Оглавление

Боги-17

Часть 1. Покинутые

Глава 1. Трудный день

1.1 Сашка

Сашка, крадучись, вошёл в комнату брата. Раньше эта комната была их общей, но болезнь Ильи постепенно вытеснила, выдавила Сашку из комнаты, отрезала его от брата. Говорят, между близнецами всегда возникает особая связь. Сейчас Сашка эту связь ненавидел.

Он сел на табурет у кровати, где Илья притворялся спящим. Сашка ждал, когда брату это надоест. Болезнь прочно обосновалась в комнате — всё говорило о ней: и гнетущий лекарственный запах, и капельница на пустом гвозде над кроватью. Раньше на этом гвозде висела их с Ильёй любимая картина — синий замок на фоне двух оранжевых солнц. Теперь картина пылилась на шкафу, под слепым потолком. Илья, наконец, зашевелился и открыл один глаз, потом второй:

— Родители хотят, чтобы ты уехал, да? — спросил он виновато.

Сашка кивнул: он прекрасно понимал, что брат не хочет говорить об этом, но ждать не мог.

— Ну ещё бы. У тебя-то тоже ноги начали отниматься, сам понимаешь, родителям меня мало одного такого что ли?

— Но ведь это прошло, — прошептал Сашка, изучая стену. — Быстро прошло…

Илья завозился на подушках, Сашка безмолвно помог ему устроиться повыше.

— Саш, — укоризненно заговорил Илья, — серьёзно, ну незачем нам обоим чахнуть. Если уж я так на тебя… влияю. Тем более ничего неизвестно, уже полгода прошло, а ноги не работают. МРТ эти ничего не показывают, сам понимаешь…

Сашка невольно бросил взгляд на два неподвижных валика — парализованные ноги Ильи, накрытые одеялом.

— Но это же не заразно, — попытался возразить он.

— Да ты пойми, это ведь не навсегда. Ну уедешь ты, поступишь там. Мы же оба хотели в Политех. Ты как будто и за меня будешь учиться. Жить там. Общага, самостоятельность. Здорово ведь. Мы же оба хотели…

— Мы оба хотели. — повторил Сашка. — Оба.

Илья всегда говорил больше Сашки. Все слова, отведённые для них на жизнь, поделились не поровну — Илья был голосом в их паре, Сашка предпочитал молчать. И он понятия не имел, как можно жить без Ильи. Вот Илья без него, наверное смог бы. Но он-то не Илья… Лучше бы всё наоборот было, лучше бы Сашку парализовало, а Илья бы жил. За них двоих.

— Так, — в голосе Ильи появилась решительность, Сашка забеспокоился. — Давай играть, как будто меня нет, а? Давай? Слабо на два года?

Под ложечкой засосало. Это была их любимая игра — как будто они не братья, как будто они не знакомы. Просто случайно встретились на улице или в школе — совсем одинаковые мальчишки. Или один вышел из зеркала, из параллельного мира. Их эта игра всегда захватывала и длилась порой не один день.

— Давай? — повторил Илья, улыбаясь. — С родителями я договорюсь… А потом приеду к тебе в гости, когда поправлюсь, и это будет самая офигенная игра из всех.

— Я не хочу, — сказал Сашка. В горле его собрался противный шершавый комок, и Сашка всё никак не мог его проглотить. Ладно, родители — они ничего не понимали, но почему сам Илья тоже уговаривает бросить его? Сашке казалось, что его предали.

— Ладно, — просто сказал Илья и замолчал, но молчание это было утомлённым и обиженным. Сашку как ошпарило изнутри кипятком стыда. Показалось, что даже шкаф с зеркалом на дверце смотрит на него укоризненно. Даже старая кровать обвинительно скрипит: эгоист.

И Сашка смирился с неизбежным.

— Давай, — покорно прошептал он, — Давай играть.

Илья повеселел:

— Ну вот и круто. Иначе б нам такой шанс не представился! Правда же, круто? Вот это будет игра так игра!

Сашка молча кивнул. Ему показалось, что именно в эту секунду, хотя они были ещё вместе, и Сашка никуда не уехал, они разделились, разорвались. Но разделились не на двух равных человек. Как будто Сашка оставил с Ильёй часть себя. Очень большую часть. А сам стал пустым. И эта пустота болела, болела нестерпимо. Сашка понял, что её придётся терпеть очень долго. Чем можно обезболить пустоту? Продаются ли такие лекарства в аптеке?

Впервые ему захотелось побыть одному.

Дальше дни полетели с огромной скоростью. Через месяц Сашка закончил школу и в июне уехал поступать. Поступил, но домой не вернулся на каникулы — работал всё лето на кафедре, где даже в это время требовались лаборанты. Ему дали место в общежитии. Он познакомился с кем-то из абитуриентов, потом ещё с кем-то, и ещё. Но пустота не заполнялась. «Давай играть, как будто меня нет».

Родители исправно звонили ему, а он им. В игру включились все. Про Илью ему никто не напоминал ни пол словом. Он учился, подрабатывал, ел, спал, занимался спортом, встречался с людьми, целовался с девушками, сдавал экзамены. Дни крутились, крутились, крутились… Прошёл почти год.

К весне Сашка понял, что это его нет. Нет и никогда не было. Пустота разрывала его изнутри, плакать он не мог, потому что был так воспитан. Мальчики не плачут, мальчики всё несут в себе.

Но боль пустоты была такой сильной, что Сашка, пытаясь облегчить её, стал плакать без слёз, без всхлипываний, молча. Серым дождём, который бесконечно шёл внутри него, заливая пустоту. В дождях не бывает горечи, они никогда не плачут по-настоящему, как люди. И ещё у дождей ничего не болит. Их ничего не беспокоит. Он не заметил, как дождь из его пустоты выбрался наружу, как он сам стал дождём.

Когда это случилось, он шёл, не переставая несколько недель подряд. Идти было приятно, идти было хорошо, хорошо было оплакать весь этот мучительно долгий год, все тревоги, чувство вины, злость и обиду. Асфальт в городе забыл, что значит быть сухим, а небо — что значит быть синим, апрельский снег смыло начисто.

Люди в городе ругали дождь, который не хотел останавливаться, ругали Сашку, натыкаясь на него на улицах, наступая ему на ноги. Но Сашка ничего не мог поделать. Обижаться он тоже не мог. Дожди на людей не обижаются. Они только идут и плачут, плачут и идут, глядя в никуда, никуда не глядя…

В череде одинаковых дней наступил один, отличавшийся от прочих. В этот день он увидел девушку. Не заметить её было невозможно. Она стояла под огромным куполом чёрно-лилового зонта и смотрела прямо на него. Люди не замечали её, как и Сашку. Но тогда как на Сашку постоянно кто-то натыкался, перед девушкой человеческие волны расступались, огибая её как остров. Сашка растерянно остановился. Тогда девушка сама подошла к нему вплотную, звонко щёлкая каблучками по мокрой мостовой. Посмотрела в глаза. Не улыбнулась. Протянула ему зонт.

— Нам нужно идти, нас ждут, — сказала она. Опешивший Сашка поднял руку и нерешительно взялся за отполированное дерево рукоятки. И в одно мгновение пустоты не стало. Дальше они пошли уже вместе.

Под дождём, вместе с дождём.

Под зонтом, вместе с зонтом.

«Интересно, — подумал Сашка, пока девушка уверенно вела их обоих в центр города, — Интересно, у меня бы получилось встретить её раньше?..»

1.2 Брат и сестра

Фотографировать Ленка не любила, зато была страстной рисовальщицей. Слова «художница» она избегала даже в мыслях. Ленка набрасывала в блокноте вид с моста на Правый Берег, то и дело поправляя длинный шарф: он постоянно разматывался и мешал. Карандаш танцевал по бумаге. Когда Ленка рисовала, то забывала обо всём — даже сутулиться. А сутулиться при своём росте и комплекции Ленка считала обязательным.

— Опять этот шарф нацепила? — раздался голос над плечом. — Ну не идёт рыжим бордовый, мастерица скетча, блин.

Замечание про любимый Ленкин шарф, подаренный мамой, было дежурным и ответа не требовало. Ленка закончила набросок, не торопясь, убрала блокнот в сумку и только тогда повернулась к придире. Брат сиял обычной улыбкой на смуглой физиономии.

— Привет, — сказала ему Ленка: — Ты родителям звонил?

— Нет, а ты? — и он улыбнулся ещё шире и небрежно поддел новый по виду скейт носком красных кедов.

Улыбался он белозубо и беспечно, как человек, который никогда и ни в чём не знал нужды.

— Звонила, — сказала Ленка и уткнула палец в скейт. — Локки, ты зачем ещё и это купил?

— Захотелось, — проникновенно объяснил Локки. — Самокат надоел.

— За неделю?!

— А что, родители денег не прислали?

— Прислали, — холодно ответила Ленка. — Мог бы и позвонить, сегодня у них годовщина.

— Годовщина отъезда? — невинным тоном уточнил Локки и попробовал с прыжка перевернуть скейт. Не вышло. Локки не расстроился.

— Годовщина свадьбы.

— Слушай, я их дни рождения никогда не помнил, а ты мне про свадьбу. Пойдём куда-нибудь, сис, запарило стоять.

— Пойдём в мороженный ларёк? — предложила Ленка, — Мороженого хочу до смерти. Там сегодня привоз — сортов двадцать застанем.

Не дожидаясь согласия, Ленка отправилась через мост размашистым мужским шагом. Локки лениво покатил рядом с ней, после нескольких неловких толчков, вполне освоив новый транспорт.

— Я сказала им, что ты перевёлся в пед, — бросив на брата быстрый взгляд сказала Ленка.

— Я год назад перевёлся, — хмыкнул Локки.

— А я сейчас сказала. По-моему, они не рассердились.

— Крест на мне поставили.

— Глупости.

— Не спорь со старшими!

Ленка вздохнула. Локки хоть и был старше её, по всем признакам походил на младшего — безответственный балбес. И ростом ниже Ленки! Отец — лучший хирург города, мечтал, что сын пойдёт по его стопам, и Локки даже поступил в медколледж, где отучился ровно семестр. Он втихую перевёлся в пединститут, как только родители уехали в Штаты. Отца пригласили на работу: уговор в семье был такой, что дети доучатся в России, отец считал местное образование лучшим. Ленка, хотя от неё никто ничего не ждал, тоже пошла на медицинский, задавив в себе мечту о художке. Художка — это слишком несерьёзно. Иногда она удивлялась, как у одних родителей появились такие непохожие друг на друга дети. Впрочем, они с Локки всегда прекрасно ладили.

День стоял вопиюще солнечный — первый солнечный день после целого месяца дождей. Только весной солнце способно сиять с такой оголтелой яростью, окупая избытком света недостаток жара.

В лужах бесились солнечные зайчики, Локки и Ленка наступали им на уши. Зайчики не обижались. Город был залит солнцем, дышать было немного страшно — страшно впускать в себя слишком пьяный воздух и слишком яркий блеск апреля.

Ленка то и дело останавливалась, чтобы зарисовать дом, а то и просто мусорную урну. Локки терпеливо пережидал эти остановки, тратя время на не особо старательные отработки трюков с доской.

— У меня вечером треня, — напомнил он. — До темноты дома не появлюсь. По новому маршруту бежим.

Ленка только молча покосилась на него. Все споры насчёт такого опасного вида спорта, как паркур, уже давно себя исчерпали. Локки победил. Как всегда.

Гулять раз в неделю вместе было их нерушимой с детства традицией. Если знать, как идти, в городе до любого места рукой подать. Так что у подворотни с ларьком они оказались скоро, несмотря на частые остановки. Ленку охватил очередной приступ рисования, и Локки решил её не дожидаться: вкусы сестры ему были прекрасно известны.

Подъезжая к ларьку, он заметил бритых крепких ребят, которые топтались у стены ближайшего дома. Локки, по природе человек любопытный, вытянул шею. Одно бритое дарование что-то вдохновенно малевало на стене баллончиком с краской. Локки прищурился, соскочил с доски и скрылся в ларьке.

Когда он вынырнул обратно, запихивая в рюкзак увесистые брикеты мороженого и бутылки пива, бритые всё ещё не закончили творчество. Художник от усердия сопел так, что слышно было на весь двор.

Локки неторопливо оттолкнулся и поехал мимо. Художник отошёл от стены, Локки покосился на новую, кривую, но полную праведного патриотизма надпись: «Спасай, Русь — ибош хачей!»… «Мрази, — подумал Локки, который вполне относился к «хачам»: мать с отцом были родом из Армении. — «Русь» поди вместо «России» написали, потому что не знают, как оно правильно пишется…» Он остановился и соскочил с доски:

— Пацаны, — позвал он, улыбаясь во весь рот. — Пацаны, а чё вы коричневым по оранжевому пишете, не видно ж нифига.

Бритые обернулись.

— Чо есть, тем и пишем, — высказался лысый, который по всем параметрам от арийцев был дальше, чем Локки.

— А у меня чёрная есть, — ещё шире улыбнулся Локки и полез в рюкзак. — Надо?

У Локки в рюкзаке всегда много чего было — карабины, верёвки, краска, бумага, бутылки с водой, открывашки, ножи, отвёртки и то, что он называл «штуками». Одну «штуку», когда-то бывшую баллончиком чёрной краски, он и вынул из рюкзака и кинул в руки мелкому. Тот поймал. Бритые смотрели на него туповато, явно не понимая, как реагировать на краснокепочного пижона, который был так добр, что отвалил им баллончик краски. Локки не стал дожидаться продолжения настенной росписи, он с силой оттолкнулся, чтобы набрать скорость и выехать на улицу, к Ленке. Но не учёл, что со скейтом управлется пока плохо — тот прыгнул на трещине, и Локки полетел носом в асфальт, едва успев выставить перед собой руки. За спиной раздался громкий хлопок и дружный перемат — баллончик взорвался после первого нажатия и забрызгал чёрным и надпись и всех бритых борцов с мигрантами. Локки услышал топот ног, а когда приоткрыл глаза, грязные берцы были у самого его лица.

— Пи*дец тебе, падла, — пообещали ему.

Локки крайне редко встревал в драки, ему сходило с рук почти всё и всегда. Иногда людям просто не приходило в голову его бить, но чаще — его просто не могли поймать. Как ни редки были драки в его жизни, инстинкт, за миг до удара, заставил его прикрыть голову руками и сжаться. Метили в лицо… Били его недолго, но сильно, со злостью.

Спас Локки кряжистый мужик в военной форме, который вышел из подъезда за руку с четырёхлетним сыном и рявкнул по-армейски на весь двор: «Ну-ка разошлись, ублюдки». Бритые моментально исчезли. Мужик приостановился было, с сомнением глядя на корчащегося Локки, но тут во двор вбежала Ленка и бросилась к пострадавшему. Мужик с чувством выполненного долга пошёл дальше. Сынишка его с живым интересом крутил головой, оборачиваясь на побитого, пока они с отцом не скрылись за аркой.

Чуть позже Локки сидел на поребрике, а Ленка поливала его перекисью, которую ей выделила сердобольная продавщица магазина. Шарф у Ленки совсем размотался, губы подрагивали, блокнот валялся рядом на земле.

— Ты что, совсем дурной? — со слезами в голосе говорила она, — Их же толпа… Они тебя убить могли…

— Да какой там убить, не гони, — глухо успокаивал её Локки, пытаясь улыбнуться: из разбитых губ тут же начинала течь кровь. — Сопле-нацики обычные.

— Дурак, — продолжала Ленка, начиная уже явственно всхлипывать. — Пойдём в травму. Вдруг что-то сломали.

— Да ну, — фыркнул Локки, — не сломали. Доску спёрли. Пи*оры… Пойдём домой, нафиг, я нагулялся.

Он потянул к себе рюкзак, стараясь не смотреть на Ленку.

— Пиво, что характерно, цело, — заметил он.

Ленка тяжело вздохнула, прикусила губу и вытерла слёзы. Спорить не стала, помогла Локки встать, и они тихонько пошли в сторону дома. Локки немного хромал, но в остальном, не считая синяков и разбитого рта, был цел.

Почти у самого их дома Локки остановился, ткнул пальцем вперёд и вверх.

— Зацени, на крыше кто-то болтается.

Ленка присмотрелась: в самом деле, на их крыше кто-то был.

— Ну и что, — неуверенно сказала она. — Мало ли? Ремонтники какие-нибудь, снег чистят.

— Какой снег, всё смыло давно, — отмахнулся Локки. Он просто впился взглядом в фигуру на крыше. — Стоит, не шевелится. И прикинут странно.

Ленка присмотрелась и фыркнула:

— Тебе все странные, кто приличную одежду носит.

— Че ему в деловом костюме на крыше делать?

Ленка замялась.

— Д-думаешь, самоубийца? — тихонько спросила она.

— Снайпер он или суицидник, а крыша наша, го чекнем, — решительно заявил Локки и, прихрамывая, зашагал к дому с удвоенной скоростью. Ленка поспешила следом.

1.3 Митькина Крыша

Митька стоял у края своей любимой крыши, залитой вечерним апрельским солнцем. За его спиной развевалось нечто вроде длинных рваных тряпок чёрного, бурого и багрового цветов. Митьку нисколько не беспокоило, что кто-то может его заметить. По своему опыту Митька знал — его никогда не видели. Отсюда он мог сколько угодно созерцать город. Заниматься этим можно было бесконечно. Но как раз сегодня его нагло отвлекли от приятного дела.

За спиной кто-то деликатно кашлянул и довольно высоким голосом, прерывающимся от волнения, сказал:

— Эм… Привет.

Митька последовательно изумился, возмутился и даже рассердился. На то, что вызывает столько бурных и разных эмоций за такой короткий срок, внимание обращать просто опасно. Так что Митька решил пока не оборачиваться и никак не показывать, что заметил незваного гостя: авось, тот как-нибудь сам смутится и рассосётся.

Но гость рассасываться не собирался. Он вздохнул и зашуршал курткой, топчась на месте.

— Ты же Митя, да?

Это было уже слишком.

— А ты кто такой и что здесь забыл? — бросил Митька недовольным голосом, подавляя в себе желание обернуться.

— А я — Джек, Женя то есть, но ты меня зови Джеком, — сбивчиво и обрадованно заговорил пришелец. — У меня для тебя отличная новость!

— Неужели я выиграл миллион денег?

— Не, лучше! Ты — Бог!

Тут Митька уже не выдержал. Обернулся. Прямо перед ним стоял невысокий щуплый пацан лет четырнадцати-пятнадцати, болезненного вида. На голове, натянутая чуть не до носа, красовалась полосатая оранжево-зелёная шапка. Парнишка Митьке был совершенно не знаком. Знакомым было только одиночество, которым от того разило за версту. Митька такие вещи чувствовал.

— Что за бред ты несёшь и откуда ты меня знаешь? — с брезгливой жалостью поинтересовался Митька.

— Я тебя не знаю, — с готовностью пояснил Джек. — Я знаю только твоё имя. И что ты — бог.

— Завязывай. Иди, поиграй в другом месте.

— Игру не выбирают, — заявил Джек и странно прищурился. Митька вздрогнул — настолько у Джека при этом изменилось лицо. «Пожалуй, он всё-таки мой ровесник» — всплыло в голове. Митька снова растерялся.

— Пока нам семнадцать — мы Боги, — продолжил тем временем странный парнишка.

— Ну вот и отстань от меня, — с облегчением сказал Митька, — мне девятнадцать, и я … — тут он замялся, — я — Демон, понял?

Джек рассмеялся.

— Да это ничего не значит. Считай, что демон — это порода, а Бог — должность… А про возраст. Тебе же было ровно семнадцать тогда…

— Когда «тогда»? — с вызовом перебил Митька.

— Когда ты стал «демоном», — спокойно пояснил Джек и исподлобья глянул на Митьку.

Тот вздрогнул. Рука помимо воли потянулась к груди.

— Ладно, — миролюбиво продолжил Джек, — я тебе мешать не буду. Другие всё равно ещё не собрались. Я тут подожду.

— Чего?! Какие ещё — «другие»?!

В этот момент из чердачного проёма вылезли на крышу невысокий вертлявый парень и рыжеволосая крупная девушка.

— Здоров, пацаны, чего вы тут висите? — с места в карьер припустил парень, слишком бодрый для человека с разбитым лицом. — На крышу хода нет.

— Ты дворник что ли? — неприязненно уточнил Митя.

— А ты — манагер что ли? — не моргнув глазом парировал парень. — Это почти частная собственность — это наша крыша, наша квартира прямо под чердаком, и ключ от него у меня хранится, ясно?

— Что ты лечишь про квартиру? — поднял бровь Митька. — Этот дом лет десять недостроенный.

На крыше на минуту воцарилась тишина. Каждый пытался совместить чужое представление о доме со своим собственным. На Джека, который тихо лучился счастьем в сторонке, внимания не обращали.

— Не может быть, — первой нарушила тишину девушка. — Я в этом доме с детства живу.

— По мне вы оба живёте в дурдоме, — отрезал Митька. — Я на эту стройку пять лет хожу и вас ни разу здесь не видел, кстати.

— А мы тут загораем с детского сада и тебя тоже не видели ни разу.

— Да проверить-то кто прав — раз плюнуть, — тихо подал голос Джек, но на него сразу все уставились.

— Да нафига нам проверять? — спросил парень. — Мы и так знаем. Валите, говорю, пока ментов не вызвали.

Девушка нахмурилась, опасливо поглядывая на долговязого Митьку.

— Мить, прошу тебя, давай спустимся ненадолго? — спокойно сказал Джек. — Пусть убедятся.

— Только из удовольствия посмотреть на живых шизофреников, — чопорно отозвался он и шагнул к чердачной двери.

На ближайшие десять минут Ленка и Локки онемели, потому что, спустившись за Митькой в дом, обнаружили, что он был прав — они находились на какой-то заброшенной стройке. Локки потерянно топтался в пустой бетонной коробке, которая ещё утром была их квартирой.

— Но как же, — жалобно заговорила Ленка, — мы же только что мимо проходили… Всё тут было. Это что, гипноз?

Митька настороженно наблюдал за ними, сложив руки на груди, потом развернулся и пошёл обратно.

Но Локки рванул следом:

— Стой, — заорал он. — Ты что с нашим домом сделал, как мы назад попадём?!

Ленка тоже бросилась за ними, глаза у неё стали совсем круглые.

Митька обернулся, смерил Локки взглядом:

— Тебе сегодня, я смотрю, уже по башне-то дали, — угрожающе начал он.

Но тут вмешался Джек.

— Пожалуйста, не ссорьтесь, вы же боги, мы из одной партии…

Локки смотрел на него и явно не понимал, что ему говорят.

— Вы, Локки и Ленка, вы — боги, — раздельно сказал Джек глядя на них. — И мы с Митькой — боги, я — Джек. Вы не переживайте… Просто, ну…

Он вдруг зашарил по карманам, быстро достал замусоленную тетрадку, отлистал пару страниц и зачитал:

«Когда боги собираются вместе, это приводит к совмещению пластов реальности». Это просто другой пласт реальности, понимаете? Митькин. А ваш дом в вашем пласте… Это только пока, потом они станут… Одновременными.

— А мы сейчас сможем домой вернуться? — спросила Ленка, дрожащим голосом.

— Конечно, — пообещал Джек. — Только, пожалуйста, давайте дождёмся остальных, а? Нас ещё пятеро. Всего девять.

Локки с шумом выдохнул и стащил с головы кепку, утёр лоб.

— Ты это тоже слышишь, или я до сих пор в том дворе в коме валяюсь? — спросил он Ленку.

Ленка покачала головой. Она считала, что у них теперь нет выбора — ведь домой вернуться просто так было нельзя. Они снова поднялись на крышу.

— Вы все психи, — доверительно заметил Митька, — И это мне нужно вызывать ментов и скорую. Вам.

Он злорадно раскрыл крылья и несколько раз взмахнул ими.

У Локки и у Ленки чуть челюсти не отвисли. Митька явно смутился:

— Вы что, их видите? — спросил он. — Никто не видит…

— Я тоже вижу, — встрял Джек. — Очень классные крылья.

— Ты вообще кто? — слабым голосом спросил Локки.

— Демон, — с ноткой театральности сказал Митька и скорчил зверскую рожу. — Сейчас я вырву и сожру ваши сердца… Да я пошутил, — крикнул он, заметив, что Ленка побледнела и начала оседать на пол. Локки её поддержал.

— Никого я не жру, — пробурчал Митька. — Ну крылья и крылья. Выросли да и всё. Их никто обычно не видит, это вы какие-то… Ненормальные.

В этот момент на крышу выбрались новые парень и девушка, впереди себя они протолкнули огромный лиловый зонт. В ту же секунду ровно над ними двумя небо приобрело скучно-серую окраску и капризно заморосило дождём.

— Мы не опоздали? — спросила девушка, серьёзно обводя всех взглядом.

Ленка приоткрыла рот, Локки закрыл лицо рукой, а Митька, подступив к пришельцам, ткнул пальцем в бетонное перекрытие и потребовал:

— Ну-ка, говорите, это крыша стройки или жилого дома?

— Стройки, — ответил парень.

— Жилого дома, — сказала девушка.

Парень удивлённо покосился на спутницу.

— Три-три, — азартно резюмировал Джек и рассмеялся.

1.4 Записка

Артём ходил по кухне полуодетым, с незажжённой сигаретой в зубах и говорил по телефону, одновременно пытаясь приготовить себе завтрак, хотя уже давно перевалило за полдень. Пушистый красавец-сибиряк Кузьма Василич возлежал на подоконнике, на самом солнце, и с высокомерным презрением наблюдал за хозяином.

— Допустим… Мы заинтересовались… И сколько они просят за детали?… — отрывисто бросал он в трубку, щурясь на весеннее солнце, которое беспардонно лезло в его кухню, минуя занавески, слепило глаза и не позволяло определить, загорелся ли газ на плите.

— Нет, в гараж вообще никак, я сегодня обещал к маме заехать… ты там ржёшь что ли, долбак, я не понял? Ничего смешного не замечаю…

Он довольно ловко отправил на жарку одно за другим четыре яйца, разбивая их о край сковороды.

— А вечером в инст… Не передумал, ты хочешь какому-то бухгалтеру с горы платить, а? Да надо нам это, Сеня, вот закончу и буду сам бухгалтерить… Конечно, мы ж расширимся…

Он несколько раз встряхнул сковородку, чтобы яичница не пригорела, и выключил огонь.

— Что? Нотариалка на право собственности? Да, должна быть у меня, я посмотрю…

Он перешёл в комнату, пожёвывая фильтр сигареты:

— Смотрю, — сказал он в трубку и отпер маленьким ключиком ящик стола. В ящике, в идеальном порядке, лежало несколько аккуратно подписанных карандашом папок разного цвета, накладные на детали, пережатые бумагодержателем, счета под скрепками. И неопознанная бумажка, исписанная изумрудно-зелёным фломастером.

В детстве Артём любил игру «Что не так в картинке». И вот сейчас он не успел осознать, что было не так, но чувство тревоги, занозы в пальце пришло моментально. Тёма чуть не подавился сигаретой.

— Перезвоню, — буркнул он в трубку и, не дожидаясь ответа, нажал «отбой». Он вынул из ящика бумажку, поднял брови и перекатил сигарету из одного уголка губ в другой.

Определенно в любой записке, как таковой, есть нечто таинственное. И уж тем более в записке найденной в запертом ящике стола, стоящего в запертой однокомнатной квартире, принадлежащей одному человеку. Нет, Артём эту записку в стол не клал. Ярким фломастером детским корявым почерком в записке было написано следующее: «Артёму. Севодня в семь на крыше. И главнае не ежай по Ленинскай». Бумажка была сложена вчетверо, и надпись занимала только одну восьмую листа. Артём тщательно осмотрел бумажку. Остальные семь восьмых были чистыми. Он сел на пол, и, рассеянно взяв со стола зажигалку в виде пистолета, закурил. Курить в квартире было не в его правилах. Последний раз он делал это в день смерти отца, лет семь назад. Кузьма Василич, сунувшийся было следом за хозяином, неодобрительно взмякнул на сигаретный дым и удалился обратно на кухню.

Артём перечитал записку ещё раз, будто надеясь вычитать ответ: откуда она взялась. Но записка лишь глумливо зеленела буквами и не сознавалась.

— Бред, — процедил сквозь зубы Артём и метко плюнул окурок в урну. Взгляд его упал на настенные часы. Артём подскочил, как ужаленный — времени в обрез! Мама вечно волнуется, когда он опаздывает хоть на пять минут.

Забытая яичница сиротливо остывала на сковородке, пока Артём лихорадочно собирался.

Вот он уже гнал по улице, выжимая последнее из своей гордости — старинной Волги, собранной практически самостоятельно. (Мама, конечно, смертельно боялась, что он попадёт на ней в аварию, а тут и подушки безопасности нет).

Артем мимолётно подосадовал на то, что переехал в отдельную квартиру. Из-за переезда он постоянно чувствовал себя немного виноватым. Особенно после того, как у мамы случился первый приступ год назад. Как она энергично убеждала его тогда не возвращаться обратно, кричала, что она прекрасно отдохнет одна, а ему до работы близко со съёмной квартиры, и не нужно каждый день ездить, а то у нее сердце не на месте — как он гоняет, а сколько автокатастроф… Конечно, он понимал, что мама делает это для него, а сама-то совсем не хочет, чтобы её Артёмка жил отдельно. И дело было даже не в её здоровье. Он эти её фокусы научился просекать еще с пятого класса. Просекать-то научился, а вот противостоять соблазну — черта с два. После пары часов жаркого спора он «сдался», «уговорился». Закрыл глаза в очередной раз на мамины наивные психологические трюки. В четверть века хочется уже жить отдельно от родителей… Да и такая удобная квартира на съём пропала бы… Он утешал себя тем, что, по крайней мере, исправно навещает маму.

Артём нагло кого-то подрезал и перестроился в крайний ряд — решил срезать через Ленинскую и сэкономить пару минут.

На лобовое стекло ветер бросил и прижал бумажку. Артем резко затормозил. Ехавший сзади чудом не врезался в него, улицу разорвало матерящимися автомобильными гудками. Тёме было все равно. Его прошиб пот. «Нисмей по Ленинскай, каму сказала!!!» категорично заявляла намертво прилипшая к лобовому записка. Написанная тем же фломастером. Тем же почерком. Как и та, которую он дома оставил… Артем запретил себе сходить с ума. Он глубоко и медленно сделал пару вдохов-выдохов, включил дворники, смёл бумажку с окна и, стиснув зубы, поехал давать крюка по Октябристов. И уже ни о чем не думал вообще. В такой ситуации это было по меньшей мере опасно. Наконец показался его старый дом. Подъезжая, он мельком отметил на соседней улице толпу народа и пару скорых…«Авария что ли,» подумал Тема и сделал еще пару дыхательных упражнений, продолжая яростно подавлять все мысли и проезжая мимо загроможденной людьми и машинами Ленинской улицы.

Домой он вернулся гораздо раньше чем рассчитывал. Кот закрутился у его ног, Артём запнулся о него, ругнулся, кот сбежал. Успел Артём везде, потом позвонил Сеня и загрузил ему работой мозги так, что про записки, аварии и прочую мистику он и помнить забыл. Не разуваясь, прошел в комнату и принялся перебирать бумаги в столе — найти наконец эту чёртову нотариалку. Тут снова запиликал телефон. Тёма так и подскочил:

— Да, — рявкнул он в трубку. — Сеня, ты меня реально достал сегодня… Нет, не нашёл ещё… Кто?.. Почём?… Диктуй…

Он взял из стакана один из безупречно отточенных карандашей и записал номер на четвертинке подвернувшейся под руку бумаги.

— Да, позвоню. Добро.

Он нажал на сброс звонка. Помассировал переносицу пальцами. С голодным спазмом в желудке вспомнил о покинутой яичнице. Мама, конечно, его покормила, но это было давно. Да и обиженный Кузьма Василич вопил о еде. Но прежде чем отправиться на кухню, Артём взял со стола бумажку с номером, чтобы перебить его в мобильник. И тут случайно посмотрел на её обратную строну, слегка похолодев — он записал телефон поставщика на той самой фломастерной записке. Теперь надпись гласила: «Ты чо делаиш? Ты где пишиш? Пиняй на сибя!!!». Тёма вздрогнул и выронил бумажку.

Но вместо того, чтобы, согласно законам физики, упасть на пол, бумажка зависла в воздухе — на уровне его груди. Кузьма Василич выгнул спину и страшно зашипел. Тёма оторопело отступил на шаг назад. Записка двинулась на него. Тёма отступил ещё. Краем сознания отметив только, что путь к двери ему отрезают шкаф и стол. Записка сделала резкий рывок к нему, и Тёма шарахнулся, врезавшись спиной в стену. Секунды три ему понадобилось на то, чтобы осознать, что его рука ушла куда-то в бетон, который стал тягучим и податливым, и обратно не выдёргивается, более того, тянет его за собой. Записка зависла напротив и воинственно затрепетала. Вспомнив поговорку про ноготок и птичку, Тёма сжал зубы и сделал то, чего его своеобразный противник явно не ожидал — резко выбросив вперёд свободную руку, поймал чёртову записку в кулак, как крупную бабочку. После этого стена принялась всасывать его в себя с утроенной скоростью. Тёма зажмурился и набрал воздуха в лёгкие, как перед погружением и… Упал, пребольно ударившись задницей о что-то твёрдое.

Народ на крыше Артему удивился меньше, чем Артем крыше и народу. Он какое-то время пребывал в ступоре, таращась на присутствующих. Пока, наконец, стоявший ближе всех чернявый парень с разбитым лицом не протянул ему руку, помогая встать и совмещая это с рукопожатием.

— Я — Локки, — представился он, сверкнув сочувственной улыбкой. — Пиво будешь?

Артём открыл рот, однако вместо него заговорил самый младший по виду, в компании парнишка.

— Это Артём, — в голосе его слышалось облегчение.

— Не вникай, — покачал головой Локки.

— Ага, — нашёл в себе силы ответить Тёма сразу на всё и обалдело посмотрел на смявшуюся в ладони записку.

«Маладец!» — объявляла она.

1.5 Анюта

Анюта просыпается всегда ровно за полминуты до того, как срабатывает будильник. Анюта носит короткую причёску — такую могут позволить себе только очень красивые девочки. Анюта никогда не смотрит в зеркало, пока умывается и чистит зубы. Каждое утро она завтракает чашкой чёрного кофе и сыром без хлеба. И каждое утро она просыпается во вторнике.

Если точнее — в апрельском дождливом вторнике. Два с половиной года назад она переехала в город учиться и ровно два года назад, во вторник, её чуть было не изнасиловали. И этот день так никогда и не закончился. Он длился и длился бесконечно.

Была у Анюты одна тайная способность — она предчувствовала события: встречи, происшествия. Знания о них сами прыгали в голову. Иногда будто кто под локоть её толкал: иди туда-то и туда-то. Анюта шла, встречала там нужных людей, находила нужные вещи. Она не знала, почему с ней это происходит. Это просто происходило. Но в тот раз никакие предчувствия её не посещали.

Анюта всё ломала голову — может, это потому что она что-то сделала не так? Может быть, на самом деле этого просто не должно было произойти? Не было суждено? Просто она в чём-то ошиблась? Возвращалась домой по темноте? Но в апреле темнеет ещё рано, время было не позднее. Была в юбке, а не в джинсах? Не остановилась, когда её окликнули из подворотни? Ускорила шаг? Не побежала? Не закричала?

Она хорошо запомнила эту беспомощность, когда её схватили и потащили в арку — она почему-то не смогла ни шевельнуться, ни крикнуть — тело как сковало. Ещё запомнилось, что схватили её не за руку, не за одежду, а за волосы. Намотали на кулак и потащили, это было ужасно больно. С тех пор Анюта стриглась коротко.

Она предпочитала не думать о том, что произошло бы потом в подворотне, если бы не помощь.

Хрупкую, неказистую фигурку своего спасителя Анюта тоже помнить не переставала ни на миг. А вот лица вспомнить не могла. Она так и не поняла, что он сделал — в какой-то момент человек, который навалился на неё всем телом, обмяк и осел. Спаситель стоял в нескольких метрах от них и внимательно смотрел на Анюту, которую запоздало начала бить крупная дрожь.

— Идём, чтобы скорее, — сказал он и протянул ей руку. Анюта попробовала встать, но не смогла. Тогда спаситель прищёлкнул пальцами и из воздуха извлёк огромный зонт. Зонт надвинулся на Анюту, и словно бы невидимые нити из его купола прилипли к её рукам и ногам и помогли ей встать.

— Не теряйте, чтобы эту вещь, — сказал незнакомец. — Она чтобы защищать. Она чтобы вести.

— Спасибо, — прошептала Анюта.

Незнакомец подал ей руку, на которой Анюта практически повисла, и они медленно пошли к её подъезду.

— Я попросил бы от вас одну услугу, — сказал незнакомец, когда они дошли до самой двери квартиры.

Анюта посмотрела затравлено.

— Немного от вашей внутренней крови, — сказал незнакомец. — Немного лишь.

В руке у него возник узенький серебристый ножик, тускло блеснувший в сумраке подъезда. Анюта смотрела на ножик, не отрываясь, хотя изящная вещица не выглядела опасной. Незнакомец повернул Анютину руку ладонью вверх и сделал небольшой надрез поперёк линии жизни. Анюта вздрогнула, боль отрезвила её. Незнакомец тут же накрыл кровоточащий порез своей рукой. Когда он убрал её, ладонь оказалась невредимой.

— Благодарю, — сказал он и поклонился. — Вы отдали мне сил. Это нужно, я слаб и предан. Я запомню чтобы это. Берегите вещь.

И он посмотрел на зонт. Анюта невольно следом за ним подняла глаза на купол зонта, а когда опустила их — рядом уже никого не было.

Бабушка зонт не заметила — Анюта почему-то не смогла его сложить, но зонт сам поднялся под потолок и прилип к нему чёрным пятном. Анюту это не удивило и не напугало. Внутри всё было замороженным, застывшим. Она не стала скрывать от бабушки происшествия, но о странном незнакомце умолчала: по её словам выходило так, что подонка спугнул прохожий. Бабушка слушала её и качала головой:

— Сука не захочет, кобель не вскочит, — неодобрительно сказала она. — Да не рассказывай никому, стыдоба какая.

Оказалось, что нападение было не самым отвратительным, что могло произойти. У Анюты от бабушкиных слов даже дух захватило. Но она посмотрела на зонт, зависший под потолком, и почувствовала себя в относительной безопасности — больше с ней ничего не случится. В любом случае. Какой бы плохой и неправильной она ни была.

Она никому ничего не рассказала.

И никто ни о чём не догадался, хотя у Анюты было много подруг, друзей, поклонников. Так началось её одиночество в дождливом вторнике.

Анюте казалось, что в её глаза и в её сердце, как в сказке, попал осколок кривого зеркала: она начала видеть неприятные вещи. Теперь ей казалось, что все люди, даже самые хорошие и близкие, на самом деле находятся каждый в собственной комнатке, мягонькой, тепленькой, без окон и с полной звукоизоляцией. Дверь в каждой комнате есть, но никто не хочет открывать её. Анюта знает, что эту дверь можно открыть снаружи. Дверь могут попросту сорвать с петель. И ты никогда не знаешь, когда это произойдёт, при каких обстоятельствах. Со временем Анюта находила все больше подтверждений этому. Все книги, которые ей довелось прочитать, были об одном. Все песни, которые она слушала, звучали в унисон с книгами. Всё кругом подтверждало её правоту. Все были слепы, глухи и ничего не хотели слышать и замечать.

Особенно такие вещи, как Анютин зонт, например. Сложить его так и не удалось. Забыть где-нибудь его тоже было невозможно. Зато с ним она чувствовала себя уверенней, а ещё, зонт действительно её вёл — в некоторые места он её просто не пускал — замирал в пространстве, Анюта тянула его за ручку и только с большим трудом могла его сдвинуть.

Обычно Анюта покорялась зонту, тем более с его появлением её больше не посещали предчувствия, её больше не тянуло без причины куда-то. И сны она видеть перестала.

Проснувшись однажды в очередном вторнике, Анюта поняла, что ей нужно срочно выйти на улицу. Ей нужно кое-кого встретить. Анюта обрадовалась этому чувству. Она соскучилась по нему.

Она допила кофе, сполоснула чашку, надела своё любимое платье в синюю полоску, привела в порядок короткие волосы. Она попыталась взять с потолка зонт. Зонт не хотел идти. Он намертво прилип к потолку, как будто стал его частью. Анюта в этот раз не собиралась сдаваться. Они боролись, пока, наконец, упорство Анюты не победило. Зонт нехотя отлип от потолка, и они вместе вышли на улицу. Анюта знала, куда ей нужно, зонт, как балованный пёс, то и дело уводил её в сторону. Но Анюту было не так просто сбить с выбранного пути. Они долго ходили под дождём, пока Анюта не заметила того, кого искала. Зонт тут же притих. Она отсчитала последние звонкие шаги по мокрому асфальту и протянула зонт бледному темноволосому парню, замершему перед ней. Теперь им нужно было зайти вместе ещё в одно место.

1.6 Новые Боги

Солнце уже начало клониться к зубчатому горизонту города, а на крыше их по прежнему было семеро. Джек волновался.

— Ещё двое, — умолял он. — Ещё немного, я уверен, они придут.

— Может начнёшь суть излагать? — предложил Локки нетерпеливо: пиво они с Артёмом выдули в два счёта и теперь скучали по добавке. — Опоздуны сами виноваты.

— На этой хрени было написано в семь, — недовольно подтвердил Артём, тыкая бумажкой в воздух. — А щас уже полвосьмого.

— Л-ладно, — запнувшись сказал Джек и полез в карман куртки.

Ленка слушала их вполуха. Она разглядывала собравшихся. Украдкой, конечно. Для Ленки было характерно «залипать» взглядом — на людей, на предметы, на пейзажи. Она бы и зарисовывать начала, но для этого нужно разрешение, а она стеснялась спрашивать.

Сперва Ленка не могла отвести взгляд от Анюты. Она никогда не видела таких красивых людей в жизни. Причём было заметно, что свою красоту Анюта несла не как крест и не как знамя — а просто, естественно, зная о ней, но не придавая значения. Ленка метнула быстрый взгляд на Локки, который редко пропускал мимо себя красивых девушек, но он на Анюту не смотрел.

Тем временем Джек извлёк из кармана потрёпанную тетрадку и откашлялся.

— Суть в том, — начал он дрожащим от волнения голосом, — что, в общем, я случайно узнал… Что группа из определённых девяти человек способна составить Бога…

Он быстро вскинул взгляд на стоявших и сидевших перед ним. Пока никто не засмеялся.

— И… Создать собственный мир, короче. Я тут всё записал, чтобы не забыть…

Локки перебил:

— Да ты основательно к делу подошёл, чувак.

Они с Артёмом заржали.

Джек растерянно захлопал глазами. Ленке стало его жалко.

— Может выслушаем человека, раз уж мы все здесь? — строго спросила она, глядя на весельчаков. — Тем более, он говорил, что так и будет.

— Он говорил, девять будет, — ухмыльнулся Локки. — Ладно, ладно, сис, мы слушаем. Джек, бросив благодарный взгляд на Ленку, быстро добавил:

— Может быть их в городе нет… Или ещё что-то помешало. Мы их потом найдём.

Он нервно пролистал несколько страниц тетради.

Ленка, правда, и сама вместо того, чтобы слушать, продолжила смотреть. Рядом с Анютой сидел на бетонном перекрытии, сунув руки в карманы куртки, Сашка. Он казался… подходящим для Анюты. Как деталь паззла. Хотя он как раз не был красавцем. Самый обычный мальчик… Вот только взгляд — тоскливый и далёкий, как у поэта. Было у них с Анютой что-то общее, Ленка никак не могла уловить — что именно. Они оба будто смотрели на мир из-за невидимого, но очень прочного стекла. Из неотсюда. Зачарованные.

У Ленки уже руки зудели взяться за карандаш. Она старалась смотреть на обоих как можно дольше и чаще, чтобы потом попытаться нарисовать по памяти.

— Наш проект — семнадцатый, Боги-17, — читал тем временем Джек свои конспекты. — В этом наборе всем богам по семнадцать лет.

— Да тут семнадцать, поди, только тебе, — зевнув, заметил Артём. Ленка перевела взгляд на него. Он был самым «нормальным» и обыденным в собравшейся компании. Да ещё и самым старшим на вид. Ленке он не очень понравился — из-за упрямого подбородка и наглого взгляда. Коренастый, невысокий, коротко стриженный, он был похож на бандита или «гопника». Такие берут своё везде и всегда, любыми способами. А вот с Локки у них возник какой-то непостижимый, мгновенный резонанс. Ленка хорошо знала, что брат легко привлекает к себе людей, но редко видела обратную ситуацию. Это было любопытно.

Митька, стоявший в стороне и как-то боком ко всем, до сих пор молча, вдруг заговорил.

— Он имеет в виду, по ходу, что когда тебе было семнадцать, произошло что-то особенное, и, типа, время остановилось.

Артём нахмурился. Джек с восторгом глянул на Митьку. Но Митька по-прежнему равнодушно смотрел с крыши вдаль.

В Митькином лице было что-то отрешённое, это что-то ещё сильнее заостряло и без того резкие черты его лица. Сложенные крылья напоминали грязный и рваный плащ всевозможных оттенков лилового, чёрного, серого. Распахиваясь же, становились устрашающими, как свинцовая туча со скрытой грозой. У Ленки сладко и жутко замирало сердце, когда она смотрела на Митьку.

— У меня ничо не было, — возразил Локки. — А если считать, что родаки смотали за границу, тогда у Ленки ничего не случилось.

— Случилось, — вмешалась Ленка. — Я поступила… Не туда.

Все посмотрели на неё. Она почувствовала, что краснеет и замолчала.

— Не обязательно об этом говорить, — с беспокойством поглядывая на всех, сказал Джек. — Не все могут… Хотеть вспоминать.

Анюта и Сашка синхронно опустили головы, Митька начал теребить пуговицу на воротнике. Артём пожал плечами.

А Ленка опять погрузилась в наблюдение.

Джек казался куда младше своих лет. Хрупкое тело в мешковатой, словно с чужого плеча одежде, полосатая оранжево-зелёная шапка, натянутая чуть не на нос. Лицо круглое, безбровое, кожа изжелта-бледная, глаза запавшие. Глаза Джека были самой живой и здоровой частью — глубокие, карие, обычно широко и наивно распахнутые. В те редкие минуты, когда Джек на что-то или кого-то смотрел пристально, сузив глаза в узкие чёрные щёлки, лицо его менялось разительно. Богом он был или психом, Ленка чётко поняла одно: она никогда не сможет нарисовать Джека, даже если очень сильно захочет. Эти глаза — предел её возможностей как рисовальщицы.

— Понимаете, — продолжал Джек, — нынешний-то Бог… Неважно, как его называют, Создатель всего, короче. Так вот, он сейчас не особенно и следит за миром. Шанс очень удобный, чтобы самим собраться и сделать новое.

— А со старым что? — спросил Митька.

Джек озадаченно замолчал и уткнулся носом в записи.

— Старый… Ну, в принципе… Это как пузырь в пузыре… Новый мир его… Как бы разорвёт. Но мы отсюда туда всех переместим. И ещё кого захотим.

— Ну допустим, — заговорил Митька: — Допустим, я тебе верю. Но. На хрена нам нужно быть Богами? Что нам это даст? Новый мир этот?

— Да свой же мир, — торопливо ответил Джек, поочередно глядя на каждого. Понимания, однако, он не встретил ни у кого.

— Да нафига? — снова спросил Митька.

— Так свой мир, понимаете? Совсем свой, со своими правилами и законами и всем таким. Такой мир, понимаешь, например, чтобы никому не нужно было умирать, — сказал Джек очень тихо. — Никогда. Чтобы никаких разлук больше не было. Мир Без Разлук.

Над крышей повисло гробовое безмолвие. Артём и Митька заметно изменились в лице. У Ленки быстрее забилось сердце. Анюта и Сашка, впрочем, слова Джека восприняли довольно равнодушно.

— И чтобы не стареть, — мечтательно добавил Локки, — И летать… Можно суперспособности?

— Я же говорю — наш собственный, абсолютно любой мир, — почти шёпотом повторил Джек.

1.7 Наложение слоёв

Ленка плохо помнила, как вернулась домой. На этот раз всё получилось: они с Локки спустились с чердака и оказались в родном подъезде. Ленка чуть не плакала от облегчения. Локки молча ушёл в комнату и спустя десять минут появился в прихожей, переодетый в чистое. Он присел зашнуровать кроссовки.

— Ты что, собираешься на этот свой шур-мур? — ужаснулась Ленка.

— Паркур, тундра. Конечно, после такой хрени лучше занять себя физухой, — улыбнулся Локки. — Кстати, ты тоже сходи, на велике прокатись, например.

Ленка сморщилась:

— Лучше полы помню, — потом вздохнула: — Да уж, хрень не то слово…

— Всё, не жди, не знаю, когда буду.

Он улыбнулся и выскочил за дверь.

Ленка принялась за полы. Джек умолил их прийти завтра ещё раз сюда же, в это же время. Ленку передёргивало от одной мысли о том, что они снова не смогут вернуться домой. А вдруг что-то не сработает? На крышу она не хотела подниматься больше никогда в жизни… Невольно она задумалась о том, что услышала: Джек сказал — свой мир, какой они только захотят. Мир без смерти, старости, насилия, злости, зависти, глупости и трусости… Что говорить, всякому ясно, что реальный мир далеко не совершенен. Пусть то, что предлагал Джек — бредни сумасшедшего, но очень соблазнительные. С полами было покончено. Спать не хотелось. Значит, нужно порисовать. Но тут Ленка обнаружила страшное — блокнот с зарисовками исчез. Внутри у неё всё так и упало. Сначала она перерыла всё в зале, потом у себя в комнате, в прихожей и даже в комнате Локки. Блокнота не было. Под ложечкой противно ныло при мысли, что блокнот потерялся на улице, что кто-то нашёл его и теперь разглядывает рисунки, а то и рвёт на самолётики, жжёт, если это какой-нибудь бестолковый ребёнок. Или вообще блокнот мокнет сейчас где-нибудь на асфальте, затоптанный. Ленка почувствовала подступающие слёзы, в сердцах обозвала себя растяпой и дурищей. А вдруг блокнот просто на крыше, где они проторчали сегодня весь вечер?

Пришлось скрепить сердце и подняться туда, куда она только что клялась себе ни за что и никогда больше не ходить.

Оказалось, Митька ещё не ушёл. Стоял к ней спиной и по-прежнему смотрел на город. Ленка подавила желание поискать блокнот бесшумно, чтобы Митька её не заметил и не обернулся, но всё-таки решила, что это невежливо, и окликнула его:

— Привет, а я думала все разошлись.

Митька медленно обернулся:

— Я, как видишь, не разошёлся. Тебе чего тут надо? — Голос его, как и опасалась Ленка, был недружелюбным.

«Хам» — огорчённо подумала она, но вслух жалобно сказала:

— Я потеряла блокнот, ты его тут не видел?

Митька не торопился с ответом, глядя на неё с другого конца крыши. У Ленки и так зрение было неважное, а в сумерках ещё сильнее садилось, так что лица Митькиного она разглядеть не могла. Зато была уверена на все сто процентов, что он её видит отлично.

— Так ты художница. — Он не спрашивал, он констатировал. — По тебе сразу видно. Ты на всех так смотрела…

«Как он заметил, он-то совсем на нас не смотрел!» — подумала Ленка и снова почувствовала, как в лицо бросается краска.

— Я на врача учусь, — мстительно отозвалась она. Эти «я так и подумал», «ты просто вылитая художница» всегда были как чечётка на больной мозоли.

Митька фыркнул.

— Как сказал наш новый приятель: «Одно другому не мешает».

— Много ты понимаешь, «не мешает», знаешь, сколько времени учёба ест?

— Значит, ты дура, — хладнокровно известил её Митька.

— А ты — хам, — задохнулась от возмущения Ленка. — И вообще, ты даже рисунков не видел, почему сразу «дура»? Может, наоборот, я правильно на врача пошла, а рисование — не моё.

— Да хоть бы и видел, — пожал плечами Митька. — Я в живописи как свинья в апельсинах. Ты на себя посмотри, как будто не блокнот потеряла, а последнюю стипендию. Было б это «не твоё», ты б так не тряслась.

— А ты сам-то чем занимаешься? — растерявшись, спросила Ленка.

— Да ничем, — ответил Митька, снова поворачиваясь к ней спиной.

— Не учишься и не работаешь? — Дотошно уточнила Ленка, которая не очень уважала бездельников.

— Не учусь и не работаю, — подтвердил Митька высокомерно: — Демоны не работают и не учатся.

— И что же они делают? — прохладно спросила Ленка.

— Испытывают муки ада. По поводу того, что в институт не поступили и в армию не годны, — объяснил Митька, по-прежнему не поворачиваясь.

Ленка хмыкнула. Потом вздохнула и начала искать блокнот. К её удивлению, Митька скоро присоединился. Некоторое время они вдвоём молча шастали по крыше в сгущающихся сумерках.

— Значит, ты и завтра тут будешь? — спросила Ленка, нарушая довольно неловкую тишину.

— Угу, — рассеянно отозвался Митька. — Буду тут напару с Женей-психом.

— Думаешь, больше никто не придёт?

— Чё тут думать. Хотя, может, ещё те двое притащатся. Парочка с зонтиком.

На это Ленка не ответила ничего. Она задумалась над тем, хочет ли сама прийти сюда завтра на второе собрание «секты». Теперь почему-то ей было не так страшно, что она не вернётся домой. Совместные поиски не дали результата. Ленка кусала губы, отчаянно стараясь сдержать слёзы.

— Может, ты сюда уже без него пришла, — наконец, сказал Митька, сострадательно глядя на неё.

Ленка задумалась, потом что-то вспомнила и звонко хлопнула себя по лбу.

— Я его, наверное, оставила в том дворе, где Локки побили! Точно!

Митька смотрел на неё подозрительно:

— Ты собралась туда прям щас идти?

— Конечно! — Ленка уже направилась ко входу в чердак.

— Больная что ли? Ночью по подворотням шастать.

— Ой, папочка, тебя не спросила, — сухо отозвалась Ленка и тут же с раздражением ощутила, что ей в самом деле становится страшновато идти одной. Но блокнот!

— Пойдём вместе, — обречённым тоном выдавил из себя Митька.

— Одолжений мне делать не нужно.

— Это не одолжение, — промямлил Митька, — То есть это ты мне одолжение сделаешь, если позволишь… Короче, — он разозлился, — просто, давай пойдём вместе.

Ленка растерянно захлопала глазами.

— Ну давай. С одолжениями потом разберёмся.

И она снова двинулась к чердаку.

— М… Я вот тут подумал, — протянул Митька неуверенно. — А как нам нужно идти, чтобы потом нормально вернуться… Я про фокусы со стройкой и жилым домом, — уточнил он.

Ленка остановилась.

— Просто спустимся так, чтобы я шла первой. Как там этот Джек говорил — кто первый идёт, в тот ээээ пласт реальности и попадаешь… Потом вернёмся, сначала я зайду домой, а потом ты на крышу… Потом спустишься сам… Думаешь, есть разница? Уверен, что что-то произойдёт?

— Да ни в чём я не уверен, — хмуро сказал Митька. — Не хочу гулять по городу в котором моя стройка — это чей-то дом. Кто его знает, что там ещё изменено… Но, я, кажется, кое-что придумал.

Через мгновение он уже стоял вплотную к Ленке — она была высокой девочкой, но Митька оказался заметно выше. Ленка подняла голову и удивлённо приоткрыла рот. Митька, не говоря ни слова, наклонился и подхватил её на руки. Ленка онемела от удивления и смущения. «Я же вешу как корова», — мелькнуло у неё в голове, захотелось сжаться. И было страшно, что Митька её уронит. А он между тем легко прошагал с ней к краю крыши и встал на бортик.

— Я орать буду, — вцепившись в его пиджак и боясь шевельнуться, чтобы он не потерял равновесие, тихо-претихо предупредила Ленка.

— Зачем?! — изумился Митька. — Щас спустимся, держись.

И к ужасу Ленки, он сделал шаг вперёд, в густую, синюю пустоту вокруг крыши.

Несколько бесконечных секунд Ленка ждала столкновения с землёй, а потом поняла, что они с Митькой летят над городом. То есть, парят. То есть, парит Митька — распластав неподвижные крылья по воздуху, он плавными кругами спускался к подножию здания. И это было недостроенное здание. Митькино. Не их с Локки дом. Но Ленке было уже всё равно, от восторга полёта захватывало дух, ветер свистел в ушах, перед глазами кружились световые пятна далёких фонарей и окон.

Они приземлились, и Митька осторожно поставил её на ноги. Ленка судорожно вздыхала и боялась отпустить его пиджак. Митька посмотрел снизу вверх на стройку и огорчённо цокнул языком.

— Не, никакой разницы, я думал, может если мы вместе и минуя двери… то… Не знаю, то что-нибудь.

— Да ладно… Спасибо, — с некоторым усилием проговорила Ленка и уговорила себя отпустить Митькин пиджак. Глаза её сияли. Митька посмотрел на неё как-то настороженно.

— Обратно топать придётся, я только планировать умею, а потом спустимся пешком… Чтоб в этот твой пласт попасть, — предложил он.

Ленка кивнула, медленно приходя в себя. Она опасливо оглянулась по сторонам — ведь, получается, это был параллельный мир. Но ничем таким он не отличался — остальные дома были теми же самыми, что и в её мире.

— Ладно, пойдём, — согласилась она.

Митька потянулся, громко хрустнув спиной.

— Да, подрастерял я форму, — с сожалением констатировал он.

Ленка покраснела. Она уже не так сильно переживала о блокноте. Они кое-как поднялись в темноте стройки на крышу.

— Ну что, пойдём? — спросил Митька.

Ленка вздохнула:

— Наверное, нет, уже совсем поздно. Может быть, завтра утром одна схожу… — и искренне добавила: — Спасибо тебе, Митя.

— Да я ж ничо не сделал.

— За полёт спасибо и вообще, за компанию, — Ленка помялась секунду и сказала: — Ладно, я, наверное, домой.

— Угу. Давай, — отозвался Митька, и ей показалось, что он смущён. — Я тут ещё поторчу.

Ленка медлила уходить.

— Слушай, а тебе не холодно? — задала она вопрос, который мучал её с тех пор, как они сидели все вместе в ожидании двоих оставшихся. — У тебя вся шея голая. И пиджак такой тонкий.

Митька открыл было рот, чтобы выдать очередную высокомерно-снисходительную фразу о том, что демоны не носят курток или не испытывают жару и холод, но вместо этого, неожиданно для себя, сказал:

— Ну так, не жарко, выскочил из дома сегодня, куртку забыл, — он помолчал и добавил: — Ну и если честно, на крылья куртку натягивать очень неудобно… А в пиджаке у меня прорези.

Ленка молча стянула с себя шарф и повязала его слабо сопротивляющемуся Митьке на шею.

— Он тёплый, — пояснила она свой поступок и вдруг, приподнявшись на цыпочки, чмокнула Митьку в прохладную щёку. Тут же отскочила и, крикнув:

— Ещё раз спасибо! — скрылась в проёме чердака.

— Вау, вы с ней уже влюбились? — раздался где-то совсем рядом полный пытливости и энтузиазма голос Джека. — Прикольно.

Митька свирепо заозирался, пытаясь определить, где этот любопытный, и надавать ему по шее. Но на крыше было совершенно пусто. Митька обернулся и обнаружил Джека прямо у себя за спиной. Митька аж подпрыгнул.

— Прикольно, говорю, — повторил Джек, улыбаясь.

— Ты как тут оказался? — игнорируя Женькины восторги, спросил Митька.

— Какая разница? — он расплылся в улыбке. — А она тебе свой шарф оставила, прикоооооольно.

— Вот докопался, — вспыхнул Митька и нервно забросил концы шарфа себе за спину. — Большая разница, ясно?

Джек только отмахнулся от него:

— Кстати, тебе привет от Чёрной Птицы.

Митька открыл было рот, чтобы сказать, что никаких птиц он не знает, но Джек поправился:

— То есть от дяди Миши.

И Митька рот захлопнул едва не со стуком. Дядю Мишу он знал, но не видел уже несколько лет. Однажды тот просто пропал. С этой самой крыши.

— А ты его откуда знаешь? — отозвался он, стараясь скрыть сильнейшее волнение. — Джек затеребил рукава своей ветровки и промямлил:

— Я у него жил.

— Погоди-ка, — с мучительным подозрением остановил его Митька. — А ты где вообще живёшь-то?

Джек засопел по-детски и отвернулся.

— Я пойду, — сказал он кисло и, прежде чем Митька успел среагировать, исчез за чердачным проёмом.

Митька смотрел в тёмный ночной воздух над городом и думал, что даже если бы он не ходил на крышу каждый день сам по себе, то завтра он сюда бы пришёл, на сбор.

Виноваты были в его решении загадочность Джек, или шарф Ленки, он сам не мог ответить.

Глава 2. Карты, очки, зонты и прочие артефакты

2.1 Зонтик

Сашка зашёл за ней с самого утра. Выяснилось, что они с Анютой учатся в одном институте, просто не обращали друг на друга внимания. Оба собирались честно отправиться на лекции, но город не пускал их, путал знакомые маршруты, удлинял переходы, упорно направлял их в сторону парка, подальше от корпусов института. Время отнеслось к ним снисходительно и остановилось, медленно журча секундами в такт с шуршанием дождя в пока ещё безлистных каштанах парка, ни Сашка, ни Анюта не могли с уверенностью сказать — беседовали они или молчали. Им казалось, что их мысли без помощи всяких слов свободно текут между ними.

— Уже три, — вдруг сказала Анюта и остановилась.

— Полдня впереди, — Сашка тоже остановился и настороженно посмотрел на неё.

— Нам нужно на крышу.

— Зачем? — спросил Сашка с удивлением, чувствуя просыпающееся раздражение. — Знаешь, ты что, поверила в эти истории о богах?

— Нам нужно на крышу, — повторила Анюта и посмотрела Сашке в глаза. — Верим мы или нет. Я просто знаю, что нужно. Когда я тебя нашла, я тоже просто знала, что нужно пойти туда, где ты есть.

Сашка промолчал, отвёл взгляд.

— Странно, что ты не веришь в судьбу, — продолжила Анюта, не дождавшись ответа, и, будто против воли, посмотрела наверх — на изнанку зонта. — Нам всё равно придётся сегодня оказаться на крыше, хотим мы или нет.

Сашка проследил её взгляд. Изнанка зонта встретила их тьмой. И возникло у Сашки такое чувство, что тьма эта живая и мыслящая. Сашка поёжился.

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Вообще-то у меня сегодня тренировка… Я не стану пропускать, извини.

— Просто знаю и всё, — спокойно ответила Анюта. — Тренировки не будет.

Она снова взглянула на зонт.

— Зачем ты его всюду таскаешь? — спросил Сашка. — Я владею собой, если хочешь, дождя не будет. Зонт не нужен.

— Всё не так просто, — покачала головой Анюта, — его не выбросить, не отдать, не продать, не уничтожить. Его даже сложить нельзя, понимаешь? Вообще-то он меня защищает. Но ещё… Ещё он следит. Он ведь не хотел пускать меня к тебе. Так странно, на крышу он идёт спокойно…

Сашка даже думать не хотел, откуда у Анюты эта вещь, он снова посмотрел на зонт. В этот раз зонт почему-то не показался ему пугающим или враждебным. Подумаешь — живой. Его нельзя сложить… Да, Сашка вспомнил, что Анюта ходила с зонтом даже по институту — зонт больше никто не замечал.

— Мне нужно зайти в аптеку, у бабушки кончился корвалол, — неожиданно сказала Анюта, сбив Сашкины мысли, — Пойдём.

Сашка не торопился идти.

— Зайди без меня, а я его посторожу, — предложил он. — Неудобно же с ним внутри. Аптека такая маленькая.

Анюта задумалась на несколько секунд.

— Ладно, — сказала она, отпуская ручку. — Думаю, за пару минут с ним ничего не случится.

И скрылась за тихо брякнувшей колокольчиком дверью аптеки.

Сашка остался один на улице, под зонтом. Прохожих почти не было. Дождь привычно шуршал по асфальту и — недавний, пока ещё новый звук — барабанил по куполу зонта. Сашка стоял и прислушивался, пытаясь внутренне нащупать ощущение от зонта. Не прошло и минуты, как Сашка почувствовал, что за ним как будто следят. Он посмотрел на чёрную изнанку. Ощущение пропало. Стоило отвести взгляд — оно появилось вновь. Анюта стояла у окошка в аптеке — Сашка мог видеть её через стекло витрины. Тут ему пришла в голову странная идея — словно бы кто-то шепнул ему на ухо и толкнул под локоть для верности. Сашка поколебался мгновение, потом осторожно взялся за ручку зонта двумя руками и перевернул его, уткнув куполом в землю.

Дождь прекратился. Внезапно наступила полная тишина, и она была обескураживающе непривычной. Тишину порождал зонт. Сашка придерживал его за ручку. Вдруг стало совсем неуютно. Как будто даже улица сжалась, словно испуганная старушка. И тут прилетела чайка. Сашка не заметил, откуда. Птица с жалобным криком, камнем упала с неба и провалилась за безмятежно-гладкую, не дрогнувшую ни единой складкой, чёрную изнанку зонта. Как ухнула в черную дыру, которую вырыли посреди улицы. Он, Сашка, вырыл. Он будто окаменел: тупо смотрел в зонт, стараясь разглядеть там птицу.

Со стороны дома раздалось раздирающее душу мяукание. Сашка медленно поднял голову. Из кустов, покачиваясь, выходила кошка. Она упиралась изо всех сил, но было похоже, что ее волоком тянут. К зонту. Кошка продолжала вопить. Сашка не двигался, завороженный. Внезапно раздался щелчок, и всё прекратилось.

Кошка спешно скрылась в кустах. Сашка очнулся. Кругом вновь знакомо стучал дождь. Сашка посмотрел на зонт. Он был закрыт. В это время из двери аптеки вышла Анюта. Сашка сунул зонт подмышку и спрятал руки в карманы. Он даже умудрился криво улыбнуться.

Анюта подошла и протянула руку к зонту.

— Как ты это сделал? Как ты его закрыл?

Сашка подумал, что никогда и ни за что не расскажет этого Анюте. Он пожал плечами и взял её под руку, мешая забрать зонт.

— Случайно. Мне кажется, я повторить не смогу.

«Без жертвы» — додумал он про себя. Они пошли в сторону Анютиного дома. Анюта молчала. Дождь моросил.

— Знаешь, кто ты? — спросила она, когда они были уже у самого подъезда.

Сашка отрицательно качнул головой. В ушах стояли вопли кошки и крыло чайки, которое он успел разглядеть прежде, чем птица полностью погрузилась в зонт. Анюта сказала чуть торжественно:

— Ты тот, кто умеет управляться с этим зонтом. Единственный, кроме его настоящего хозяина.

Сашка смотрел ей в глаза, неловко улыбался и думал о чайке. Он не хотел знать, кто был хозяином этого зонта. Он мог поклясться, когда возвращал зонт Анюте, что тот игриво царапнул его ладонь. И Сашка вдруг чётко понял, что птица больше никогда не вылетит обратно.

— Зайди за мной в шесть, — попросила Анюта прежде, чем уйти.

2.2. Очки

Артём закурил на выходе из института, перекинул лямку сумки с ноутбуком через грудь и двинулся к дому. Сегодня они с куратором отлично поработали над его дипломом, Артём был доволен. Сейчас было шесть вечера, а на девять он договорился с Сеней выпить пива в бильярде. Ну и поиграть, конечно. День был хороший, солнечный, Артём мимолётно пожалел, что вечер до заката проведёт в помещении. Хотя, до дома можно было и прогуляться, не торопясь. Он свернул во дворы, чтобы не тащится вдоль дороги. Машин ему хватало и без того. Солнце и тут било в глаза. Артём без удовольствия вспомнил, что сломал последние солнечные очки. Докурил сигарету, зажал окурок между пальцев, высматривая урну. Урны не было. Зато были в грязно-талом снегу на газонах — бутылки, банки, тряпки, окурки, приветы от домашних животных и бомжей. Солнце безжалостно и насмешливо высвечивало весь весенний человеческий позор. Артём плюнул под ноги. Вдоль дорог по крайней мере не так заметно всё это дерьмо — там дворники работали усерднее. Центр комнаты вымыли, а по углам грязь вроде как и не видна. Артём брезгливо поёжился, «вот и погулял в тишине по солнышку, мать твою» и свернул обратно на улицу, к назойливому дорожному шуму. Выбросил окурок в урну. Тут кто-то окликнул его:

— Эй, Артём! Это ты, Артём?

Голос сопровождал шуршащий звук колёс по асфальту. Артём обернулся. Рядом с ним затормозил на самокате чернявый парень в красной кепке. Артём моргнул, автоматически пожимая протянутую руку.

— А, это ты… — ему было неловко вслух произносить кличку. Локки, кажется. Он давно отвык от подобных вещей.

— Точно. Это я. Здарова, — жизнерадостно улыбнулся тот.

Тут Артём сделал неприятное открытие — он впервые на себе испытал дурную игру разума. Ведь он не сказать что забыл о вчерашних невероятных вещах. О своей телепортации на крышу дома, о странном собрании «богов», дурацкой записке. Не забыл, но и не вспоминал. Память туманила, скрадывала неудобные моменты совсем недавнего прошлого. А ещё он понял, что рад видеть Локки, ему понравилось пить с ним пиво.

— Ваще отлично, что я тебя встретил. А то такое кому попало не расскажешь, — продолжал сиять Локки. — Штука специфическая, в духе вчерашнего бреда, вникаешь?

— Что такое? — осторожно поинтересовался Артём, слегка ошарашенный напором.

Локки прислонил самокат к стене.

— Цени, — объявил он, извлекая из кармана дутого жилета некоторый объект.

— Ну что, солнечные очки. Детские, пластмассовые, — констатировал Артём после напряжённого изучения. Пытливо глянул Локки в глаза: — Шутки шутишь?

— Ни разу. Надень и посмотри через них, — сияя ярче солнца за своим плечом, предложил Локки. Весь его вид выражал нетерпение и предвкушение.

Артём, хоть и сомневался, буркнул «Лады, только давай в сторонку отойдём».

Он глянул на Локки ещё раз, пытаясь определить, точно ли он не издевается, не пытается разыграть. Лицо Локки хранило безмятежно-восторженное выражение. Артём хмыкнул и надел очки.

В первую секунду ему показалось, что ничего особенного не происходит. И он открыл уже рот, чтобы сообщить об этом, но тут заметил: мусор, разноцветно и разнообразно валяющийся вдоль домов — исчез. Солнце било с неба особенно ярко и весело, не слепя глаз. И даже старый снег, как увидел сейчас Артём, был похож не на грязные груды, а на серые, чистые ледники, из которых бежали тысячи прозрачных ручейков. Он снял очки и поморгал. Мусор был на месте, снег — не просто серый, а чёрный, как обычно рядом с дорогой, таял мутными потоками, которые ползли одинокими тёмными полосами от домов, через тротуар, чтобы вылиться в канализационные решётки на дороге. Артём надел очки снова. И опять попал в немного иной весенний день. По-настоящему чудесный. Ему почудилось, что и пахнет иначе — не сыростью и выхлопным газом, а свежим ветром, весной и солнцем. Он перевёл растерянный взгляд на пешеходов. Людей было немного — человек пять-шесть. И все они были такими приятными, казались такими знакомыми, что так и тянуло поздороваться с каждым или, на худой конец, улыбнуться. Артём снял очки. По улице шли два мордоворота, тяжёлыми взглядами буравя воздух перед собой, бабуля с гигантской сумкой-перевозкой и группа школьников с синюшными мордашками.

— Не понял, что за эффект, — напряжённо прокомментировал он опыт, вертя очки в руках и стараясь рассмотреть стёкла.

— Круто, да? — довольно спросил Локки. — Это ещё не всё. Смотри.

Локки что-то нажал, и на его ладонь вывалились два стекла розового цвета. Теперь линзы в очках были непрозрачные — зеркальные.

— Нормальный фокус, — одобрил Артём, — Как ты это делаешь?

— Я ничего не делаю, — хохотнул Локки. — Они всё сами. Это даже не мои. Я их полчаса как нашёл, хожу, изучаю. — И он посмотрел через розовое стекло на дорогу. — Без очков то же самое, — констатировал он.

— Значит, секрет в линзах, — жадно глядя на очки, подытожил Артём. — Дашь мне их хотя бы на неделю, а? Я бы их нормально разобрал. Тут какая-то зверская технология, никогда ничего подобного не видел… Ты где их взял?

— Да говорю же, нашёл, на автобусной остановке, — недовольно повторил Локки. — Ты стопэ орать про технологии, сквозь эти ещё погляди, сквозь зеркальные.

На этот раз Артём нацепил очки безропотно. От увиденного у него перехватило дыхание. Артём не видел больше ни домов, ни машин, ни людей — только мириады сияющих тонких линий энергии, живые, пульсирующие в неповторимо сложном и красивом узоре. Люди выглядели как светящиеся коконы, сквозь которые проходила часть нитей мироздания, как прищепкой их собирала в пучок одна сияющая точка кокона. Артём пришёл в себя, только потому что Локки снял с него очки.

— Ты в порядке? — спросил он.

Артём молча моргал, не в силах сказать ни слова.

— Чего-то мне кажется, что ты увидел не то, что я, — с сомнением протянул Локки, глядя через очки.

— Я видел изнанку мира, — глухо сказал Артём. — Неужели Кастанеда был не таким уж укурком?

Локки захихикал и снял очки.

— Сорри, чел. Просто очень ржачно, как десятилетний пацан с пафосом говорит об изнанке мира.

— Не понял, — нахмурился Артём.

Локки с готовностью пояснил, улыбаясь:

— Я через эти линзы вижу всех людей как детишек мелких. Тебя вот так и видел.

— Херня какая, — потряс головой Тёма и отнял у Локки очки. — Они что, индивидуально подстраивают картинку под человека? Или у них рандомное воспроизведение?

Снова надел очки и погрузился во вселенную сверкающих, текучих нитей.

— Несколько раз смотрел — всё то же самое, — пожал плечами Локки.

Артём между тем сколупнул и эти линзы. В очках остались только два прозрачных стекла.

— Опа — третий слой, — показал он Локки.

— Ага, только через эти ничего интересного не видно, — покачал головой тот.

Артём надел очки и начал всматриваться в окружающее. Как будто Локки был прав, ничего не менялось вокруг. Он всматривался в прохожих, глядел на машины, рассматривал трещины в асфальте и бычки у домов, но ничего