Она окаменела лицом, кивнула, а сердце над карманом халата заметно ударило в грудь — как котенок под дубленкой, когда сует мордочку, хочет выпутаться, найти воздух, а ты ему: сиди, дурачок, выпадешь, замерзнешь.
Потом скажешь, ладно? А то завтрак совсем уберут, а каша остывшая блевотная больно… Это точно, потому и не едим ее. Надеваю невыносимые очки с захватанными стеклами, и мы идем в столовку. К завтраку бутерброды с колбасным сыром с темно-коричневой каемочкой, а я ела только «Пошехонский», заветренный немного, или никакой вообще. Когда я совсем мелкая была, что даже не помню, родители покупали со скидкой — вообще очередь выстраивалась, когда она появлялась, и стыдно им, наверное, было среди бабок в заплесневевших пальто с твердыми застывшими меховыми ворсинками воротников, в лаке для волос, перхоти и пыли. Но иначе покупали бы раз в два месяца, наверное. А я же росла, нужен кальций для всего. Когда уже в школе была, папа мог сыр просто так
— Крот… Ты в сердце хотел его ударить? Да? В сердце?
— Не знаю. Я не знаю, как целиться в сердце, это же нужно понимать, медицину знать, анатомию. В следующий раз выучу. Но даже и сейчас знаю, что не попал.
Через два дня овсяного киселя на завтрак стала кружиться голова. И когда встаешь, кружится. И когда сидишь — мерзкое чувство, словно совсем-совсем не хочется вставать, а хочется только долго оставаться в кровати, не шевелиться
