Олег Ёлшин

Миллион для гения

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Олег Ёлшин, 2017

Посвящается гениальному математику Григорию Перельману — человеку, доказавшему теорему Пуанкаре. По неизвестным причинам он отказался от премии Математического института Клэя в один миллион долларов США. Мотивы своего поступка он объяснять не стал.

16+

ISBN 978-5-4485-8299-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Миллион для гения
2. Часть 1
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
   13. Глава 13
   14. Глава 14
   15. Глава 15
3. Часть 2
   1. Глава 16
   2. Глава 17
   3. Глава 18
   4. Глава 19
   5. Глава 20
   6. Глава 21
   7. Глава 22
   8. Глава 23
   9. Глава 24
   10. Глава 25
4. Часть 3
   1. Глава 26
   2. Глава 27
   3. Глава 28
   4. Глава 29
   5. Глава 30
   6. Глава 31
   7. Глава 32
   8. Глава 33
   9. Глава 34
   10. Глава 35
   11. Глава 36
   12. Глава 37
5. Часть 4
   1. Глава 38
   2. Глава 39
   3. Глава 40
   4. Глава 41
   5. Глава 42
   6. Глава 43

Посвящается гениальному математику Григорию Перельману — человеку, доказавшему теорему Пуанкаре. По неизвестным причинам он отказался от премии Математического института Клэя в один миллион долларов США. Мотивы своего поступка он объяснять не стал.

Я посадил к себе на колени уродство и почти сразу же почувствовал невероятную усталость. (Сальвадор Дали)

Если начнешь играть в гения, то непременно им станешь. (Сальвадор Дали)

Часть 1

Глава 1

Электронные письма летели одно за другим. Они врывались без разрешения, появлялись в уголке экрана и просили, нет, даже требовали и настаивали на том, чтобы их прочитали. Хотя бы открыли и обратили на них свое благосклонное внимание. Высокий человек в домашнем костюме сидел перед компьютером и изумленно за этим наблюдал. Его словно пробудили от долгой спячки, на него сыпался град величиной с битый ржавый кирпич, и он не знал, как от него увернуться. Постепенно изумление сменялось раздражением. Он почесал бороду, взъерошил жесткую шевелюру и подумал:

— Может быть, все это выбросить и удалить не читая?

И от такой мысли ему на мгновение стало хорошо и спокойно.

— Все ли? — снова подумал он.

Пять лет им никто не интересовался, все это время он был предоставлен самому себе и вдруг о нем вспомнили. Он уже не надеялся и думать забыл об этом, но ОНИ вспомнили и теперь вторгались в его жизненное пространство. Он даже догадывался, кто эти — ОНИ. Но сейчас очень хотелось не видеть этих настойчивых писем и не замечать ничего…

За распахнутым окном светило солнце. Шум редких машин, проезжавших трамваев, щебетание птиц напоминало о жарком летнем дне. Какая-то канарейка уселась прямо на подоконнике, нагло уставилась на него и улетать, по-видимому, не собиралась.

— Что? — спросил он.

Птица молчала, продолжая на него смотреть.

— Чего ты от меня хочешь?

Она сидела, с любопытством наблюдая за ним, а он за ней. Еще одно письмо и еще, уже десятки без спросу появились на экране компьютера, нахально занимая места (как в первых рядах партера, клали ноги на спинки передних сидений), устраивались в папке, где их пока никто не читал, и чувствовали там себя неуютно. Они не привыкли к такому обращению, а этот болван даже не представляет, какую новость ему принесли!

— Ну, открой же нас, проведи упрямой рукой, нажми на клавишу, и мир для тебя станет другим! Мир перевернется! Какой болван! Настырный болван! И канарейка на подоконнике словно вторила этим упрекам. Еще минута спокойствия, еще мгновение такой привычной и продуманной жизни, и все изменится. «Болван» чувствовал, ощущал это каждой клеткой, каждой извилиной напряженного мозга. А как хотелось просто уйти в свой привычный мир, спрятаться там, где никто не потревожит, где ты один… и кое-что еще. Но канарейка, не отрываясь, смотрела на него, а письма все летели и летели. Он с сожалением огляделся, словно ища защиты там, где пока не было никого, — только рабочий стол и диван в его маленьком кабинете, в котором он спал, и работал, и жил. Жил до сих пор так спокойно, что весь мир помещался на этих крошечных квадратных метрах. Пространство, которое он по мановению своей прихоти или по воле мысли неукротимой, по какому-то чудесному прозрению или случаю мог превратить в целый океан или планету, галактику, где никто его не тронет. А тут эта птица на подоконнике и огромная стая писем…

Он провел мышкой, щелкнув клавишей. И тут началось!

— Мистер Клейзмер, ученое сообщество поздравляет вас с величайшим открытием…

— Ученые Америки готовы признать ваше доказательство…

— Весь мир, столетие ожидавший решения этой сложной задачи, склоняется перед вашим гением…

— Математики Британии и Франции торопятся пригласить вас…

Еще десятки писем, обрадованные такому вниманию, следовали одно за другим. Он пролистывал их и, не читая, смахивал с экрана в электронную корзину. Наконец казенный язык одного из них приковал его внимание, заставив дочитать до конца:

«На совете директоров Математического института…, куда входят ведущие математики мира, было принято решение: Господину Георгию Клейзмеру за доказательство теоремы… присудить премию в один миллион долларов. Вам, господин Клейзмер, необходимо опубликовать свое доказательство в одном из нижеперечисленных журналов и прибыть по адресу…»

Далее шли координаты, список научных журналов и сухие поздравления. Сухие, потому что эти господа считали, что миллиона вполне достаточно и добавлять к нему больше ничего не нужно. Скорее всего, они были правы.

От слова «прибыть» ему стало не по себе. Прибывают в места поневоле. В места, откуда можно не вернуться.

Миллион долларов… Не вернуться…

Телефон неожиданно зазвонил. Он замер, удивленно уставившись на него, дверной звонок тоже начал издавать нежданные трели, а на экране монитора снова письма и письма:

— Мы просим приехать Вас на пресс-конференцию…

— …дать интервью…

— …выступить на нашем канале…

Он включил телевизор. С экрана на него смотрела всем знакомая диктор, а за ней виден был его портрет и поздравления, поздравления, поздравления… Вереница сообщений, нескончаемые стаи писем, громкие настойчивые звонки в дверь и из динамика телефона. Все завертелось перед глазами, в потревоженном сознании, закружилось в веселом хороводе, затягивая куда-то в высоту. Теперь было непонятно, что это — путь на Олимп, куда поднимут на крыльях сияющей славы или торнадо, которое черным вихрем увлечет ввысь, а потом швырнет в зияющую бездну — пустоту. Сознание плавилось, стены росли, увеличиваясь в размерах, потолок поднимался на немыслимую высоту. Диван висел огромным зеленым облаком, а стол с компьютером превратился в маленькую точку, откуда как назойливые осы, вылетали все новые и новые письма. А огромный экран телевизора на недосягаемом отдалении огромными губами диктора новостей повторял одни и те же слова — миллион долларов… теорема… долларов… миллион… миллион…

Клейзмер вскочил и бросился к окну. Канарейка, убедившись в том, что он прочитал все новости и теперь в курсе последних событий, вспорхнула и улетела. А он еще долго под аккомпанемент звонков стоял, опираясь на подоконник, глядя в окно, где трамваи, издавая металлический звон, скользили по рельсам, ехали машины, шли редкие прохожие, а наверху спокойно и привычно сияло солнце.

Глава 2

— Леонидов, тебе письмо!

Голос ее сотрясал воздух во всей квартире, и поневоле захотелось зажать уши.

— Какого черта ты не проверяешь почту? Ты слышишь меня?

Она ворвалась как всегда не вовремя, и он, с сожалением отрываясь от компьютера, успел прочитать последние слова, которые еще не просохли и светились на экране электронными чернилами — «миллион долларов… теорема… долларов… миллион… миллион…»

— Хорошо, что успел дописать главу, — подумал он.

— Письмо, я тебе говорю! — повторила она.

— Слышу, Галя! Слышу! Я не глухой!

Он зашел в электронный бокс и прочитал…

— Ничего себе! — воскликнула она, заглядывая через его плечо.

— Леонидов, да они же хотят купить твой сценарий! Ну, ты даешь,… ну, Леонидов!

Он в оцепенении смотрел на экран:

«Кинокомпания НИК-Пикчерс готова рассмотреть ваши условия о покупке киносценария для создания художественного фильма. Вам надлежит позвонить по телефону… и обговорить все детали, а также прибыть по адресу… для получения гонорара…

Кинокомпания НИК-Пикчерс».

«Надлежит прибыть», — неприятно резануло глаз, и он с удивлением уставился на экран, где совсем недавно писал эти слова, а теперь они по какому-то странному совпадению перепрыгнули со страницы книги на страницу письма.

— Прибыть, — неожиданно произнес он.

— Что ты бормочешь? — спросила она.

— Ничего, это я так, о своем…

— Ничего? Давай, звони! — и кинулась за телефонной трубкой.

— Так, спокойно, — продолжала она, набирая номер. — Соберись с мыслями, думай, что будешь говорить.

Потом с сомнением на него посмотрела.

— Хочешь, я сама позвоню… Ну, как твой литературный агент. Так сказать, импресарио…

— А «импресарио» читала мой сценарий? — спросил он с вежливой улыбкой.

— Нет, — потом добавила, — ну,… пока нет… Ты же знаешь, Леонидов, у меня куча дел,… я не успела,… я обязательно прочитаю, — и обняла его сзади за плечи…

— К тому же, импресарио бывают у музыкантов…

— Не отвлекайся, это сейчас не важно, — сказала Галя.

Длинные гудки перебили ее тираду, и он взял трубку из ее рук. Галя включила громкую связь.

— Кинокомпания НИК-Пикчерс, — металлическим женским голосом представился телефон. — Я слушаю вас!

— Будьте добры господина Силаева, — попросил он.

— Кто его спрашивает? — уже громче произнес женский голос, и ноток металла прибавилось.

— Леонидов, — сказал Леонидов.

— И все? — удивился голос.

— Пока да, — почему-то ответил он — разговор начинал забавлять. Он чуть не засмеялся, едва сдерживая себя, но жена сурово погрозила кулачком.

— Так,… давайте еще раз, — сказала металлическая девушка. — Кто вы и как вас представить?

— Просто, Леонидов, — сказал он,

— Просто? Вы думаете, этого достаточно?

— Думаю, да.

— Вы уверены? — металлу в голосе поубавилось, осталось лишь удивление.

— Конечно.

— Он знает вас, он ждет вашего звонка?

— Безусловно, — уверенно ответил Леонидов, и девушка сдалась. Теперь на всю комнату звучала громкая мелодия, пока на другом конце провода его переключали в святая-святых. «Импресарио» замерла, подняв большой палец в сжатом кулаке. Весь этот короткий разговор она нервно ходила, тыча рукой в воздух, словно приколачивала его ответы, придавая им больше убедительности, и сейчас была очень довольна.

— Слушаю вас, — услышал он сухой голос.

— Господин Силаев? — спросил он.

— Слушаю, слушаю вас.

— Здравствуйте. Вы написали мне письмо,… насчет моего сценария,… меня зовут Леонидов.

— Ах, Леонидов! Здравствуйте. Слушаю вас, — уже теплее произнес тот.

— Я бы хотел подробнее поговорить о вашем фильме, — сказал он.

— Подробнее… Ну, конечно, подробнее. Во всем нужна конкретика… Сколько? — неожиданно спросил голос из телефона.

— Не понял?… В каком смысле?… Алло. Вы слышите меня?

— Да-да, — спокойно ответил голос, — хорошо слышу, только не слышу ответ на мой вопрос — сколько?

Долгая пауза повисла в комнате, и только ровное уверенное дыхание телефонного аппарата. До этого его жена продолжала дирижировать, мелькая перед ним, но теперь и она замерла, как вкопанная. Леонидов тоже молчал. Первой опомнилась Галя:

— Миллион!

— Что миллион? — не понял он, зачем-то зажав трубку телефона, хотя тот своими микрофонами слышал все, развесив электронные уши. Галя замахала руками и повторила:

— Миллион!

Леонидов почему-то вслух повторил это слово.

— Миллион? — переспросил спокойный голос из телефона, — миллион рублей, конечно же? — уточнил тот.

— Конечно! — моментально ответил он, сам не веря такому.

Галя застыла с открытым ртом. Поправлять его было поздно, но все равно была ошарашена.

— Хорошо, — спокойно ответил его собеседник. Снова возникла небольшая пауза.

— Что я должен сделать? Нам нужно встретиться, обсудить сценарий? Когда мы сможем поговорить? — с нетерпением воскликнул Леонидов.

— Завтра… в 14.00, если вам удобно, вы можете приехать, подписать договор и забрать деньги.

— И все?

— А что еще?

— Нет, нет, ничего, — задумчиво произнес он.

— Тогда до свидания, господин Леонидов, до завтра, — сказал Силаев.

— До завтра, — неуверенно попрощался Леонидов, желая что-то добавить, но не нашелся, а телефон уже издавал короткие гудки…

Она закричала так, что слышно ее было на первом этаже. И на последнем этаже, и на всех остальных уже знали, что ее муж только что заработал миллион!

— Миллион!… Ну, что ты не радуешься? Леонидов, что с тобой?… Это шок, это пройдет, на выпей.

Она суетливо достала из бара бутылку виски, налив ему и себе. Он сидел, придавленный — какое-то чувство недосказанности осталось после разговора, поэтому молчал, переваривая каждое слово.

— Миллион! — продолжала она, — а может, нужно было сказать… два?… Или три!?… Нет, миллион тоже хорошо! Для начала совсем неплохо. Да? Леонидов? Ну, что ты молчишь?… Хочешь, я поеду с тобой? — внезапно спросила она. — Надену лучшее платье, которое ты мне подарил… сто лет назад, и поеду. Уже не думала, что оно когда-нибудь пригодится. Я буду твоей Лаурой,… как у Дали,… помнишь?

— Лаура была у Петрарки, а у Дали — Гала, — очнулся он, поперхнувшись виски.

— Ну, Гала. Не важно, пусть будет Гала.

— Нет, Галя, пожалуй, я поеду один, — но, спохватившись, добавил: — А тебя я возьму на премьеру — идет?

— Идет! Идет, мой Леонидов. Идет!… Миллион… На премьеру…

Наконец она, пританцовывая, удалилась, а он все сидел, сжимая в руке бокал, медленно вслух бормоча: — Миллион… миллион… сценарий… миллион рублей… миллион…

Вдруг взгляд его упал на большое окно. Оно было открыто, а на подоконнике сидела птица. Присмотрелся.

— Канарейка! — опешил он. — Откуда? Ты что тут делаешь? Потрясающе!

Птица какое-то время еще сидела и смотрела на него.

— Канарейка… миллион…

Посидела так, повертела хвостом и, поняв, что все самое интересное позади, улетела.

Глава 3

Пожалуй, случилось самое знаменательное событие в его жизни. До этого было все как у всех. Детство, юность. Потом с большим восторгом поступление в театральный институт, куда могли пройти по конкурсу лишь дети «заслуженных» и «народных», где уже между собой выстраивали конкурс «народности» своих родителей. Но, повезло. Дальше бессмысленная учеба в институте, который теперь находился в новой стране, с новыми законами и правилами, где никакие «народные» уже были не нужны — наступало начало девяностых. Потом семья, ребенок и годы-годы бизнеса: торговли, контрактов и переговоров, поездок и отгрузок, приемок и сдач. Так пятнадцать лет! И, наконец, все остановилось в его жизни, все замерло.

Однажды, сидя в офисе у компьютера, заполняя бессмысленное время и пустоту экрана, он написал несколько строк, потом страниц, глав. И все завертелось, закружилось в жизни, изменилось и попросило чего-то еще, непознанного, неизвестного ранее, но столь желанного. Книга, вторая и третья, конечно же, никому не нужные и невостребованные издательствами. Но, не тут-то было… Видимо, годы бесполезного сидения в театральном институте не давали покоя, прося о чем-то еще:

— Ты получил уникальную профессию, ты все помнишь, так почему протираешь штаны в этом офисе, выносишь отсюда деньги, бросаешь их на ветер снова и снова? Ты способен на большее! У тебя все впереди, а ты еще даже не начинал!

И он все бросил. Он не мог не оставить эту бессмыслицу, потому что в сознании горел огонек затаившегося счастья, трепетный огонек, который согревал, а в душе вибрировала незнакомая мелодия или пока лишь ее предчувствие. Но эта музыка уже заполняла всю его жизнь без остатка. И теперь, просыпаясь, он начинал каждый день с удовольствием, боясь что-то упустить, пройти мимо.

— Ты все пишешь?

...