Том третий. Лишь ветер и дождь на пути

Великая милость

После череды трагических событий дворец погрузился в тишину. Вслед за смертью императора и случившимся с тетей отца охватила безграничная скорбь — вся его злоба на тетю развеялась как дым. Пережив столько потрясений, отец утратил пылкое стремление к власти, как и неприязнь к Сяо Ци. В неустанной борьбе мы потеряли слишком много родных и совершенно выбились из сил. Мы просто не могли продолжать враждовать.

В конце концов, кровь гуще воды — мы крепко связаны с близкими людьми, и какое бы огромное расстояние между нами ни было, рано или поздно оно неизбежно сократится.

Вот только прекрасные былые времена уже безвозвратно ушли, и между светлыми воспоминаниями и мной навеки пролегла бездонная пропасть. Отец больше не оберегал свою некогда любимую дочь, не прятал от бед под своим крылом, не баловал, как раньше. Теперь в его глазах я — жена вана, женщина Сяо Ци, которая вместе с императрицей-бабушкой развешивает занавесы и ведает императорскими покоями.

Я не успела и глазом моргнуть, как передо мной уже стоял не тот влиятельный мужчина, которого я знала, а дряхлый старик. Он по-прежнему отличался спокойствием, а когда говорил — смеялся, однако лицо его больше не сияло от счастья, а от прежней надменности не осталось и следа. Каким бы сильным и непреклонным ни был человек — возраст берет свое, и каждый со временем превращается в дряхлого и уступчивого. Когда все отвернулись от отца и он лишился всякой поддержки, я одна была рядом. Я должна была защищать нашу семью. Наш род.

Некогда тетя говорила мне, что священный долг мужчины — исследовать и осваивать, а женщины — покровительствовать и защищать. В каждой семье есть женщины, призвание которых — из поколения в поколение оберегать близких… Не знаю почему — быть может, по велению судьбы — мы обменялись ролями с отцовским поколением. Отец, мать и тетя мало-помалу старели, и о них нужно было заботиться, как некогда они заботились обо мне, пока я росла. С годами новым покровителем нашей семьи стала я.

В последнее время отец стал часто рассказывать о родных краях и своем шуфу 1. После смерти шуфу шэньму 2 забрала двух его дочерей и вместе с ними сопроводила гроб с покойником в родные земли. В столицу они так и не вернулись. Отец много лет назад покинул родные края — Ланъю — и ныне очень тосковал по дому. Он всегда мечтал о том, что когда-нибудь настанет прекрасный день и он, оставив все свои дела, облачится в накидку из травы и в сандалии на деревянной подошве и отправится на все четыре стороны, чтобы насладиться красотой рек и гор. Я понимала чувства отца, всю жизнь он терпел превратности чиновничьей жизни, а сейчас совсем раскис. Именно поэтому он больше всего хотел бы стать затворником, отказавшись от служебной карьеры, и наслаждаться свободной жизнью на лоне природы. Большая беда в том, что матушка никогда не простит отца и не покинет Цыань-сы 3.

Отец больше ничего не требовал от матери. В последний раз он отправился навестить ее вместе со мной. Он долго молча глядел ей в спину, а затем, вздохнув, сказал:

— Каждый человек имеет право принять прибежище 4 и вверить себя благостям Будды. Если судьбы разошлись, не нужно сожалеть.

Тогда его слова показались мне немного странными. Раньше отец говорил, что А-У всегда понимала его чувства, что мысли отца и дочери сходятся. Но в тот момент, когда он произнес эти слова, я еще не поняла, насколько твердо его решение уйти и как быстро он его принял.

Спустя несколько дней отец вдруг сложил с себя служебные обязанности и, ни с кем не попрощавшись, лишь оставив прощальное письмо, уехал. Он взял с собой только пару старых слуг и несколько книг. Узнав об этом, мы вместе со старшим братом помчались верхом на лошадях в столичные пригороды, пересекли несколько десятков ли 5 до самой переправы. С берега мы увидели паруса одинокой лодки, постепенно скрывающейся в дымке водяных облаков… Вот так отец избрал одиночество и уехал, оставив позади себя пыль мирской суеты. Прожить жизнь во дворце — престижно, но оставить все и скрыться на лоне природы — это был шаг навстречу свободе и счастью. В тот день я по-настоящему восхитилась своим отцом.

Узнав, что отец ушел в отставку и покинул город, мама не проронила ни звука. Лишь опустила глаза, перебирая четки. Однако на следующий день тетя Сюй сказала, что всю ночь матушка не спала и читала священные тексты.

Вскоре случилось долгожданное радостное событие — ­Хуайэнь и Юйсю наконец сыграли свадьбу. Невзирая на то что они не были моими кровными родственниками, я бесконечно радовалась за них, как за родных. Вслед за тем наложница старшего брата родила мальчика, который стал его третьим ребенком. Радостные вести разбавили печаль, день за днем непогода в столице утихала, постепенно возвращались былые пышность и праздность.

Пролетали дни. Маленький император уже лепетал и учился говорить. Но, к сожалению, родился он слабым телом и до сих пор не научился ходить. Каждый раз, когда он невнятно называл меня «гугу 6», я глядела на его невинную улыбку и сердце щемило в груди.

 

В один из солнечных дней Сяо Ци вернулся домой, скинул парадную одежду и накинул на плечи протянутый ему служанкой халат. Он выглядел уставшим. Я развернулась к столу, чтобы налить ему чая, но Сяо Ци взял меня за руку, притянул к себе и усадил на колени, нежно прижав к груди.

От его обеспокоенного выражения лица мне стало не по себе. Доверчиво прижавшись к нему, я тихо спросила:

— Что-то случилось?

— Все в порядке. Посиди со мной немного.

Прикрыв глаза, он мягко прижался подбородком к моему лбу. Вслушиваясь в его дыхание, я почувствовала, как он тихо вздохнул, удовлетворенно и в то же время устало. Сердце сжалось от волнения. Нежно обняв его за талию, я тихо сказала:

— Ты так обеспокоен наводнением в Цзяннани?

Сяо Ци кивнул. Слабая улыбка исчезла с его лица. Глубоко вздохнув, он ответил:

— Политическое положение укрепилось, но мятежные войска надежно обосновались в Цзяннани. Им сейчас будет непросто пересечь реку. Из-за наводнений простые люди лишились крова и вынуждены бедствовать, а полный чиновниками двор не в состоянии взять на себя ответственность за их жизни!

Стало тяжело на душе. Я не нашла, что ответить. В этом году с начала весны в течении рек происходили необычные изменения. Чиновники уже несколько раз докладывали, что к началу лета возможны сильные наводнения и что императорскому двору дóлжно принять меры. Однако придворные чины поголовно перепугались этих новостей, и никто не осмелился взять на себя столь большую ответственность. Их малодушие злило Сяо Ци.

Призадумавшись, я вспомнила о своем шуфу — будь он жив, он бы знал, как справиться с бедствием в Цзяннани. Но сейчас его не было с нами, некому было взять на себя такое сложное дело.

Сяо Ци вздохнул и равнодушно сказал:

— Есть один человек на примете, но я не знаю, есть ли у него такие амбиции.

Я ошеломленно посмотрела на Сяо Ци — в голове моей вспыхнула догадка.

— Ты говоришь о моем… гэгэ 7?

В молодости старший брат регулярно следовал за эр-шу 8 с инспекторским осмотром, дабы оценить масштабы катастрофы. Он собственными глазами видел, как люди с двух берегов из года в год вынуждены были бросать свои дома из-за разлива реки. Вернувшись в столицу, он перечитал несчитанное количество древних книг и исторических документов, чтобы изучить природу водных стихий. Он лично объездил все крупные реки Поднебесной, изучил нравы и жизнь местных народностей и написал трактат на несколько десятков тысяч иероглифов, дав ему название «Как обуздать воды потопа». Затем он преподнес свой труд императору. Однако отец всегда считал моего брата бездельником и никогда не принимал всерьез его исследования и работу над рукописью.

Когда река прорвала плотину, погибло много людей. Вода разрушила тысячи домов. И большинство чиновников понизили в должности или сместили за то, что они не смогли обуздать стихию. С тех пор придворные чины боялись заниматься укреплением берегов реки. В том году мой старший брат тайком от отца предложил себя на эту должность, но отец обо всем узнал и не только запретил ему этим заниматься, но еще и сделал строгий выговор. Отец сказал, что это очень ответственная должность, нужно отвечать не только за материальные условия, но и за человеческие жизни, что все это не шутка. В дальнейшем об этом расползлись слухи: при дворе и в народе идеи моего брата стали темой для шуток, никто не верил, что этот ветреный и красивый молодой человек был способен справиться со столь грубой и невероятно ответственной работой. После такого брат отказался от своей идеи, увлекся стихами и вином и больше не вспоминал о реках и потопах.

Я и подумать не могла, что Сяо Ци вспомнит о брате. Я удивилась, и из-за смешанных чувств в голове проносились тысячи мыслей. Сяо Ци загадочно посмотрел на меня и улыбнулся.

— Это очень серьезное дело. Если ты пригласишь моего брата на эту должность, не побоишься ли осуждений со стороны двора? — неуверенно спросила я. На языке вертелся еще один вопрос, но я не осмелилась задать его вслух.

Если брат не справится, критике подвергнется не только Сяо Ци — репутация рода Ван будет серьезно подорвана.

Сяо Ци спокойно улыбнулся и сказал:

— Даже если я не смогу избежать осуждения, я все равно хочу воспользоваться этой возможностью.

— Но почему именно мой брат? — Я нахмурилась и не сводила с Сяо Ци взгляда.

— Ван Су талантлив и умен. Я верю, что он справится с этой работой, но не знаю, заинтересуется ли он… — Сяо Ци опустил взгляд и вздохнул. — Уже очень долго члены влиятельных домов испытывают ко мне неприязнь и не доверяют мне. Если Ван Су оправдает надежды, то влиятельные дома увидят, что у меня нет предубеждений против их детей.

Я помолчала и вздохнула.

— Такова человеческая природа. Боюсь, что судьба рода Се многих напугала. Если они не могут защитить себя, ради чего им двигаться вперед?

Сяо Ци нахмурился.

— Век сейчас неспокойный. Разве можно подчинить младших членов знатных домов без железа и крови?

— Убийство ради прекращения убийств — не самая лучшая политика, особенно в сложившихся обстоятельствах. Но если требуется чья-то жертва ради того, чтобы остановить воцарившийся хаос, — оно того стоит. — Внимательно посмотрев на Сяо Ци, я накрыла его руку своей и тихо добавила: — Глубоко в душе я понимаю, что ты прав…

Мои слова тронули Сяо Ци. Он со вздохом ответил:

— Ты понимаешь меня. И мне этого достаточно.

Я слегка улыбнулась. Да, я прекрасно понимала его чувства.

— Если мой гэгэ согласится принять пост главного чиновника по укреплению реки, ты в исключительном порядке официально назначишь его на должность. Тогда влиятельные дома увидят, что ты относишься ко всем одинаково любезно, и их опасения развеются. Верно?

— Верно! — Сяо Ци одобрительно улыбнулся.

— Вот только я не знаю, что об этом скажет мой гэгэ… — неуверенно продолжила я.

— Захочет он занять эту должность или нет — все зависит от умений ванфэй! — Сяо Ци вскинул брови и, улыбнувшись, встретился со мной взглядом.

Вдруг меня осенила мысль — мы столько обсуждали эту проблему, а я лишь сейчас поняла истинные намерения Сяо Ци… Этот несносный мужчина с самого начала хотел, чтобы именно я убедила своего брата!

 

На следующий день я, не привлекая лишнего внимания, отправилась в загородный дворец брата. Меня сопровождала лишь одна служанка.

Стоя у изысканных ворот, ведущих в восхитительные сады, подобные обиталищу бессмертных, я не сдержалась от восторженного вздоха. У моего брата был чудесный вкус, и он прекрасно знал, как наслаждаться жизнью. Он собрал мастеров с удивительными способностями, чтобы в этом крохотном дворце всегда было комфортно — зимой тепло, а летом прохладно. Ничего не скажешь — мастерство человека превосходило творение природы. Не дойдя до главного внутреннего двора дома, я замерла, ветер донес до меня переливы музыки.

На берегу, у самой воды, буйно цвели розы. Слегка подвыпивший брат, прикрыв глаза, томно развалился на обитой парчой лежанке. Волосы были убраны под яшмовую заколку, из-под которой небрежно выбилось несколько прядок. На нем был халат белее снега. Чуть распахнутый ворот обнажал белую, как нефрит, шею. В этот момент даже сидящие рядом очаровательные девушки не могли сравниться с ним по красоте. Я медленно вошла в сад, но брат так и не открыл глаз. Красавицы уже собрались было встать, чтобы приветствовать меня поклонами, но я жестом остановила их.

Старший брат чуть повернул голову и лениво, не открывая глаз, пробормотал:

— Бисэ, подай вино…

Я обмакнула пальцы в стоящую на столе винную чарку, подошла к брату и брызнула вином на его утонченное лицо. Брат вскрикнул и резко поднялся.

— Чжу Янь! Несносная девчонка!

Но увидев меня, он ошеломленно застыл.

— А-У! Это ты!

Красавицы поспешили к нему, чтобы побыстрее утереть стекающие по его лицу капельки вина, — слева и справа его красивого лица коснулись шелковые платки. Хихикнув, я мягко одернула его запутавшиеся белоснежные рукава, затем кончиком пальца смахнула последние капли вина и, подняв брови, со смехом сказала:

— Похоже, я пришла некстати?

Брат беспомощно вздохнул.

— Можешь быть со мной немного поласковее? В конце концов — ты же ванфэй, а до сих пор балуешься.

Я окинула взглядом двух красавиц — одна была в красном платье, вторая — в зеленом. Они обе были прекрасны. Брат потянулся к нефритовой чарке, снова откинулся на парчовую лежанку и покосился на меня.

— Ты пришла, чтобы любоваться красавицами, или решила прервать мой отдых своими капризами?

— Красавиц нужно восхвалять, а лодырями командовать.

Я быстро выхватила чарку из его рук.

— Если твоего отца здесь нет, даже не думай, что никто не будет командовать тобой.

Старший брат медленно развернулся ко мне и, напряженно улыбнувшись, сказал:

— Похоже, одна сварливая жена ошиблась дверью и зашла не в тот дом.

Я долго смотрела на него, сердце сжималось от грусти. Опустив глаза, я вздохнула и сказала:

— Гэгэ, ты совсем обленился…

Его плечи дрогнули, он отвернулся и замолчал. Появилась служанка с нефритовым чайником для вина и наполнила до краев расписную чарку. Брат слабо улыбнулся и сказал:

— Иди сюда. Попробуй мое новое молодое вино.

Я чуть пригубила напиток, вдохнула свежий стойкий аромат.

— Какое вкусное вино! — похвалила я брата.

Он горделиво заметил:

— Как следует прочувствуй его вкус.

Как только капля вина коснулась языка, ее вкус напомнил мне едва различимые порывы весеннего ветра, сбрасывающего с сочной листвы вечернюю росу. Привкус игриво переходил в сладость персикового цвета. Когда молодой напиток попадает в горло, по всем частям тела медленно разливается трепетное, нежное тепло, оставляющее за собой легкий румянец на щеках. Вздохнув, я улыбнулась и сказала:

— Аромат весенних цветов, красный цвет, как наряд красавицы, наблюдающей за опавшими лепестками и мечтающей о возлюбленном.

Брат рассмеялся и сказал:

— Это моя лучшая работа, заслуживающая твоего одобрения. Не зря я в поте лица в горах собирал персиковый цвет… А-У! Как же ты прекрасна!

— Это «Таояо »9? — удивилась я. — Ты правда смог приготовить его?

В былые времена цветы персика привлекали моего брата, и мы тысячу раз пробовали приготовить этот напиток, но нам никогда не удавалось получить идеальный «Таояо». И теперь, спустя столько времени, у него — пусть втихомолку — наконец получилось приготовить его. В мастерстве и уме никто не мог превзойти моего брата. Он откинулся на лежанку, широко улыбнулся, а я наигранно рассердилась:

— А если бы я не пришла к тебе сегодня, сколько бы ты скрывал его от меня?!

Губы брата растянулись в ленивой улыбке.

— Подумаешь — какой-то горшок с вином. Я человек простой — бездельник, который только и может, что блаженствовать и развлекаться.

Только я собралась возразить, как поняла, что мне нечего ему сказать. Повисла неловкая тишина. Настроение брата пошло на подъем. Он налил себе еще вина, сел напротив меня и разом осушил чарку.

Так мы выпили несколько чарок — от мягкого вина начало клонить в сон, а земля уходила из-под ног. Все, что оставалось, — наслаждаться музыкой и подпевать мелодичным мотивам. Певичка сыграла на цине переливчатый местный мотив Цзяннани, и мы невольно вспомнили о годах своей юности.

— Принеси мне цинью. — Я встала, вино тут же ударило в голову, и я дразняще улыбнулась брату. — Цешэнь 10 набралась смелости показать свое мастерство. Приглашаю молодого господина сыграть со мной.

Брат тут же восторженно подозвал свою наложницу, и она подала ему изукрашенную, как белое оперенье журавля, флейту. Я не взяла с собой из резиденции свой гуцинь 11, а потому охотно согласилась на предложенный мне семиструнный цинь — яоцинь. Нежно проведя пальцами по струнам, я насладилась чистым звуком. Каждый перелив был подобен журчанию родниковых вод.

Мотив мелодии «Шанъян-чунь» плавно струился к небу, неуловимый звук флейты сливался со звуками струн циня, точно весенние бабочки резвились меж ветвей ивы в порывах теплого ветра. Вдруг мелодия ускорилась, словно прекрасная весенняя погода сменилась косым ливнем осеннего дня, заглушавшим пение флейты. На закате солнца землю окутали сумерки. Радость сменилась невысказанной скорбью, так сильна печаль, когда взгляд провожает опавшие под тяжестью дождя лепестки цветов.

Брат чуть наклонился вперед, он глядел на меня, словно сквозь пелену сна. На мгновение он отвел взгляд, и мелодия флейты вновь унеслась потоком ледяного ветра. Ничто не шевельнулось в моей душе, и вдруг пальцы взметнулись по струнам, вырывая леденящие душу звуки. Раскалывает железо золото, вздымается к небу столб песка и пыли в безбрежной пустыне, раздираемой бурными водами величественной реки, устье которой терялось на горизонте.

Пальцы выдергивали звуки все сильнее, быстрее, точно странствующий всадник, рассекающий реки и горы своим победоносным мечом. Точно генерал, скачущий по полю битвы верхом на бравом скакуне, одержавший победы в сотнях битв. Звук флейты совсем ослабел, и ритм ее уже не поспевал за моими пальцами. С громоподобным треском лопнула струна, замолчала и флейта.

Брат — точно яшма в головном уборе 12, щеки его горели румянцем, в глазах чуть дрожали зрачки, а костяшки пальцев, так крепко сжимавшие флейту, побелели. Энергия текла сквозь мои жилы, и я чувствовала, как пот промочил одежду. С последней нотой силы покинули меня. У меня не было даже сил сказать хоть что-то.

— А-У, твой навык игры на цине совершенен. Гэгэ не угнаться за тобой. — Он грустно улыбнулся и выглядел несколько потерянно.

Я подняла на него взгляд и медленно сказала:

— Мелодия следует велениям сердца. Нет второго в Поднебесной, кто лучше тебя играл бы на флейте. Но, гэгэ, что теперь чувствует твое сердце? Чувства твои и мысли также тянутся к свободе и небесам?

Брат чуть отвернулся, избегая моего взгляда, и промолчал.

Я чуть отодвинула от себя цинь, схватилась за порванную струну, вырвала ее и бросила на ступени. Трескучий звук напугал птиц — они разлетелись с деревьев во все стороны. Наложницы, перепугавшись шума, опустились на колени, не решаясь поднять головы.

— Гэгэ! Этот заурядный яоцинь создан, чтобы пылиться в женской половине дома, воспевать ветер и луну 13, но не с его струн будет срываться великая музыка. Но твоя флейта создана не как обычный инструмент. Ей не положено лежать среди румян и пудры да целыми днями воспевать увеселительные песни!

Я встретилась с ним взглядом и заметила в его глазах тень стыда. Выдержав паузу, брат ответил со вздохом:

— Как бы она ни была хороша, в ней нет души.

— Это зависит от того, в чьих она окажется руках. — Не сводя с брата глаз, я продолжила: — Пусть у флейты нет души, но у людей — есть. Пока у тебя есть амбиции — ты сможешь найти себя. Ты должен продолжать двигаться вперед. И неважно, как далеко ты зайдешь, ничто не может стать помехой моему гэгэ!

Брат внимательно посмотрел на меня. Встретив его взгляд, я улыбнулась.

— А-У с детства восхищается своим гэгэ. И так будет всегда!

 

На следующий день брат попросил о встрече с Сяо Ци.

Это была их первая встреча наедине. Мой брат всегда был враждебно настроен к Сяо Ци, но и у Сяо Ци в отношении него были предубеждения. Я не заходила в кабинет, где они уединились, а говорили они целый большой час 14 и, сами того не осознавая, пропустили ужин. Разговор между Юйчжан-ваном и господином Ван — это еще и противостояние двух мужчин. Вне зависимости от статуса и положения, у всех мужчин по всему миру есть целый ряд непоколебимых принципов, которые совершенно отличаются от женских помыслов. Я бы не хотела оказаться между ними. Чтобы не ставить себя в затруднительное положение, я предоставила мужчинам разбираться между собой привычными им способами.

На другой день, согласно высочайшему указу, Ван Су назначили министром по укреплению берегов реки, а также провинциальным контролером.

Некоторое время при дворе и в народе массово возмущались новым назначением Ван Су — никто не верил, что мой брат сможет обуздать водные потоки. Придворные чины продолжали активно обсуждать вмешательство жены Юйчжан-вана в государственные дела и сомневаться в новом министре. В конечном счете старший брат выбрался из плена отцовского внимания — теперь он не сын влиятельного господина из влиятельного рода, а выскочка, молодой начальник, приковавший к себе всеобщее внимание. Столкнувшись с этим, брат встретил новые сложности с улыбкой.

Наводнение в Цзяннани — бедствие, не терпевшее отлагательств. Через три дня после того, как брат получил высочайший указ, он отправился на свой пост. Мы с Сяо Ци проводили его до пригорода столицы. Вместе с нами отравились высшие сановники двора.

Мой любимый старший брат в темно-лиловых парадных одеждах, расписанных журавлями в облаках, с украшенным яшмой поясом 15, подстегивая лошадь, мчался по длинному мосту. Остановившись в предмостье, он оглянулся назад и, увидев меня издалека, улыбнулся. Теперь и мой брат будет за тысячи ли от меня, сражаясь с трудными, непредсказуемыми поворотами судьбы. Тяготы, с которыми придется столкнуться моему брату, находились за пределами моего воображения. Глядя на его удаляющуюся все дальше и дальше фигуру я ощутила, как слезы навернулись на глаза… Я вспомнила, как однажды поднялась на башню, чтобы посмотреть на войска Юйчжан-вана. Тогда я глядела на отца в точно таком же парадном платье и начала подшучивать над братом, когда же у него появится такой же наряд… Тогда я даже не думала, что спустя несколько лет брат станет самым молодым министром со времен основания династии и его назначение вызовет фурор во всей столице.

 

Осень сменила лето. Большую часть года брат так и не возвращался в столицу. Лето выдалось засушливым — быть может, поэтому наводнения и не причинили столько вреда, сколько ожидалось. Округа и области, граничащие с рекой, были под контролем брата — беда не настигла дома. Углубление фарватера реки и постройка новой плотины стремительно продвигались. Во дворец он направил письмо, в котором говорилось, что предстоящие зима и весна выдадутся непростыми, поэтому расслабляться было нельзя.

Осень пролетела очень быстро. Когда листья почти опали, из императорской усыпальницы мне пришло письмо: наложница Цзыданя из рода Су родила первенца — девочку. Согласно правилам императорской семьи, нужно было послать прошение императрице-бабушке, чтобы признать ребенка законным членом императорской фамилии. Вместе с письмом императрице-бабушке передали красную узорчатую шелковую ткань. Сложив лоскут пополам, я растерялась.

У него была наложница и родилась дочь… Цзыдань! Цзыдань! Пять лет прошло, но каждый раз, когда я видела его имя, сердце мое будто сжимала незримая рука.

Я до сих пор помнила тот день, когда он покинул столицу. В воздухе летал ивовый пух и моросил дождь. Никто тогда не думал, что ему придется столько лет пробыть в императорской усыпальнице. Но теперь, когда все переменилось в столице, вещи остались прежними, а люди — нет. Все, что происходило в былые дни, обратилось в пепел.

Никто до сих пор не мог сказать — это благословение или несчастье — то, что он пять лет находился в заточении. Если бы он вернулся в Запретный город, ему пришлось бы бороться за власть. И неизвестно, чем это могло закончиться для него. Ничего нельзя было предугадать.

После смерти императора и императрицы Се Цзыдань стал маловажным человеком.

Кто-то однажды предложил Сяо Ци просто избавиться от Цзыданя, чтобы навсегда избежать возможных неприятностей в будущем. Однако Сяо Ци и без того неоднократно беспощадно убивал людей, а потому к нему относились с опаской. Если он решит радикально уничтожать всех неугодных двору людей, то лишится и без того хрупкого доверия, обратив настроения народа против себя. Совсем недавно Сяо Ци освободил Цзыданя, позволил ему покинуть Синьи и вернуться в императорскую усыпальницу. С него сняли наблюдение, он стал свободным человеком, однако покидать усыпальницу не имел права.

Ветер принес через приоткрытый бамбуковый занавес увядший листок. Медленно покружившись, он опустился на пол. Не проронив ни слова, я медленно сложила письмо.

Когда мы расстались, он был красивым молодым господином. Но теперь у него родилась дочь… Несмотря на раздирающую сердце тоску, я почувствовала облегчение. Раньше я переживала, как же ему было одиноко там, но теперь, когда рядом с ним были женщина и ребенок, я успокоилась. Совесть моя была чиста.

Однако в глубине души меня все равно одолевала труднообъяснимая печаль. Возможно, было бы ужасной насмешкой, если бы имя его дочери дала я. Подумав об этом, я беззвучно вздохнула, затем обратилась к нюйгуань 16 и попросила передать письмо в Жертвенный приказ 17. Чиновник составил доклад и предоставил его мне. Я немедленно вызвала шаофу 18, приказала ему подготовить и организовать поздравительную церемонию в императорской усыпальнице.

 

Свеча догорела, пора было идти спать. Я вытащила заколку, и длинные волосы рассыпались по плечам, касаясь талии.

На Сяо Ци был только свободный шелковый халат. Он подошел и обнял меня со спины. Я чувствовала, как его высокое и крепкое тело прижималось ко мне, нас разделял лишь тонкий слой шелка. Щеки заполыхали, и приятный жар разлился по всему моему телу. Я обернулась, обвила руками его шею, скользнула пальцами по воротнику, нежно ведя подушечками пальцев по вышивке в виде дракона. Свернувшийся дракон — символ императорского рода. Но летающий дракон — символ самого императора. Я не знала, когда свернувшийся дракон с его одежд сменится летящим, гордо взирающим в небо драконом… Но знала, что день этот — не за горами.

Его руки скользнули под мой шелковый халат, медленно двигаясь от талии к груди. Тепло его ладоней обжигало каждый изгиб, каждую частичку моей кожи. Дыхание чуть сбилось, и я, прикусив губу, встретилась с ним взглядом. Глаза его затмило нескрываемое страстное желание. Он медленно склонился ко мне. Все ближе и ближе… После долгого, почти удушающего поцелуя он мягко отстранился и скользнул тонкими губами по моей шее, затем мягко прихватил мочку уха. Сквозь тихий стон я услышала его шепот:

— Для дитя императорского дяди уже подготовили подарки и церемонию?

Я вздрогнула и встретилась с острым взглядом Сяо Ци — у меня сердце сжалось.

— Это девочка, — с тревогой сказала я. В горле тут же пересохло.

— Я знаю. — Он слабо улыбнулся, но в глазах его не было и тени тепла.

Но тут же на сердце стало спокойно — я слишком много переживала, опасаясь, что если у Цзыданя родится сын, то он сможет претендовать на трон. Поскольку Сяо Ци знал, что родилась девочка, зачем задавать такие вопросы?

— Что тебя беспокоит? — Голос его обжигал холодом, а взгляд резал острее ножа.

Я застыла, рой мыслей не давал мне покоя. Как вдруг я поняла… Неужели он ревновал меня к ребенку? Он прекрасно знал, что я очень любила Цзыданя, а он — меня. Но мы даже не общались эти годы. Я уверена, что Цзыдань давно забыл обо мне. Я рассмеялась и уверенно заверила:

— Славно! Малышка родилась от наложницы с жалким прошлым в холодной императорской усыпальнице. Именно поэтому мне так ее жаль! Церемония будет такой же, как у любой принцессы во дворце. Что во всем этом ван-е считает неподобающим?

Увидев, с какой готовностью я признала, что испытываю к девочке жалость, Сяо Ци на мгновение лишился дара речи. С совершенно серьезным выражением лица он спросил:

— Просто жаль?

Я моргнула и улыбнулась.

— А как это еще называется? Любить нужно не только дом, а даже ворон на его крыше 19!

Сяо Ци не нашелся, что ответить мне. Я видела, как он смутился. Но когда я обняла его, то заметила, как в его глазах вспыхнул гнев.

— Ты прекрасно знаешь, что в детстве мы с Цзыданем любили друг друга. — Я подняла брови и нежно улыбнулась, наблюдая, как он бледнеет. — В те годы ты не знал, что на свете существует девушка по имени Ван Сюань. А я не знала, что существует мужчина по имени Сяо Ци. Тогда я думала, что меня окружают самые хорошие люди. Но я не знала, что по-настоящему любить кого-то — это совсем не то же самое, что быть рядом с возлюбленным моего детства.

Сяо Ци продолжал холодно смотреть на меня. Губы его сжались, но взгляд заметно потеплел — и тепло это невозможно было скрыть.

— И чем же отличается такая любовь?

Я приподнялась на цыпочках и нежно поцеловала его в шею, подобно тому как стрекоза касается поверхности воды. Затем, растягивая звуки, сказала:

— Какая разница?.. Как ты поймешь, если не попробуешь?

— Попробую? — Дыхание его вдруг участилось, а суровое лицо больше не могло оставаться напряженным. Он усмехнулся. — Ты первая начала!

Вдруг он обхватил меня за талию, поднял на руки и пошел вместе со мной к постели.

---

Старые сожаления

Утренние лучи осветили холодную землю. Я и не заметила, как снова наступила зима. С детства я была не самой крепкой девочкой, каждую осень и зиму страдала от простуд. Если я заболевала, могла провести в постели полмесяца. Сегодня мне стало заметно лучше. Сяо Ци рассказал, что Цзин-эр начал чаще скандалить, потому что давно не видел свою гугу. Приободрившись, я отправилась в императорский дворец, чтобы повидать маленького императора.

Когда я подошла к главным воротам, то сразу услышала веселый смех Цзин-эра. Но когда я взглянула на него — радость моя сменилась раздражением… Он катался на спине кормилицы и шлепал ее, как будто ехал верхом на лошади. Вокруг собрались придворные служанки и наперебой подбадривали его маленькое величество. Дворец Цяньюань наполнился шумом. Когда я подошла к самому порогу, никто даже не обратил на меня внимания.

— Ваше величество! — холодно сказала я. — Что вы делаете?!

Все разом обратили на меня внимание — с ужасом попадали на колени, боясь даже головы поднять. Когда Цзин-эр увидел меня, тут же спрыгнул со спины кормилицы, захихикал и побежал ко мне.

— Гугу! Обнимать!

Ступал он все еще нетвердо… Заметив это, я бросилась ему навстречу и крепко обняла. Он тут же обхватил меня руками за шею. Пришлось поднапрячься и поднять его на руки — а он прибавил в весе! Мальчик, который еще совсем недавно был не больше котенка, так вырос!

Со всей серьезностью во взгляде я посмотрела на него и сказала:

— Ваше величество сегодня плохо себя вел — непослушный ребенок. Гугу же говорила, что вам запрещено бегать по дворцу — вы можете упасть. Помните об этом?

Цзин-эр тут же опустил свои большие черные блестящие глаза, но так ничего и не ответил. Уткнулся личиком в мою грудь и принялся ластиться.

— Ваше величество!

Я смутилась и отстранила его от себя, задаваясь вопросом, где он такому научился. Такой маленький, а уже умел прислушиваться к речам и вглядываться в глаза. Прекрасно зная, что я души в нем не чаю, он каждый раз начинал вести себя как избалованный ребенок. Только когда рядом с нами был Сяо Ци, он сразу становился послушным. Кормилица подала мне накидку, расшитую узором с золотым свернувшимся драконом, и сказала со смехом мягким, ласковым голосом:

— Когда ванфэй пришла, его величество очень обрадовался, даже не боялся упасть.

Я села и усадила Цзин-эра на колени. Внимательно глядя на кормилицу, я спокойно спросила:

— Кто научил его величество ездить на людях, как на лошадях?

Кормилица поспешно опустилась на колени, положила земной поклон и ответила:

— Ванфэй, прошу, простите! Рабыня не осмелится повторить подобное! Рабыня лишь хотела повеселить его величество…

— Чтобы повеселить его величество? — Я вскинула брови.

Только я собралась отругать ее, как Цзин-эр поднял голову, рассмеялся и сказал:

— Ездить на лошади! Ван-е ездит на лошади! Его величество тоже хочет!

И тут я поняла — Сяо Ци катал его на лошади, с тех пор его императорское величество никогда об этом и не забывал. Мы очень долго учили его называть Сяо Ци гуфу 20, но он запомнил, что чиновники обращаются к нему «ван-е», поэтому тоже называл его «ван-е». А к нему мы обращались как «его величество», поэтому он решил, что это его имя и называл себя «его величество». В смятении чувств я сначала думала поворчать немного, но не сдержалась и рассмеялась в голос.

Увидев, что я смеюсь, Цзин-эр снова возгордился и начал озорничать. Развернувшись в моих руках, он потянулся к моей шпильке в волосах с покачивающимися нитями из жемчужного бисера. Я слушала, как кормилица рассказывала о повседневных делах Цзин-эра, как вдруг он вытащил шпильку. Кормилица быстро забрала его у меня из рук, а он, расплывшись в улыбке, разглядывал шпильку, не желая ее отдавать. Волосы у меня растрепались, но я ничего не могла поделать. Кормилица же сказала со смехом:

— Наш Сын Неба такой романтик. Еще так юн, а уже интересуется красавицами.

Слова кормилицы всех рассмешили, а Цзин-эр прыгал от радости со шпилькой в руках, как с самым большим сокровищем на свете. Со вздохом я встала, оправила одежду и сказала:

— Заберите у него мою шпильку и не позволяйте его величеству играть с такими вещами.

Кормилица тут же склонилась, чтобы забрать шпильку, но Цзин-эр отвернулся, отказываясь отдать свое сокровище.

— Если ваше величество не отдаст, рабыне хватит смелости, чтобы отобрать шпильку силой.

— Не посмеешь! — пронзительно закричал маленький император, показав всю грубость и высокомерие, которыми раньше отличался его отец — Цзылун-гэгэ.

Слабо улыбнувшись, я отошла к зеркалу, распустила пучок, чтобы причесаться, как вдруг за моей спиной раздался крик. Я тут же обернулась и с ужасом увидела, как Цзин-эр вонзил шпильку кормилице в лицо и провел от глаза по щеке, оставляя кровавый след! Кормилица закричала от боли, закрыла залитое кровью лицо и, споткнувшись, повалилась на пол! Все в ужасе, растерянно смотрели на нее, а Цзин-эр, перепугавшись, развернулся и убежал.

— Быстро! Остановите его величество! — крикнула я, бросила нефритовый гребень и погналась за мальчиком.

Служанки побежали за мной, отчего Цзин-эр перепугался еще больше и выбежал наружу, на нефритовые ступени. Все евнухи сейчас были в главном зале дворца, поэтому у выхода из дворца никого не оказалось. Несколько стражников издалека увидели, как Цзин-эр нетвердой походкой бежал по нефритовым ступеням. Сердце мое сжалось, у меня было ужасное предчувствие. Я кричала:

— Остановите его! Остано…

Но я не успела закончить, как вдруг маленький мальчик покачнулся на ступенях, потерял равновесие, упал и покатился вниз!

— Ваше величество! — кричали женщины.

Во дворце воцарился хаос.

Ноги мои подкосились, и я упала на землю, не в силах унять дрожь. Мне потребовалось время, чтобы я снова нашла в себе силы заговорить:

— Императорский лекарь… Быстрее! Зовите лекаря!

Прибежавший на крик евнух поднял малыша и поспешил обратно во дворец. Мальчик не плакал и не шевелился.

На сердце похолодело. Когда служанка помогала мне встать, я увидела, как побелело лицо мальчика, как посинели его губы, а из носа текли струйки ярко-красной крови…

Услышав о случившемся, немедленно прибыл Сяо Ци. Вместе мы ожидали вердикт лекарей. Закончив осмотр, из зала вышли пять лекарей. Я быстро поднялась из кресла и спросила у них:

— Как состояние его величества?

Лекари растерянно переглянулись. Самый старший из них, придворный лекарь Фу, нахмурив брови, ответил:

— Отвечаю ванфэй — его величество еще не пробудился. Презренный слуга осмотрел его тело и заверяет, что внутренние органы и кости целы. Однако когда шея его величества коснулась земли, были повреждены меридианы, затормозив ток крови и дыхания…

Сяо Ци перебил его и строго спросил:

— Его жизни что-то угрожает?

Дрожащим голосом лекарь Фу продолжил:

— Жизни его величества ничего не угрожает, однако презренный слуга не смеет быть столь уверенным в своих словах!

Мое сердце сжалось. Сяо Ци холодно продолжил:

— Говори, что на уме!

— Его величество очень юн и от рождения слаб здоровьем. Тело его истощено, а после такой травмы восстановиться будет непросто. Даже если все будут вести себя с ним как обычно, ум его замедлился, и потому его реакция будет отличаться от реакции обычных людей.

Старый лекарь опустился на землю, касаясь пола лбом. По его лицу стекали струйки холодного пота.

Я упала в кресло и закрыла лицо руками. Меня будто окунули в ледяной омут. Сяо Ци тоже замолчал, лишь нежно сжал мое плечо. Через некоторое время он спросил:

— Его возможно вылечить?

Пять придворных лекарей точно воды в рот набрали. Сяо Ци развернулся к ширме с девятью драконами, заложил руки за спину и глубоко задумался. Во дворце повисла гробовая тишина. От дрожащих на стенах теней и от ужаса случившегося мурашки бежали по коже. Сяо Ци поднял руку и жестом приказал придворным лекарям удалиться. Когда они скрылись из виду, он медленно подошел ко мне и тихо сказал:

— Счастье и беды непредсказуемы. Не нужно так себя винить.

Подперев лоб руками, я не могла найти в себе силы ни говорить, ни плакать. Мне так хотелось взглянуть на Цзин-эра, но и на это я не могла решиться.

— Не печалься, мы не должны опускать руки. — Сяо Ци наклонился, взял меня за плечи. Говорил он со мной спокойно и решительно.

Я растерянно подняла голову и встретилась с ним взглядом. Сердце мое снова сжалось в груди, и тысячи мыслей пронзили мое сознание.

Во дворце только-только все пришло в норму, а сердца людей едва оправились от тревог. Еще одно потрясение никто не выдержит. Как только все узнают о том, что император оказался в таком положении, и при дворе, и в народе поднимется шум. Император все это время находился в безопасности в собственном дворце, как же так вышло, что он внезапно стал прикован к постели? Кто поверит, что это просто несчастный случай? Как бы ни был влиятелен Сяо Ци, людские рты если начнут злословить — это уже будет невозможно остановить. Более того, начнут спрашивать и о том, как слабоумный ­маленький император вообще сможет править страной. Если Цзин-эра низложат, императорский трон ­п­ерейдет к ­Цзыданю? Если Цзыдань вступит на престол, вернется и старая партия? Остывшая было зола разгорится вновь?

Я пристально смотрела на Сяо Ци, он крепко держал мои ледяные ладони. Тело и сила его рук заставили меня постепенно восстановить самообладание, но на сердце становилось все холоднее и холоднее.

Глядя на меня, он спокойно спросил:

— Кто еще знает о состоянии императора?

— Кроме пяти придворных лекарей, только люди из дворца Цяньюань, — с трудом ответила я.

Сяо Ци немедленно приказал запечатать двери дворца Цяньюань — никому не разрешалось покидать дворец. В это же время он вызвал пятерых лекарей к себе.

— Я навестил императора — его травмы не так серьезны, как говорил придворный лекарь Фу. — Сяо Ци равнодушно скользнул взглядом по лицам лекарей — одному за другим. По его взгляду никто не мог понять, о чем он думает. — Уважаемые господа, вы уверены в своем диагнозе?

Лекари обменялись растерянными взглядами. За стенами дворца стояла холодная зима, но они вспотели. Лекарь Фу опустился на колени, его борода чуть дрожала, а по лбу стекали капельки пота. Дрожащим голосом он ответил:

— Да. Старый слуга поставил точный диагноз. Ошибки быть не может.

Я тихо, спокойно сказала:

— Это очень важно. Господин Фу, подумайте как следует.

Лекарь Чжан, стоявший позади старика, вдруг робко опустился на колени прямо перед Сяо Ци и коснулся пола лбом.

— Докладываю ван-е: диагноз презренного слуги отличается от диагноза господина Фу. Презренный слуга считает, что его величество повредил мышцы и кости, эти травмы не угрожают его жизни, и через полмесяца его величество поправится.

Третий лекарь так же медленно опустился на колени и поклонился в землю.

— Диагноз презренного слуги и господина Чжана также отличаются. Господин Фу действительно поставил неверный диагноз.

Лекаря Фу охватила дрожь, а лицо мгновенно побелело. Он опустил голову, но ничего не ответил в свою защиту. Оставшиеся два лекаря с ужасом посмотрели друг на друга. Нерешительно потоптавшись на месте, они тут же опустились на колени и склонили головы до земли, одновременно сказав:

— Презренный слуга согласен с господином Чжаном!

— Лекарь Фу, вам есть что сказать? —мягко спросила я, стараясь дать еще один шанс сделать правильный выбор.

Седовласый придворный лекарь Фу ответил не сразу. Подняв голову, он медленно сказал:

— Лекарь следует законам, презренный слуга не смеет говорить необдуманно.

Я отвернулась и тихо вздохнула, не в силах смотреть на его седые волосы и серебряную бороду. Лицо Сяо Ци становилось все более мрачным. Он кивнул и сказал:

— Господин Фу, ван 21 восхищается вашим характером.

— Старый слуга служит придворной знати более тридцати лет. На пороге смерти я насмотрелся, как люди рождаются и умирают, видел человеческую славу и позор. Ван-е одарил старого слугу незаслуженной похвалой — душа старика благодарит за это. — Старик выпрямился, выглядел он спокойно. — Лишь прошу ван-е за своих родных в холщовых одеждах 22 — позвольте им вернуться в свой родной дом, чтобы они могли прожить остаток жизни в спокойствии.

— Не переживайте, ван будет относиться к вашей семье с должным уважением, — почтительно кивнул Сяо Ци.

В ту же ночь придворный лекарь Фу объявил, что поставил неверный диагноз, и покончил с собой, приняв яд. Всех слуг дворца Цяньюань бросили в тюрьму, поскольку они не отдавали все силы на службе и не смогли уследить за маленьким императором. Я же должна была подобрать на их место людей, преданных мне.

Инцидент с маленьким императором утих. Когда он оправился от травмы, я проводила с ним дни, мы гуляли по императорскому саду и все было будто как прежде. Вот только император уже не был тем румянощеким очаровательным мальчиком, не мог озорничать, как раньше. С того дня он больше ничего не чувствовал. Отныне он был не более чем деревянная кукла.

Каждый день придворные чины, как и прежде, посещали его и воздавали должные поклоны, но видели они его только через опущенные занавесы. Никто, кроме самых доверенных слуг, не имел права приближаться к нему. Раньше Цзин-эр навещал императрицу-бабушку каждый день в стенах дворца Юнъань. Теперь он навещал ее только в первый и пятнадцатый дни лунного месяца под предлогом, что императрице-бабушке должно оставаться в покое и побольше отдыхать. Во дворце Юнъань было меньше всего доверенных мне лиц, которым разрешалось приближаться к императору. Возле тети была юная служанка А-Юэ. В тот день она единственная не испугалась из-за случившегося. Впоследствии она стала моей самой преданной служанкой и всегда с особой тщательностью и осторожностью исполняла все приказы. Так вышло, что с тех пор как Юйсю вышла замуж, мне очень недоставало служанки, которой я могла бы полностью довериться, поэтому я забрала А-Юэ в свою резиденцию, чтобы она всегда была со мной.

Слабоумие Цзин-эра стало самой большой тайной дворца, но вечно сохранять это в секрете не выйдет. Маленький ребенок не вызывал подозрений, но когда он подрастет, правда рано или поздно станет всем известна. Однако пары лет будет достаточно, чтобы Сяо Ци смог принять меры.

В середине зимы снег на юге Поднебесной начал таять, едва миновал канун Нового года, а на пороге уже стояла ранняя весна. Дворец и вся округа расцвела фонарями и украшениями — все готовились к Празднику фонарей.

В этот радостный, торжественный день регентствующий Юйчжан-ван издал приказ, и триста тысяч солдат отправились с карательной экспедицией на юг, в Цзяннань. В тот же день Цзылюй и Чэнхуэй-ван потерпели поражение и бежали в Цзяннань, где примкнули к богатейшему землевладельцу Цзяньчжан-вану. Пока политическое положение в столице оставалось неустойчивым, у Сяо Ци не было времени на другие дела, а потому у мятежников Цзяннани было достаточно времени, чтобы отсрочить свою гибель. Члены знатных домов, обитающие на юге Поднебесной, уже довольно продолжительно враждовали со столичной знатью. Удельные сановники уже давно обзавелись своими войсками и игнорировали приказы правительства. Между богатыми и знатными домами корни переплелись и спутались коленца 23. За последние годы чиновники стали более коррумпированы, материальные условия жизни народа вызывали тревогу. Когда Цзылюй бежал на юг, Сяо Ци ничего не предпринял и не погнался за ним. Пытаясь стабилизировать политическое положение в столице, он втайне отслеживал ситуацию на юге. В начале года он перебросил своих людей и готовился к карательной экспедиции на юг. Выжидая удобный момент, он поклялся, что рано или поздно основательно вычистит юг от мятежников.

Изначально Сяо Ци планировал отправиться на юг в начале весны, но полмесяца назад перевал Линьлян — единственный путь в столицу — за два дня захватили семь мятежников. Когда их поймали, двое из них покончили жизнь самоубийством, один погиб от тяжелых ранений и только оставшиеся четверо признались, кто стоял за всем этим. Фэнъюань-цзюньван 24 тайно общался с Цзяньчжан-ваном — он выступал в роли ушей и глаз при дворе. Когда он обнаружил, что Сяо Ци задумал отправиться на юг, немедленно послал гонца, чтобы доложить об этом, но всадника перехватили у перевала Линьлян — никто не сможет выбраться из сетей Тан Цзина. Тан Цзин — один из трех лучших генералов Сяо Ци — был известен своей жестокостью и безжалостностью. Его даже прозвали «Генерал Змей 25». В прежние времена он единолично основал военный лагерь «Черный флаг» и обучил могущественных воинов. Многие на территории всей Поднебесной называли его своим шицзунем 26. Сяо Ци изначально оставил его в Ниншо, но недавно отозвал в столицу и приказал допрашивать мятежников под пытками. Выяснилось, что за ними стояли главы большинства богатых домов, — это вызвало много шума и при дворе, и в народе.

Как бы мятежник ни был упрям, окажись он в руках Тан Цзина, жизнь его будет хуже смерти, не говоря уже об изнеженных, избалованных представителях знатных домов.

На седьмой день первого лунного месяца Тан Цзин подал ко двору официальную жалобу на Фэнъюань-цзюньвана. Он обвинял его в измене, заговоре против императорской семьи и регента.

На десятый день первого лунного месяца все министры и сановники предоставили трону доклад, в котором умоляли регента отправить войска в карательную экспедицию ради государя и страны.

На одиннадцатый день первого лунного месяца регент опубликовал приказ, согласно которому генералу Ху Гуанле надлежало возглавить стотысячное войско и отправиться на юг.

 

Через четыре дня в столице будет самое ожидаемое торжество — Праздник фонарей 27. Во дворце соберется вся родня императора, высокопоставленные министры и сановники и представители знатных домов.

— Эти нефритовые ступени нужно покрыть расшитым войлоком, а через каждые десять ступеней установить шелковый дворцовый фонарь.

Юйсю, закутавшись в шубу на лисьем меху, уверенно раздавала слугам команды, куда расставить украшения. Ее сапфирово-синее платье делало кожу сияющей, подчеркивая ее красоту.

Я медленно подошла к ней и сказала с улыбкой:

— Благодарю за вашу усердную работу, госпожа Сун.

Юйсю тут же обернулась, поспешно опустилась на колени, сложила руки в приветственном жесте и, надув губы, сказала:

— Ванфэй опять высмеивает рабыню!

— Мы уже давно обращаемся друг к другу иначе, ты и я — гусао 28, — откуда в твоих речах появилась «рабыня»? — Я улыбнулась и взяла ее за руку. — Ты мне очень помогаешь. Без тебя я бы не справилась.

— Добрые слова ванфэй — лучший подарок для меня. Я не смею проявить неблагодарность. — Она тихо вздохнула. — Я с детства неуклюжа и не имею талантов. Я лишь надеюсь, что ванфэй не оставит меня и я смогу быть рядом с вами до конца дней. Юйсю большего и не нужно.

Я улыбнулась и ответила:

— Глупая девчонка — если ты собралась быть со мной до конца дней, как тогда быть Хуайэню?

Румяные щеки Юйсю заалели сильнее. Она вскинула брови и возмутилась:

— Не упоминай этого дурня!

— Последние несколько дней военные были очень заняты. Хуайэнь, вероятно, очень уставал. — Я улыбнулась и покачала головой.

Юйсю нерешительно кивнула, а на лице ее появилась едва заметная тень беспокойства.

— В последнее время он постоянно чем-то занят, но я не знаю чем. Целыми днями у него лицо суровое, и говорит он грубо — как будто срывает злобу на мне. А когда я спрашиваю у него, что случилось, он не отвечает.

Я сразу поняла, почему Сун Хуайэнь так себя вел. Несколько дней назад Сяо Ци назначил Ху Гуанле генералом авангарда и повел стотысячное войско на юг. Ху Гуанле и Сун Хуайэнь всегда были верными помощниками Сяо Ци, их опыт и боевые заслуги были равны, но они очень отличались по характеру. О разногласиях между генералами Сун и Ху знали все, это уже ни для кого не секрет. Сейчас Ху Гуанле перехватил первенство, конечно, Сун Хуайэнь не смог сдержать обиду.

Вчера на утренней аудиенции у императора он потерял самообладание и публично просился на фронт, но Сяо Ци хладнокровно осадил его. Мне было неведомо, какие у Сяо Ци были планы, может, просто еще не пришло время отправлять Сун Хуайэня, а может, потому что у него были другие важные задачи. Я, конечно, не могла рассказать Юйсю, как на самом деле обстояли дела, поэтому я просто улыбнулась и мягко сказала:

— Тебе не нужно волноваться из-за чужих эмоций. Мужчины как дети. Генералы они, министры, гуны и хоу 29 — они требуют внимания и ласки.

Юйсю широко распахнула глаза.

— Как дети? Как так?

Поджав губы, я улыбнулась. Юйсю приняла мои слова слишком близко к сердцу. Смутившись еще больше, она пробормотала:

— Как он может быть таким большим ребенком…

А-Юэ тихо рассмеялась. Она была примерно того же возраста, что и Юйсю. Они стали добрыми подругами. Юйсю, залившись румянцем и надув щеки, обернулась и обратилась к А-Юэ:

— Дорогая, если ванфэй однажды тоже найдет тебе хорошего мужа, посмотрю я, как тогда ты будешь смеяться!

А-Юэ хихикнула и спряталась за моей спиной. Я не удержалась от смеха. Только рядом с ними я вспоминала, что я еще совсем молода и что у меня еще есть силы вот так смеяться.

Пока мы смеялись, позади вдруг раздался хмурый, низкий голос:

— Чему это вы тут так радуетесь?

К нам, заложив руки за спину, медленно подошел Сяо Ци. Он был одет в легкий наряд со свободным поясом и широкими рукавами. Его парадные одежды и манера держаться придавали ему особый, изящный и благородный вид, достойный совершенного вана. Вскинув брови, я улыбнулась и окинула его взглядом с ног до головы с нескрываемым одобрением. От моего взгляда он немного смутился и при посторонних не решился шутить надо мной, лишь слабо улыбнулся и спросил:

— О чем ты теперь думаешь?

Я ответила со всей серьезностью:

— Жалею, что такой прекрасный господин с достойными манерами и благородной осанкой постоянно ходит с таким беспристрастным выражением лица. Задумалась вот — есть ли во дворце женщины, которых привлекают такие мужчины?..

Юйсю и А-Юэ чуть отошли в сторону и не сдержались от смеха. Сяо Ци тихо кашлянул и пристально посмотрел прямо на меня. Он не мог при посторонних ответить мне, как обычно отвечал, а потому лишь отвернулся, скрыв свое смущение.

— И Юйсю здесь?

До этого он словно не замечал ее. Он тепло улыбнулся ей, когда она медленно склонилась в поклоне. Сяо Ци задумчиво посмотрел на нее, затем спросил:

— Как дела у Хуайэня?

— Благодарю ван-е за заботу. У моего мужа все хорошо, — осторожно, но уверенно ответила Юйсю.

Сяо Ци улыбнулся и сказал:

— У Хуайэня прямой характер, он не всегда сдержан в эмоциях. В некоторых делах с ним спешить не стоит.

Покраснев, Юйсю торопливо согнулась в поклоне и ответила:

— Ван-е верно говорит.

 

Благодаря печам во дворце было тепло, как весной. Даже глубокой ночью я не чувствовала холода. При свете свечей Сяо Ци читал документы, а я сидела в кровати, прислонившись спиной к изголовью и сдирая с апельсина кожуру. Ненароком подняв голову, я взглянула на силуэт Сяо Ци, и на сердце моем вдруг стало тепло и спокойно. Но этого мне было мало. Я встала с кровати, подошла к нему, но он не обращал на меня внимания, зарывшись в целую стопку бумаг. Сердито поджав губы, я поднесла к его губам дольку апельсина. Все еще не сводя глаз с бумаг, он потянулся к дольке, но тут я резко отдернула руку.

— Негодница!

Он усадил меня на колени и отобрал оранжевый лепесток, тут же сунув его себе в рот. Прижавшись к его груди, я оглядела рабочий стол и краем глаза заметила доклад, написанный рукой Сун Хуайэня, где он просился на фронт. Я потянулась за бумагой, вскинула брови и спросила:

— Ты правда не думал отправить Хуайэня в поход?

Сяо Ци забрал лист из моих рук, вернул на место и слабо улыбнулся.

— Это военная тайна, и она не подлежит разглашению.

— Опять наводишь тень на ясный день…

Я отвернулась, нарочно не глядя на него, прекрасно понимая, что он таким образом вызывал у меня еще большее любопытство. Сяо Ци загадочно улыбнулся и крепко обнял меня.

— Хуайэню еще предстоит отправиться на войну, но не сейчас. Я кое-кого жду.

— Кого?

Я ошеломленно посмотрела на Сяо Ци. Если честно, для похода на юг я не могла представить человека лучше Сун Хуайэня.

Он снова загадочно улыбнулся и тихо сказал:

— Когда настанет время, ты обо всем узнаешь.

— Опять ты духом прикидываешься 30!

Я скривила губы, взмахнула рукавом и спрыгнула с его коленей. Он схватил меня за запястье, снова заключил в свои объятия и посмотрел на меня с улыбкой.

— Он прибудет всего через два дня. Уверен, ты будешь приятно удивлена.

Конечно, я буду приятно удивлена, вот только я представить не могла, кого ждать… Я подозревала, что этим человеком мог быть мой старший брат, вот только не могла понять, какое он имел отношение к военному положению на юге.

 

Два дня подряд стоял мороз, а ночью внезапно прошел сильнейший снегопад. Вот и настал пятнадцатый день первого лунного месяца и Праздник фонарей.

Во второй половине дня я навестила свою тетю — сегодня она выглядела и чувствовала себя значительно лучше. Возможно, вечером я снова смогу с ней повидаться. Когда я выходила из дворца Юнъань, дорожку, ведущую к ступеням, замело снегом. Слуги спешно сметали его с пути, но я решила выйти с другой стороны. Свернув в западный коридор, я заметила, как гребня стены касались ослепительной красоты веточки распустившейся красной сливы… Значит, и во дворце Цзиньлинь они тоже расцвели…

Глядя на усыпанные снегом сливовые деревья, я на мгновение растерялась. Во дворце Цзиньлинь уже пять лет не было хозяина. В его стенах все поменялось, хотя за его стенами все осталось как прежде. Двери дворца, обычно запертые, сегодня были распахнуты. Евнухи расчищали дорожку перед лестницей. Вздохнув, я вошла во двор давно пустующего дворца.

Между небом и землей блистал чистейший снежный покров. Все вокруг поглотили тишина и мирное спокойствие. На ветру медленно покачивались ветви старых сливовых деревьев с едва распустившимися нежными бутонами. При взгляде на них сердце охватывала печаль.

Дела прошедших лет всегда сложны и запутанны. Сегодня они были похожи на обрывки грез. Мысленно оглядываясь назад в прошлое, я увидела, как из дверей появляется до боли знакомый силуэт.

Я смотрела на него — такого же нарядного, изящного, красивого, в накидке с подбоем из лисьего меха. Голова его была прикрыта капюшоном, а под накидкой на ветру покачивались свободные повседневные одежды. Он ступал по тонкому снежному ковру прямо к зимним сливам в полном цвету… Образ этот настолько реален… Он смотрел на меня и был так близко… Казалось, достаточно руку протянуть, и я смогу прикоснуться к нему. С порывом ветра несколько лепестков сорвало с цветка, и они медленно упали ему на плечи. Он поднял голову, и капюшон соскользнул с его головы… Образ его собрал в себе весь холод льдов и снегов, а дух его был чист и безмятежен, как ледяной омут.

---

Поход на юг

В воздухе кружились лепестки, в пустующем дворцовом саду благоухали цветы. В одно мгновение, стоило взглядам встретиться, как годы и месяцы, подобно встречному потоку, повернулись вспять. Образ нежного, как яшма, юноши, накладывался на облик стоящего чуть вдали молчаливого мужчины. Точно он был лишь призраком — далеким и отстраненным. Он спокойно смотрел перед собой, его растерянный взгляд словно скользил поверх меня, точно под ногами моими протекали минувшие годы. Пока время не застыло в настоящем моменте.

Сливовый лепесток, ведомый порывами ветра, упал на мягкий снежный покров, что был белее прядей в иссиня-черных волосах мужчины. Пять лет заключения — и некогда шикарные волосы утонченного юноши тронула седина.

Губы его дрогнули. Он словно хотел крикнуть заветное «А-У», но слова так и не сорвались с его губ, донесся лишь едва заметный вздох.

— Ванфэй, — тихо позвал он меня наконец.

Сколько раз он звал меня по имени. И вместе с этим словом сорвался едва заметный вздох воспоминаний о минувшей юношеской любви… Вот только в этот раз он обратился ко мне «ванфэй». Всего одно слово, но сколько в нем было холода — подобно ледяному приливу, оно пронизывало плоть и кровь. Сколько страданий было в этом жалком обращении. Мне стало так невыносимо больно, что я не находила в себе сил ни открыть рот, ни издать хотя бы звук. Я медленно опустила взгляд и склонилась в приветственном поклоне, я больше не видела его лица, и это придало мне сил, чтобы заговорить с ним. Слабо улыбнувшись, я произнесла:

— Мне не было ведомо, что дядя императора вернулся во дворец. Ван Сюань просит прощения за бестактность.

— Цзыданю приказали срочно возвращаться во дворец, никто не успел сообщить ванфэй об этом.

Голос его оставался непоколебимо спокойным.

Тишину в саду нарушали лишь свист ветра в ветвях сливы да едва заметный шорох падающего снега. Мы стояли в нескольких шагах друг от друга, но между нами была целая жизнь. Целый мир.

В реальность меня вернул внезапный шум и грохот падающих на землю тяжелых предметов. Я подняла глаза и увидела, как в ворота дворца заходят солдаты с сундуками и ящиками. Впереди, показывая дорогу, семенили два евнуха, на глазах Цзыданя подгоняя стражу повышенным тоном, — выглядело это очень грубо и невежливо. Наконец, старший евнух заметил меня — лицо его тут же переменилось. Растянув губы в льстивой улыбке, он угодливо захихикал и сказал:

— Приветствую дядю императора! Приветствую ванфэй!

Я слегка нахмурилась и сказала:

— Сегодня дядя императора вернулся во дворец — отчего во дворце Цзинлинь такой беспорядок?

Евнух поспешил ответить:

— Сяо-жэнь 31 не знал, что дядя императора приедет уже сегодня, и не успел убраться. Сяо-жэнь немедленно наведет порядок!

— Вот как? — спокойно сказала я, окинув его взглядом. — Я уже успела подумать, что этим стоит заняться мне.

— Сяо-жэнь виноват, сяо-жэнь заслуживает смерти! — Евнух рухнул на колени и коснулся земли лбом.

Слуги дворца Цзинлинь те еще снобы — делали все исключительно из соображений собственной выгоды. Глядя на них, я понимала: они знают, к кому стоит относиться с должным уважением, а кого можно ни во что не ставить. Некогда славный третий принц сейчас был беден, а жизнь его оказалась в руках других людей. Если он выдержит все испытания и сохранит достоинство императорского сына, если будет стремиться к блеску и силе 32, есть большая вероятность, что он станет лишь очередной рыбешкой под острым ножом.

С болью в сердце я заставила себя улыбнуться и сказала:

— Дядя императора утомился дорогой. Предлагаю отдохнуть во дворце Шанъюань. Пусть сначала во дворце Цзинлинь наведут порядок, а после можно будет сюда вернуться. Хорошо?

Цзыдань слабо улыбнулся — в уголках его рта показались морщинки, отчего его улыбка сделалась еще более грустной.

— Благодарю ванфэй за доброту.

Я молча отвернулась. Некогда близкие люди стали чужаками, между нами разверзлась пропасть длиною в жизнь.

Вдруг я заметила, как из-за спины Цзыданя показалась женщина в дворцовых одеждах и с крошечным младенцем на руках. Она подошла ко мне, склонила голову и с огромным трудом опустилась на колени.

— Цешэнь из рода Су желает выразить ванфэй свое почтение.

Когда ее нежный голосок тронул мой слух, я растерянно застыла на месте, не найдя в себе сил ответить. Задержав на ней взгляд, я отметила ее стройную, изящную фигуру. Волосы красивые, густые, как облака, вот только ее платье из розового шелка высшего качества пусть и было пошито из лучших материалов, но выглядело старым и поношенным, а прическу украшало слишком мало жемчуга и самоцветов… Если так подумать — последние несколько лет Цзыдань влачил жалкое существование. Сердце мое сковало от жалости, и я тепло ответила:

— Госпожа Су, не нужно церемоний.

Женщина медленно подняла голову — лицо овальное, как гусиное яйцо 33, брови полумесяцем, глаза ясные, искрящиеся, губы ярко-красные, тонкие, чуть поджатые. Красота ее пугала, а лицо казалось до боли знакомым. Цзинь-эр… Су Цзинь-эр… Наложница рода Су. Я даже не могла подумать, что наложница, родившая Цзыданю дочь, — моя любимая служанка, с которой нас разделили в Хуэйчжоу!

Цзинь-эр лишь взглянула на меня и тут же снова опустила голову. Когда наши взгляды встретились на мгновение, в глазах ее ясно блеснули слезы.

— Ванфэй…

Я растерянно посмотрела сначала на нее, потом на Цзыданя — он будто лишился дара речи и не нашелся, что сказать. Затем он внимательно посмотрел на меня, грустно улыбнулся и отвернулся.

— Цзинь-эр очень скучала по тебе.

А-Юэ шагнула вперед и хотела помочь Цзинь-эр подняться, но та отказалась вставать. Я тут же наклонилась, обняла ее за хрупкие плечи и улыбнулась — в тот же миг глаза мои наполнились слезами.

— Цзинь-эр, это правда ты?

— Цзюньчжу, рабыне так жаль!

Наконец, она подняла голову — от ее прежней яшмовой красоты почти ничего не осталось, лицо вытянулось, щеки впали, а в глазах искрилась печаль. Моя любимая Цзинь-эр изменилась до неузнаваемости. С того дня, как нас разлучили в Хуэйчжоу, от нее не было никаких вестей. Спустя два года она вернулась ко мне — с ребенком и Цзыданем. Я растерянно глядела на нее — удивленно, но радостно — вот только сердце сжималось от печали. Через какое-то время я тихо вздохнула и сказала:

— Я рада, что ты здесь.

Малышка в ее руках вдруг закричала, отчего я тут же вернулась в реальность. У меня весь мир пошатнулся перед глазами — так сильно я была привязана к прошлому. А теперь я даже не могла сказать, какой сегодня день, и совершенно позабыла о ситуации при дворе!

Вот что за сюрприз приготовил для меня Сяо Ци — он, как никто другой, ждал моей встречи с ними, только чтобы проверить, как я справлюсь со старыми чувствами, как отреагирую на старых друзей. Чтобы увидеть, буду я счастлива или останусь к ним равнодушна… Сердце мое обуял нестерпимый холод, не оставив и намека на драгоценное тепло.

— Что случилось? Малышка замерзла? — Я быстро опустила глаза и улыбнулась. — Идем в зимний павильон, отдохнем немного, там и поговорим обо всем.

Цзыдань кивнул и улыбнулся — я заметила едва различимую грусть в его глазах, но вскоре она испарилась.

Быстро развернувшись и опустив голову, я пошла впереди, не смея еще хоть раз взглянуть на него. Я боялась, что увижу в его улыбке нечто большее.

 

Как только мы переступили порог зимнего павильона, дитя заплакало еще громче — девочка, возможно, проголодалась.

— Во дворце есть кормилица — обратись к ней. — Я посмотрела на малышку в руках Цзинь-эр, затем обернулась и попросила А-Юэ помочь. Как же мне не хотелось снова смотреть на малышку…

— Не нужно тревожить кормилицу, — быстро сказала Цзинь-эр. — Я всегда кормила ее сама, она не привыкла к чужим рукам.

У них даже кормилицы не было… Как они смогли выжить в таких условиях? Цзинь-эр вместе с малышкой отошла во внутренние покои, чтобы покормить ее. Я осталась наедине с Цзыданем. После невыносимо долгой тишины я улыбнулась и сказала:

— Императрица-бабушка уже придумала для маленькой цзюньчжу имя. Оно записывается одним иероглифом. Если дяде императора понравится, можно будет подарить ей это имя.

Цзыдань поднял со стола чайную пиалу, постучал длинными тонкими пальцами по гладкому, без узоров, фарфору цвета селадона, а затем равнодушно сказал:

— Ее зовут А-Бао 34.

Сердце мое сжалось, руки слегка задрожали, а чай чуть не вылился.

А-Бао… Его дочь звали А-Бао…

 

— А-Бао! Теперь тебя зовут А-Бао!

— Ну уж нет! Не называй меня так 35! Цзылун-гэгэ, ты ужасен!

— Ты одеваешься как маленькая девочка, как тебя можно называть Шанъян-цзюньчжу?

— На самом деле… А-Бао звучит не так уж и плохо.

— Цзыдань, ты мне не помогаешь! Я всегда так одеваюсь! Больше не буду с вами играть!

— А-Бао, А-Бао, жадина!..

 

Спустя столько лет я до сих пор помнила эту сцену. И он тоже.

В носу защекотало от тоски. Я посмотрела на Цзыданя и равнодушно сказала:

— Ей не идет это имя.

Когда мы были маленькими и играли вместе, Цзинь-эр почти всегда была с нами. Она должна была понимать скрытый смысл этого имени. Ни одна женщина не захочет назвать свою дочь прозвищем, пусть даже ласковым, другой женщины. Никогда женщина не смирится с этим.

— Цзинь-эр очень хорошая… — Я подняла на Цзыданя налитые слезами глаза. — Пожалуйста, береги ее.

Цзыдань пристально посмотрел на меня. Его губы медленно изогнулись в мрачной улыбке.

— Он хорошо к тебе относится?

Он спросил то, что спрашивать не следовало. Я беспомощно смотрела на него и задавалась вопросом: сможет ли он постоять за себя? Знал ли он, сколько опасностей поджидает его в стенах дворца? Помнил ли он, что его жизнь — в чужих руках? Я медленно встала, сделала вид, что не слышала его вопроса, чуть склонилась и сказала:

— Дядя императора утомился. Ван Сюань благодарит за радушный прием. Увидимся позже.

 

— Ванфэй, рабыня отправила во дворец Цзинлинь одежду и украшения. Нужно ли отправить туда еще слуг? — тихо спросила А-Юэ, пока помогала мне переодеваться и краситься.

Прикрыв глаза, я сказала:

— Не нужно. Следуем общепринятым правилам.

— Слушаюсь. Сегодня вечером на пиру место дяди императора оформить по-прежнему?

Я слегка кивнула.

— Может, госпоже Су предложить кормилицу? — задумчиво протянула я.

— Похоже, что маленькая цзюньчжу…

— Довольно! — Я распахнула глаза, взмахнула рукавом и сбросила все с туалетного столика.

А-Юэ и остальные служанки тут же рухнули на колени. В ушах моих загудело… Дядя императора, госпожа Су, маленькая цзюньчжу… Их образы кружились перед моими глазами, на душе царило беспокойство, а в мыслях — хаос. Чем сильнее я старалась избавиться от их образов в моей голове, тем чаще слышала их имена — снова и снова. Казалось, что все нарочно выводили меня из себя, чтобы посмотреть, как я справлюсь с эмоциями.

— Не стоит тревожиться — дядя императора не задержится во дворце надолго.

Я тяжело вздохнула и жестом велела всем уйти.

Сяо Ци, возглавляя многочисленное войско, со дня на день должен отправиться на юг. С самого начала Цзыдань был частью его карательного похода.

Я закрыла глаза и болезненно улыбнулась. Верно — кто одержит победу над Цзылюем, если не дядя императора — Цзыдань? От имени императорского дома он поведет войска на юг. Таким образом, даже если все знатные дома Цзяннани будут уничтожены, смерти эти будут лежать на императорской семье, а не на регенте — не на Сяо Ци. Множество поколений знатных родов будут стерты с лица земли, и эта позорная репутация совершенно не коснется Сяо Ци. Он собрался убивать взятым взаймы ножом 36 — блестящий ход.

Я вцепилась в туалетный столик, тело била дрожь.

Когда-то я думала, что Цзыданю гораздо лучше оставаться в императорской усыпальнице — пусть там холодно и одиноко. Это в разы безопаснее, чем оказаться в водовороте дворцовых интриг. Рядом с ним были Цзинь-эр и маленькая дочь — он мог спокойно состариться. Без тревог и забот. Однако какой-то указ вернул его во дворец, где все уже было не так, как он привык. Я лишь боялась, что он даже не догадывался, что ждет его впереди, каким печальным будет исход, — что брат должен пойти на брата.

Цзыдань, что мне делать? Я знаю, какое горе ждет тебя, но не знаю, как все это остановить…

 

— Прибыл ван-е, — раздались высокие голоса служанок.

Я резко обернулась, поправила волосы, выпрямила спину и спокойно посмотрела на дверь. Сяо Ци вошел во внутренние покои — его высокую сильную фигуру очерчивал свет свечей, создавая едва видимый ореол. Он предстал передо мной в парадном платье с золотым шнуром. Парадный головной убор тянулся к потолку. Широкие рукава колыхались при движении, раскачивая усатого и когтистого золотого дракона с налитыми киноварью глазами. Я посмотрела на Сяо Ци и не смела отвести взгляд. Он заложил руки за спину, тень его падала на гладкий пол, напоминая свернувшегося дракона. Казалось, что эта длинная тень залила все пространство.

Человек передо мной — мой муж. Владыка мира. Никто не посмеет ослушаться его воли.

Он подошел ко мне. Его губы привычно тронула спокойная улыбка, а острота взгляда угасла, сменившись сладкой негой. Я выпрямила спину, подняла голову и задержала дыхание, тихо наблюдая, как он приближается, пока он не оказался так близко, что я могла почувствовать его дыхание, а он — мое.

Взгляд его может заставить генералов вражеской армии сложить оружие. Взгляд его способен косить человеческие жизни — точно на поле брани вышел мужчина в семь чи 37 ростом со смертоносной косой. При взгляде на него остается только ждать неминуемого конца.

Я спокойно встретилась с ним глазами и позволила его взгляду нырнуть в мое сердце — там, в холодном сливовом саду, его ждали мои старые друзья. Я оставалась непоколебимо спокойна — это удивляло меня саму. Я никогда не могла себе позволить даже подумать о том, что буду чувствовать, когда Цзыдань вернется. И когда он оказался передо мной, я растерялась. И только теперь я могла взглянуть в глубину своего сердца. Прошлое осталось в прошлом, старые раны давно затянулись, не оставив от воспоминаний и следа. Человеческое сердце не только самое мягкое место в теле — оно может стать и самым твердым. Только теперь я наконец поняла, что дверь в сердце Цзыданя была заперта.

Сяо Ци внимательно изучал выражение моего лица, а я старалась углядеть на его лице радость или гнев. Мы молча смотрели друг на друга, и, казалось, время остановилось.

Наконец взгляд его смягчился, тонкие пальцы пробежались по моим длинным, рассыпанным по плечам волосам. Взяв прядь волос в ладонь, он улыбнулся и сказал:

— Я женился на самой красивой женщине в мире.

В его руках сосредоточена вся власть, у него самые верные подчиненные, самый крепкий конь, самый острый меч… У него есть почти все, что желает каждый человек в этом мире. Но у других, напротив, ничего этого нет. А многие лишились того, чем когда-то обладали.

Я тихо вздохнула, взяла ладонь Сяо Ци, приложила ее к своей щеке и, слегка улыбнувшись, сказала:

— Все лучшее в мире уже в твоих руках, а все остальное — неважно.

Он осторожно развернул меня спиной к себе, обнял, и мы встретились взглядами в отражении огромного, блестящего в свете свечей бронзового зеркала.

— В этой жизни ты можешь быть только со мной.

Он говорил тихо, медленно, а губы его коснулись моей обнаженной шеи.

Глаза женщины с распущенными волосами в отражении бронзового зеркала подернулись пеленой, грудь вздымалась, щеки залились румянцем… У меня не осталось сил сдерживать себя. Безвольно упав в объятия мужа, я кусала губы, стараясь стерпеть раздирающую сердце горечь. Здесь и сейчас, сколько бы обид ни снедало меня, у меня не было права говорить о них. Не было права злить мужа. Я потеряла столько родных и не могла позволить себе потерять еще и Цзыданя.

Однако мы до сих пор не знали точно, когда сможем отпустить прошлое и перестанем терзать себя сомнениями.

 

Далеко-далеко раздался колокольный звон. С наступлением ночи звон этот говорил о точном времени и напоминал, что всем дворцам пора зажечь огни. Пора зажигать фонарики — скоро настанет час пиршества. Вспыхнул дворцовый фонарь, колыхнулись на ветру тонкие ткани, служанки засеменили прочь.

— Ты еще не накрасилась. Хочешь, помогу?

Сяо Ци посмотрел на меня с улыбкой и, наконец, отпустил.

Я опустила взгляд, улыбнулась. Взяла с туалетного столика инкрустированный золотом гребешок из слоновой кости, медленно расчесала свои длинные густые, как облака, волосы и связала их в пучок. Сяо Ци оставался позади меня. Заложив руки за спину, он с нежной улыбкой наблюдал, как я укладываю волосы. Сбоку в пучке спряталась последняя шпилька с фениксом. Посмотрев на Сяо Ци через отражение в зеркале, я спокойно бросила:

— Я была очень рада встретить Цзыданя. — Я говорила искренне, от всего сердца. — У меня не осталось родных рядом. Когда я узнала, что он вернулся, мне показалось, что все заботы и тревоги минули.

Сяо Ци нерешительно улыбнулся, подхватил пальцами несколько выбившихся прядей и медленно сказал:

— Все равно ты должна объясниться передо мной.

Я отвела взгляд и невольно прыснула от смеха. Похоже, он до сих пор думал о том, как мы тогда посмеялись над ним. Подавив улыбку, я пристально посмотрела на него.

— Влюбленные дети могут вместе радоваться и смеяться, оставаясь непорочными, оставаясь рядом, как самые близкие друзья. Влюбленные взрослые будут вместе всегда — в счастье и в несчастье. Они никогда не бросят друг друга, будут бескорыстно верны и никогда не будут думать о ком-то другом… Это совсем иная любовь.

Сяо Ци пристально смотрел на меня и долго хранил молчание. Не знаю, смогут ли мои слова унять обиду в его сердце, однако я была рада, что передо мной — мой возлюбленный, а не враг. Сжав мой подбородок и приподняв мое лицо, Сяо Ци жестко улыбнулся и сказал:

— Но я ревную.

Я пораженно уставилась на него — неужели ослышалась? Он в самом деле сказал «ревную»? Такой смелый мужчина, герой в расцвете сил сказал, что «ревнует»?

— Я завидую тому, что он знал тебя до меня. Он знал тебя на десять лет раньше, чем я.

Улыбка испарилась с его лица, а взгляд стал почти злым.

Такие вещи говорят несмышленые юнцы, но они сорвались с его губ таким серьезным тоном. Я застыла, а затем вдруг рассмеялась до нехватки воздуха в груди.

— И где ты так задержался? — Я прижалась к его груди, чувствуя и радость, и печаль. — Если задержался больше, чем на десять лет, тебе всю свою жизнь придется отдавать этот долг.

Но не успел Сяо Ци ответить, как раздался настойчивый голос А-Юэ:

— Ван-е, ванфэй, близится час. Велите готовить повозку во дворец?

Повисла тишина — никто из нас не проронил ни слова. Зарывшись носом в его грудь, через какое-то время я первой нарушила тишину:

— Цзыдань… в самом деле поедет на юг?

— Ты не хочешь? — спокойно спросил Сяо Ци.

Крепко закрыв глаза, я чувствовала, будто нож вонзился мне в сердце.

— Я думала, он не захочет.

Сяо Ци улыбнулся и медленно сказал:

— Если он подчинится приказу, я обеспечу его безопасность. Если не подчинится, ему не стоило возвращаться.

 

Изысканные павильоны стояли на воде. Искусно вырезанные карниз