Оглавление

* * * * *

В этом задрипанном театрике заштатного городишка, куда мы приехали на гастроли, нет не то, что пепельницы, но и порядочного освещения в гримёрной. Прилепленные к высокому сводчатому потолку, люминесцентные лампы выдавливают из пыльных внутренностей плафонов дрожащий голубоватый свет. Впечатление — что находишься под куполом отвратительной скользкой медузы. По бокам большого, обшарпанного зеркала одно бра горит вполнакала, а у второго вовсе обрезан шнур. Нищета наша, Господи!

Культура в упадке, бывшие шикарные дворцы рушатся без ремонта. Так ещё и тащат всё, что плохо лежит. Да и что хорошо — тоже не обходят стороной. Куда ни приедешь — всюду одно и то же. Тоска зелёная! Слава Господу, что в эту, пусть опустившуюся, в нищете своей, культуру, всё-таки можно ухнуть с головой, уйти в роль настолько, что спектакль и реальность меняются местами.

Уйти бы в роль навсегда… Особенно в эту, последнюю…

Я криво усмехнулась своему жуткому отражению. Можно даже не гримироваться: глаза опухшие, ресницы слиплись, в несвежей туши, какие-то круги, пятна… Впрочем, к моей «шикарной» внешности не стоит добавлять огрехи зеркала. И так с души воротит!

Звонок, долгий, дребезжащий, заставил меня вздрогнуть, обронив длинный столбик пепла на пол. А! Всё равно больше — некуда. Надо поспешить. Уже второй звонок, а я ещё не бралась за грим.

На репетицию не явилась: этот старый боров сначала долго не отпускал, а потом давай торопить — даже не смогла привести себя в порядок. Ну, ладненько, сейчас всё подправим. Главное, никто не видит: из гримёрной уже все ушли. Я бросила на пол погасшую сигарету и начала лихорадочно открывать баночки-коробочки. Руки заметно дрожат. Плохо. Однако придётся потерпеть до конца спектакля. Через час, правда, меня уже всю будет колотить и ломать. Но, по роли, через час, мне такое состояние и надо: дикий истерический хохот, ненависть ко всему на свете, готовность придушить любого, кто встанет на пути: Смерть уводит за собою каждого, кто оглянется на этот жуткий хохот. Нет, всё же я — великая актриса: даже ломку использую на благо спектакля. Зрители в восторге от такой «натуральности» игры. Правда, сразу же после занавеса, мне придётся, сломя голову, нестись к машине, где в бардачке ждёт… Но сейчас надо готовиться. Пока никто не нагрянул…

Не успела так подумать, как дверь за моей спиною отворилась, и на пороге возникло грозное явление в образе Герочки Петушкова, нашего режиссёра.

— Ты что, постучать не можешь?! — преувеличенно недовольно спросила я, поспешно склоняясь над баночками с гримом, чтобы не отражаться в зеркале во всей своей красе.

— Можешь не гримироваться. — Спокойно ответил он, закрывая дверь.

Я удивлённо подняла голову, глянула на него в зеркало. Герочка, вопреки моему ожиданию, негодования не излучал. Стоял, скрестив руки на тщедушной груди, надменно-спокойный, чуть выставив вперёд правую ногу в безукоризненно от утюженных брюках. Рубашка белоснежная, аж хрустит, «бабочка» топорщит «крылышки» под острым выступающим кадыком. Волосы его, обычно живописными рыжими космами рассыпающиеся по плечам, сейчас гладко зачёсаны и стянуты на затылке чёрной бархоткой. (Господи, ради кого он выпендривается?! Ради этой тупой провинции, не способной отличить Шекспира от Ширвиндта?) Худое лицо его, тщательно выбритое, аскетического типа, но с неожиданно мягкой линией рта — бесстрастно. Взгляд серых глаз из-под высоких, с изломом, бровей устремлён на моё отражение в зеркале пристально-холодно. Бр-р-р, страсти какие!..

— Что, этому сараю, именующему себя Дворцом культуры, нечем оплатить электроэнергию и спектакль отменяется? — саркастически спросила я, прикуривая новую сигарету.

— Спектакль не отменяется, — по-прежнему спокойно возразил Герочка. — Несмотря на то, что ведущая актриса не явилась на репетицию, опоздала к началу, а перед тем не ночевала в гостинице.

Мои глаза сузились в припухшие щёлочки и оттуда метнулись в режиссёра две невидимые, но ощутимые для него, колючие молнии. Я затянулась сигаретным дымом и села расслабленно, откинувшись на спинку стула, забросила ногу на ногу. Разрез сбоку вечернего платья, которое я не успела сменить, высоко открыл моё гладкое точёное бедро. Глаза Герочки жадно скользнули по нему, но тут же снова задёрнулись холодной шторкой.

— Так в чём же дело? — ленивой кошкой потянулась я, закидывая руки за голову, дабы подчеркнуть великолепие бюста. Лёгкая пелерина рукавов соскользнула на плечи, и пришлось их резко опустить: не стоит демонстрировать свои грехи.

— Просто тебе не нужно гримироваться, — усмехнувшись моей неловкой операции с рукавами, ответил Петушков. — По двум причинам. Первая: ты сейчас и без грима можешь спокойно сыграть Смерть, — я возмущённо фыркнула: без тебя знаю! — А вторая, и главная, — проигнорировал моё фырканье Герочка — я снял тебя с роли. И, вообще, по возвращении, буду поднимать вопрос о твоём несоответствии. — Он резко засунул кулаки глубоко в карманы, наклонил упрямо голову и отчаянно бросил: — Мне надоело уже всё это: твои капризы, твои замашки суперзвезды…

— Ге-ерочка! — протянула я ласково, — Ми-и-лый Ге-ероч-ка! Скажи откровенно: ты бесишься оттого, что эту ночь я провела не в твоей засратой постели, а с… — я прикусила язык. Выдавать себя сейчас не стоило. Будем надеяться, что толстая мымра-администраторша, удовольствовавшись цветами, язык не распускала.

Незачем рыжему Петушку сейчас знать, что вчера, после спектакля, ко мне в номер (ужасный номер без ванны, с серыми простынями на узенькой, расшатанной кровати, с застиранными шторами!) пришёл, собственной персоной, сам Гаршенников, режиссёр столичного театра, с а-а-агромным букетом роскошных хризантем, целовал мне руки и обещал немедля перевести в свою труппу на главные роли. А, для начала, пригласил провести с ним приятный вечер в шикарной квартире своих друзей, у которых он гостил, находясь в городишке якобы инкогнито. Но толстуха его узнала, залебезила: «Ах, Альберт Витальевич! Ах, надолго к нам?!» Пришлось букет презентовать ей, чтоб умолкла.

Ну, разве я могла упустить такой шанс?! И плевать мне было на его брюшко, лысину и жирные, как оладьи, ладони. Даже плямкающие мокрые губы стерпела на своих губах, шее, груди… Правда, чтобы легче было, выпила гораздо больше обычного и несла, наверное, невообразимую чушь. Но будущее столичной звезды (а это — гастроли не по грязным городкам и деревням, а по всей стране и за границу, где мостовую моют шампунем) — стоило всего этого.

Уснуть старый ненасытный мерин позволил мне лишь после того, как сквозь плотные жаккардовые шторы забрезжил поздний рассвет. И я проспала почти девять часов. Но не волновалась, что опоздала на репетицию: роль свою знаю досконально.

А теперь Герочка, бедный Герочка, у которого нет никаких перспектив выбиться в люди, грозит мне увольнением. Ха-ха! И еще — тысячу раз «ха!».

Но я не буду себя выдавать. Изобразила оскорблённую фурию и резко обернулась к нему, чуть не опрокинувшись вместе со стулом:

— А кого же ты поставишь на эту роль, милый мой?! Уж не Галочку ли Евтееву? То-то смотрю: последнее время всё клеится к тебе. А ты знаешь, что эта шлюшка впервые легла под руководителя драмкружка в школе для того только, чтобы получить проходную роль без слов. Вот уж, кто действительно может играть без грима… Бабу Ягу!

Петушков как-то странно усмехнулся и произнес с горечью:

— А ещё делала вид, что лучшая подруга… Ну и тварь же ты, Ирина! — вдохнул устало, — Но, знаешь, мне плевать — где, когда и с кем ты проводишь время. Плевать на твои сплетни о Галине… Терпеть я тебя больше не могу. Понимаешь? Не-мо-гу-тер-петь! — и вдруг заорал, грохнув выдернутым из кармана кулаком о косяк: — Убирайся к чёртовой матери или к своему слюнявому Гаршенникову, но чтоб ноги твоей здесь не было!

Я откровенно расхохоталась. Ну, Герочка, ну, рыбочка! Не сумел-таки сыграть свою роль…

А та стерва толстая, значит, распустила язык… Представляю: «Ах, Герман Петрович! А Ирина-то, Львовна…».

Петушков выскочил из гримерной, хлопнув дверью так, что несчастное единственное бра обиженно замигало.

Я повернулась к зеркалу. М-да-а… В одном он, всё-таки, прав, Петушков…

И приступила к гриму. Но не для роли Смерти, а… Ирины Арнаутовой — будущей ведущей актрисы столичного театра.

* * * * *

Уходила я, не скрываясь. Но никто со мной не заговаривал. Кто смущённо, кто с деланным безразличием — мужчины сторонились, пропуская, женщины старательно пялились «сквозь». Фу-ты, ну-ты! Ка-а-ал-лектив!

Задержавшись у кулисы, я выглянула на сцену. Несчастная Галочка, в чёрно-белом балахоне, трагически воздев руки, вещала деланно-загробным голосом:

— Оглянись, несчастный: за твоей спиною — Смерть!

Петушков стоял неподалеку, наблюдая игру своей новой пассии. И меня дёрнуло подстроить им хохму на прощание. Изо всех сил всколыхнув кулису так, что та пошла волнами, я произнесла на весь зальчик:

— Никогда не оглядывайся на Смерть, Роберт! Никогда!

Все замерли. Галка на сцене убито уронила руки. Герочка взвизгнул, обернулся волчком, но я, громко хохоча, убежала по тёмным коридорам с выщербленным полом, с облезлыми мутно-зелёными панелями.

Захлопнув дверцу своего «Опеля», оглянулась на подъезд. Мелкий дождь высверкивал в свете одинокого плафона, косо болтающегося на ржавом кронштейне. Из подъезда выскочил, с дикими глазами, Петушков.

— Вещи перешлёшь! — крикнула я ему. — Столица — до востребования, — и, как всегда, резко рванула с места.

Короткий предсмертный мяв зазевавшегося кота не заставил меня притормозить. Ха-ха! «Не оглядывайся на Смерть!» Ну и устроила я им хохмочку!

* * * * *

Дверь знакомой квартиры открыла какая-то хмурая тощая старуха. Смерив меня тусклыми глазками, буркнула:

— Уехали они ноныча. В столицы свои укатили, слава-те, Господи! Интелихенция, а позасирали квартиру — в два дня не уберёшься теперь…

Я медленно спустилась по широкой старинной лестнице. Постояла под козырьком подъезда, поддерживаемым с двух сторон грузными, понуро-облупленными кариатидами. Ну, что ж… А!.. В чём дело?! Поеду следом! Гаршенников, правда, сказал, что будет ждать через неделю, после гастролей. Но — какая теперь разница?! К тому же… И такое не исключено… Ну-у, нет! Не дадим забыть старым пердунам о существовании прекрасных дарований!

И, весело стуча каблучками, вприпрыжку, я спустилась по ступеням, села за руль. Документы, деньги — при себе. Бензина — полный бак и канистра… Поехали, Ирка Арнаутова! Тебя ждёт — может, даже мировая — слава!

* * * * *

Далеко позади о