Десять лет до, целая жизнь после

Предисловие к юбилейному изданию «Поэмы о Шанъян»

Утром меня разбудили кот и сообщение от редактора: «Вы закончили писать предисловие к юбилейному изданию “Поэмы о Шанъян”?»

Нет, даже не начинала. Я напрочь забыла об этом. Это точно последствия самогипноза. Десять лет прошло, а я удивляюсь этому, как в первый раз.

Я варила кофе, раздумывая, что же написать. Кот запрыгнул на стол и потребовал открыть шторы, чтобы проверить — вдруг голуби снова бессовестно вторглись на его территорию. Улица за окном скрылась в густом тумане, голуби еще не проснулись. По утрам Европа всегда выглядит тихо и мирно, словно застывшая во времени картина маслом. Зима в этом городе была влажная и туманная, она напомнила мне другую зиму, в которую десять лет назад я начала писать эту историю. Я задумалась о древних временах и пятнадцатилетней девочке, которая должна была пройти церемонию цзили 1.

Девочка жила беззаботно, в праздности, у нее не было амбиций или высоких целей. Она спокойно следовала воле судьбы, с любопытством гадая, кого она встретит и что ждет ее впереди… В те годы у меня не было какого-то конкретного описания героини, не было даже структуры романа. Я просто хотела следовать за этой девушкой, чтобы посмотреть, какой будет ее жизнь.

За свою жизнь она познала и мгновения славы, и минуты отчаяния. Наивная, простодушная, она смело и решительно шла сквозь тьму, любовь, ненависть, предательства, чтобы однажды встретить утреннее солнце, разливающее свет под ее ногами. Возможно, многие читатели до сих пор помнят этот момент, когда она, достигнув вершины, стояла озаренная лучами света. Снова и снова я представляю себе эту сцену — героиня стоит ко мне спиной, затем оборачивается и смотрит вдаль. Я не только наблюдала, но участвовала в ее жизни, будто она — живой человек, а не персонаж книги.

Работая над книгой, я создавала всех этих людей и вершила их судьбы. Они надолго поселились в моем сердце, и я разделила с ними свои время и опыт. Но все эти десять лет за их жизнью следила не только я, но и миллионы читателей.

За это время один бросил учебу, другой устроился на работу, третий вступил в брак, а есть те, кто стал родителями. Я же проехала тысячи ли через моря и океаны и пережила не одну увлекательную историю. В тот день, когда я узнала, что выходит юбилейное, десятое издание «Поэмы о Шанъян», мой старый друг сказал мне: «Всего десять лет прошло? Почему такое ощущение, будто пролетело несколько жизней?»

Каждый раз, открывая книгу, мы погружаемся в чью-то жизнь. Разве люди, все эти годы читавшие мои романы, не переживали вместе радости и горести? Не проживали одну жизнь за другой?

Эта чудесная история началась в тот момент, когда одна девочка пятнадцати лет взглянула на нас и улыбнулась. Наша Ван Сюань, наша маленькая А-У, которая выросла у нас на глазах.

Спустя десять лет разлуки старый друг вернулся.

Как твои дела?

Ноябрь, 2016 год

---

Том первый. Опали лепестки

Непревзойденное совершенство

Тринадцатого дня восьмого лунного месяца мне исполнилось пятнадцать лет и настало время церемонии цзили, которую проводила старшая принцесса Цзиньминь в присутствии почетной гостьи — императрицы.

На церемонии также присутствовали приближенные императрицы из числа чиновных жен. Приглашения получили все женщины именитых родов столицы. За стенами храма предков выстроились в ряд роскошные повозки, запряженные великолепными скакунами. Собравшиеся в храме гости утопали в пряных ароматах духов и витиеватой дымке благовоний.

В час цзиши 2 наступила тишина. Из-за стен раздался протяжный голос церемониймейстера, он объявил:

— Шанъян-цзюньчжу 3 проходит церемонию цзили!

Я медленно ступала по длинному парчовому ковру, в последний раз одетая в пестрые детские одежды. Волосы мои были собраны в прическу шуанхуань 4. Позади, замедлив шаги, шли евнух и придворная дама. Издалека я увидела, как поднялась по ступеням западной лестницы жена наследника престола в парадном облачении.

Бросив на императрицу взгляд, я преклонила колени перед нефритовым помостом и отдала смиренный земной поклон. Затем поднялась, повернулась лицом к югу и низко поклонилась гостям, после чего отошла назад, чинно опустилась на колени и выпрямилась.

Украдкой я взглянула на прекрасную строгую красавицу — жену наследного принца, — и уголки моих губ тронула едва заметная улыбка.

Ее красивый глубокий взгляд был спокойнее самой воды. Она являла собой пример сдержанности и строгости, женщины, которая не упустит из виду ни единой мелочи. Она собственноручно распустила мою прическу шуанхуань, взяла с блюда нефритовый гребень и тщательно расчесала мои волосы. Закончив, жена наследника престола отошла от меня, и по нефритовым ступеням спустились императрица и старшая принцесса.

Я стояла, затаив дыхание и не поднимая взгляда, и увидела перед собой пару туфель с изображением феникса и подол оранжевого одеяния, украшенный вышитым золотой нитью изображением феникса-луань.

Императрица встала передо мной и торжественно произнесла:

— В счастливый месяц и счастливый день да начнется твоя новая жизнь. Оставь юношеское честолюбие, будь покорна и добродетельна.

Опустившись на циновку, она взяла из рук старшей принцессы нефритовый гребень, провела ладонью по моим длинным волосам, зачесала их в высокий пучок и воткнула в него золотую шпильку с ажурным узором из цветов пиона. Я медленно подняла голову и встретилась взглядом с добрейшей женщиной, императрицей, моей родной тетей по отцу, с нежной, как отражение ласкового весеннего солнца, улыбкой в ее взгляде.

Цзиньминь, старшая принцесса и моя матушка, стояла рядом с ней. На ее лбу переливалась подвеска в виде феникса, а в глазах блестели слезы. Когда прическа была завершена, меня переодели в белое платье с длинными рукавами. Благоговейно преклонив колени, я снова отдала земной поклон родителям, еще одним поклоном поблагодарила гостей и, выпрямившись, села лицом к востоку.

Тетя вновь спустилась по нефритовым ступеням и взяла из рук матушки долгожданную заколку для волос в форме лотоса, украшенную нитями из бус, и вручила ее мне, произнеся подобающие церемонии пожелания. Затем на мои плечи опустился халат цюйцзюй-шэньи 5, и я снова поклонилась.

Я принимала торжественные позы, боясь лишний раз пошелохнуться с того момента, как в моих волосах оказалась драгоценная шпилька с фениксом. В праздничном одеянии с длинными широкими рукавами я в очередной раз поклонилась.

К моему многослойному и сложному наряду все добавлялись и добавлялись одежды, над моей головой мерцала шпилька и покачивались нити из драгоценных бусин. Позади меня растянулась по полу длинная широкая юбка. Шелковые одеяния, что я привыкла носить, уже не казались такими легкими и воздушными, как раньше. Каждое движение теперь давалось с трудом, словно на мои плечи опустились тяжелые незримые руки. Но я продолжала сидеть прямо и торжественно, со всей серьезностью глядя перед собой.

Еще три поклона — и церемония цзили завершена.

На тронах сидели старейшины, а из-за их спин на меня с высоты взирали портреты предков из рода Ван. Их взгляды хранили в себе всю славу и величие рода, все благородство их фамилии. Сотни лет горестей и радостей, таившихся в их безмолвных взорах, словно высвободились и окутали меня.

Церемониймейстер декламировал нараспев так громко, чтобы каждая женщина в храме услышала его слова:

— Ухаживайте за родителями, будьте почтительны, добры и милосердны. Нежны, порядочны и скромны. Не будьте самоуверенны и высокомерны, не льстите и не обманывайте. Так говорили наши предки, берегите и соблюдайте их завет.

Отзвук голоса церемониймейстера постепенно затих в стенах храма предков, но эхо его до сих пор звучало в сердце.

— Несмышленая дочь благодарит за милость…

Затаив дыхание и подняв сложенные ладони ко лбу, я смиренно склонила голову и отдала глубокий земной поклон. Я бесконечно благодарила предков за их милость, императрицу за шпильку, благодарила родителей и брата. Когда объявили об окончании церемонии, я медленно встала и обернулась. Я стояла в центре великолепного, освещенного солнечным светом зала. Вокруг меня царила торжественная атмосфера.

Нефритовая плитка под ногами смутно отражала мою новую высокую прическу, тяжелые одежды с длинными широкими рукавами. Будто сквозь сон, на меня из отражения смотрела незнакомка.

Меня по очереди поздравили императрица, старшая принцесса и жена наследника престола. Потом меня поздравили отец и старший брат. Только после — гости. Каждого я благодарила за теплые слова, снова и снова склоняла голову, снова и снова поднимала ее, заглядывая в глаза каждому. Одна-единственная среди всех в потоке искрящегося света.

Когда мои волосы распустили, а меня облачили в новую одежду, я сама стала светом. Впервые в жизни родители и брат стояли позади меня, передо мной не было никого, ничьи руки не оберегали меня от огромного мира. Все теперь были так далеко от меня. А бесконечные нефритовые ступени вели меня в неизвестность, в новую жизнь. С этого момента мое юношество безвозвратно ушло.

 

На следующий день, еще до рассвета, меня разбудила Сюй-гугу 6. Я поспешила одеться, напудриться и причесаться. Сегодня я впервые исполняю долг взрослой женщины — я должна отдать родителям поклон и справиться об их здоровье.

Когда я оделась, тетя набросила мне на плечи воздушную молочно-зеленую накидку, улыбнулась, отошла в сторону и попросила развернуться и посмотреть в зеркало.

В зеркале отражалась девушка с собранными в пучок волосами, который был украшен шпильками с жемчужными подвесками. В шелковой полупрозрачной нижней рубахе, белой юбке, подвязанной узким, украшенным яшмой пояском… Я улыбнулась и покрутилась перед зеркалом. Пояс взлетел в воздух, и я уловила слабый аромат.

— Что это за аромат?

Я подняла руку и принюхалась к рукаву. Запах был не такой, как раньше.

— Цзюньчжу, взгляните на ноги, — улыбнулась Сюй-гугу.

Если присмотреться, на носках с вышитыми цветами можно было различить порошок благовоний, а на подошве пудру из лепестков роз — она рассеивалась в воздухе при ходьбе, оставляя на полу едва заметные следы.

— Какая замечательная идея!

Я была вне себя от радости. Приподняв подол юбки, я увидела на полу слабый розовый след — в пыли словно распустился цветок. И эти цветы проворно распускались за мной, пока я шла по коридору. Сюй-гугу и служанки поспешили за мной.

— Цзюньчжу, пожалуйста, помедленнее!

Я сделала вид, что не услышала их, и поспешила дальше.

 

После дождя, прошедшего минувшей ночью, в первых проблесках зари покачивались на слабом ветру ветви растущего у веранды османтуса, роняя мелкие ароматные лепестки.

Свернув в восточный коридор, я столкнулась лицом к лицу со своим старшим братом — он был в простой одежде с широкими рукавами, в руках сложенная мухогонка c рукоятью из рога носорога.

Он остановился и оглядел меня, вскинув длинные, вразлет брови.

— Это у кого такая красивая дочь? У нас в доме есть одна дикарка, но она не так красива.

Я задрала подбородок и постаралась его передразнить, также высоко вскинув брови.

— Как тут оказался столь легкомысленный молодой человек? Ну и хвастун!

— Ай-ай! — Он прищелкнул языком. — Ты так мило улыбаешься, когда злишься, и глаза у тебя красивые.

Притворно прищурившись, отчего в его иссиня-черных глазах затерялась насмешка, он, растягивая звуки, решил подшутить:

— Любимая дочь Ци-хоу 7, ныне жена нашего Вэй-хоу, брат твой в стенах Восточного дворца 8,9…

Я схватила его мухогонку и замахнулась — лишь бы он прекратил нести эти глупости! Брат увернулся, рассмеялся, а затем с прежней насмешкой в голосе продолжил:

— Вэй-хоу, Вэй-хоу, где же Вэй-хоу нашей маленькой А-У 10?

Я прикусила губу, уши и щеки полыхнули от нахлынувшего жара.

— Нет никакого Вэй-хоу! — Я обошла цветущие деревья и бросила ему мухогонку. — Да и ты не из Восточного дворца! Прекрати глупости говорить!

— Может, и нет, но и я недалеко от правды ушел. Разве ты не мэй 11 из Восточного дворца? А если Цзыдань…

Стоило брату произнести это имя, как я тут же перебила его:

— Услышит тебя отец — точно по губам получишь! Забыл, какая участь ждала мэй?!

Брат застыл: он вспомнил, что красавице Чжуан Цзян, воспетой в стихах, не повезло с судьбой. Поспешно прикрыв рот рукой, он затараторил:

— Виноват, виноват!

Этот негодник очень уж хотел заслужить прощения. Он заулыбался, осторожно приблизился и сказал:

— Вчера твой старший брат составил гороскоп. Согласно полученной триграмме, в судьбе моей А-У взыграло созвездие птицы Хунлуань 12, а это значит, что моя А-У скоро встретит порядочного мужа.

Я потянулась к его ребрам — мой любимый старший брат до смерти боялся щекотки, — а он торопливо отшатнулся в сторону и во весь голос принялся возмущаться моим поведением. Служанки уже привыкли к нашему баловству — стояли в сторонке, прикрывая рты руками и тихонько смеясь.

 

Сюй-гугу, не зная, смеяться ей или плакать, поспешно заставила меня замолчать:

— Цзюньчжу, прекращайте себя так вести! Канцлер скоро вернется домой.

Брат, воспользовавшись случаем, как ни в чем не бывало удалился, но его смех еще долго звенел среди опавших лепестков.

Махнув рукавом, я обратилась к Сюй-гугу:

— И так каждый раз! Я же сестра своего брата! Ты жестока!

Она рассмеялась, прикрыв рот рукой, и выглядела при этом совершенно прекрасно. Затем тихо проговорила:

— После церемонии цзили дóлжно покинуть дом и выйти замуж. Неудивительно, что в твоей судьбе взыграло созвездие птицы Хунлуань…

Служанки тихо захихикали. Только моя любимая Цзинь-эр 13, с которой я росла, никогда надо мной не смеялась. Я была настолько возмущена, что дар речи потеряла. Топнув ногой, я воскликнула:

— Цзинь-эр, идем! Не слушай их!

Затем резко обернулась, стараясь скрыть тронутые жаром щеки, и под всеобщий беспрерывный хохот быстрым шагом направилась к дому матушки.

 

— Цзюньчжу, осторожнее.

Цзинь-эр догнала меня и, поддерживая под руку, помогла подняться по ступеням.

До сих пор смущенная, я отмахнулась от нее и огляделась по сторонам. Прохладный ветер из коридора обдувал лицо. В воздухе медленно кружили ароматные желтые лепестки османтуса.

 

В этом году османтус распустился небывало рано, но сейчас уже отцвел. Всем сердцем я отдалась этой мысли — он отцвел… На дворе поздняя осень, близился конец года. Конец года… конец года… вернется ли Цзыдань?

Конечно, матушка говорила, что его величество думал пригласить Цзыданя ко двору раньше положенного. Тетя же настаивала, что трехлетний траур по его родителям еще не закончился. А значит, будучи сыном императора, он должен служить образцом для всей Поднебесной 14 и нести траур до конца. Сюй-гугу всегда добавляла, что она лишь повторяет слова матушки. Я знала, что во внутренних покоях дворца было принято придерживаться строгих устоев, но почему-то все вокруг уверены, что я глупая и ничего не понимаю.

Я подняла растерянный взгляд к затянутому дымкой небу и вздохнула — императорская усыпальница была далеко за горами, к порогу дома подступала холодная осень. Меня охватила печаль от слов брата, что созвездие птицы Хунлуань вмешивается в мою судьбу и что скоро я встречу любимого… Мой любимый сейчас несет траур по матушке и императорской наложнице в стенах императорской усыпальницы. Как же он возьмет меня в жены до истечения этих трех лет?

Три года… я даже представить не могу, как это долго.

Стоявшая рядом Цзинь-эр вдруг сказала, понизив голос:

— Цзюньчжу, вам стоит дождаться возвращения его высочества.

У меня снова вспыхнули щеки.

— Цзинь-эр, престань говорить такое!

Цзинь-эр опустила голову. Она знала, что я не буду сердиться на нее, поэтому тихонько продолжила:

— Кто еще достоин жениться на дочери из рода Ван, кроме его высочества?

---

Ветер и поток 15

Я дочь из рода Ван из Ланъи 16.

Моя матушка — родная старшая сестра нынешнего императора, старшая принцесса Цзиньминь, любимица вдовствующей императрицы 17.

Моя родная тетя, чье поведение — образец для всех матерей, стала хозяйкой во дворце императора, почтенной славной пятой императрицей рода Ван.

Меня зовут Ван Сюань, мне пожаловали титул Шанъян-­цзюньчжу. Но все, от вдовствующей императрицы до жены наследника престола, зовут меня моим детским именем А-У.

Когда я была маленькой, я не знала, где мой дом — в императорском дворе или в поместье канцлера. Сколько себя помню, бóльшую часть детства я проводила во дворцах. В одном из дворцов Фэнчи до сих пор сохранились мои покои. В любое время я могу отправиться в центральный дворец или почитать и порезвиться в императорском саду вместе с принцами.

У нынешнего императора дочерей нет, но есть три принца. Моя мать — единственная дочь вдовствующей императрицы. Некогда тетя пошутила: «Старшая принцесса — прекраснейший цветок небесной династии 18, а наша маленькая цзюньчжу — пронизанная светом капелька росы на краю лепестка».

Я родилась, когда вдовствующая императрица уже вошла в императорский дворец. Она занималась моим воспитанием, и я росла в бесконечной любви моей бабушки по материнской линии, матушки и тети.

Император и тетя всегда хотели маленькую, избалованную радостями и почестями принцессу, но, к сожалению, у тети был только один сын Цзылун-гэгэ 19,20. Мне кажется, что император любит меня больше, чем наследного принца… У императора черная-черная борода и усы и нежные белые руки. Когда я была маленькой, он сажал меня к себе на колени и кормил мандаринами, а еще он позволял мне вытирать рот его одеянием дракона 21. Когда он изучал поданные ему доклады, я засыпала у него под боком. Потом приходила тетя и уносила меня во дворец Чжаоян 22, укладывала на фениксовое ложе 23, и я продолжала безмятежно спать.

Я любила фениксовое ложе, оно было широкое и мягкое. Когда я засыпала на нем, никто не мог меня найти. Матушка просила моего брата, чтобы он отводил меня домой, но каждый раз я ему отказывала, ведь дома не было такого фениксового ложа. В ответ мой юный и энергичный старший брат смеялся надо мной:

— А-У, бесстыдница, неужели ты не знаешь, что на фениксовом ложе может отдыхать только императрица? Неужели ты думаешь, что сможешь выйти замуж за наследного принца?

Матушка и тетя поддержали его шутку смехом.

— Она постоянно плачет, не хочу я ее в жены брать! — недобро ухмыльнулся наследник престола Цзылун и уже собрался снова потянуть меня за волосы, но я резко отмахнулась от него.

Тогда мне шел всего седьмой год, я еще не понимала, что значит «в жены брать», а своего брата Цзылуна-гэгэ ненавидела за то, что он всегда над всеми издевался.

— Ну уж нет! Не собираюсь я императрицей становиться! — сердито ответила я.

Тетя погладила меня по щеке, мягко улыбнулась и вздохнула:

— А-У, ты все правильно говоришь. К тому же фениксовое ложе слишком мягкое, на нем не так просто хорошо выспаться. Не нужно тебе становиться императрицей.

 

Несколько лет спустя тетя мыслила уже иначе — она решила, что Цзылуну-гэгэ стоит дождаться, когда я достигну брачного возраста, чтобы сделать меня женой наследника престола. Вдовствующая императрица, император и матушка не поддержали тетю, и той ничего не оставалось сделать, кроме как сдаться. Император выбрал невесту из рода Се.

Невеста наследного принца Се Ваньжу была талантлива и красива. Она старше меня на пять лет, и когда-то мы вместе учились играть на цине 24 во дворце благородной супруги Се-фэй 25. Во всей Поднебесной не найдется той, кто сможет сыграть лучше нее. Се-фэй — мать третьего принца Цзыданя, с которым у меня сложились крепкие дружеские отношения.

У всех в роду Се тонкие и мягкие руки, а еще ясные и теп­лые глаза. Мне нравятся такие люди, а вот моей тете — нет.

После свадьбы наследный принц стал равнодушен к Ваньжу-цзецзе 26 и завел в Восточном дворце целую толпу наложниц. Как бы ни была нежна и добродетельна Ваньжу-цзецзе, она оставалась дочерью из рода Се.

Моя тетя ненавидела Се-фэй, весь род Се и особенно сына наложницы Се — его высочество Цзыданя. Иногда я втайне размышляла о том, что во всем мире нет такого человека, который так сильно ненавидел бы Цзыданя, как моя тетя.

Он прекрасный человек. Он лучше наследника престола, лучше второго принца Цзылюя и даже лучше моего старшего брата.

Мы с братом выросли во дворце, учились вместе с принцами. Во всем дворце нет девушки, которая понимала бы их лучше меня. Под защитой вдовствующей императрицы мы радовались шумным играм, не зная ни забот, ни велений неба. Какие бы беды за нами ни следовали, мы скрывались во дворце вечного долголетия, полагаясь на заботу бабушки, которая избегала любого наказания, — тут даже император ничего не мог поделать. Она была подобна шелковому зонту, укрывавшему нас от непогоды, чтобы мы никогда не знали тревог.

В то время мой брат «утопал» в коварных замыслах, а наследный принц Цзылун доставлял проблем больше других. Второй принц, Цзылюй, был несловоохотлив и нелюдим — наследный принц постоянно помыкал им. Временами я смотреть не могла, как наследный принц издевался над ним, но и в защиту Цзылюя-гэгэ ничего сказать не умела — меня просто не послушали бы. И все же, что бы ни случалось, Цзыдань всегда без лишних слов вступался за меня. Он — мой вечный щит.

Этот добродушный юноша унаследовал благородные манеры императорской фамилии, пусть сам по себе он и был скромен в желаниях да довольствовался малым. Он очень был похож на свою хрупкую сентиментальную мать, которая, казалось, по природе своей не способна утратить самообладание.

Что бы другие ни делали, он будет молча пристально смотреть на тебя ясными светлыми глазами. И ты никогда не сможешь на него разозлиться. В моих глазах Цзыдань всегда будет лучшим.

Как же быстро пролетели беззаботные и счастливые годы.

 

Налились плоды кардамона 27, пролетели молодые годы, неразумный ребенок скоро повзрослеет.

Каждый раз, появляясь на людях, мой брат и его высочество притягивали взгляды дворцовых дам. Особенное внимание привлекал мой брат — где бы он ни был, всегда находилась девица, что пряталась за шторами и подсматривала. А если мы отправлялись в путешествие, чтобы отдохнуть или насладиться пейзажами, эти гордые и высокомерные женщины накладывали красивый макияж и надевали лучшие украшения, чтобы произвести на него впечатление.

Однако всем известно, что среди столичных красавцев Ван Су занимает второе место. Красивее только его высочество Цзыдань. Принц Цзыдань не только красив, но и обладает превосходными манерами, он одаренный, возвышенный и необычайно талантливый. От моего брата его отличает и то, что взгляд свой он задерживает только на мне. Что бы я ни говорила, он всегда обращается в слух и улыбается. Куда бы я ни шла, он всегда меня сопровождает. За такое император смеется над ним, глупым ребенком называет…

На пиршестве в честь дня рождения императора мы сидели рядом и провозгласили тост в его честь. Император, уже изрядно захмелевший, поднял руку протереть глаза и выронил золотой кубок. Он рассмеялся, склонился к сидящей рядом Се-фэй и сказал:

— Ай-цин 28, ты погляди! Бессмертный служитель спустился с девятого неба 29 в суетный мир, дабы поздравить Нас 30 с днем рождения!

Се-фэй улыбнулась и нежно посмотрела на нас. Взгляд тети, наоборот, пронизывал холодом.

После пиршества тетя предупредила меня: когда я стану старше, мужчины будут относиться ко мне иначе, а потому мне не следует приближаться к принцам. Ее словам я тогда значения не придала, полагаясь на безграничную любовь вдовствующей императрицы. Затем отправилась вместе с тетей во дворец Се-фэй учиться играть на цине и смотреть, как Цзыдань пишет картину.

 

В середине осени, на восьмой месяц по лунному календарю, вдовствующая императрица Сяо Му скончалась. Впервые я столкнулась со смертью. Матушка, проливая слезы, старалась утешить меня, но я категорически отказывалась принимать действительность.

После глубокого траура я, как и прежде, когда вдовствующая императрица была жива, бегала во дворец Ваньшоу. Прижимая к себе ее любимую кошку, я садилась и ждала, когда бабушка выйдет из внутренних покоев, засмеется и будет звать меня: «Где моя маленькая А-У?» Конечно, за мной тут же прибегали дворцовые служанки и пытались меня увести, но я сердилась и гнала их прочь — никто не имел права ступать во дворец. Я боялась, что дух бабушки не вернется.

Однажды я сидела возле глицинии, которую бабушка посадила когда-то собственными руками, глядела, как порывы осеннего ветра срывают увядшую листву, и глубоко задумалась: как же быстротечна жизнь, пролетит — и глазом моргнуть не успеешь.

Морозный осенний ветер пробирался сквозь тонкие рукава, и совсем скоро мне стало так холодно, что кончики пальцев заледенели. И не на кого мне было опереться… Вдруг я почувствовала, как пара рук нежно обняла меня, — я даже не заметила, что кто-то подошел. Я замерла, а руки чуть крепче сжали мои плечи. Я хорошо помню исходящий от одежды аромат магнолии, заполнивший все вокруг. Я боялась шелохнуться, не осмеливалась повернуться, я слышала, как бешено бьется мое сердце. Тело окутала приятная нега.

— Бабушка ушла, но я еще здесь, — коснулся уха мягкий грустный голос.

— Цзыдань!

Я развернулась и бросилась в его объятия, не в силах больше сдерживать слезы.

Он опустил ладони на мое лицо и чуть наклонился, чтобы посмотреть мне в глаза. В его взгляде я увидела то, чего раньше никогда не замечала, — он чуть прищурился. Сильный и мужественный, он был так близко, а исходящий от его одежды запах окончательно вскружил мне голову — похоже, я совсем растерялась и даже запаниковала. Но как же я была счастлива!

— Сердце от боли сжимается, когда я вижу твои слезы.

Он взял мою руку и положил на свою грудь, туда, где бьется сердце.

— Я хочу видеть, как моя А-У улыбается.

Я лишилась дара речи, я таяла под его пристальным взглядом, уши и щеки залило обжигающим, как кипяток, жаром.

Сорванный ветром, упавший лист задержался в моих волосах.

Цзыдань протянул руку и смахнул его. И когда тонкие пальцы скользнули между моими бровями, я почувствовала странную дрожь.

— Не хмурься, хорошо? Ты так красива, когда улыбаешься.

Его лицо тронул румянец, и он нежно прижался щекой к моему виску. Это был первый раз, когда Цзыдань сказал, что я красивая. Он видел, как я росла. Называл то сметливой и послушной, то глупой и непослушной… но никогда не называл красивой. Как и мой брат, он бесчисленное количество раз держал меня за руку, трогал мои волосы, но никогда так не обнимал. Это были настолько теплые, уютные объятия, что мне не хотелось с ним расставаться.

В тот день он сказал мне, что страдания человеческой жизни — рождение, старость, болезни и смерть — неизбежны. И неважно, богат ты или беден, благороден или скромен, — жизнь не менее мучительна, чем смерть. Когда он произносил это, в его глазах затуманилась печаль, заискрилась скорбь.

Его слова наполнили мое сердце, словно родниковая вода, оно смягчилось, и страх постепенно отступил. С того дня я больше не боялась смерти.

Скоро отступила и печаль от смерти бабушки.

Тогда я была еще молода, боль отступала быстро, но вместе с тем множилась моя неразумность. У меня начали появляться секреты. Секреты, о которых, как я думала, больше не знал никто.

 

Вскоре после того случая старший брат достиг совершеннолетия и прибыл ко дворцу. Отец послал его учиться к своему шуфу 31. Шуфу получил высочайшее повеление, принял должность командующего и отправился к реке, в Хуэйчжоу. Старший брат сопровождал его.

Когда брат уехал, мне вдруг показалось, что во всем дворце не осталось никого, кроме меня и Цзыданя.

Теплым весенним днем третьего лунного месяца стены дворцового города утопали в зелени стройных амомумов. Юная девушка в весеннем платье с полупрозрачными рукавами окликала молодого человека:

— Цзыдань, я хочу посмотреть, как ты пишешь картину.

— Цзыдань, пойдем в императорский сад покатаемся на лошадях.

— Цзыдань, давай еще раз сыграем в вэйци 32.

— Цзыдань, я недавно выучила новую мелодию, позволь исполнить ее для тебя. Цзыдань, Цзыдань, Цзыдань…

Он всегда отвечал на любые мои просьбы. Однажды у него не было выхода и пришлось пойти мне навстречу, он тогда притворился грустным, вздохнул и произнес:

— Ты такая капризная. Когда же ты вырастешь и выйдешь замуж?

Я возмутилась, как кот, которому наступили на хвост, стыд­ливо отвернулась и ответила:

— Какое тебе дело до моего брака?!

За моей спиной Цзыдань залился нежным смехом. Я до сих пор его помню.

Обычно девушки неохотно покидают дом — они боятся, что после церемонии цзили их сразу просватают. Каждая женщина прекрасно знает, что ее место — семья. Они должны покинуть своих родителей, с трепетом прислуживать родителям мужа, заботиться о муже и растить детей. Жизнь будет скучна и монотонна. Даже подумать страшно о том, что тебе каждый день до самой старости придется встречаться с малознакомым мужчиной.

Но, к счастью, у меня был Цзыдань.

У наследного принца и второго принца были наложницы. Среди знати по положению и возрасту Цзыданю подходит дочь из рода Ван. А это значит, что принцу как раз должна подойти дочь старшей принцессы и канцлера.

Император и Се-фэй были счастливы знать, что Цзыдань проводит время со мной. Матушка также выражала молчаливое согласие на мои тайные, заветные мечты. Только тетя и отец оставались при своем мнении.

Всякий раз, когда матушка тактично упоминала о Цзыдане в присутствии отца, он никак не реагировал. Я же еще несовершеннолетняя, о чем речь? Мы с отцом были не очень близки. Я выросла во дворце и до пяти лет практически не виделась с ним.

Повзрослев, я осознала, что отец очень любит меня. Но он грозный, властный и не такой ласковый, как мне хотелось бы. И еще я поняла, что его гложет что-то, — временами он казался таким беспомощным. Что до моего брака, никто бы не пошел против воли императора.

Когда Цзыданю исполнилось восемнадцать — в таком возрасте он мог завести наложницу, — я еще не достигла брачного возраста, иначе Се-фэй давно обратилась бы к императору и просила бы о нашем браке.

Тогда я была уверена, что время течет ужасно медленно. Я ждала пятнадцатилетия и боялась, что Цзыдань не дождется, пока я вырасту, или что император бестолково женит его на ком-то другом.

 

Когда мне исполнилось пятнадцать, Цзыдань достиг совершеннолетия — ему исполнилось двадцать лет. Тогда я сказала: «Почему ты такой старый? Когда я вырасту, ты уже в дряхлого старика превратишься!» Цзыдань ответил не сразу — он смотрел на меня и не знал, смеяться ему или плакать.

Но… до того как мне исполнилось пятнадцать, еще до церемонии цзили, Се-фэй скончалась. Как она была прекрасна! Точно портрет, писанный разведенной тушью. Годы не тронули ее красоту, не оставили на ее совершенном лице ни следа. Как бы тетя ни была груба, Се-фэй никогда с ней не ругалась, не пользовалась благосклонностью императора, не зазнавалась, чаще безмолвствовала и вела смиренный, покорный образ жизни.

Мороз и холодные ветра принесли Се-фэй тяжелую болезнь. Самые искусные лекари беспомощно опускали руки. Каждую весну ей в подарок за тысячу ли 33 привозили сочные сливы, но этой весны она не дождалась и скоропостижно скончалась.

Сколько себя помню, Се-фэй всегда была слаба здоровьем и грустна. Она жила в уединении, а ее радостью была игра на цине. Как бы император ни был к ней милостив, улыбка редко трогала ее лицо.

Когда она заболела, мы посетили ее вместе с матушкой. Она была прикована к постели, но макияж по-прежнему оставался аккуратным. Тогда она спросила меня о недавно выученной мелодии… У матушки из глаз бежали слезы, и она смотрела на меня, не в силах проронить ни слова.

Цзыдань как-то сказал мне, что даже на смертном одре его мать не убивалась горем… она устало закрыла глаза и заснула навсегда.

 

В дождливую ночь протяжно гудели колокола, в покоях императрицы скорбели по умершей. Цзыдань стоял перед гробом на коленях, по его лицу тихо бежали слезы. Я долго стояла за его спиной, а когда он меня заметил, протянула ему шелковый платок. Он поднял на меня взгляд, и его слезы упали на мою руку. Тонкий, почти прозрачный шелк от влаги чуть сжался — то были складки, которые уже невозможно было разгладить. Я утерла его слезы, а он обнял меня, прижал к себе и попросил не плакать. Я и не заметила, что пролила гораздо больше слез, чем он.

Прижавшись к его худому телу, я всю ночь простояла с ним на коленях. С тех пор я прячу этот шелковый платок на дне шкатулки под замком, запечатав каждую складку, хранящую слезы Цзыданя.

 

Цзыдань лишился матери, и в огромном дворце ему больше не на кого было положиться. Пусть я была еще совсем молода, я понимала всю важность материнской любви.

С тех пор как мой отец стал канцлером, с каждым днем положение наследного принца укреплялось. Хотя жена наследника престола была из рода Се, она попала в его немилость. Император любил Се-фэй, к своему младшему сыну Цзыданю испытывал жалость, а тетю он уважал и в то же время остерегался ее. Ради любимой наложницы он мог отвернуться от покоев императрицы, но не мог поколебать устои Восточного дворца — опорой страны был наследный принц.

Делами жен и наложниц во дворце занимался лично император, а вот что до соперничества между двумя влиятельными семьями при дворе — это уже было делом государственного масштаба. Семья Се многие годы враждовала с моей семьей. Самой главной соперницей моей тети была Се-фэй. Но в конце концов семья Се лишилась власти — все, кто когда-­либо пытался перейти дорогу роду Ван из Ланъи, редко заканчивали хорошо.

 

Род Ван из Ланъи существовал с самого основания страны. Дочери из рода Ван из поколения в поколение выходили замуж за принцев императорской фамилии, а потому обладали безграничной властью. Это самый влиятельный и богатый род в стране, из которого вышли самые уважаемые мужи и ученые.

Начиная с рода Ван и до самого Су-цзуна 34 опорой страны выступали также роды Се, Вэнь, Вэй и Гу.

Давным-давно три вана 35 вступили в сговор с внешним врагом и подняли восстание. Война длилась семь лет, сыны влиятельных домов охотно отправлялись на поле боя. В те времена никто не думал, что война продлится так долго. Дети аристократов в нарядных одеждах на норовистых скакунах во весь опор мчались на битву за подвигами и заслугами, жертвуя вечности и пескам сражений свои таланты, горячую кровь и юные жизни.

После большой войны жизненные силы благородных родов иссякли. Военные походы уничтожили сельскохозяйственные угодья, и люди были вынуждены покинуть свои дома. Затем случилась сильнейшая засуха. От голода и войн погибли десятки тысяч невинных людей. Дети из знатных родов не знали, как сеять хлеб и убирать урожай, они кормились за счет земельных налогов. Огромные семьи остались без финансовой поддержки и в одночасье ослабели.

В лихолетье ханьские 36 воины быстро нарастили военную мощь. Прежде скромные воители, которых презирали и унижали, приблизились к власти и теперь могли соперничать с влиятельными домами.

Славная эра процветания безвозвратно ушла. За несколько десятков лет войн влиятельные семьи терпели неудачу за неудачей, их власть была полностью подавлена. В конце концов осталось несколько семей, таких как Ван, Се и Вэнь. У них хватало сил бороться с внешним врагом, но и между ними постоянно возникали распри. Среди них наибольшее влияние имели род Ван и род Се.

Род Ван обладал огромной властью везде — от родного города Ланъи до столичного императорского двора, от внутренних покоев дворца до шатров подле пограничных застав. Род Ван — сложный и запутанный, подобный переплетенным в глубине земли корням, стал основой династии ныне правящего императора. Род Ван мог похвастаться не только влиятельными потомками, выдающимся канцлером, но и военной властью. Мой отец — высший сановник двух династий — не только был удостоен должности канцлера, но и обладал титулом Цзин-гогун 37. Что до двух шуфу, то один из них командовал столичной гвардией и подчинялся генералу Вану, второй занимался речными перевозками соли недалеко от Цзяннани 38. А у их отца было очень много учеников, от чиновников до обычных граждан, что разбрелись по всей стране. Если кто-то и захочет пошатнуть мой род, боюсь, что это не под силу даже императору.

 

Только после смерти Се-фэй я поняла, как влиятельна и опасна моя семья Ван. По высочайшему указу Цзыданя сразу выслали из дворца. Согласно церемониалу, после смерти матери принц обязан нести траур в течение трех лет. Прежний император соблюдал этот церемониал не так строго — зачастую после смерти родственника траур держали не дольше трех месяцев, а по истечении этого срока император мог послать кого-нибудь на замену. Однако если принц хочет жениться, он обязан нести траур три года.

После смерти Се-фэй императрица велела Цзыданю лично отправиться в императорскую усыпальницу, чтобы нести трехгодичный траур по матери. Я была поражена дерзостью тети: много лет она никак не могла избавиться от Цзыданя, как от занозы в глазу, а теперь, когда Се-фэй скончалась, она уже ничего не боялась.

Сколько бы я ни стояла на коленях перед дверями в Чжаоян, сколько бы ни умоляла ее передумать, тетя меня не слушала.

Я прекрасно знала, что тетя никогда не хотела, чтобы дочь из рода Ван вышла за Цзыданя, она не желала, чтобы родной сын Се-фэй благодаря этому браку получил еще больше покровительства. Но Цзылун-гэгэ уже был наследником ­престола и неизменным хозяином Восточного дворца, а Цзыдань не собирался нарушать мир, у него не было и мысли о посягательстве на трон. Я не понимаю, чего именно боялась моя тетя. Она даже не позволяла ему исполнять свой сыновний долг перед отцом-императором 39. Ей нужно было как можно быстрее прогнать его подальше и отнять у меня.

Впервые в жизни я не верила, что женщина, которая носит фениксовую корону 40, — моя родная тетя. Я стояла на коленях перед дверями в Чжаоян до поздней ночи, чем встревожила мать, но тетя все же ко мне вышла.

Из ее взгляда испарились былая любовь и нежность, оставив вместо себя холод и злобу. Приподняв мое лицо за подбородок, она сказала:

— А-У, тетя любит тебя, а императрица — нет.

— Прошу, молю, стань еще раз и моей тетей, и моей императрицей! — Я с трудом сдерживала слезы. — Всего один раз…

— Я надела эту корону, когда мне было шестнадцать, — холодно ответила она. — Как я могу теперь сбросить ее?

Я застыла, слезы ручьями текли по моему лицу, и я надеялась, что хотя бы матушка сжалится. Тетя обернулась к ней и чуть склонила голову — я не могла ясно разглядеть выражение ее лица.

— Старшая принцесса, — прошептала она, — пусть А-У злится на меня сейчас, в будущем она будет мне благодарна.

Мать ничего не ответила.

Я встала, взмахнула рукавом и отступила на несколько шагов вглубь великолепно убранных покоев. В тайниках моего сердца разрастались пустота и отчаяние. Лишившись дара речи, я взглянула на тетю и медленно покачала головой. Я не буду злиться на нее. Но и благодарна никогда не буду.

Покинув дворец, я думала, что у меня была еще одна, последняя, надежда — император. Он любил и меня, и Цзыданя. Он же мой родной гучжан и цзюфу 41!

 

Я молила императора дать повеление и оставить Цзыданя при дворе. Он посмотрел на меня, устало улыбнулся и сказал, что в императорской усыпальнице безопасно и что нет ничего плохого в исполнении сыновней почтительности и соблюдении траура по родителям.

Он сидел за императорским столом, его худое тело погрузилось в великолепный, сверкающий золотистым сиянием драконий престол. За одну ночь император как будто постарел сразу на десять лет. После смерти Се-фэй его тоже одолела болезнь, и очень долго на доклад к императору никого не пускали. Кажется, он до сих пор не оправился от недуга.

Я не могла вспомнить, когда он превратился в этого угрюмого старика. Человек, у которого я сидела на коленях, который кормил меня сочными мандаринами, просто исчез. Я больше не видела его ясной, веселой улыбки. Императрицу он не любил, как и наследного принца. Лишь изредка, когда он сталкивался с Цзыданем, он вел себя как любящий отец, а не как растерянный император.

А теперь он позволил императрице прогнать своего любимого сына. Я не понимала, что он тогда за отец… что он за император…

Глядя на мои заплаканные глаза, он вздохнул:

— А-У, ты у меня такая умничка. Как жаль, что твоя фамилия Ван.

В его взгляде я прочитала неподдельное отвращение. Этот взгляд превратил мои мольбы и надежды в лед, разлетевшийся на мелкие кусочки и обратившийся в пыль.

Когда Цзыдань уезжал из столицы, я не пошла его провожать. Я помнила, как ему было больно видеть мои слезы. И надеялась, что он улыбается, как прежде. Он был гордый, уважаемый сын императора. Никто не должен был видеть и его слезы.

Я стояла на холме за городом и наблюдала, как он подъехал к вратам Тайхуа, где его поджидала моя служанка Цзинь-эр. Цзинь-эр подошла к его коню и протянула принцу крохотную деревянную шкатулку, в которой для него кое-что было. Цзыдань наклонился и взял ее. Он долго неподвижно смотрел на мой подарок, но, к сожалению, я не могла разглядеть выражение его лица. Затем Цзинь-эр поклонилась — она, кажется, плакала и что-то говорила. А Цзыдань взмахнул кнутом, пришпорил коня и без оглядки двинулся в путь.

---

Ветер и дождь

После церемонии цзили все мирно потекло по-старому. Поздней осенью лепестки османтуса окончательно опали. Из императорской усыпальницы по-прежнему не было вестей — предсказание брата о созвездии птицы Хунлуань казалось сущей ерундой.

Матушка собралась в храм отдать поклон Будде и поинтересовалась, не хочу ли я пойти с ней. Вся эта напыщенная столичная жизнь мне изрядно поднадоела, поэтому я согласилась.

В тот день мы обсуждали, как украсить загородный дворец и что стоит взять с собой. И в этот же день отец и старший брат привезли новость, потрясшую всю округу, — в столицу с победой возвращается Юйчжан-ван.

 

Больше месяца назад с юга пришли первые вести о великой победе.

Юйчжан-ван повел многочисленное войско на южные рубежи страны. Он был подобен мечу, который рассекает бамбук 42, — он разбил двадцать семь племен южных варваров. Вожаки племен покорно капитулировали один за другим. Юйчжан-ван расширил наши территории на тысячи ли к югу до самого моря, заставляя другие страны со всех четырех сторон света трепетать от ужаса. В южных землях, в которых до этого дня многие годы царили беспорядки, наконец настал мир.

Когда пришли первые вести о победе, при дворе и в народе все воодушевились, а мой брат в тот же день принялся живо и образно рассказывать мне о военных походах.

Война всегда тревожила моего отца, однако когда он получил добрые вести, то никак не проявил себя, хотя, кажется, остался доволен. Но было что-то еще — что-то беспокоило его. Я спросила брата: «Что же с отцом такое?» Он ответил, что отец, конечно, рад, что в южных землях наконец наступил мир, но он беспокоился, что победа Юйчжан-вана еще сильнее укрепит авторитет ханьских воинов. Беда не приходит одна — когда император только взошел на престол, на границу напали северные туцзюэ 43, затем и южные варвары посеяли смуту. Вражеским вторжениям не было видно конца. Казна была пуста, по всей стране бушевала эпидемия, а чиновники, пользуясь суматохой, набивали карманы. Бедность порождает зло. К шестому году правления императора в Цзяннани случилась катастрофа, в ходе которой пострадали сотни тысяч людей. Повсюду вспыхивали восстания. Чтобы усмирить бунт, император отправлял на границы генералов, однако те, пользуясь смутой, расширяли свою власть и, игнорируя приказы императора, поддерживали собственных людей. Так силы ханьских воинов росли. И императорский двор был вынужден обратиться за помощью к высшим чинам. Таким образом, ванский титул получил не человек знатного рода, прослуживший от солдата до генерала и от генерала до полководца, а удельный ван с другой фамилией.

Им стал Юйчжан-ван Сяо Ци. Конечно, я слышала об этом человеке. От дворцовых стен до рынка нет никого, кто не знал бы славное имя Юйчжан-вана.

Он родился в простой семье из Хучжоу, в шестнадцать лет вступил в армию, а в восемнадцать возвысился до военного советника и отправился с командующим Цзинъюанем в карательный поход на туцзюэ.

В битве при Шохэ он вел за собой больше ста кавалеристов. Прорвав вражеский тыл, он спалил дотла провиант, фураж и все обозы. Под командованием одного человека пали сотни врагов — все трупы потом свалили в одну кучу. В ходе битвы он получил одиннадцать тяжелых ранений, но выжил. Благодаря этому походу Сяо Ци прославился и заслужил огромное уважение командующего Цзинъюаня. После он перешел из армии в должность помощника полководца.

За три года на границе он отразил больше ста вторжений туцзюэ, обезглавил тридцать два генерала. Его люди даже убили любимого сына хана, что нанесло огромный ущерб моральному духу врага. Воспользовавшись этим, Сяо Ци долгие ночи преследовал разгромленного противника и вернул себе плодородные земли в трехстах ли к северу от реки Шохэ, что многие годы была оккупирована туцзюэ.

Добрая слава о Сяо Ци разносилась по северу страны, ему присвоили титул — генерал Ниншо 44. Жители северной части Синьцзяна звали его «генерал Тянь 45».

На четвертый год правления императора Юнъаня 46 гордый цыши 47, отвечающий за юг провинции Юньнань, решил самовольно распределить войска по границе. Более того, он вступил в сговор с племенем Байжун и утвердился как местный царь. Тогда генерал Ниншо Сяо Ци получил высочайший указ, в котором говорилось об очередном карательном походе. Забравшись в горы, он застиг предателей врасплох и обезглавил мятежного полководца. Царь племени Байжун держал в заложниках женщин и детей, что очень разозлило Сяо Ци. Поначалу он пытался склонить царя к капитуляции, но в итоге вырезал все население города, обезглавил мятежных лидеров и выставил их головы на шестах. В этой битве Сяо Ци подарил мир южной границе, и теперь его звали главнокомандующим Динго 48.

На седьмой год правления Юнъаня эпидемия чумы на южных землях привела к очередному мятежу. Главнокомандующий Динго вновь повел свои войска на юг. По пути они пережили наводнение, лишились провианта и фуража, несколько раз они давали отпор врагу, и несколько раз на генерала совершали покушение. Наконец, Сяо Ци смог выбраться из осады и прорвался в тыл мятежных войск. За ночь его войска завоевали три города, заставив противника только при одном известии о появлении врага бросаться врассыпную. Отступить и занять оборонительную позицию им уже никто не дал.

Высочайшим указом Сяо Ци был удостоен похвалы и награды от императора, и ему был положен титул Юйчжан-гун 49.

На следующий год, когда люди Сяо Ци отдохнули и оправились, он повел их на юг, где пресек сговор между варварами и повстанцами в Синьцзяне. Генерал преследовал и полностью уничтожил всех сбежавших к границе провинции Фуцзянь. Благодаря этому подвигу ему даровали титул Юйчжан-ван. Таким образом, он стал единственным ваном не из членов императорской семьи нынешней династии.

Вскоре все двадцать семь племен южных варваров сдались.

Последние десять лет Юйчжан-ван возглавлял войско, силы и влияния которого хватило для удержания границ страны. Имя его завоевало громкую славу по всей стране и за ее пределами. Сяо Ци стал самым могущественным человеком среди ханьцев.

У него не было семьи, не было знатного происхождения — только плоть и кровь. Он ступал по полям сражений, устланным истлевшими костями, и стал обладателем власти и положения выше, чем у моего отца. А ведь Сяо Ци было только тридцать лет.

Какой он был человек? Я знаю о нем только удивительные истории. Одни говорили о нем как о грозном, могущественном боге войны. Другие — как о человеке, рожденном под роковой звездой, несущем с собой беды и несчастья. Даже Цзыдань, которого никогда не интересовали политические дела, однажды упомянул его имя. Тогда он сказал, что человек этот был дарован нам небом, что он благосло­в­ение для страны и народа. Но он же и тот, кто принесет им страдания.

 

Я никогда не видела настоящих генералов.

У моего шуфу, как и у многих потомственных служилых при дворе, была выдающаяся внешность, блестящий шлем, и, говорят, он был неплох в охоте. Как по мне, такой воин подобен мечу, усыпанному чистым жемчугом, золотом и драгоценными камнями. Для церемоний при дворе такой меч, может быть, и подойдет, но человека в бою им не убить. Большинство из таких генералов до самой старости не выходили на поле боя. Хотя, конечно, они проводят ежедневные тренировки в лагерях за пределами императорского города и совершенствуют навыки. А в роскошном облачении появляются только во время торжественных церемоний, чтобы продемонстрировать величие царствующего дома.

Я понятия не имела, каким человеком мог быть генерал, который ходил карательными походами на все четыре стороны света и убил бесчисленное множество людей.

Когда сообщили, что Юйчжан-ван скоро прибудет в столицу, император думал лично встретить его, но здоровье Дракона 50 еще не окрепло. он приказал наследному принцу созвать всех официальных чиновников, чтобы они встретили генерала и одарили подарками его людей. Наследного принца сопровождали мой отец и второй канцлер.

Отец отправил моего брата на самую высокую башню на городской стене, откуда лучше будут видны величие и мощь Юйчжан-вана.

— Отец! Я тоже хочу посмотреть! — сорвалось с языка.

Отец и старший брат медленно обернулись ко мне. Их очень удивило, что девочку может интересовать нечто подобное.

Огнем и мечом заправляли мужчины, это не для нежных, ласковых женских рук. Женщинам всю свою жизнь приходится полагаться на отцов, братьев, близких, но никак не идти на войну с мужчинами — это что-то непостижимое, о таком только сказки сочинять.

Я и сама не понимала, кто потянул меня за язык. Быть может, во мне взыграло любопытство.

— На что именно ты хочешь посмотреть? — спросил отец.

Я подумала немного и ответила:

— Нюй-эр 51 хочет увидеть разницу между генералами, которые убивали врагов, и теми, кто никогда не бывал на поле боя.

Отец замер и многозначительно улыбнулся.

— Моя дочь из рода Ван и в самом деле гораздо лучше многих мужчин.

 

Через пять дней брат повел меня смотреть на награждение воинов. Был полдень, с неба светило палящее солнце.

Я стояла на самой высокой башне городской стены, несущей название «врата Чаоянмэнь», и взирала с высоты на город. Ясно, как на ладони, я могла увидеть ошеломляющее своим величием и торжеством зрелище — Юйчжан-ван и его отряд вступали в город.

С самого утра у казенного тракта собралось так много народу, что воде было не просочиться. Куда ни взглянешь — от городских врат до дворцов, — люди были повсюду.

Я слышала, что войско Юйчжан-вана насчитывало более трех тысяч кавалеристов. Большая часть солдат осталась за пределами города, в город же за ним вошло пятьсот кавалеристов. Я думала, что пятьсот лошадей — это не так уж и много. Когда тетя выезжает в походный дворец, чтобы воскуривать благовония, ее сопровождают даже больше пятисот человек.

Прозвучал низкий торжественный горн, городские врата медленно отворились, и издалека донесся грохот такой силы, что сотряслась земля, что, казалось, пошатнулись стены императорского града. Полуденное ослепительное солнце вмиг потускнело, кожу тронул прохладный ветер. Весь мир замер в торжественном благоговении. Затаив дыхание, я широко распахнула глаза — неужели то, что я вижу сейчас, не сон?

С горизонта вливались в город кавалеристы в черном, как воды чистого холодного металла, сияющие в солнечном свете. На ветру развевался гигантский, высоко поднятый черный флаг главнокомандующего, расшитый по краю золотом, а в центре серебряной нитью был вышит иероглиф «Сяо». Конница в черных шлемах и железных доспехах разделилась на пять колонн и замерла в торжественном строю.

На боевом коне, что был чернее туши, сидел мужчина в тяжелом доспехе и с мечом на поясе, на голове его был шлем с копной белого конского волоса и развевающейся на ветру лентой. Мужчина сидел уверенно, с прямой, как меч, спиной.

Сжимая поводья, он медленно вел своего коня, а следом шаг в шаг ступала кавалерия, словно один человек. Врата Чао­янмэнь вздрагивали от каждого сотрясающего землю удара копыт о каменную кладку. Я смотрела на человека, о котором слагают легенды. Он был подобен злому духу, непостижимому небожителю… И он, и его всепобеждающее войско.

По железным доспехам его людей стекала кровь вражеских захватчиков; угрожающий длинный меч генерала в солнечных лучах указывал в небо, разделяя небесные чертоги на четыре стороны света. Единственный ван неимператорской фамилии, главнокомандующий, тот, кто внушает страх и благоговейный трепет, злой дух и небожитель в лице одного человека.

Юйчжан-ван.

Его титул звучал точно заклятье. Слышу его, и мне хочется истреблять, побеждать и погибать.

 

Город ревел от церемониальной музыки и взрывов смеха, криков, аплодисментов. Трижды раздался грохот золотых барабанов и гонгов. Облаченный в парадные одежды наследный принц вывел сотни чиновников из врат Чаоянмэнь. Почетный караул императорского дома выглядел величественно — под ярко-желтыми балдахинами, с веерами из перьев и расшитыми знаменами. Императорская гвардия в ярких, не знавших битв доспехах выстроилась конницей в два ряда.

Генерал в черных доспехах и в шлеме с копной белых конских волос натянул поводья и поднял правую руку — тяжелая кавалерия тотчас же остановилась. Вперед генерал поскакал уже один. В десяти чжанах 52 от цели он спешился, снял шлем и, сжав меч на поясе, уверенно двинулся в сторону наследного принца.

Он был так далеко от меня, что я не могла ясно разглядеть его лицо. Пусть я и видела его силуэт издалека, но этого хватило, чтобы сердце мое сжалось от страха — даже воздуха не хватало.

Сяо Ци, облаченный в тяжелый черный доспех, стоял в пяти шагах от наследного принца. Мгновением после он опустился на колено, чуть склонил голову и стиснул меч. Он даже голову склонял высокомерно…

Наследный принц развернул ленту желтого шелка и зачитал императорский указ о награде. В парадных одеждах он выглядел величественно, стройно. Золотая корона 53 ярко сияла в солнечных лучах. Однако весь его блеск терялся на фоне черных, как темная ночь, доспехов генерала и белоснежного украшения на черном шлеме.

Как только наследный принц зачитал высший указ, Сяо Ци принял его двумя руками, встал, развернулся к генералам, окинул их строгим, величественным взглядом и демонстративно приподнял перед собой.

— Да здравствует император!

Голос его — глубокий, торжественный, властный — я слышала даже с такой высокой башни.

Пятьсот кавалеристов в тяжелой броне сотрясли воздух, трижды крикнув «ура» в один голос. По всей столице содрогнулась земля, зашелестела черепица на крышах, застучали камни на земле. В громких, сильных криках утонули все вокруг, даже славные императорские кони перепугались могущества воинов Сяо Ци и растерянно затоптались на месте.

По одну сторону стояла императорская гвардия в золотых шлемах, ярких чистых одеждах да с новыми блестящими мечами, а по другую — кавалеристы в черных доспехах, которые принесли с собой ветер и иней 54 и с которых они даже не соизволили стряхнуть дорожную пыль. Рядом с ними великолепная императорская гвардия походила на кукол на театральных подмостках.

Воины, проделавшие путь в десятки тысяч ли, ступая по лужам крови. Воины, окропившие свою форму горячей кровью врагов. Воины, сразившие сотни врагов своими мечами. Закаленные в боях воины, пролившие реки крови на полях сражения, без страха ступающие по грани между жизнью и смертью. Они так спокойно смотрели в глаза смерти, что от них веяло духом истребления. И человек, о котором говорят, что он — асур, вышедший из пруда крови 55, также стоял здесь, перед лицом всей столицы, грозный и величественный, словно божество.

Я никогда и подумать не могла, что в мире существуют такие люди.

 

Я росла в величии императорского града, в стенах его дворцов. Это мой родной дом. И здесь я раньше не знала, что такое страх. Но теперь, находясь в нескольких десятках чжанов от этого человека, я не могла решиться поднять на него глаза. Он обладал выдающейся внешностью, был словно палящее солнце знойным днем, на которое было больно смотреть.

Человек, которого сравнивали со злым духом и небожителем, вышедшим из моря крови, ступающим по истлевшим костям, был прямо перед глазами. Я смотрела на него, но не могла до него дотянуться. Конечно, я знала, что он меня не видел, но не сдержалась и от напряжения чуть поджала плечи. Но стоило мне спросить себя, отчего я, Шанъян-цзюньчжу, боюсь какого-то отважного воина, как я снова выпрямилась.

Я не собиралась так просто сдаваться. Поджав губы, я изо всех сил напрягла глаза, чтобы разглядеть его лицо. Интересно, слухи правдивы? Оно такое же страшное, как его разящие руки? Сердце в груди бешено билось, я была немного напугана, однако в душе вдруг заиграло волнительное желание — сбежать с башни и подойти поближе, чтобы рассмотреть его.

Рядом с наследным принцем стоял мой отец — всего в нескольких шагах от Юйчжан-вана. Как только я это заметила, у меня под ложечкой засосало, — похоже, отец тоже его испугался. Мои ладони вспотели. Чуть наклонившись к брату и мягко прижавшись к его плечу, я почувствовала, как напряглись и его мышцы.

Вопреки обыкновению, брат не сводил глаз с черного потока воинов в железных доспехах. Его тонкие губы были плотно сжаты, пальцы рук с побелевшими от напряжения костяшками крепко сжимали перила.

 

Когда церемония закончилась, я села в повозку и вернулась домой. Меня удивило, что шторку повозки приподняла служанка, а не брат, который обычно помогал мне спуститься. Я выглянула — брат уже спешился, в руках он сжимал пурпурные поводья и задумчиво гладил коня по гриве.

— Молодой господин, мы прибыли. — Я подошла к нему и слегка поклонилась на манер служанки.

Старший брат опомнился, тотчас бросил кнут слуге и обратился ко мне со словами:

— Это было радостное зрелище!

— Было бы чему там радоваться…

Я замерла, как только эти слова слетели с моих губ. Хорошо подумав, я поняла, что именно брат хотел сказать, — и мне стало неловко.

— Значит, в следующий раз я не буду брать тебя с собой.

Похоже, он снова рассердился на меня.

— Конечно, следующего раза и не будет, награждать-то будет некого! Если только ты не отправишься на войну, не одержишь победу и не будешь выглядеть, как он.

Мы привыкли перебраниваться, поэтому слова сами собой срывались с языка.

Старшему брату ответить было нечего. Он опустил взгляд и улыбнулся. Сегодня он в самом деле вел себя очень странно. У меня на глазах он прошел через врата. Я невольно, призадумавшись, покачала головой.

 

Когда мы с братом вошли во двор, я сразу увидела мать с высокой прической. Она вышла из дома с Сюй-гугу и служанками. Я поприветствовала их.

— Вы идете во дворец? Мы только оттуда.

Мать улыбнулась и пригладила волосы на висках.

— Я не успела сменить одежды.

— Почему вы идете туда так скоро?

Меня всегда удивляло, почему тетя всегда ходит на ужин вместе с моей мамой.

— Сегодня во дворце устраивают прием. Императрица будет очень занята хлопотами, я не смею ее беспокоить. — Мать улыбнулась. — Она попросила прийти на прием вместе с твоим отцом. Ты только не серчай на него.

Что-то в ее словах было не так. Я отвела взгляд и спросила:

— Император дает банкет в честь Юйчжан-вана?

Мать удивилась.

— Ты и это знаешь?

Я гордо задрала подбородок и ответила:

— Не просто знаю! Мы с братом только что вступили в армию!

Лицо матери потемнело.

— Возмутительно! Бесстыдное ты дитя! Не дóлжно золотым ветвям и яшмовым листьям 56 сражаться и проливать кровь!

Я бросила взгляд на своего молчаливого брата, и мне стало не по себе.

Мать всегда упорно защищала честь семьи. Она всю свою жизнь ненавидела ханьцев и считала воинов грубыми и дикими варварами. Она не придала значения тому, что император пожаловал Сяо Ци титул вана. А сейчас император устраивает прием в его честь и приказал прибыть и старшей принцессе. Неудивительно, что матушка недовольна.

— Я просто пошутила…

Чтобы не сердить родную мать, я подмигнула брату.

— Матушка не права, — заговорил вдруг брат. — Юйчжан-ван — выдающийся воин с непобедимой армией.

От его слов я лишилась дара речи. Он перечит матери с совершенно серьезным выражением лица — раньше он никогда так себя не вел. Он продолжил:

— Эр-цзы 57 стыдно. Сегодня я понял, на что должен пойти настоящий мужчина!

Мы с матерью оцепенели.

Матушка нахмурила свои тонкие, изогнутые полумесяцем брови и недоуменно поинтересовалась у меня:

— О чем твой старший брат говорит? Что за вздор?

Я рассмеялась и ответила:

— Он просто своих книг начитался! Матушка, не обращайте на него внимания, пусть делает что хочет!

Я отправилась сопровождать матушку, сейчас мне уже было не до брата. Но незаметно оглянулась и бросила на него взгляд — он стоял на том же месте. Из него будто душу вытянули.

 

В ту ночь во дворце был большой пир. Мой отец на нем тоже был, и вернулся он очень поздно. Я отдыхала в покоях матушки и занималась вышивкой, когда он проходил мимо. Коротко взглянув на отца, я сразу заметила, что он был слегка пьян. На следующий день, в полдень, я вышла из родительских покоев и снова столкнулась с отцом. Тот на мгновение замер и странно посмотрел на меня. Я не понимала, что со мной не так, — неужели я недостойно повела себя?

Следующие несколько дней шли непрекращающиеся дожди, из дома я не выходила, и сил прихорашиваться у меня не было. Отец возвращался домой поздно, матушка в своих покоях за закрытыми дверями переписывала священные тексты. Все были чем-то заняты, кроме меня, умирающей от скуки. Я решила поприставать к брату, желая услышать от него еще что-нибудь о Юйчжан-ване. Но ничего нового и интересного я не узнала, и любопытство мое осталось не удовлетворено.

Как жаль, что брат не смог встретиться с ним лично. Прием был не совсем обычным семейным ужином, поэтому ни он, ни я присутствовать не смогли. Тогда я спросила его, знает ли он хотя бы, как выглядит этот Юйчжан-ван. Он, не раздумывая, ответил:

— У него квадратное лицо, большие уши, еще у него львиная пасть и тигриная борода, ну и еще медвежье сердце и смелость, как у леопарда.

Разумеется, я понимала, что все это сказки, однако, живо представив образ генерала со слов брата, рассмеялась так сильно, что шелковый веер выпал у меня из рук.

Дождь усиливался, и не было ему конца. В тот день, когда природа особенно бушевала, из дворца пришло сообщение, что тетя желает меня видеть. Я уже хотела ложиться спать, поэтому решила особо не наряжаться. Быстро собравшись, я направилась в императорский дворец.

Я спешно прибыла по первому же зову тети, однако в Чжаоян ее не оказалось. Служанка сообщила, что она пошла навестить императора. Я не знала, как скоро она вернется, и от скуки отправилась в Восточный дворец, чтобы повидаться с Ваньжу-цзецзе.

В Восточный дворец привезли свежие сливы. Откусив от плода сочный бочок, я в ярких красках описывала Ваньжу-­цзецзе, что собственными глазами видела на церемонии ­награждения Юйчжан-вана. Ваньжу и несколько других наложниц изумленно вытаращили глаза.

— Я слышала, что Юйчжан-ван убил десятки тысяч людей, — тихо произнесла Вэй Цзи, и сердце ее сжалось от тревоги, а лицо исказилось от отвращения к генералу.

Другая наложница, понизив голос, сказала:

— Боюсь, он унес столько человеческих жизней, что не счесть! Еще я слышала, что он человеческую кровь пьет!

Я была не согласна с женщинами. Только я собралась поспорить, как в разговор вмешалась Ваньжу-цзецзе — она покачала головой и сказала:

— Как можно доверять слухам с улиц? Да даже если они правдивы, разве они не говорят о том, как страшны люди?

Вэй Цзи усмехнулась:

— Убийство — страшное преступление. Что может быть ужаснее, чем идти против человечества? В жилах убийцы всегда будет течь нечистая кровь.

Мне не нравилась эта Вэй Цзи. Она полагалась на благосклонность наследного принца и была груба с Ваньжу-цзецзе.

Я подняла брови, скользнула по ней взглядом и, улыбнувшись, сказала:

— На границах полыхают пожары войны. Если Вэй-цзецзе станет генералом, ей не обязательно отправляться на границу, чтобы бить врагов. Вэй-цзецзе говорит о гуманном отношении к людям — об этом можно сказать и врагу, быть может, тогда противник отступит за тысячи ли от наших границ. Туцзюэ и мятежники покорно сложат оружие, и войны закончатся.

Вэй Цзи залилась румянцем.

— Значит ли это, что цзюньчжу считает убийство проявлением человеколюбия?

Я перебросила сливу из одной руки в другую и строго ответила:

— Пока нужны карательные походы, будут и убийства. Юйчжан-ван служит императору и народу без личной выгоды. Если он не убьет врагов, тогда те убьют наш народ. Если это не любовь к человечеству, тогда что? Если бы не было генералов, не боящихся запятнать кровью наши границы, как бы мы наслаждались миром?

— Хорошо сказано.

Из коридора раздался приятный, совершенно спокойный голос тети. Все встали и поклонились. Ваньжу-цзецзе тоже склонилась в низком поклоне, и тетя вошла в зал. Сев на главное, почетное, место, она окинула всех взглядом и медленно спросила:

— Чем занимается жена наследного принца?

Ваньжу-цзецзе покорно опустила брови 58 и ответила:

— Отвечаю му-хоу