заждались.
Цирюльник дважды открывал беззубый рот, пытаясь вклиниться в беседу, но не поспевал.
– Милсдари…
– Наши сотники, Рут, – я скинул полотенце на стол, – тебя силком под флаг не тащили.
– Мог бы стать одним из них, а? – приятель снова надел на лицо поганую ухмылочку.
Я глянул на него исподлобья. Этот упрек начал мне надоедать еще неделю назад, там, в землях Волока.
– Мог бы. Но я выбрал жизнь.
И потому я сейчас здесь, в очередной дыре, хватаюсь за последнюю надежду, как бедняк, как утопающий…
Цирюльник подгадал время и выпалил:
– Самая дорогая шлюха, милсдари, энто моя жена: таскается хреньте где и с кем, а плачу за нее я!
Стало только хуже. Дорогая ли, дешевая – какая мне теперь разница?
Я нахмурился, придирчиво осмотрел работу цирюльника, повертев головой. Должно быть, не у всех столь острое зрение, особенно в старости. Да и, будем честны, когда мужчины Воснии выглядели опрятно: брились, умывались, расчесывали колтуны? Я давно покинул остров и отчий дом. Больше не будет ни терм, ни ровных воротников, ни чистых простыней. Восния – край грязнейших людей. Людей хуже самой грязи. Для кого я вообще стараюсь?
Рут продолжал ухмыляться. Уж он-то знал, для кого.
– Пожилые вдовы будут в восторге, готов ставить на это все свои зубы, дружище. Такого они еще не видали.
«Приплывший из-за моря аристократ без земель вернулся с войны и ищет выгодный брак».
Разве у пьянчуги могла родиться идея получше? Да и я хорош: согласился же. Сотню раз пожалею, забуду про хороший сон…
– Только рожу сделай попроще. – Рут ткнул флягой в мою сторону.
Я глянул в зеркало в последний раз. И что не так с этим лицом? Грядущее корчило мне рожи куда хуже.
– Сталбыть, я сгодился? – напомнил о себе старик.
Я поднялся, кивнул и скинул медяк сверху: нет никакой вины цирюльника в том, что в Воснии все идет наперекосяк. Мы оседлали коней, не проверяя поклажу – воровать у нас теперь, кроме седел, было нечего.
Осенняя свежесть приглушала уличный смрад. Подмастерья суетились, гнули спины, вытирали пот со лба – полны надежд и заблуждений. Еще пару лет назад я был таким же. Шел под флаг, торопился на войну, полагая, что хуже бандитов Крига ничего быть не может. Что нет участи паршивее, чем выступать на турнирах, побеждая по команде, но куда больше – проигрывая, поддаваясь. Все ради того, чтобы золото со ставок попадало в правильные руки – руки моего хозяина, последней скотины, что держала меня на коротком поводке.
– Рожу, говорю, сделай попроще. – Рут почти прикончил то, что осталось во фляге, и совсем повеселел.
Единственный друг, который стерпел все и остался на моей стороне. Вероятно, я не заслужил даже этого.
После разоренного Волока улицы Оксола казались безупречными. Здесь и там возводили новые дома, пекли свежий хлеб. Сытые, румяные дети гоняли дворовых котов…
– Давай освежу тебе память, пока не поздно. Как зайдешь на банкет, будь вежлив: подавай руку, кланяйся и все такое прочее.
– Это и так ясно, – вздохнул я.
Рут глянул на меня с сомнением, вытер нос рукавом и продолжил:
– Я поспрашивал: вдов будет с лихвой, не проворонь ни одну. Гранже оставь напоследок, хоть она и моложе всех. У ней на содержании три любовника, и парочка из них – гвардейцы. Туда лучше не лезть, сечешь?
Я кивнул.
– Буду держаться подальше. Напомни: высокая, все лицо в родинках?
– Ага. Не женщина, а сплошная проблема. – Он почесал нос. – Впрочем, после твоей подружки из Крига эта – сущий ангел.
– Из Крига? Ты о ком? – Я сделал вид, что ничего не помню.
Приятель хмыкнул.
– Так или иначе, ближе всех к смерти старушка Йелен – бывшая жена казненного мятежника. – Рут смягчил горло сливянкой. – Чем ейный муж провинился, я так и не вынюхал, но ты в голове держи. Что еще…
Хромой попрошайка встал посреди дороги, явно нацелившись на нашу совесть. За шесть лет жизни на материке я не обнаружил сострадания ни у всадников, ни у пеших бедняков.
– Пошел вон, – огрызнулся я.
Видит небо, через пару недель мне и самому пригодится парочка медяков. Рут прикоснулся к рукояти ножа, и бедняк излечился от хромоты.
– Так о чем бишь я, – невозмутимо продолжил приятель, когда мы отправились дальше. – По поводу сестер Бринс: тебе сойдет любая. Светленькие, по волосам узнаешь. Да только сказывают, что доходы у них все хуже…
Я покосился на приятеля и перебил:
– Где ты это все разнюхал?
– Где пьют, там всегда хорошо болтают.
Ему ли не знать. Мы проехали забегаловку «Гусь». Осталось всего две развилки, чтобы повернуть назад, пропустить чертов банкет и сбежать.
– Про Бовилль и Карнаух я тебе уже докладывал. – Рут подцепил это слово после того, как ходил разведывать под флагом.
– Мгм. Держаться подальше от первой, подумать насчет второй…
– Нет, ты все напутал, – раздраженно сказал Рут. – Карнаух сама та еще охотница, к ней не суйся. Овдовела дважды за пять лет, и с отличным прибытком. За ней пастбищ не меньше, чем у Малор. Гиблое дело.
От подробностей начинала трещать голова.
– Выходит, Бовилль не так плоха – та крупная дама с жестокими сынками?
Приятель кивнул и поковырялся в зубе.
– Есть еще навозная графиня, скупщица скорняжных мастерских – мегера Малор. Поговаривают, что она свела мужа в могилу. – Рут поковырялся в ухе, в котором явно побывало слишком много сплетен за последние дни. – Отравила или извела мерзким нравом.
– Славная компания. – Я замедлил коня, рассмотрев шпили резиденции. – И как мне выбрать?
– Если у тебя вовсе будет выбор, приятель, – Рут дернул плечами. – Я бы надеялся на наименее худшую.
– Это которая?
Мы помолчали. Если уж и Рут заткнулся, дела мои плохи, нечего и гадать. Площадь приближалась. Острые концы башен резиденции торчали, как колья в охотничьей яме.
– Проще сказать, с кем не стоит водиться, – снова заговорил Рут. – Про Карнаух и любовничков Гранже ты все знаешь. А помимо… я бы остерегался графини. Ну, той, которая одного мужа извела.
Я усмехнулся, покачав головой:
– За два года я успел связаться с куртизанкой, которая пыталась прикончить все войско Восходов, и с оторвой, которая…
– Э-э, нет, приятель. Тут другое. Обо всех чего-то не договаривают, а графиня Малор известна каждому пьянице в округе. – Рут поднял палец к небу. – Ты дослушай, не торопись. У Венсель странные дела с банком Арифлии, о которых никто ничего толкового не расскажет. У Бовилль сыновья – те еще ублюдки, похуже твоих сотников…
– Наших. Бывших наших сотников.
– Ты слушай. Сестры Бринс в последние годы беднеют и безвозмездно дают в пользование славные земли под Квинтой. Венсель, Бовилль, Бринс, Карнаух. Один слух на каждую. Что же Малор? – Рут промочил горло. – Жестока, с отвратительным нравом, весь ее прибыток с наделов покойного мужа, а еще сказывают, что сношается она со свиньями, не подмывается годами и балуется искрицей в игорных домах. – Я поднял бровь, Рут уточнил: – Сечешь? Захочешь чего добавить или сочинить – уже некуда. Человек, у которого нету тайны, страшнее всех вместе взятых, коли меня спросишь.
Спрашивать о чем-либо уже не имело смысла. Мы прибыли на площадь.
– О, дьявол. – Мне захотелось вернуться к баллисте и требушету под стенами осажденного замка. Тихое, спокойное место. Враги за стеной и враги под чужим флагом. Все ясно и понятно.
На площади Годари все одновременно могли стать мне друзьями или врагами. Новые лица и никаких правил. Почему-то гвардейцев в этот раз было меньше, чем два года назад, когда я впервые встал под флаг.
Зал для банкета выбирали без усердия: невысокое здание с кованым забором и крупными окнами на фасаде. При входе скромные ворота. Не дворец – с тем же успехом внутри могли соорудить ристалище.
– Рожу попроще, – напомнил Рут.
Кожа на лице зачесалась, и я потер подбородок.
– Я слышал, женщинам нравится неотесанная грубость.
– Этого в тебе точно нет, и не мечтай, – прыснул приятель.
В последнее время я вообще не знал, что во мне есть хорошего. Тем более для воснийских вдов. Приятель слез с кобылы и привязал ее.
– Бывай. И чтоб к утру вернулся женатым!
– Дважды, – съязвил я, спешился и вручил Руту поводья.
Через две сотни шагов меня ждал самый страшный позор в жизни. Между мной и позором стояло последнее препятствие – охрана.
Я прочистил горло и посмотрел в глаза привратнику. Здоровяк без шлема, в короткой бригантине, а рядом с ним тощий восниец в старом нагруднике – прихвостни Варда влегкую перебили бы весь банкет, не вспотев. И за что им платят жалование?
Я сдержанно улыбнулся и протянул ладонь:
– Добрый день!
Здоровяк покосился на меня сверху вниз, но руки не пожал.
– Меня зовут Лэйн Тахари, я по приглашению.
«Если приглашением можно считать пару золотых, оставленных в кармане клерка».
– Что-то я егой не припомню, – сказал сосед здоровяка.
Все внимание двух охранников безраздельно стало моим.
– Мы с вами и не могли повстречаться. Несколько дней тому назад я вернулся с запада, после похода на Волок. – Глаза здоровяка только сощурились в подозрении. – Бился с Долами под командованием господина Эйва Теннета и одержал победу. – Оксол хуже деревни, никакого узнавания на пустых рожах. – Мы взяли замок Бато, мятежного лорда…
– Что-то я о таком не слыхал.
Я потер уголки глаз у переносицы и выдохнул:
– Господин Годари лично выехал из ворот Оксола с месяц назад, чтобы повесить свой герб на воротах замка. Под Волоком, на гиблом всхолмье…
– Что-то я такого не знаю, – все больше унывал сосед здоровяка.
«Любопытно, хоть один из них научен читать, чтобы свериться со списком?»
– Я не тороплюсь, – солгал я. – Подожду, пока вы проверите имена гостей.
Охранники переглянулись. Один дернул плечами.
– Дак нету никакой бумаги, милорд. Мы ж грамоте не тогой, – хихикнул он, а здоровяк притих, будто вовсе про меня позабыл.
В зале за широкой дверью уже начали банкет. Подвижек не было. Возможно, общение с вдовами – наименьшая из моих проблем. Молчание затянулось.
– Дорогу, – окликнул меня грузный восниец со свитой.
Я посторонился. Ворох цветистого тряпья прошмыгнул в арку.
– Доброго денечка, господин Кумывах! – раскланялся охранник запоздало.
«А может, этот умник из канцелярии просто нагрел руки и был таков: нет никакого списка и не бывает никаких приглашений для чужаков вроде меня? Даже за золото».
– Я подожду, – повторил я с меньшей уверенностью.
– Списки нонче им подавай…
– Кто вас приглашал? – удивительно спокойно спросил здоровяк, который и был главным, судя по всему.
Кажется, клерк упоминал чью-то фамилию. Дьявол… Как его звали? Гремер, Грабаль, Горваль? Я выпрямился и сказал так, чтобы неучи не разобрали и половины слогов в фамилии.
– Приглашение я получил от господина Граваля.
– Как-как?
– Что-то я такого не припомню…
– Гербаля!
– А-а, Горваль, – протянул здоровяк и переглянулся с соседом. Тот посмурнел и сплюнул на лестницу. – То – дело другое.
После этих слов он шагнул ко мне и по-хозяйски обшарил руками почти все места, где можно припрятать большой нож. Я держал руку на кошельке: здоровяк дважды полез к поясу, будто не видел, что там не висят ножны. Кто же прячет оружие на самом видном месте?
«Наверное, те же люди, которые платят клеркам, чтобы попасться на глаза влиятельным вдовам».
– Все? – уточнил я, когда рука снова потянулась к моим деньгам. – Там только медь, брать у меня нечего.
«Все ушло на гребаный плащ, новые сапоги, цирюльника, мыльню и три ночи пьянства, пока я мирился с неизбежным».
Почему-то здоровяк не отошел, когда закончил искать железо.
– Ну иди, смельчак, – сказал он тише. – С такой рожей тебя, того гляди, пристроят…
– К лорду Бринсу! – хрюкнул сосед. – Слыхал я, он страшно одинок.
Он так мерзко ухмыльнулся, будто я пришел свататься к нему или его старухе. Или будто стоять у дверей – роль почетнее, чем стать первым мечником в Криге.
Двери мне никто не открывал и не придерживал. В проеме показался отощавший мужчина в вытянутой шляпе. С неохотой уступил мне дорогу.
– Зря вы сюда наведались, здесь счастья нет, – грустно заметил он, покидая банкет, едва тот начался.
– Как и нигде в Воснии, – я пожал плечами и вошел в просторный зал.
Без мечей, в тонком дублете и ярком плаще я чувствовал себя абсолютно нагим. Высшее общество Оксола уставилось на меня не хуже солдат Долов: казалось, сейчас принесут столовые приборы и начнется резня.
Впрочем, такие, как я, не заслуживали ни приветствий, ни долгого взгляда. Гости банкета быстро вернулись к своим делам.
Все, как и говорил Рут. Вдовы, благородные семьи, гвардейцы и прилипалы вроде меня. Вот в самом углу шепчутся представители Восходов – три здоровых лба, сыновья Бовилль. Ждут, когда их пожилая матушка ляжет в гроб, осчастливив наследством.
Самые сытые люди города. Я знал, что им отошли хорошие земли под Волоком, в самых предместьях. Земли, за которые я проливал кровь и сам дважды чуть не простился с жизнью. Земли, в которых оставил больше друзей, чем приобрел за время похода.
Двери в зал снова распахнулись, и голоса притихли.
– Милорды и миледи! Главное блюдо от господина Соултри!
На стол подали огромный поднос с крохотными обрезками. Снова зазвучал хор голосов.
– Подкопченная дичь! – выкрикивал другой слуга, будто торговал на базаре. – Из угодий Ее величества…
Одновременно работали десятки ртов: перемывали кости друг другу, причмокивали, пробуя вино и мясо, кривились в фальшивых улыбках или скрывали мерзкие тайны.
Молчали эти рты о том, что госпожа Карнаух овдовела дважды, и оба раза – весьма выгодно. Молчали, что сыновья леди Бовилль вешают молоденьких служанок на заднем дворе имения. После чего или перед чем – молва не уточняла. Молва…
Я бы не верил слухам, если бы не знал, каковы воснийцы на самом деле.
Под расписным потолком собрался весь цвет Оксола: Восходы, дальние отпрыски династии Орон-до, местные повелители пшена и стали, разбогатевшие лавочники севера, воротилы поланских хребтов. Наши чувства были честны и взаимны: не глядя на статус и достижения, счета в банке и ухоженный вид, я ненавидел их всех одинаково.
За ближним столом спорили вдова Гранже и командир гвардии:
– Может, вы будете так любезны и приструните головорезов у рыночной площади?
– Помилуйте, вы их точно спутали с зазывалами Виго, никакие они не бандиты. Просто, э-э, своеобразны, весьма. Да будет вам известно, в Оксоле уже десять лет как не встречалось ни одной банды…
– Что же, дела в городе так плохи, что и бандиты чураются наших улиц?
– Мама, прошу вас! – воскликнул гвардеец и начал что-то лепетать вполголоса.
Я осторожно обошел их стороной. Возле окованной бочки с вином шептались сестры Бринс. «Светлые волосы», как же. Каждая из них сгодилась бы Руту в матери.
«Немного обаяния, дерзай!» – советовал приятель. Я не представлял, как можно быть обаятельным с людьми, от которых хочется бежать.
Присвоив свободный кубок со стола, я подошел к бочке и наполнил его. Вдовы Бринс говорили очень громко и явно имели проблемы со слухом.
– Глянь, еще один попрошайка с Излома, – сказала одна на ухо своей сестре.
Впрочем, проблемы у них водились не только со слухом, но и с тактом. Я пригубил вино и отошел подальше. К счастью, совсем недалеко стояла вдова Венсель, и даже не была занята: перебирала угощения вилкой, явно задумавшись о своем. Сухопарая, с продолговатым лицом, безупречно одетая. Не самый худший вариант.
– О, нет-нет-нет, – почти взмолилась она, едва мы встретились взглядом, – мне вас не надо, хватит с меня!
– Но, позвольте, мы даже не знакомы, – вежливо улыбнулся я.
– Поверьте, будь вы хоть чем-то мне полезны, я бы давно нашла вас сама. Пойдите прочь! – Венсель едва сморщила нос, приподняла юбку и отошла в другой конец зала.
На столе осталась брошенная вилка, судя по всему, из серебра. Я сохранил невозмутимый вид и угостился с соседнего подноса, будто так и было задумано.
– Смотри, ко всем лезет, – так же громко судачила за спиной одна из сестер Бринс.
Угощение оказалось безвкусным. Место Венсель вдруг занял поланский аристократ в летах. Сразу же за его спиной и сбоку от меня возникли гвардейцы. Не местные – другой доспех и цвет на рукавах. Кусок застрял в горле.
– Господин Лэйн, – расплылся поланец в хищной улыбке. – Рад, рад. Так и знал, что вы быстро подыметесь.
Я осторожно проглотил плохо пережеванное мясо. Поланец продолжал:
– Оно и ясно. После короны турнира – как не подняться? Какие-то два года. Все по заслугам, скажу я вам. Ах, какой славный был поединок! – он закатил глаза, будто не видел ничего лучше. – Раздели Беляка, как девчонку. А Лэнгли, этого бездарного свинопаса? Как вы его, хватило бы и одного меча!
Похвала в Воснии пугала больше, чем оскорбления. За спиной поланца кто-то знакомился с вдовами, пока я прохлаждался.
– Благодарю, э-э, не знаю вас по имени…
Охрана поланца посмотрела на меня с презрением, будто я плюнул в знатное лицо.
– Ах, если бы мой сын хоть наполовину был бы так же хорош, как вы, – вздохнул поланец, пропустив все мимо ушей. – Дурная кровь! Настоящее проклятие. Не зря старый провидец Грэм сказал мне в ту ночь: ослабеет твой род…
– Прошу меня извинить, – я осторожно вклинился в эту тираду и склонил голову, – но я крайне занят, пришел по делу.
Поланец погрустнел и приблизился. Положил мне руку на плечо:
– Где же мои манеры, вы абсолютно правы! Что же, не держу вас. – Он убрал руку. – Возвращайтесь, как будете свободны. Мне есть что вам предложить, господин Лэйн.
Люди с предложениями. Валун Вард и его бандиты в Криге. Таким сотрудничеством я наелся сполна.
Какое-то время я избегал хищного взгляда вдовы Гранже, пока дожидался, как освободится неуклюжая Бовилль. Из обрывков торопливой беседы я понял, что на банкете она обсуждала железный рудник возле Красных гор с каким-то купцом. Но и с ней знакомство не сложилось.
– Идите дальше к своим поланским дружкам, – фыркнула она, обмахиваясь веером. – От вас несет.
Возможно, некоторым женщинам не по душе запах мыла. Я не стал спорить и вернулся к столу. По счастью, поланец куда-то пропал, и я остался в одиночестве. Копченая дичь оказалась не такой безвкусной, хоть ее почти и не пробовали другие гости. Признаться, дичь – лучшее, что было на чертовом банкете.
– Вы, я слыхал, с войны вернулись?
Почему-то ко мне в друзья постоянно набивались одни мужчины. Вот и этот объявился, словно его ждали. Купец с обветренным лицом. Пришел без свиты и охраны, почти такой же несуразный, выходит, как и я.
– Ищете работенку? – прогундел он, вместе с этим стараясь проглотить как можно больше мясных рулетов с подноса.
Я покачал головой. Работенки в Воснии с меня хватило.
– Ищу свой дом. Место, где…
«Где меня будут ждать? Где я буду наконец-то свободен?»
Рулеты один за другим исчезали с подноса. Купец внимательно слушал, не забывая жевать. Я уже и сам не знал, что ответить.
– У вас даже дома нет? – уточнил он, окинув взглядом мою одежду. – Ну и времена настали. Может, скажете еще, что вы без права на меч?
Удивительно, компания голодного купца оказалась приятнее прочих.
– Я беден, но не настолько.
Рулет замер на пути ко рту. Мой собеседник поморщился, положил его обратно. Ушел, ничего не сказав.
Осталось два стола, за которыми я мог найти новое унижение. Вздохнув, я отправился к компании вдовы Йелен, самой пожилой из гостей. Кругом, как стервятники, уже пристроились другие гвардейцы, торгаши и странный солдат, что был одет проще, чем сотник в походе.
Поздороваться я не успел – меня, будто случайно, оттеснили к концу стола. Я сделал несколько шагов назад, чтобы не упасть.
– Ох, вы не могли бы отойти? – громко сказал дородный мужчина.
При этом сам никуда не спешил, оставался рядом. Ошивался поблизости, словно карманник. Я увидел, как госпожу Йелен повели к выходу.
– Вы что-то хотели? – устало спросил я.
Снова эта гримаса. Отвращение, ненависть, презрение? Должно быть, все сразу.
– Удивительная наглость, – почти шепотом объяснил мне мужчина, явно опасаясь привлечь внимание. – Ты вообще откуда всплыл, мальчик? Да ты хоть знаешь, сколько мы здесь стараемся, чтобы вот так стоять рядом? Я три года…
– Шесть лет.
– Что?
– Шесть лет я пахал, чтобы оказаться здесь.
Собеседник поджал губы.
– Теперь это называют работой? Когда мужчина идет в шлюхи? – прошипел он совсем тихо, а затем добавил громче: – Падение нравов! Никаких устоев…
Из вдов остались только леди Карнаух, сестры Бринс и дылда Гранже, сверлившая меня пристальным взглядом, равно как и ее свита из гвардейцев. Остальных я не узнавал.
Вместо старой жены я приобрел только новых врагов.
– Падение нравов? – я сдержал улыбку. – Под Волоком мы жгли деревни, казнили женщин, вешали наших солдат за кражу хлеба. Убивали детей, лгали друг другу, крали чужой скот и так долго пытали сотника Долов, что на третий день кто-то перерезал ему глотку. В ночь, из жалости.
– Э-э, – собеседник отшагнул и стал искать взглядом охрану.
– Падение нравов, – повторил я. – Поверьте, я только начал. Вхожу во вкус. – Я поднял кубок, словно пил за его здоровье. – Куда же вы?
Так я и остался совсем один у опустевшего стола. Голоса становились громче: пышная дама опьянела и почти лупила соседку по плечу, умирая со смеху. Горбатый сержант торопливо водил ладонью по спине вдовы Венсель, полагая, что никто этого не замечает. И был прав – кроме меня, в несчастном углу никого и не было. Уверен, даже стоя здесь, в десяти шагах, я все равно не существовал для Оксола.
С открытой лоджии повеяло осенней сыростью. Я залпом прикончил выпивку, взял добавку и поднялся к балкону, глотнуть свежего воздуха. В саду под окнами пролегли длинные увечные тени от поредевших крон и косых ветвей. Я пил и смотрел, как слабые листья срываются, кружатся в предсмертном танце и падают в грязь. Две золотые монеты таяли с каждым глотком. Золото, потраченное впустую.
Стоило бы вернуться. Улыбаться и кланяться, как говорил Рут. Вот только казалось, что, если я еще раз увижу расписной потолок и эти лица, меня вывернет на чьи-нибудь высокородные ноги.
«Эта идея изначально была обречена на провал. И о чем думал этот пьянчуга? – Я потер лоб пальцами и прикрыл глаза. – Нет, о чем думал я?»
Шесть лет назад я бежал из дома, чтобы ни перед кем не пресмыкаться. Отказался от наследства, крова, верного будущего ради свободы. Поклялся себе, что сам буду решать свою судьбу без уступок чужакам. Не прошло и месяца, как я связался с бандитами, угодил на цепь. Потом обещал, что пойду на любую низость ради цели: крал и лгал, убивал, льстил фанатикам и болванам. А по итогу лишь чудом уцелел. Теперь я дал слово, что пойду иным путем, самым легким. Тем, которым и стоило идти с самого начала…
И не выдержал и часа в компании воснийской знати.
«Посмотрите, дамы и господа, экая безделушка: клятвы, которые дает Лэйн Тахари самому себе!»
За спиной послышались неторопливые шаги. Если желают подкрасться и напасть – шагают тише. А еще сложно ступать так мягко, если ты гвардеец при доспехе или раздобревший купец. Меня окликнули:
– Выход на первом этаже. – Голос низкий и хриплый, но не мужской.
Я чуть повернул голову. Рядом встала невысокая воснийка в дорогом платье и навалилась локтем на ограждение. На вид ей было лет под сорок. Точно чья-то влиятельная жена.
– Или вы решили остаться? – чуть улыбнулась она.
Я дернул плечами и ничего не ответил.
У нее был длинный хищный нос, как у плотоядной птицы, и такие же цепкие тощие узловатые пальцы, которыми она держала бокал и ограждение на балконе. На лбу между бровей пролегала глубокая тревожная полоса. Я промолчал и не стал дальше разглядывать гостью, предпочитая ухоженный сад.
– Вижу я, болтать вы не любите, – продолжила она. – Вы – человек дела.
Я еле удержался от смеха:
– Зависит от того, что за дело.
Она заправила темную прядь за ухо, показав золотые серьги размером с пол-ладони. И улыбалась, будто владела всем вокруг.
– Дело. Хм-м. С чего бы мне начать? Например, с короны турнира в Криге? Или захвата земель Волока, острога «Святы земли» и замка на гиблом всхолмье, – она сделала глоток, – победы над старым змеем Бато, которого обходили стороной не один десяток лет…
Ледяной ветер пробрался под дублет. Я осмотрелся: на балконе мы все еще находились одни, но у дверей с той стороны стояла охрана. Не мои друзья, тут не стоит и гадать.
– Мы знакомы? – я покосился через плечо на собеседницу.
– Еще нет. – Она улыбнулась и выплеснула остатки вина в сад. – Меня зовут Жанетта Малор. Могу поспорить, обо мне вы слышали не меньше, чем я о вас.
II. Чудеса, старые и новые
Сьюзан Коул. Волок, банк «Арифлия и Коул»
Тень Вуда шевельнулась: неестественно длинная черная рука потянулась к сплющенной голове, и пятерня приросла к тому месту, где обычно торчит ухо. Затем, судя по движениям, то ли поковырялась в носу, то ли почесала бровь.
«И знать не хочу».
Яркий дневной свет красил гардины в морковно-алый, заставлял лепнину на потолке мерцать, отражался от серебряного кубка, рисуя крохотный нож на лакированной столешнице. А еще этот свет нагревал оба ковра – один лежал под моими ногами, второй… Поверх второго тень Вуда тщательно вытирала что-то о штаны. И этими руками меня пытались защищать последний год?
– Немедленно умойся, – приказала я, глянув через плечо. Вуд молча подчинился. – И купи уже себе носовой платок!
Я вздохнула и постучала пальцем по столу. Неужели все, что может прийти в голову скучающим горцам, – подобная низость? Псы – они и есть псы.
Джереми, почти как щенок, суетился, то и дело поглядывая в окно.
– Запаздывает… А еще зовется графом! И что он о себе возомнил, миледи?
Здоровенная ладонь Джереми перевернула часы. Тонкая струя песка коснулась стеклянного дна, но не успела его заполнить – дверь в кабинет отворилась. Вместо Руфуса объявился Вуд, полагая, что руки можно помыть за несколько секунд.
– Последнее время все мнят о себе слишком много, – я подняла бровь и посмотрела на горца. Тот без раскаяния устроился в прежнем месте – за спинкой моего кресла.
Я вздохнула еще раз и переложила сверток с картой левее. Большой стол в большом кабинете. Большие ставки.
«Кто владеет золотом, тот владеет миром», – говорил отец. И, как всегда, был прав.
Гувернеры и подавальщицы, наемники Гарготты и капралы Восходов, шлюхи и барды, клерки в канцелярии и стряпухи его Величества. Все они жаждут одного – хорошей жизни.
Так уж сложилось, что в Воснии без золота ни о какой жизни не могло идти и речи.
Одно письмо, отправленное в нужный час правильному человеку, могло выставить на улицу тысячи семей. На мороз, в пещеры, в землянки. И погнать дальше, к горному хребту, в степи, в гиблые топи. Или, напротив, приманить, как мух, поселить в городах, вдали от родной семьи и дома. Заставить жить в тесноте и нечистотах, спать в затхлых углах, среди блох и вшей…
Такова сила золота. Потому стены моего банка никогда не пустовали слишком долго.
– Гости, миледи!
Небольшой сквозняк лизнул ноги – дверь кабинета отворилась: Джереми запустил посетителя. Руфус Венир пришел не один. Рядом с ним, не как прислуга, а как равный, шел ссутулившийся человек с невзрачным лицом и длинными руками.
Стоит сказать, что в эти дни по городу без охраны ходили только бедняки, ветераны Второго Восхода или сами охранники.
– Добро пожаловать!
Я улыбнулась, как обычно приветствуют старого друга. Это предназначалось Вениру. Улыбка стала чуть слабее и обозначила интерес к новому гостю. Интерес в этот раз был неподдельным.
– Мы знакомы? – спросила я.
Невзрачный гость заторможенно уставился в ответ, будто ошибся дверью и только сообразил, как оплошал. Длинная рука в перчатке потянулась в мою сторону, и стол уже не казался таким большим.
– Густав, – в Воснии женщинам нечасто пожимали руки.
Я протянула Густаву ладонь. Пальцы в черном накрыли мою кисть плавно и осторожно.
– Вы делаете мне больно, Густав, – поморщилась я.
В глазах нового гостя отражалось полное, всемогущее… ничто. Казалось, я смотрю в выжженную пустошь, на одно из сел, оставшихся после марша Восходов.
– Прошу извинить, – он так же безразлично отпустил мою руку и сделал шаг назад, – я давно не имел дел с женщинами.
Странный тип. А вот глаза Руфуса всегда выдавали его с потрохами: он в испуге переводил взгляд с моих псов на Густава и снова на меня.
– Это, э-э, Сьюзан Коул, – он не добавил слова «миледи» и даже не снял свой нелепый головной убор.
«Привести головореза в здание банка, чтобы меня запугать… – я удержалась от смеха. – Руфус, Руфус. С каких пор вы стали таким дураком?»
– Что же мы стоим? Присаживайтесь. – Джереми протащил стул по полу с крайней небрежностью, до мерзкого скрипа.
– Да, э-э, конечно… – Руфус рассеянно плюхнулся на сиденье, а руки спрятал под столешницей.
Его головорез обошел весь стол и расположился напротив. Сел так, чтобы слышать все то, что я скажу Руфусу. И не глядел, как любопытная ворона, по сторонам: не интересовал его потолок с лепниной, гобелены, безупречные люстры, роскошный стол и вырез моего платья.
«Отморозок похуже Вуда и всей его дикой родни», – заключила я. По счастью, Джереми уже встал за спиной головореза.
– К сожалению, половина часа – это все, что у меня есть. – Я встретилась с Джереми взглядом, и тот едва заметно кивнул. – Ведь вы опоздали.
Сказала – и тут же развернула большую карту на столе. Главный предмет нашего договора. На землях Руфуса проходила старая дорога к озеру, реке и десяти селам на востоке. Древесина, неплохие отрезки для пастбищ, часть реки, переправа.
– Мы вас не задержим, миледи, – почему-то вместо Руфуса заговорил Густав.
Вуд стоял так близко, что я слышала его дыхание за спиной.
– Прекрасно, что мы понимаем друг друга, – я сделала вид, что не заметила, как меня перебили. – Тогда как мы уже обсуждали с вами, господин Венир… Меня интересуют лесные угодья на востоке, доступ к дороге и переправе, – палец скользил по нарисованным рельефам, – а также свободный выпас между Сутулым холмом и белыми пещерами.
Руфус открыл рот, выпучил глаза, но не нашел слов.
– Полагаю, я могла бы просить и часть оброка с ваших сел. – Если бы они хоть что-то приносили последние два года. – Но я помню о старой дружбе. Мой отец настоял на том, чтобы дать вам послабление.
Я отвела глаза и вздохнула:
– Боюсь, годы сделали его слишком мягким.
На деле, мне бы хватило доступа к переправе и дорогам. Только отец верно сказал, что нужно просить всегда больше, чем хочется. И брать, если хватит сил.
– Вы не просто хотите получить с меня долг, – Руфус вытер лоб платком, – вам нужно загнать меня в могилу!
Густав молчал и слушал. Слишком внимательно для головореза. Спокойнее, чем мертвец.
Джереми перевернул песочные часы и громко заметил:
– Прошло пять минут.
– Вы ничего не получите, – прошипел Руфус, сжав кулаки. – А знаете почему?
За весь разговор он ни разу не обратился ко мне с уважением. Даже не снял свой нелепый головной убор. Единственный, кто пытался загнать в могилу Руфуса Венира, был он сам.
Вуд потоптался на месте. Я пригладила пальцами цепочку на шее и бережно заметила:
– Полагаю, мне точно известно лишь одно. Ваша жадность не доведет вас до добра, Руфус.
– … потому что я верну ваш проклятый долг!
Я тяжело вздохнула:
– Господин Венир, я слышу это от вас больше года. Не может из ничего взяться что-то, как вы и говорили…
Руфус ударил кулаком по столу:
– И верну прямо сейчас!
Я приподняла бровь и постаралась быть предельно деликатной:
– Полагаю, вы принесли все шесть тысяч золотых в вашем кошельке на поясе, господин Венир?
Вместо должника зашевелился Густав. Он медленно поднялся со стула, осторожно придвинул его к столу, так, будто не собирался больше возвращаться, и сказал:
– Пару минут, миледи.
Вуд фыркнул и что-то произнес на горном наречии. Двери закрылись, и в кабинете поселилась тишина. Руфус сидел, сверлил меня взглядом, не скрывая триумфа. Даже кожа на его лице не блестела от влаги. Странно, потому что Густав не спешил обратно.
Джереми ухмыльнулся и перевернул часы:
– Десять минут.
– Тук-клак-тук, – будто не специально, Вуд стучал пальцами по рукояти булавы.
Мой давний должник поерзал на стуле и покосился на горца.
– Э-э, вы не могли бы… потише, э-э…
Двери распахнулись, и в кабинет внесли крупный сундук. Настолько тяжелый, что оба носильщика обливались потом и шаркали ногами, подтаскивая ношу к столу.
– Вот! – Руфус просиял и сразу позабыл про Вуда. – Я же говорил, я говорил…
Крышку сундука открыли. Я привстала с места, чтобы увидеть содержимое.
«Золото, ну надо же».
Густав стоял себе мертвенно-спокойно и держал руки за спиной, как гувернер или убийца.
– Я требую бумаги о погашении долга! – разошелся Венир. Триумф на его лице выглядел так же несуразно, как и появившийся волшебным образом сундук, полный золота.
– Разумеется. После пересчета, – улыбнулась я, стараясь не скривиться. – Джереми, позови его.
«Что за бесовщина здесь происходит?»
Послышались грузные шаги – местному клерку стоило больше шевелиться и меньше есть. Удивительно, что он умудрялся быть расторопным.
Густав – эта невзрачная статуя! – так и стоял возле сундука, пока клерк пересчитывал монеты и взвешивал их. Джереми буркнул:
– Пятнадцать минут.
Звяк, дзынь, чирк, сопение Вуда. До чего мерзкий звук.
– Две тысячи уже есть, миледи, – отчитался клерк.
Сундук казался бездонным.
Удивительное зрелище. На моих глазах абсолютно нищий и задолжавшийся аристократ превратился в богача, не прошло и дня. Будто милосердная Мать солнца спустилась с небес и вывалила из подола целое состояние.
Только чудес в Воснии не видели уже больше века, если верить летописи. Я изображала довольство и слегка сдавливала подушечки пальцев.
«Кто помог тебе, Руфус? Бандиты, которые ограбили принцессу? Несколько благородных семей, что из жалости переуступили долг? Сам Король, явивший милосердие пьющему транжире? Быть не может».
– Все на месте, – клерк ничему не удивлялся. Впрочем, он и не знал истории Руфуса Венира. Простое маленькое дело – считать, взвешивать, записывать монеты. Сложное – не сойти с ума от такой рутины.
– Бу-ма-гу! – громче повторил Венир.
Вуд глубоко вдохнул. Я почти кожей почуяла, как ему хотелось отметелить этого недоноска в дурацкой шляпе. А может, отметелить графа хотелось мне самой…
– Вы меня приятно удивили, господин Венир, – солгала я и жестом потребовала погреть сургуч для печати.
Джереми откликнулся, перевернув несчастные часы:
– Тридцать минут, время вышло.
Потянув за толстую цепочку на шее, я вытащила фамильную печать. Тонкая вязь по кругу, изображающая листья папоротника и инициалы в центре. Не всякий умелец справится с такой работой. Печать моей семьи. Небольшая вещица, за которую многие отдали жизнь. Недоумки, которые решили, что подделать оттиск куда проще и быстрее, чем разбавить золото в фальшивых монетах.
Мир полнился недоумками. Одни брали в долг, не собираясь расплачиваться, а потом скандалили и просили отсрочку. Другие лезли их выручать…
«Что же ты предложил своим новым дружкам, Руфус?» – Я молча улыбалась, подписывая бумаги.
Клерк поклонился. Шесть тысяч золотых отправились в хранилище. Бесполезные шесть тысяч. Дороги и переправа могли бы склонить жадных поланцев к содействию, принести за десять лет куда больше, чем несчастный должок Венира. Дороги – артерии цивилизации. Свободные, просторные и надежные. Клей, который соединяет и уравнивает все стороны материка. За купцами с Красных гор подтянутся и эританцы, и кочевники с барханов, и даже самые далекие племена. Топи, болота, горы, равнины, степи, пустыни южан… Какая-то дюжина лет – и все это могло бы соединиться, расцвести.
Но недоумки предпочитали строить стены и проливать кровь.
– Доброго дня, миледи, – сказал Густав, и в его глазах все так же не было ничего теплого и живого.
Мой отец – почти самый высокий человек в северной Воснии. Его богатство, богатство моей семьи, не посчитать и за два дня всеми клерками материка…
И все же иногда золото остается просто золотом. Блестящим и бесполезным.
– До встречи, господин Венир, – я пожала руку, постаравшись выказать хоть немного уважения.
Он вернется вновь, если выживет. Привычка спускать деньги на ветер не исчезает в один день, даже если за тебя поручился сам король. А значит, мы еще посидим за этим столом.
Сколько времени пройдет, прежде чем мы дожмем его? Годы, десятилетия? Придется ли иметь дело с наследниками?
Время.
Единственное, что невозможно купить в полной мере. Неподкупное, жестокое, хуже любой бессердечной твари, которой редкие смельчаки называют меня, глядя в глаза. Проклятое время! Успеет ли отец застать плоды своего труда, дела всей жизни?
Сегодня Руфус Венир отнял у нашей семьи самое главное.
– Господин?..
Вуд снова запыхтел, и на то была причина.
Руфус Венир не торопился уходить. Он явно колебался, то бросая неловкие взгляды на Густава, который ждал его у двери, то оглядываясь в мою сторону. Созрел. Сделал пять шагов до стола, подошел близко-близко – явно не желал, чтобы у дверей слышали наш разговор. Я дернула подбородком:
– Что-то еще, господин Венир?
– Я, э-э, подумал… – Он с опаской покосился на Вуда. – Ваша матушка, Дана Коул… была прекрасным человеком. Я хотел, чтобы вы знали, э-э… – Он перешел на свистящий шепот: – Ее сгубили амбиции мужа. Вашего отца.
Он чуть приподнял свой бестолковый головной убор, склонил голову и отправился в город. Дверь еще не успела закрыться, а Джереми был тут как тут.
– Миледи, мне проследить за ним? – тихо спросил он, будто заделался в гончие и больше меня не охраняет.
Я едва заметно кивнула головой и добавила:
– Забудь про этого слизняка Руфуса, мне нужен его новый друг. Так и передай старухе Льен, – я вручила Джереми золотую монету.
В Воснии все почти наладилось: и с сестрами Бринс, и с госпожой Венсель. Не выделывались и граф Донби, и тот рыжий бастард, которого приставили к Волоку. Идиллия. Если бы не недоумки вроде Руфуса Венира. Возможно, повешение было бы лучшим решением для таких, как он. По крайней мере, самым приятным.
Я встала и обошла стол кругом. Постучала костяшками пальцев по дереву. Глухой, безнадежный звук. Ошибка.
Неужели я провалилась? Могла ли я знать?..
– Вуд, – я резко обернулась и потеряла мысль.
Горец что-то жевал. Страшно представить, что он носит это что-то за пазухой целый день, а потом тащит грязными пальцами в рот. Воистину, это чудо, что мои псы прожили так долго. Я посмотрела на него как на законченного идиота.
– Что, во имя всего святого, ты?..
– Смолу, м-леди, – он ощерился, и я увидела кусочки какой-то мерзости между зубов.
Я прикрыла глаза и покачала головой. Пусть это будет моей наибольшей бедой на ближайший год.
– Выплевывай и проводи меня до голубятни. Я не могу ходить по городу со жвачным скотом.
Вуд не обижался, когда ему хорошо платили. Он дернул плечами, сплюнул нечто в ладонь, и – о, святые боги! – положил сгусток в мешочек на поясе. Перепачканный, мокрый мешочек.
«Горцы», – сказал бы отец. Будь я мала, меня бы точно стошнило. Но я уже давно не «бельчонок», а Сьюзан Коул.
Я вышла из кабинета быстрым шагом, на ходу представляя верное письмо.
«Нам немедленно нужно встретиться, отец»?
Нет, это слишком размыто. Его заботы не позволяют встречаться с семьей из-за одной просьбы.
«Сделка сорвалась. Кто-то перехватил разоренного графа»?
Хуже не придумаешь. Взять и расписаться в собственном поражении, перевести хорошую бумагу. Первыми банкирами семейство Коул стало не оттого, что причитало о собственных неудачах, сокрушалось и скорбело. Нет.
В голубятне ворковали птицы. Я улыбнулась, переступив через порог. Слова сами легли на бумагу.
«Странный человек оплатил долг Руфуса Венира. Он пожал мне руку, не назвав моего имени».
Ольгерд из Квинты. Небесный Горн, Эритания
Курчавый мальчишка достал рогатку и ухмыльнулся. Затем он крепко зажмурил один глаз и высунул кончик языка, прицелившись. Полагал, что его не видно за скамьями в рядах.
К сожалению, стоя у алтаря, я видел больше, чем хотел. Я вздохнул и аккуратно перевернул отсыревшую страницу.
– И сказала Мать двойного солнца…
Хлысть! Паренек с передней скамьи подпрыгнул, ойкнул, потер затылок и обернулся. Позади него мальчишка уже припрятал рогатку, но высунул язык еще больше. Обиженный пригрозил ему кулаком.
Я сбился с мысли, но быстро нашел нужную строку:
– С этого дня я встану на страже, сберегу ваш покой. И поднимется двойное солнце, ярче которого нет ничего во всем белом свете. – Я отпил воды из кружки и прочистил горло. Каменщик запрокинул голову, опасно задремав, накренился в сторону угла. Хмурая соседка и не думала его поддержать. Я продолжил: – И исчезнут тени по обе стороны от живых.
Старушка у чаши для подаяний громко чихнула. Ее соседи отодвинулись подальше.
– Так и стало, – я заговорил громче. – И последний проклятый род, род теней и их прислужников, людей с черными сердцами, был предан светлому суду!
На лице поденщика застыло глубокое непонимание, словно он брел в отхожее место, а оказался во дворце. Впрочем, я не был уверен, что местные понимали разницу. Я терял паству: братья-кожевники бочком продвигались к выходу, отряхиваясь от хлебных крошек. Уже у двери одного из них настигла совесть, и медная монета осталась в чаше. Я стиснул зубы, и служба прервалась.
Преподобный отец Мафони всегда наставлял, когда меня терзали сомнения: «Так ли важно, есть ли всеблагая Мать, верят ли в нее, если я смогу научить местных сердечности и доброте?»
Научить, как же! Я говорил, не веря, что меня услышат. Даже лучшие слова милосердной Матери падали, как снег в грязь, растворялись в тишине, не имея силы:
– …Будьте милосердны, почтительны к ближнему. Помните о добродетели. Не таите зла в сердцах! И ни одна тень не вернется в наш мир…
У местных могло вовсе и не быть сердец. Или ушей. Двое в задних рядах отворили дверь с противным скрипом и вышли в город. Парочка со второго ряда обернулась, явно подумывая уйти. Я заговорил о главном:
– Так и настанут светлые дни для Воснии. – Я тут же поправился, вспомнив, что уже давно не веду службу в Квинте: – Настанут они и в Эритании. Для всего материка!
Прихожане не впечатлились. Где-то позади щелкали орехи. Цирюльник, еще не побелевший после ночного запоя, качал ногой, явно дожидаясь, когда можно будет попросить у кого-нибудь пару монет до завтра.
Как ни прискорбно, но больше всех монет ждал я сам.
– Да славится имя всеблагой Матери, ибо…
Служба подходила к концу. Две трети скамей уже пустовали, но оставалась самая главная – заполненная треть. Моя надежда. Мой хлеб.
– …любовь ее безгранична, и все мы – дети ее, согреты солнцем и…
Я не успел закончить.
– Спасибо, святой отец! – тут же подскочил со своего места плотник, который обдурил меня на серебряк, когда поставил скамьи. Его загребущие пальцы уже отправляли сухари в голодный плотницкий рот.
И паства превратилась в стадо – голодное, мычащее, толкающееся и очень суетное. Я смотрел, как самая бедная часть города пихается локтями и дерется за хлеб. Старался милосердно улыбаться. Хотя казалось, еще два шага вперед, дальше от алтаря, и вместо хлеба набросятся на меня, растащат по частям, растерзают темными зубами…
– Пасиба, – пискнул Хин, послюнявил палец и собрал все крошки на опустевшем блюде.
Паства столь же стремительно поредела, оставляя после себя грязный пол, шелуху, странные пятна, и… зуб?
– Через пять дней, в это же время… – без особой надежды крикнул я в спины уже сытых людей, – …будет новая служба во имя Ее!..
– Дзынь-дзынь, – одиноко стукнула в чаше сначала одна медянка, потом вторая.
Я прищурился. Кажется, кто-то стащил третий медяк, оставленный одним из братьев. Дверь громко захлопнулась от сквозняка.
– Милосерднейшая из матерей, даруй мне терпенье, – прошептал я и помазал лоб, отгоняя темные мысли.
Хин уже вовсю гремел ведром, начиная уборку. Я растолкал уснувшего прихожанина, выслушал проклятья, заверил его, что сухарей более не осталось и проводил до порога.
– Прекрасного вам дня! – попрощался я с паствой, которая невразумительно что-то хмыкала в ответ или вовсе не отвечала.
Вдохнув сырой уличный воздух, я посмотрел на главный город Эритании. Небесный Горн. До чего странное название!
Кажется, здесь даже само солнце стеснялось собственного света и тепла. Позабыло, что в полдень ему положено греть человеческое лицо и руки, вселять надежду и светлую веру. Впрочем, за полгода жизни на болотах я и сам позабыл его теплоту.
Облака не думали расходиться. Так, изредка появлялась брешь или росчерк синевы. Будто город накрыло дырявой мешковиной и нам полагалось радоваться каждому скупому лучу.
Я не понимал, как мне положено нести учение Матери двойного солнца в краю, где прямой солнечный свет за жизнь видят раз десять. Не удивительно, что небольшую часовню то и дело приходилось отмывать от харчков, шелухи, огрызков и болотной жижи.
– Немного терпения, – процедил я сквозь сжатые зубы и принялся помогать Хину.
Вперед-назад. Половая тряпка, грязнее земли, собирала благодарность эританцев, оставленную в доме милосердной Матери.
– Как думаешь, Хин, – я разогнулся и вытер лоб ладонью, – зачем они вообще приходят к нам?
За что я любил этого проныру, так это за честность. Дети, сами того не зная, всегда говорили от сердца. Мальчик смел шелуху из угла и быстро отправил ее в ведро, не поморщившись. Работал он небрежно и торопливо. Так же и болтал:
– К вам, милсдарь, приходют, пушто сухари дармовые, и запивка есть.
Вот так. Никаких чудес. Впрочем, могло ли быть иначе? К тридцати пяти годам я обзавелся плешью на макушке, болью в спине и ворохом сожалений. Конечно, появилась и часовня, хоть назвать ее моей было бы настоящим богохульством.
Дела в часовне тоже шли не очень. Я покупал сухари, чтобы получать подаяния на то, чтобы купить новые сухари и не умереть от голода в перерыве. Работа с эританцами шла из рук вон плохо. Перебравшись в Горн по настоянию святого отца Мафони, я сделался похожим на лавочника и клерка, но уж точно не на проповедника, который спасет дикарей Эритании от их невежества.
– Как думаешь, слушают ли они то, что я говорю? – я спросил Хина, и мой голос дрогнул.
Мальчик шмыгнул носом и сделал вид, что не заметил один плевок у своей пятки.
– Откуда ж мне знать, милсдарь. У них и спрашивуйти.
Я доделал работу за Хином, добавил огрызки в ведро и вытер два плевка со стены. Не стал спорить. Да и кто будет слушать священника из чужой земли, который и сам не верит в свой успех?
«Милосердная Мать солнца награждает каждого по заслугам».
Видимо, мои заслуги за половину года все еще были ничтожны.
– И все-таки зачем так много плеваться? – задавал я вопрос скорее самому себе, споласкивая тряпку в уже помутневшей воде.
Хин молча драил полы без особого усердия.
– Разве же умеренность, милосердие и благодетели столь чужды местным? – спрашивал я Мать двойного солнца, а вернее, деревянную фигурку над самым входом.
Ее бюст или лик полагалось ставить при двери. Там она следит за тенями, что прячутся за каждым из нас. Прикрывает спину. Заботится и оберегает.
Хин сегодня закончил раньше, чем обычно. И оставил много грязи.
– С вас медяк, милсдарь, – напомнил он мне.
Такая работа не стоила и четвертины медяка, но я знал, что парень сирота. И, в отличие от меня, у него не было даже приемного отца. Я отставил ведро, вытер руки о замызганную робу и выудил монету из чаши.
Если уж и требовать от паствы благодушия, то начинать стоит с себя. Я отдал мальчику больше, чем тот заслужил, и потрепал его по волосам на макушке.
– Это не обязательно, милсдарь, – отдернулся он от моей руки, – медянки достатошно.
И ушел, ссутулившись. Я тоже был таким, пока отец Мафони не проявил ко мне доброту: позволил ночевать в молельне, доедать остатки обеда и даже раз в месяц купаться в бадье после него, пока вода не остыла.
– Да пребудет с нами мудрость и свет всеблагой Матери, – я помазал лоб пальцами, поклонился и убрал метлу. – Ибо безграничны чудеса для тех, кто верует. Для тех, кто…
В спине снова закололо. Я выдохнул и разогнулся. С переездом в край сырости и стоялой воды здоровье мое только уменьшалось.
«Ежели не случаются с тобой чудеса, значит, в них нет нужды, – говорил преподобный отец Мафони. – Однажды сирота Ольгерд нуждался в помощи, и помощь к нему пришла».
Кто бы спорил. Да только как давно это было? Возможно, все дело в том, что других чудес за последние два десятка лет я и не встретил.
Ольгерд из Квинты. Священник, который говорит про чудеса, но уже давно в них не верит.
Сухари кончались. Скоро, того и гляди, придется мне угощать паству корешками, которые я примусь собирать на выселках. И – да смилостивится Мать! – пусть они не будут ядовиты!
«Своя часовенка, ну обалдеть! – восхитился младший помощник в Квинте, когда меня отправляли в Горн. – Это же какие деньжищи, какая слава!»
Вытащив из ящика очередной серебряк, который мне вверила община, я подумал, что отец Мафони бесконечно мудр. Младший помощник не продержался бы и неделю. Часовня, как и светлая вера, только требовала вложений. И я не поспевал за ее запросами.
– Это последний раз, – сказал я себе тихо-тихо. – Ведь не может так статься, что два сезона ты слушаешь о светлейшей Матери, милосердной богине, защитнице и покровительнице всех нас… а сердце твое не тронуто?
В конце концов, что предлагали местные племена, дикари из когорт? Многобожие! Пойди-ка, припомни всех по именам! Любой священник или знахарь ногу сломит. Как тут доброму человеку разобраться? Да и разве же это вера, когда все местные божки друг с другом перегрызлись еще пять веков назад? Да и что сталось с землей – сплошная хмарь и сырость, гниение! Города такие, что, где погадил – там и отхожее место. Людей меньше, чем хибар, кругом полчища кровопьющих гадов, мука сыреет, сколько ее ни завози…
Ясно же, что с такими богами, с такой верой, дела никогда не станут лучше. Вот только верно говорил настоятель: «Протяни невежде руку помощи, тот ее не примет, ибо невежество хуже слепоты».
Стало быть, теперь я не только клерк и лавочник, но еще и врачеватель: лечу незрячих.
Я вышел, оставив часовню незапертой: дом богини принимает всех нуждающихся. А еще в нем нечего красть и давно нет никакого замка.
На Горн не спустился вечерний туман, и ничто не скрывало заплеванные стены и разбухшие от сырости ставни с дверьми. Я шел вдоль улицы, почти незаметный в старой робе. Сливался с косыми стенами гнилых хибар и полотнами серого белья, которое сушили под навесами…
– Добрый день! – замахала рукой девочка у развилки.
Я распрямил плечи и улыбнулся ей. Поднял руку в приветствии.
– Здравствуйте, юная леди. Вы были сегодня на службе?..
Широко распахнув объятия и так же улыбаясь, девчушка пробежала мимо меня.
– Дядя Заир, мы вас так ждали, – продолжила она уже за моей спиной.
Кряжистый и грязный боец, явно вернувшийся из когорты к дому, склонился и заключил девочку в объятия. Оставил на платье грязные следы. Руками, которые не знали, как правильно мазать лоб, отгоняя тени и сглаз. Руками, которые убивали и несли больше горя, чем добра.
– А… что же… прошу извинить… – еле слышно пробормотал я. На меня не обратили внимания.
Счастливая семья свернула к постоялому двору на востоке, и девочка тараторила без умолку, а некий Заир одобрительно посмеивался и изредка кивал. Ольгерд из Квинты не был нужен никому, даже за мешок дармовых сухарей.
– Здоровьица! – говорила друг другу чета пекарей.
– Как ваши дела? – спрашивали на перекрестке у единственного кузнеца Горна, который больше выпивал, чем ковал.
– Все ли хорошо ладится? – переживали друг за друга проститутки, попрошайки и плуты.
Я шел мимо и здоровался, получая косые взгляды в ответ. На втором этаже ночлежки распахнулись ставни, и кто-то опорожнил ночной горшок в полушаге от меня.
«Проклятье! Неужто вы ослепли?!» – хотел закричать Ольгерд, взрослый мужчина, который отдал этому городу всю свою заботу и доброту.
– Будьте внимательны! Вдруг кто-нибудь замарается? Хорошего вам дня, миледи Роуз, – ответил Ольгерд, святой отец первой часовни Горна, и чуть приподнял головной убор, под которым таилась плешь.
Ставни захлопнулись. Другого ответа не последовало. Я какое-то время подождал у входа в дом, прислушиваясь – не чеканят ли шаг по лестнице, не скрипят ли половицы на первом этаже.
Нет. Никому не нужен Ольгерд из Квинты, даже если вылить нечистоты ему на голову и не извиниться.
Впрочем, иногда меня замечали.
– Эй, не желаете ли починить ботиночки? Лучше всех чиню, не пожалеете! – окликнул меня подмастерье.
Ближе к центру города появлялись и другие ремесленники.
– Сыграй нам энту, как ее… – голосил подвыпивший стражник, – …про бабу дородную! Больно хороша…
– Может, и сыграю, – загадочно глянул на пьяницу дудочник. Намека не поняли. Музыкант уточнил: – Как сытно поем.
Вот как следует просить подаяния! У дудочника не было заплаток на плаще, не было и дырок в осенних шароварах. Даже обувь у него не боялась лужи.
– Доброго денечка! – я снова приподнял головной убор.
Ольгерд не был нужен и здесь.
«Вероятно, мне следовало заняться не душами, а духовыми инструментами».
Когда я отдалился от музыканта, ветер принес мне обрывки сплетен:
– Энто кто был? – спрашивал подвыпивший.
– Кажется, наш бондарь, – неуверенно ответил дудочник.
– У нас завелся бондарь?..
Я ускорил шаг. Дудочник дважды в сезон захаживал выпить наливку во время службы. А пьяница однажды остался ночевать в часовне, когда над Горном изливались грозовые тучи. Какой бондарь оказался бы столь щедр? Видит само двойное солнце, Мать испытывала меня. Проверяла верность заветам.
– Здрасьти, кхех-кхе, – небрежно поздоровался кто-то.
От неожиданности я остановился. Повертел головой: пустая дорога, наглухо закрытые ставни…
Из переулка, прихрамывая, вышел несуразный человек в смердящих лохмотьях.
«Старые куртизанки, плуты, ремесленники и нищие. Вот и все, кому нужен святой отец Ольгерд, а вернее, его денежки».
Я невольно отшатнулся и тут же раскаялся. Мать двойного солнца учила милосердию, а я стал его бояться, как болезни. В моем кошеле лежал последний серебряк без единого медяка. И как подавать, когда сам вот-вот окажешься в лохмотьях?
– Э-э, доброго вам, э-э… – я поглядел на пасмурное тусклое небо.
«Дня, вечера? Проклятье, что я несу?!»
Дрожащая рука нищего потянулась ко мне, ладонь повернулась к небесам. И без яркого солнца видно, кому из нас серебро нужней…
– Ну и выбор, а? – прокряхтел попрошайка и странно улыбнулся. Те зубы, которые у него еще оставались, были коричневыми, как влажная кора. – Подать, как положено, иль выполнить долг перед общиной? Маленький человек с двумя больши-ими, кхехе, долгами…
Я потоптался в грязи:
– Ч-что, простите? Мы знакомы?
Попрошайка постоянно то ли покашливал, то ли смеялся, опираясь всем весом на здоровую ногу. Он говорил неторопливо, но сбивчиво:
– О, хе-кхе, нет, простите. Так уж сложилось, что я знаком со всеми понемногу, когда настанет миг, а со мною – незнаком никто, покуда, опять же, этот миг не случится. – Ладонь нищего вернулась к лохмотьям.
Я часто заморгал:
– Ничего не понимаю, признаться, я…
– Вы из часовни. Матерь солнц, плюющаяся паства, кхе, и сыреют сухари на столе у алтаря. А еще этот мальчик, проныра, много берет и мало делает… Похоже, вы, хе-кхе, и впрямь святой!
Попрошайка стал держаться левой рукой за подмышку, будто был ранен или испытывал страшный зуд там, под балахоном. Я промямлил, стараясь не вдыхать запах сырости и грязного тела:
– Меня зовут Ольгерд, и я не святой. Просто несу Ее свет туда, где в нем нуждаются…
– Нужда, нужда, – прокашлялся или посмеялся нищий. – И святому человеку иногда нужно чудо, не так ли?
Я посмотрел в небо. Все заволокло тучами. Тени в Эритании всегда казались мне гуще и… длиннее? Впрочем, так и должно быть в мире, где не осталось чудес, только расплата за грехи. Я стою перед больным, возможно, умирающим человеком и не могу отдать последний серебряк во спасение.
Свет солнца слишком хорош для таких, как я. Тем более свет двойного солнца…
– И вот оно, ваше чудо, – вдруг широко улыбнулся нищий. – Собственной персоной, кхе.
Я с сомнением оглядел улицу. Безлюдная, темная, узкая – так и строили рядом с болотами, едва находили надежный уголок земли, куда не приходится вбивать сваи. Мы стояли вдвоем, а вся жизнь шла в десяти домах дальше, к центру, у рынка. Возможно, сегодня меня еще и ограбят? Рука сама коснулась кошеля.
«Простите, но я крайне спешу», – стоило бы мне ответить. Но тогда я не только откажу в милостыне, но и в простой вежливости. Отец Мафони учил меня другому.
– Что за чудо, кхе-хе, спросите вы, мой будущий друг? – не отступался нищий. – Я вижу то, чего никто не видит! Грядущее, о-о-о, сколько в нем горестей и бед!
Монета грела мои пальцы. Я подумал, что отдавать целый серебряк безумцу не имеет смысла – он потеряет его через день.
– Но не для вас, – продолжил попрошайка, – мой будущий друг. Или приятель, кхе?
«Может, милостыня для нищих безумцев – крохи чужого внимания?» – Я обернулся в сторону дороги.
– Простите, но я крайне спешу, и…
– Скажите мяснику под большим деревом, что знаете, кто взял кольцо.
Ветер с юга отнес запах нечистот дальше, и я глубоко вдохнул.
– Что? Какое кольцо?..
– Младший сын расплатился им за должок в карты. Местные, знаете ли, очень любят покидать их на стол за большие деньжата, хек-х, которых ни у кого и нет…
Я снова нелепо заморгал. Нищий сделал шаг в мою сторону, и я отступил на два. Он болезненно поморщился:
– Сегодня нищие подают вам, святой отец, хе-хек… – Снова эти ужасные зубы. – Откровение – чем не дар? Знайте, что в город спустится пламя. О горе, мое горе! – Он поднял дрожащую руку к небу и тут же продолжил: – Ярче дня не видел Горн.
«Будь терпелив к сирым и убогим, будь милосердным и благодушным», – говорил отец Мафони. И я очень-очень старался.
– Пожар? – я попробовал вернуть безумца в мир разума. – Позвольте, но ведь в городе страшная сырость, и за половину года я ни разу…
– Пламя заберет три дома. Одним горе – другим праздник, мой будущий друг! Примите в часовню всех, кто останется ночевать под небом, кхе. Особенно крупного воснийца с тремя одеялами и ослом.
– Позвольте, но…
– Скажите ему, что вы из Квинты, и предложите любую помощь. Не ослу, святой отец, кхе-хе, не глядите на меня так. Запомнили?
В серых, почти помутневших глазах нищего горела такая вера, что не встречалась и у отца Мафони. Может, чтобы верить так страстно, и правда нужно немного сойти с ума.
– Скажите ему это, слово-в-слово, и вы не будете знать нужды. Мы с вами славно сдружимся, не будет дружбы крепче, видел я. – Вклиниться поперек его речи было так же сложно, как спасать эританцев от невежества. – Но всему свое время. О время! Кхе-хе. Время станет вашей вотчиной, мой грядущий друг, святой Ольгерд. И над часовенкой, хе-кхе, повесят колокол…
В горле запершило, как на улице возле коптильни.
– Вы, должно быть, шутите? – я растерялся. – Вам хоть ведомо, сколько такое стоит? Настоящий колокол?
«Тогда и часовня станет всамделишная, а где такая часовня, там и подлинные верующие, спасенные души…»
Нищий медленно кивнул, оголив зубы, не знавшие ни золота, ни простого человеческого ухода.
– Сказка какая-то, – я помотал головой. – Провидение? Быть не может. Последние чудеса ушли вместе со всеблагой Матерью…
– О-кхе-хе, поверьте, я каждый раз сам дивлюсь, – он ткнул пальцами в сторону своих бледных глаз, чуть не задев ресницы. – Но эти глаза, этот дар – никогда мне не лгали. Самая верная штучка в этой глуши. – Нищий посмеялся или покашлял.
Глушь. Какое верное слово – глушь! Забытый светом и всякой милостью край, в котором и крупный город не лучше села. Я вздохнул:
– Мои прихожане и милосердную Мать считают сказкой.
– Сказки, тени, чудеса. Кех. Все, что нужно слепцу, – принять руку помощи, не так ли, мой будущий друг? Попробуйте. Послушайте совет старого Смердяка.
«Смердяк. Ну и имя. Впрочем, как еще безумцу называть самого себя? Нет, все-таки я должен ему помочь. Сама судьба свела нас».
Один медяк – малая плата за возможность искупить мои грехи перед Матерью.
– Послушайте, – я потоптался и убрал пальцы из кошеля, – вы не могли бы обождать пару минут, я только…
– Не стоит разменивать ваш последний серебряк, мой будущий друг, ке-хе. Я буду здесь через неделю. В этом же месте. – Он снова улыбнулся и уперся ладонью в стену дома, начав поворачиваться ко мне спиной. – Тогда у вас уже будет много блестящих монеток, видел я.
Я замер, хоть и стоило бы подать ему руку, как-то помочь. Нищий не прощался, но уходил.
