СТИХОТВОРЕНИЯ. 1823 ГОД

АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ
ПУШКИН

Edited and converted by IQPS

Содержание

Стихотворения. 1823 год

ИЗ ПИСЬМА К В. П. ГОРЧАКОВУ.

ПТИЧКА.

Л. ПУШКИНУ

ЧИНОВНИК и ПОЭТ.

* * *

М. Е. ЭЙХФЕЛЬДТ.

ЦАРСКОЕ СЕЛО.

* * *

ЖАЛОБА.

* * *

НОЧЬ.

* * *

ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ.

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

ДЕМОН

* * *

* * *

Кн. М. А. ГОЛИЦЫНОЙ.

* * *

* * *

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ.

Стихотворения. 1823 год

ИЗ ПИСЬМА К В. П. ГОРЧАКОВУ.

Зима мне рыхлою стеною

К воротам заградила путь;

Пока тропинки пред собою

Не протопчу я как-нибудь,

Сижу я дома, как бездельник;

Но ты, душа души моей,

Узнай, что будет в понедельник,

Что скажет наш Варфоломей.

ПТИЧКА.

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

Л. ПУШКИНУ

Брат милый, отроком расстался ты со мной

В разлуке протекли медлительные годы;

Теперь ты юноша — и полною душой

Цветешь для радостей, для света, для свободы.

Какое поприще открыто пред тобой,

Как много для тебя восторгов, наслаждений

И сладостных забот, и милых заблуждений!

Как часто новый жар твою волнует кровь!

Ты сердце пробуешь, в надежде торопливой,

Зовешь, вверяясь им (?), и дружбу и любовь.

ЧИНОВНИК и ПОЭТ.

«Куда вы? за город конечно,

Зефиром утренним дышать

И с вашей Музою мечтать

Уединенно и беспечно?»

— Нет, я сбираюсь на базар,

Люблю базарное волненье,

Скуфьи жидов, усы болгар

И спор и крик, и торга жар,

Нарядов пестрое стесненье.

Люблю толпу, лохмотья, шум

И жадной черни лай (?) свободный.

«Так — наблюдаете — ваш ум

И здесь вникает в дух народный.

Сопровождать вас рад бы я,

Чтоб слышать ваши замечанья;

Но службы долг зовет меня,

Простите, нам не до гулянья».

— Куда ж?

«В острог — сегодня мы

Выпровождаем из тюрьмы

За молдаванскую границу.

Кирджали».

* * *

«Внемли, о Гелиос, серебряным луком звенящий,

Внемли, боже кларосской, молению старца, погибнет

Ныне, ежели ты не предыдишь слепому вожатым».

Рек и сел на камне слепец утомленный. — Но следом

Три пастуха за ним, дети страны той пустынной,

Скоро сбежались на лай собак, их стада стерегущих.

Ярость уняв их, они защитили бессилие старца;

Издали внемля ему, приближались и думали: «Кто же

Сей белоглавый старик, одинокой, слепой — уж не бог ли?

Горд и высок: висит на поясе бедном простая

Лира, и голос его возмущает волны и небо.»

Вот шаги он услышал, ухо клонит, смутясь, уж

Руки простер для моленья странник несчастный. «Не бойся,

Ежели только не скрыт в земном и дряхлеющем теле

Бог, покровитель Греции — столь величавая прелесть

Старость твою украшает, — вещали они незнакомцу;

Если ж ты смертный — то знай, что волны тебя принесли

К людям дружелюбным».

М. Е. ЭЙХФЕЛЬДТ.

Ни блеск ума, ни стройность платья

Не могут вас обворожить;

Одни двоюродные братья

Узнали тайну вас пленить!

Лишили вы меня покоя,

Но вы не любите меня.

Одна моя надежда — Зоя:

Женюсь, и буду вам родня.

ЦАРСКОЕ СЕЛО.

Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,

О ты, певцу дубрав давно знакомый Гений,

Воспоминание, рисуй передо мной

Волшебные места, где я живу душой,

Леса, где я любил, где чувство развивалось,

Где с первой юностью младенчество сливалось

И где, взлелеянный природой и мечтой,

Я знал поэзию, веселость и покой...

Другой пускай поет героев и войну,

Я скромно возлюбил живую тишину

И, чуждый призраку блистательныя славы,

Вам, Царского Села прекрасные дубравы,

Отныне посвятил безвестной Музы друг

И песни мирные и сладостный досуг.

Веди, веди меня под липовые сени,

Всегда любезные моей свободной лени,

На берег озера, на тихий скат холмов!..

Да вновь увижу я ковры густых лугов

И дряхлый пук дерев, и светлую долину,

И злачных берегов знакомую картину,

И в тихом озере, средь блещущих зыбей,

Станицу гордую спокойных лебедей.

* * *

Сегодня я по утру дома

И жду тебя, любезный мой.

Приди ко мне на рюмку рома,

Приди — тряхнем мы стариной.

Наш друг Тардиф, любимец Кома,

Поварни полный генерал,

Достойный дружбы и похвал

Ханжи, поэта, балагура,

Тардиф, который Коленкура

И откормил, и обокрал,

Тардиф, полицией гонимый

За неуплатные долги,

Тардиф, умом неистощимый

На entre-mets, на пироги

ЖАЛОБА.

Ваш дед портной, ваш дядя повар,

А вы, вы модный господин

Таков об вас народный говор,

И дива нет — не вы один.

Потомку предков благородных

Увы, никто в моей родне

Не шьет мне даром фраков модных

И не варит обеда мне.

* * *

Кто, волны, вас остановил,

Кто оковал ваш бег могучий,

Кто в пруд безмолвный и дремучий

Поток мятежный обратил?

Чей жезл волшебный поразил

Во мне надежду, скорбь и радость

И душу бурную

Дремотой лени усыпил?

Взыграйте, ветры, взройте воды,

Разрушьте гибельный оплот

Где ты, гроза — символ свободы?

Промчись поверх невольных вод.

НОЧЬ.

Мой голос для тебя и ласковый и томный

Тревожит поздное молчанье ночи темной.

Близ ложа моего печальная свеча

Горит; мои стихи, сливаясь и журча,

Текут, ручьи любви; текут полны тобою.

Во тьме твои глаза блистают предо мною,

Мне улыбаются — и звуки слышу я:

Мой друг, мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!..

* * *

Завидую тебе, питомец моря смелый,

Под сенью парусов и в бурях поседелый!

Спокойной пристани давно ли ты достиг

Давно ли тишины вкусил отрадный миг

И вновь тебя зовут заманчивые волны.

Дай руку — в нас сердца единой страстью полны.

Для неба дальнoго, для отдаленных стран

Оставим берега Европы обветшалой;

Ищу стихий других, земли жилец усталый;

Приветствую тебя, свободный Океан.

ИЗ ПИСЬМА К ВИГЕЛЮ.

Проклятый город Кишенев!

Тебя бранить язык устанет.

Когда-нибудь на грешный кров

Твоих запачканных домов

Небесный гром конечно грянет,

И — не найду твоих следов!

Падут, погибнут пламенея,

И пестрый дом Варфоломея

И лавки грязные жидов:

Так, если верить Моисею,

Погиб несчастливый Содом.

Но с этим милым городком

Я Кишенев равнять не смею,

Я слишком с библией знаком,

И к лести вовсе не привычен.

Содом, ты знаешь, был отличен

Не только вежливым грехом,

Но просвещением, пирами,

Гостеприимными домами

И красотой не строгих дев!

Как жаль, что ранними громами

Его сразил Еговы гнев!

В блистательном разврате света,

Хранимый богом человек,

И член верховного совета,

Провел бы я смиренно век

B Париже ветхого завета!

Но в Кишиневе, знаешь сам,

Нельзя найти ни милых дам,

Ни сводни, ни книгопродавца.

Жалею о твоей судьбе!

Не знаю, придут ли к тебе

Под вечер милых три красавца;

Однакож кое-как, мой друг,

Лишь только будет мне досуг,

Явлюся я перед тобою;

Тебе служить я буду рад

Стихами, прозой, всей душою,

Но, Вигель — пощади мой зад!

* * *

Мое беспечное незнанье

Лукавый (?) демон возмутил,

И он мое существованье

С своим на век соединил.

Я стал взирать его глазами,

Мне жизни дался бедный клад,

С его неясными словами

Моя душа звучала в лад.

Взглянул на мир я взором ясным

И изумился в тишине:

Ужели он казался мне

Столь величавым и прекрасным?

Чего, мечтатель молодой,

Ты в нем искал, к чему стремился,

Кого восторженной душой

Боготворить не устыдился?

И взор я бросил на людей,

Увидел их надменных, низких,

Жестоких ветреных судей,

Глупцов, всегда злодейству близких.

Пред боязливой их толпой,

Жестокой, суетной, холодной,

Смешон глас правды благородный,

Напрасен опыт вековой.

Вы правы, мудрые народы,

К чему свободы вольный клич!

Стадам не нужен дар свободы,

Их должно резать или стричь,

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

* * *

Бывало в сладком ослепленье

Я верил избр.анным душам,

Я мнил — их тайное рожденье

Угодно (властным) небесам,

На них указывало мненье

Едва приближился я к ним

* * *

Надеждой сладостной младенчески дыша,

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны,

Клянусь! давно бы я оставил этот мир:

Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,

Где мысль одна плывет в небесной чистоте...

Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;

Мой ум упорствует, надежду презирает...

Ничтожество меня за гробом ожидает...

Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!

Мне страшно!... И на жизнь гляжу печален вновь,

И долго жить хочу, чтоб долго образ милый

Таился и пылал в душе моей унылой.

* * *

Придет ужасный час... твои небесны очи

Покроются, мой друг, туманом вечной ночи,

Молчанье вечное твои сомкнет уста,

Ты навсегда сойдешь в те мрачные места,

Где прадедов твоих почиют мощи хладны.

Но я, дотоле твой поклонник безотрадный,

В обитель скорбную сойду я за тобой

И сяду близ тебя, печальный и немой,

У милых (?) ног твоих — себе их на колена

Сложу — и буду ждать печально... но чего?

Чтоб силою мечтанья моего

* * *

Вечерня отошла давно,

Но в кельях тихо и темно.

Уже и сам игумен строгой

Свои молитвы прекратил

И кости ветхие склонил,

Перекрестись, на одр убогой.

Кругом и сон и тишина,

Но церкви дверь отворена;

Трепещет луч лампады

И тускло озаряет он

И темну живопись икон

И позлащенные оклады.

И раздается в тишине

То тяжкой вздох, то шопот важный,

И мрачно дремлет в вышине

Старинный свод, глухой и влажный.

Стоят за клиросом чернец

И грешник — неподвижны оба

И шопот (?) их, как глас из гроба (?),

И грешник бледен, как мертвец.

М.онах. Несчастный — полно, перестань,

Ужасна исповедь злодея! Заплачена тобою дань

Тому, кто в мщеньи (?) свирепея (?)

Лукаво грешника блюдет

И к вечной гибели ведет.

Смирись! опомнись! время, время, покров (?)

Я разрешу тебя — грехов

Сложи мучительное бремя.

ДЕМОН

В те дни, когда мне были новы

Все впечатленья бытия

И взоры дев, и шум дубровы,

И ночью пенье соловья

Когда возвышенные чувства,

Свобода, слава и любовь

И вдохновенные искусства

Так сильно волновали кровь,

Часы надежд и наслаждений

Тоской внезапной осеня,

Тогда какой-то злобный гений

Стал тайно навещать меня.

Печальны были наши встречи:

Его улыбка, чудный взгляд,

Его язвительные речи

Вливали в душу хладный яд.

Неистощимой клеветою

Он провиденье искушал;

Он звал прекрасное мечтою;

Он вдохновенье презирал;

Не верил он любви, свободе;

На жизнь насмешливо глядел

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

* * *

Простишь ли мне ревнивые мечты,

Моей любви безумное волненье?

Ты мне верна: зачем же любишь ты

Всегда пугать мое воображенье?

Окружена поклонников толпой,

Зачем для всех казаться хочешь милой,

И всех дарит надеждою пустой

Твой чудный взор, то нежный, то унылый?

Мной овладев, мне разум омрачив,

Уверена в любви моей несчастной,

Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,

Беседы чужд, один и молчалив,

Терзаюсь я досадой одинокой;

Ни слова мне, ни взгляда... друг жестокой!

Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой

Твои глаза не следуют за мной.

Заводит ли красавица другая

Двусмысленный со мною разговор:

Спокойна ты; веселый твой укор

Меня мертвит, любви не выражая.

Скажи еще: соперник вечный мой,

На едине застав меня с тобой,

Зачем тебя приветствует лукаво?...

Что ж он тебе? Скажи, какое право

Имеет он бледнеть и ревновать?...

В нескромный час меж вечера и света,

Без матери, одна, полу-одета,

Зачем его должна ты принимать?...

Но я любим.... На едине со мною

Ты так нежна! Лобзания твои

Так пламенны! Слова твоей любви

Так искренно полны твоей душою!

Тебе смешны мучения мои;

Но я любим, тебя я понимаю.

Мой милый друг, не мучь меня, молю:

Не знаешь ты, как сильно я люблю,

Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

* * *

Изыде сеятель сеяти семена своя.

Свободы сеятель пустынный,

Я вышел рано, до звезды;

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды.....

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Кн. М. А. ГОЛИЦЫНОЙ.

Давно об ней воспоминанье

Ношу в сердечной глубине,

Ее минутное вниманье

Отрадой долго было мне.

Твердил я стих обвороженный,

Мой стих, унынья звук живой,

Так мило ею повторенный,

Замечанный ее душой.

Вновь лире слез и тайной муки

Она с участием вняла

И ныне ей передала

Свои пленительные звуки...

Довольно! в гордости моей

Я мыслить буду с умиленьем:

Я славой был обязан ей

А может быть и вдохновеньем.

* * *

Как наше сердце своенравно!

томимый вновь,

Я умолял тебя недавно

Обманывать мою любовь,

Участьем, нежностью притворной

Одушевлять свой дивный взгляд,

Играть душой моей покорной,

В нее вливать огонь и яд.

Ты согласилась, негой влажной

Наполнился твой томный взор;

Твой вид задумчивый и важный,

Твой сладострастный разговор

И то, что дозволяешь нежно,

И то, что запрещаешь мне,

Всё впечатлелось неизбежно

В моей сердечной глубине.

* * *

Туманский (?), Фебу и Фемиде

Полезно посвящая дни,

Дозором ездит по Тавриде

И проповедует Парни.

ТЕЛЕГА ЖИЗНИ.

Хоть тяжело под час в ней бремя,

Телега на ходу легка;

Ямщик лихой, седое время,

Везет, не слезит с облучка.

С утра садимся мы в телегу;

Мы рады голову сломать

И, презирая лень и негу,

Кричим: пошел!......

Но в полдень нет уж той отваги;

Порастрясло нас; нам страшней

И косогоры и овраги;

Кричим: полегче, дуралей!

Катит по прежнему телега;

Под вечер мы привыкли к ней

И дремля едем до ночлега

А время гонит лошадей.