Оглавление

1. Боги-17
2. Боги-17 Часть 1. Покинутые
   1. Глава 1. Трудный день
      1. 1.1 Сашка
      2. 1.2 Брат и сестра
      3. 1.3 Митькина Крыша
      4. 1.4 Записка
      5. 1.5 Анюта
      6. 1.6 Новые Боги
   2. Глава 2. Больничные
      1. 2.1 Солнце
      2. 2.2 Луна
      3. 2.3 Осложнения
      4. 2.4 Бегство
      5. 2.5 Чёрная Птица
   3. Глава 3. Карты, очки, зонты и прочие артефакты
      1. 3.1 Зонтик
      2. 3.2. Очки
      3. 3.3 Суета
      4. 3.4 Шесть или семь?
      5. 3.5 Роли
   4. Глава 4. Практика невероятности
      1. 4.1. Изыматель
      2. 4.2 Корректор реальности
      3. 4.3 Конфликт
      4. 4.4 Предсказательница
      5. 4.5. Провокатор
      6. 4.6 Заложник
      7. 4.7 Пресекатель
   5. Глава 5. Ещё двое
      1. 5.1. Лиличка
      2. 5.2 Драматический кружок
      3. 5.3 Ведьмин круг
      4. 5.4. Гарин
      5. 5.5. Тонкости педагогики
      6. 5.6 Лазаретные
      7. 5.7. Сложенный паззл
   6. Глава 6. Черновики
      1. 6.1. Притирка
      2. 6.2. Работа над ошибками
      3. 6.3. Ревизия
      4. 6.4. Джинн
      5. 6.5 Комплект
      6. 6.6. День Рождения Ленки
      7. 6.7 Весть
3. Часть 2. Ветер в городе
   1. Глава 7. Демон
      1. 7.1. Мальчик с двумя именами
      2. 7.2 Родинка
      3. 7.3 Вера
      4. 7.4 Выпускной
   2. Глава 8. Такая ерунда как темнота
      1. 8.1. Сны
      2. 8.2. Второй
      3. 8.3. Потерявшийся
      4. 8.4. Кролик
      5. 8.5. Серебряный волк
      6. 8.6. Не такой, как я
      7. 8.7 Спамер
      8. 8.8. Кукольный мир
   3. Глава 9. Без теней
      1. 9.1 Эпилептик
      2. 9.2 Музыка в пустоту
      3. 9.3 Отражение
      4. 9.4 Душевная болезнь
      5. 9.5. Попытка побега
      6. 9.6 Ловушка
      7. 9.7 Жертвенник
      8. 9.8 Посильная помощь
      9. 9.9 Копилка душ
   4. Глава 10. Белый слон и чёрная королева
      1. 10.1 Фотоаппарат
      2. 10.2 Не близнецы
      3. 10.3. Реакция
      4. 10.4 Карусель
      5. 10.5 Чужой выбор
      6. 10.6 Раздоры
   5. 11. Глава. Приближение
      1. 11.1. Добрый совет
      2. 11.2 Вопросы веры
      3. 11.3 Видел ли ты брата своего?
      4. 11.4 Одушевление
   6. 12 Глава. Сотворение Мира
      1. 12.1 Понедельник
      2. 12.2 Вторник
      3. 12.3 Среда
      4. 12.4. Четверг
      5. 12.5. Пятница
      6. 12.6. Суббота
      7. 12.7 Воскресение
   7. Эпилог

Боги-17
Часть 1. Покинутые

Глава 1. Трудный день

1.1 Сашка

Сашка, крадучись, как вор, вошёл в комнату брата. Раньше эта комната была их общей, но болезнь Ильи постепенно вытеснила, выдавила Сашку из комнаты, отделила, отрезала его от брата. Говорят, между близнецами всегда возникает особая связь. Сейчас Сашка эту связь ненавидел.

Он сел на табурет у кровати, где Илья притворялся спящим. Сашка ждал, когда брату это надоест. Болезнь прочно обосновалась в комнате — всё говорило о ней: и гнетущий лекарственный запах, и капельница на пустом гвозде над кроватью. Раньше на этом гвозде висела их с Ильёй любимая картина — синий замок на фоне двух оранжевых солнц. Теперь картина пылилась на шкафу, под слепым потолком. Илья, наконец, зашевелился и открыл один глаз, потом второй:

— Родители хотят, чтобы ты уехал, да? — спросил он виновато.

Сашка кивнул: он прекрасно понимал, что брат хотел бы избежать этого разговора, но ждать не мог.

— Ну ещё бы. У тебя-то тоже ноги начали отниматься, сам понимаешь, родителям меня мало одного такого что ли?

— Но ведь это прошло, — прошептал Сашка, изучая стену. — Быстро прошло…

Илья завозился на подушках, Сашка безмолвно помог ему устроиться повыше.

— Саш, — укоризненно заговорил Илья, — серьёзно, ну незачем нам обоим чахнуть. Если уж я так на тебя… влияю. Тем более ничего неизвестно, уже полгода прошло, а ноги не работают. МРТ эти ничего не показывают, сам понимаешь…

Сашка невольно бросил взгляд на два неподвижных валика, которыми выглядели парализованные ноги Ильи, накрытые одеялом.

— Но это же не заразно, — попытался возразить он.

— Да ты пойми, это ведь не навсегда. Ну уедешь ты, поступишь там. Мы же оба хотели в Политех. Ты как будто и за меня будешь учиться. Жить там. Общага, самостоятельность. Здорово ведь. Мы же оба хотели…

— Мы оба хотели… — повторил Сашка. — Оба.

Илья всегда говорил больше Сашки. Все слова, отведённые для них на жизнь, распределились неравномерно — Илья определённо был голосом в их двойном организме, Сашка предпочитал молчать. Он понятия не имел, как можно жить без Ильи. Вот Илья без него, наверное смог бы. Но он-то не Илья… Лучше бы всё наоборот было, лучше бы Сашку парализовало, а Илья бы жил. За них двоих.

— Так, — в голосе Ильи появилась решительность, Сашка забеспокоился. — Давай играть, как будто меня нет, а? Давай? Слабо на два года?

Под ложечкой засосало. Это была их любимая игра — как будто они не братья, как будто они не знакомы. Просто случайно встретились на улице или в школе — совсем одинаковые мальчишки. Или один вышел из зеркала, из параллельного мира. Их эта игра неизменно захватывала и длилась иногда не один день.

— Давай? — повторил Илья, улыбаясь. — С родителями я договорюсь… А потом приеду к тебе в гости, когда поправлюсь, и это будет самая офигенная игра из всех.

— Я не хочу, — сказал Сашка. В горле его собрался противный шершавый комок, и Сашка всё никак не мог его проглотить. Ладно, родители — они ничего не понимали, но почему сам Илья тоже уговаривает бросить его? Сашке казалось, что его предали.

— Ладно, — просто сказал Илья и замолчал, но молчание это было утомлённым и обиженным. Сашку как ошпарило изнутри кипятком стыда. Показалось, что даже шкаф с зеркалом на дверце смотрит на него укоризненно. Даже старая кровать обвинительно скрипит: эгоист.

И Сашка смирился с неизбежным.

— Давай, — покорно прошептал он, — Давай играть.

Илья повеселел:

— Ну вот и круто. Иначе б нам такой шанс не представился! Правда же, круто? Вот это будет игра так игра!

Сашка молча кивнул. Ему показалось, что именно в эту секунду, хотя они были ещё вместе, и Сашка никуда не уехал, они разделились, разорвались. Но разделились не на двух равных человек. Как будто Сашка оставил с Ильёй часть себя. Очень большую часть. А сам стал пустым. И эта пустота болела, болела нестерпимо. Сашка понял, что её придётся терпеть очень долго. Чем можно обезболить пустоту? Продаются ли такие лекарства в аптеке?

Впервые ему захотелось побыть одному.

Дальше дни полетели с огромной скоростью. Через месяц Сашка закончил школу и в июне уехал поступать. Поступил, но домой не вернулся на каникулы — работал всё лето на кафедре, где даже в это время требовались лаборанты. Ему дали место в общежитии. Он познакомился с кем-то из абитуриентов, потом ещё с кем-то, и ещё. Но пустота не заполнялась. «Давай играть, как будто меня нет».

Родители исправно звонили ему, а он им. В игру включились все. Про Илью ему никто не напоминал ни полусловом. Он учился, подрабатывал, ел, спал, ходил в секцию настольного тенниса, встречался с людьми, разговаривал с ними по мере необходимости, целовался с девушками, сдавал экзамены. Дни крутились, крутились, крутились… Прошёл почти год.

К весне Сашка понял, что это его нет. Нет и никогда не было. Пустота разрывала его изнутри, плакать он не мог, потому что был так воспитан. Мальчики не плачут, мальчики всё несут в себе.

Но боль пустоты была такой сильной, что Сашка, пытаясь облегчить её, стал плакать без слёз, без всхлипываний, молча. Серым дождём, который бесконечно шёл внутри него, заливая пустоту. В дождях не бывает горечи, они никогда не плачут по-настоящему, как люди. И ещё у дождей ничего не болит. Их ничего не беспокоит. Он не заметил, как дождь из его пустоты выбрался наружу, как он сам стал дождём.

Когда это случилось, он шёл, не переставая несколько недель подряд. Идти было приятно, идти было хорошо, хорошо было оплакать весь этот мучительно долгий год, все тревоги, чувство вины, злость и обиду. Асфальт в городе забыл, что значит быть сухим, а небо — что значит быть синим, апрельский снег смыло начисто.

Люди в городе ругали дождь, который не хотел останавливаться, ругали Сашку, натыкаясь на него на улицах, наступая ему на ноги. Но Сашка ничего не мог поделать. Обижаться он тоже не мог. Дожди на людей не обижаются. Они только идут и плачут, плачут и идут, глядя в никуда, никуда не глядя…

В череде одинаковых дней наступил один, отличавшийся от прочих. В этот день он увидел девушку. Не заметить её было невозможно. Она стояла под огромным куполом чёрно-лилового зонта и смотрела прямо на него. Люди не замечали её, как и Сашку. Но тогда как на Сашку постоянно кто-то натыкался, перед девушкой человеческие волны расступались, огибая её как остров. Сашка растерянно остановился. Тогда девушка сама подошла к нему вплотную, звонко щёлкая каблучками по мокрой мостовой. Посмотрела в глаза. Не улыбнулась. Протянула ему зонт.

— Нам нужно идти, нас ждут, — сказала она. Опешивший Сашка поднял руку и нерешительно взялся за отполированное дерево рукоятки. И в одно мгновение пустоты не стало. Дальше они пошли уже вместе.

Под дождём, вместе с дождём.

Под зонтом, вместе с зонтом.

«Интересно,» — подумал Сашка, пока девушка уверенно вела их обоих в центр города, — «Интересно, мог бы я встретить её раньше?..»

1.2 Брат и сестра

Фотографировать Ленка не любила, зато была страстной рисовальщицей. Слова «художница» она избегала даже в мыслях. Ленка набрасывала в блокнот вид с моста на Правый Берег, то и дело поправляя длинный шарф: он постоянно разматывался и мешал. Карандаш танцевал по бумаге. Когда Ленка рисовала, то забывала обо всём — даже сутулиться. А сутулиться при своём росте и комплекции Ленка считала обязательным.

— Опять этот шарф нацепила? — раздался голос над плечом. — Ну не идёт рыжим бордовый, художник, ёлки.

Замечание про любимый Ленкин шарф, подаренный мамой, было дежурным и ответа не требовало. Ленка закончила набросок, не торопясь, убрала блокнот в сумку и только тогда повернулась к придире. Брат сиял обычной улыбкой на смуглой физиономии.

— Привет, — сказала ему Ленка: — Ты родителям звонил?

— Нет, а ты? — и он улыбнулся ещё шире и небрежно поддел новый по виду скейт носком красных кедов.

Улыбался он белозубо и беспечно, как человек, который никогда и ни в чём не знал нужды.

— Звонила, — сказала Ленка и уткнула палец в скейт. — Локки, ты зачем ещё и это купил?

— Захотелось, — проникновенно объяснил Локки. — Самокат надоел.

— За неделю?!

— А что, родители денег не прислали?

— Прислали, — холодно ответила Ленка. — Мог бы и позвонить, сегодня у них годовщина.

— Годовщина отъезда? — невинным тоном уточнил Локки и попробовал с прыжка перевернуть скейт. Не вышло. Локки не расстроился.

— Годовщина свадьбы.

— Слушай, я их дни рождения никогда не помнил, а ты мне про свадьбу. Пойдём куда-нибудь, систер, запарило стоять.

— Пойдём в магаз петрохолодский? — предложила Ленка, — Мороженого хочу до смерти. Там сегодня привоз — сортов двадцать застанем.

Не дожидаясь согласия, Ленка отправилась через мост размашистым мужским шагом. Локки лениво покатил рядом с ней, после нескольких неловких толчков, вполне освоив новый транспорт.

— Я сказала им, что ты перевёлся в пед, — бросив на брата быстрый взгляд сказала Ленка.

— Я год назад перевёлся, — хмыкнул Локки.

— А я сейчас сказала. По-моему, они не рассердились.

— Крест на мне поставили.

— Глупости.

— Не спорь со старшими!

Ленка вздохнула. Локки хоть и был старше её, по всем признакам походил на младшего — безответственный балбес. И ростом ниже Ленки! Отец — лучший хирург города, мечтал, что сын пойдёт по его стопам, и Локки даже поступил в медколледж, где отучился ровно семестр. Он втихую перевёлся в пединститут, как только родители уехали в Штаты. Отца пригласили на работу: уговор в семье был такой, что дети доучатся в России, отец считал местное образование лучшим в мире. Ленка, хотя от неё никто ничего не ждал, тоже пошла на медицинский, задавив в себе мечту о художке. Художка — это слишком… Несерьёзно. Иногда она удивлялась, как у одних родителей появились такие непохожие друг на друга дети. Впрочем, они с Локки всегда прекрасно ладили.

День стоял вопиюще солнечный — первый солнечный день после целого месяца дождей. Только весной солнце способно сиять с такой оголтелой яростью, окупая избытком света недостаток жара.

В лужах бесились солнечные зайчики, Локки и Ленка наступали им на уши. Зайчики не обижались. Город был залит солнцем, дышать было немного страшно — страшно впускать в себя слишком пьяный воздух и слишком яркий блеск апреля.

Ленка то и дело останавливалась, чтобы зарисовать дом, а то и просто мусорную урну. Локки терпеливо пережидал эти остановки, тратя время на не особо старательные отработки трюков с доской.

— У меня вечером треня, — напомнил он. — До темноты дома не появлюсь. По новому маршруту бежим.

Ленка только молча покосилась на него. Все споры насчёт такого опасного вида спорта, как паркур, уже давно себя исчерпали. Локки победил. Как всегда.

Гулять раз в неделю вместе было их нерушимой с детства традицией. Если знать, как идти, в городе до любого места окажется рукой подать. Так что у подворотни, где находился тот самый магазин, они оказались скоро, несмотря на частые остановки. Ленку охватил очередной приступ рисования, и Локки решил её не дожидаться, а купить всё самому. Вкусы сестры ему были прекрасно известны.

Когда Локки подъезжал к ларьку, он заметил бритых крепких ребят, которые топтались у стены ближайшего дома. Локки, по природе человек любопытный, вытянул шею. Одно бритое дарование что-то вдохновенно малевало на стене баллончиком с краской. Локки прищурился, соскочил с доски и скрылся в ларьке.

Когда он вынырнул из ларька, запихивая в рюкзак увесистые брикеты мороженого и бутылки пива, бритые всё ещё не закончили творчество. Художник от усердия сопел так, что слышно было на весь двор.

Локки неторопливо оттолкнулся и поехал мимо. Художник отошёл от стены, Локки покосился на новую, кривую, но полную праведного патриотизма надпись: «Спасай, Русь — ебош хачей!»… «Суки, — подумал Локки, который вполне относился к «хачам»: мать с отцом были родом из Грузии. — «Русь» поди вместо «России» написали, потому что не знают, как оно правильно пишется…» Он остановился и соскочил с доски:

— Пацаны, — позвал он, улыбаясь во весь рот. — Пацаны, а чё вы коричневым по оранжевому пишете, не видно ж нифига.

Бритые обернулись.

— Чо есть, тем и пишем, — высказался чернявый, который по всем параметрам от арийцев был дальше, чем Локки.

— А у меня чёрная есть, — ещё шире улыбнулся Локки и полез в рюкзак. — Надо?

У Локки в рюкзаке всегда много чего было — карабины, верёвки, краска, бумага, бутылки с водой, открывашки, ножи, отвёртки и то, что он называл «штуками». Одну «штуку», когда-то бывшую баллончиком чёрной краски, он и вынул из рюкзака и кинул в руки мелкому. Тот поймал. Бритые смотрели на него туповато, явно не понимая, как реагировать на краснокепочного пижона, который был так добр, что отвалил им баллончик краски. Локки не стал дожидаться продолжения настенной росписи, он с силой оттолкнулся, чтобы набрать скорость и выехать на улицу, к Ленке. Но не рассчитал, что со скейтом управлялся пока плохо — тот прыгнул на трещине, и Локки рухнул носом в асфальт, едва успев выставить перед собой руки. За спиной раздался громкий хлопок и дружный перемат — баллончик взорвался после первого нажатия и забрызгал чёрным и надпись и всех бритых борцов с иммигрантами. Локки услышал топот ног, а когда приоткрыл глаза, грязные берцы были у самого его лица.

— Пиздец тебе, падла, — пообещали ему.

Локки крайне редко встревал в драки, ему сходило с рук почти всё и всегда. Иногда людям просто не приходило в голову его бить, но чаще — его просто не могли поймать. Как ни редки были драки в его жизни, инстинкт, за миг до удара, заставил его прикрыть голову руками и сжаться. Метили в лицо… Били его недолго, но сильно, со злостью.

Спас Локки кряжистый мужик в полицейской форме, который вышел из подъезда за руку с четырёхлетним сыном и рявкнул по-армейски на весь двор: «Ну-ка разошлись, ублюдки». Бритых в момент как ветром сдуло. Полицейский приостановился было, с сомнением глядя на корчащегося Локки, но тут во двор вбежала Ленка и бросилась к пострадавшему. Мужчина с чувством выполненного долга пошёл дальше. Сынишка его с живым интересом крутил головой, оборачиваясь на побитого, пока они с отцом не скрылись за аркой.

Через несколько минут Локки сидел на поребрике, а Ленка поливала его перекисью, которую ей выделила сердобольная продавщица магазина. Она стояла у входа, смотрела на них и охала. Шарф у Ленки совсем размотался, губы подрагивали, блокнот валялся рядом на земле.

— Ты что, совсем дурной? — со слезами в голосе говорила она, — Их же толпа… Они тебя убить могли…

— Да какой там убить, не гони, — глухо успокаивал её Локки, пытаясь улыбнуться: из разбитых губ тут же начинала течь кровь. — Сопле-нацики обычные.

— Дурак, — продолжала Ленка, начиная уже явственно всхлипывать. — Пойдём в травму. Вдруг что-то сломали.

— Да ну, — фыркнул Локки, — не сломали. Доску спёрли. Пидоры… Пойдём домой, нафиг, я нагулялся.

Он потянул к себе рюкзак, стараясь не смотреть на Ленку.

— Пиво, что характерно, цело, — заметил он.

Ленка тяжело вздохнула, прикусила губу и вытерла шарфом слёзы. Спорить не стала, помогла Локки встать, и они тихонько пошли в сторону дома. Локки немного хромал, но в остальном, не считая синяков и разбитого рта, был цел.

Метров за сто от дома Локки замедлил шаг, а потом и совсем остановился, ткнул пальцем вперёд и вверх.

— Зацени, на крыше кто-то болтается.

Ленка посмотрела, куда он указал: в самом деле, на их крыше кто-то был.

— Ну и что, — неуверенно сказала она. — Мало ли? Ремонтники какие-нибудь, снег чистят.

— Какой снег, всё смыло давно, — отмахнулся Локки. Он просто впился взглядом в фигуру на крыше. — Стоит, не шевелится. И прикинут странно.

Ленка присмотрелась и фыркнула:

— Тебе все странные, кто приличную одежду носит.

— Че ему в деловом костюме на крыше делать?

Ленка замялась.

— Д-думаешь, самоубийца? — тихонько спросила она.

— Снайпер он или суицидник, а крыша наша, го проверять, — решительно заявил Локки и, прихрамывая, зашагал к дому с удвоенной скоростью. Ленка поспешила следом.

1.3 Митькина Крыша

Митька стоял у края своей любимой крыши, залитой вечерним апрельским солнцем. За его спиной развевалось нечто вроде длинных рваных тряпок чёрного, бурого и багрового цветов. Митьку нисколько не беспокоило, что кто-то может его заметить. По своему опыту Митька знал — его никогда не видели. Отсюда он мог сколько угодно созерцать город. Заниматься этим можно было бесконечно. Но как раз сегодня его нагло отвлекли от приятного дела.

За спиной кто-то деликатно кашлянул и довольно высоким мальчишечьим голосом, прерывающимся от волнения, сказал:

— Эм… Ну …Привет.

Митька последовательно изумился, возмутился и даже рассердился. На объекты, сумевшие вызвать столько бурных и разных эмоций за такой короткий срок, внимание обращать было просто опасно. Так что Митька решил пока не оборачиваться и никак не показывать, что заметил незваного гостя: авось, тот как-нибудь сам смутится и рассосётся.

Но гость рассасываться не собирался. Он вздохнул и зашуршал курткой, по всей видимости, топчась на месте.

— Ты же Митя, да?

Это было уже слишком.

— А ты кто такой и что здесь забыл? — бросил Митька недовольным голосом, подавляя в себе желание обернуться.

— А я — Джек, Женя то есть, но ты меня зови Джеком, — сбивчиво и обрадованно заговорил парнишка. — У меня для тебя отличная новость!

— Неужели я выиграл миллион денег?

— Не, лучше! Ты — Бог!

Тут Митька уже не выдержал. Обернулся. Прямо перед ним стоял невысокий щуплый пацан лет четырнадцати-пятнадцати, болезненного вида. На голове, натянутая чуть не до носа, красовалась полосатая оранжево-зелёная шапка. Парнишка Митьке был совершенно не знаком. Знакомым было только одиночество, которым от того разило за версту. Митька такие вещи чувствовал.

— Что за бред ты несёшь и откуда ты меня знаешь? — с брезгливой жалостью поинтересовался Митька.

— Я тебя не знаю, — с готовностью пояснил Джек. — Я знаю только твоё имя. И что ты — бог.

— Завязывай. Иди, поиграй с другими детьми.

— Игру не выбирают, — заявил Джек и странно прищурился. Митька вздрогнул — настолько у Джека при этом изменилось лицо. «Пожалуй, он всё-таки мой ровесник» — всплыло в голове. Митька снова растерялся.

— Пока нам семнадцать — мы Боги, — продолжил тем временем странный парнишка.

— Ну вот и отстань от меня, — с облегчением сказал Митька, — мне девятнадцать, и я … — тут он замялся, — я — Демон, понял?

Джек рассмеялся.

— Да это ничего не значит. Считай, что демон — это порода, а Бог — должность… А про возраст. Тебе же было ровно семнадцать тогда…

— Когда «тогда»? — с вызовом перебил Митька.

— Когда ты стал «демоном», — спокойно пояснил Джек и исподлобья глянул на Митьку.

Тот вздрогнул. Рука помимо воли потянулась к груди, как будто к нательному крестику.

— Ладно, — миролюбиво продолжил Джек, — я тебе мешать не буду. Другие всё равно ещё не собрались. Я тут подожду.

— Чего?! Какие ещё — «другие»?!

В этот момент из чердачного проёма вылезли на крышу невысокий вертлявый парень в красной кепке и рыжеволосая крупная девушка.

— Здоров, пацаны, — деловито, с места в карьер припустил парень, слишком бодрый для человека с разбитым лицом, как отметил Митька. — Чего вы тут висите? На крышу хода нет.

— Ты дворник что ли? — неприязненно уточнил Митя.

— А ты — манагер что ли? — не моргнув глазом парировал парень. — Это почти частная собственность — это наша крыша, наша квартира прямо под чердаком, и ключ от него у меня хранится, усекли?

— Что ты лечишь про квартиру? — поднял бровь Митька. — Этот дом лет десять недостроенный.

На крыше на минуту воцарилась тишина. Каждый пытался совместить чужое представление о доме со своим собственным. На Джека, который тихо лучился счастьем в сторонке, внимания не обращали.

— Не может быть, — первой нарушила тишину девушка. — Я в этом доме с детства живу.

— По мне вы оба живёте в дурдоме, — отрезал Митька. — Я на эту стройку десять лет хожу и вас ни разу здесь не видел, кстати.

— А мы тут загораем с детского сада и тебя тоже не видели ни разу.

— Да проверить-то кто прав — раз плюнуть, — тихо-претихо подал голос Джек, но на него сразу все уставились.

— Да нафига нам проверять? — спросил парень. — Мы и так знаем. Валите отсюда, я сказал, пока ментов не вызвали.

Девушка нахмурилась, опасливо поглядывая на долговязого Митьку.

— Мить, прошу тебя, давай спустимся ненадолго? — спокойно сказал Джек. — Пусть убедятся.

— Только из удовольствия посмотреть на живых шизофреников, — чопорно отозвался он и шагнул к чердачной двери.

На ближайшие десять минут Ленка и Локки онемели, потому что, спустившись за Митькой в дом, обнаружили, что он был прав — они находились на какой-то заброшенной стройке. Локки потерянно топтался в пустой бетонной коробке, которая ещё утром была их квартирой.

— Но как же, — жалобно заговорила Ленка, — мы же только что мимо проходили… Всё тут было. Это что, гипноз?

Митька настороженно наблюдал за ними какое-то время, сложив руки на груди, потом развернулся и пошёл обратно.

Но Локки рванул следом:

— Стой, — заорал он. — Ты что с нашим домом сделал, как мы назад попадём?!

Ленка тоже бросилась за ними, глаза у неё стали совсем круглые.

Митька обернулся, смерил Локки взглядом:

— Тебе сегодня, я смотрю, уже по башне-то дали, — угрожающе начал он.

Но тут вмешался Джек.

— Пожалуйста, не ссорьтесь, вы же боги, мы из одной партии…

Локки смотрел на него и явно не понимал, что ему говорят.

— Вы, Локки и Ленка, вы — боги, — раздельно сказал Джек глядя на них. — И мы с Митькой — боги, я — Джек. Вы не переживайте… Просто, ну…

Он вдруг зашарил по карманам, быстро достал замусоленную тетрадку, отлистал пару страниц и зачитал:

«Когда боги собираются вместе, это приводит к совмещению пластов реальности». Это просто другой пласт реальности, понимаете? Митькин. А ваш дом в вашем пласте…

— А мы сможем домой вернуться? — спросила Ленка, дрожащим голосом.

— Обязательно, — пообещал Джек. — Только пожалуйста, давайте дождёмся остальных, а? Нас ещё пятеро. Всего девять.

Локки с шумом выдохнул и стащил с головы кепку, утёр лоб.

— Ты это тоже слышишь, или я до сих пор в том дворе в коме валяюсь? — спросил он Ленку.

Ленка покачала головой. Она считала, что у них теперь нет выбора — ведь домой вернуться просто так было нельзя. Они снова поднялись на крышу.

— По мне вы все психи, — доверительно заметил Митька, и это мне нужно вызывать ментов и скорую. Вам.

Он злорадно раскрыл крылья и несколько раз взмахнул ими.

У Локки и у Ленки чуть челюсти не отвисли. Митька явно смутился:

— Вы что, их видите? — спросил он. — Никто не видит…

— Я тоже вижу, — встрял Джек. — Очень классные крылья.

— Ты вообще кто? — слабым голосом спросил Локки.

— Демон, — с ноткой театральности сказал Митька и скорчил зверскую рожу. — Сейчас я вырву и сожру ваши сердца… Эээээ, я пошутил, — крикнул он, заметив, что Ленка побледнела и начала оседать на пол. Локки её поддержал.

— Никого я не жру, — пробурчал Митька. — Ну крылья и крылья. Выросли да и всё. Их никто обычно не видит, это вы какие-то… Ненормальные.

В этот момент на крышу выбрались новые парень и девушка, впереди себя они протолкнули огромный лиловый зонт. В ту же секунду ровно над ними двумя небо приобрело скучно-серую окраску и капризно заморосило дождём.

— Мы не опоздали? — спросила девушка, серьёзно обводя всех взглядом.

Ленка приоткрыла рот, Локки закрыл лицо рукой, а Митька, подступив к пришельцам, ткнул пальцем в бетонное перекрытие и потребовал:

— Ну-ка, говорите, это крыша стройки или жилого дома?

— Стройки, — ответил парень.

— Жилого дома, — сказала девушка.

Парень удивлённо покосился на спутницу.

— Три-три, — азартно резюмировал Джек и рассмеялся.

1.4 Записка

Артём ходил по кухне полуодетым, с незажжённой сигаретой в зубах и говорил по телефону, одновременно пытаясь приготовить себе завтрак, хотя уже давно перевалило за полдень. Пушистый красавец-сибиряк Кузьма Василич возлежал на подоконнике, на самом солнце, и с высокомерным презрением наблюдал за хозяином.

— Допустим… Мы заинтересовались… И сколько они просят за детали?… — отрывисто бросал он в трубку, щурясь на весеннее солнце, которое беспардонно лезло в его кухню, минуя занавески, слепило глаза и не позволяло определить, загорелся ли газ на плите.

— Нет, в гараж вообще никак, я сегодня обещал к маме заехать… ты там ржёшь что ли, долбонавт, я не понял? Ничего смешного не замечаю…

Он довольно ловко отправил на жарку одно за другим четыре яйца, разбивая их о край сковороды.

— А вечером в институт. Да, кандидатская… Да без вариантов пропустить… Затем мне это нужно, что я молодой энтузиаст науки, мля… Сеня, кончай тупить, я тебе сто раз объяснял, зачем она мне. Солидности больше, бабок больше. Рекламу гаражу забахать можно будет…

Он несколько раз встряхнул сковородку, чтобы яичница не пригорела, и выключил огонь.

— Что? Нотариалка на право собственности? Да, должна быть у меня, я посмотрю…

Он перешёл в комнату, пожёвывая фильтр сигареты:

— Смотрю, — сказал он в трубку и отпер маленьким ключиком ящик стола. В ящике, в идеальном порядке, лежало несколько аккуратно подписанных карандашом папок разного цвета, накладные на детали, пережатые бумагодержателем, счета под скрепками. И неопознанная бумажка, исписанная изумрудно-зелёным фломастером.

В детстве Артём любил игру «Что не так в картинке». И вот сейчас он не успел осознать, что было не так, но чувство тревоги, занозы в пальце пришло моментально. Тёма чуть не подавился сигаретой.

— Перезвоню, — буркнул он в трубку и, не дожидаясь ответа, нажал «отбой». Он вынул из ящика бумажку, поднял брови и перекатил сигарету из одного уголка губ в другой.

Определенно в любой записке, как таковой, есть нечто таинственное. И уж тем более в записке найденной в запертом ящике стола, стоящего в запертой однокомнатной квартире, принадлежащей одному человеку. Нет, Артём эту записку в стол не клал. Ярким фломастером детским корявым почерком в записке было написано следующее: «Артёму. Севодня в семь на крыше. И главнае не ежай по Ленинскай». Бумажка была сложена вчетверо, и данное послание занимало только одну восьмую листа. Артём тщательно осмотрел бумажку. Остальные семь восьмых были чистыми. Артём сел на пол, и, рассеянно взяв со стола зажигалку в виде пистолета, закурил. Курить в квартире было не в его правилах. Последний раз он делал это в день смерти отца, лет семь назад. Кузьма Василич, сунувшийся было следом за хозяином, неодобрительно взмякнул на сигаретный дым и удалился обратно на кухню.

Артём перечитал записку ещё раз, будто надеясь вычитать ответ: откуда она взялась. Но сколько бы он ни медитировал, записка глумливо зеленела буквами и не сознавалась.

— Бред, — процедил сквозь зубы Артём и метко плюнул окурок в урну. Взгляд его упал на настенные часы. Артём подскочил, как ужаленный — времени в обрез! Надо обязательно успеть к маме до института, он обещал!

Забытая яичница сиротливо остывала на сковородке, пока Артём лихорадочно собирался.

Пяти минут не прошло, а он уже гнал по улице, выжимая последнее из своей гордости — старинной Волги, собранной практически самостоятельно. (Мама, конечно, смертельно боялась, что он попадёт на ней в аварию, а тут и подушки безопасности нет).

Артем мимолётно подосадовал на то, что переехал в отдельную квартиру. Из-за переезда он постоянно чувствовал себя немного виноватым. Особенно после того, как у мамы случился первый приступ год назад. Как она энергично убеждала его тогда не возвращаться обратно, кричала, что она прекрасно отдохнет одна, а ему до работы близко со съёмной квартиры, и не нужно каждый день ездить, а то у нее сердце не на месте — как он гоняет, да еще и передачи эти про автокатастрофы… Конечно, он понимал, что мама делает это для него, а сама-то совсем не хочет, чтобы её Артёмка жил отдельно. И дело было даже не в её здоровье. Он эти её фокусы научился просекать еще с пятого класса. Просекать-то научился, а вот противостоять соблазну — черта с два. После пары часов жаркого спора он «сдался», «уговорился». Закрыл глаза в очередной раз на мамины наивные психологические трюки. В четверть века хочется уже жить отдельно от родителей… Да и такая удобная квартира на съём пропала бы… Он утешал себя тем, что, по крайней мере, исправно навещает маму.

Артём нагло подрезал вольво и перестроился в крайний ряд — решил срезать через Ленинскую и сэкономить пару минут.

На лобовое стекло ветер бросил и прижал бумажку. Артем резко затормозил. Ехавший сзади чудом не врезался в него, улицу разорвало матерящимися автомобильными гудками. Тёме было все равно. Его прошиб пот. «Нисмей по Ленинскай, каму сказала!!!» категорично заявляла намертво прилипшая к лобовому записка. Написанная тем же фломастером. Тем же почерком. Как и та, которую он дома оставил… Артем запретил себе сходить с ума. Он глубоко и медленно сделал пару вдохов-выдохов, включил дворники, смёл бумажку с окна и, стиснув зубы, поехал давать крюка по Октябристов. И уже ни о чем не думал вообще. В такой ситуации это было по меньшей мере опасно. Наконец показался его старый дом. Подъезжая, он мельком отметил на соседней улице толпу народа и пару скорых…«Авария что ли,» подумал Тема и сделал еще пару дыхательных упражнений, продолжая яростно подавлять все мыслительные процессы и проезжая мимо загроможденной людьми и машинами Ленинской улицы.

Домой он вернулся гораздо раньше чем рассчитывал. Кот закрутился у его ног, всячески показывая свою невероятную любовь и преданность. Артём запнулся о него, ругнулся, кот сбежал. Успел Артём везде, и встречу куратор кандидатской отменил, потом позвонил Сеня и загрузил ему работой мозги так, что про записки, аварии и прочую мистику он и помнить забыл. Не разуваясь, прошел в комнату и принялся перебирать бумаги в столе — найти наконец эту чёртову нотариалку. Тут снова запиликал телефон. Тёма так и подскочил:

— Да, — рявкнул он в трубку. — Сеня, ты меня реально достал сегодня… Нет, не нашёл ещё… Кто?.. Почём?… Диктуй…

Он взял из стакана один из безупречно отточенных карандашей и записал номер на четвертинке подвернувшейся под руку бумаги.

— Да, конечно, позвоню. До завтра.

Он нажал на сброс звонка. Помассировал переносицу пальцами. С голодным спазмом в желудке вспомнил о покинутой яичнице. Да и обиженный Кузьма Василич не кормленный. Но прежде чем отправиться на кухню, Артём взял со стола бумажку с номером, чтобы перебить его в мобильник. И тут случайно посмотрел на её обратную строну, слегка похолодев — он записал телефон поставщика на той самой фломастерной записке. Теперь надпись гласила: «Ты чо делаиш? Ты где пишиш? Пиняй на сибя!!!». Тёма вздрогнул и выронил бумажку из пальцев.

Но вместо того, чтобы, согласно законам физики, упасть на пол, бумажка зависла в воздухе — на уровне его груди. Кузьма Василич выгнул спину и страшно зашипел на бумажку. Тёма оторопело отступил на шаг назад. Записка двинулась на него. Тёма отступил ещё. Краем сознания отметив только, что путь к двери ему отрезают шкаф и стол. Записка сделала резкий рывок к нему, и Тёма шарахнулся, врезавшись спиной в стену. Секунды три ему понадобилось на то, чтобы осознать, что его рука ушла куда-то в бетон, который стал тягучим и податливым, и обратно не выдёргивается, более того, тянет его за собой. Записка зависла напротив и воинственно затрепетала. Вспомнив поговорку про ноготок и птичку, Тёма сжал зубы и сделал то, чего его своеобразный противник явно не ожидал — резко выбросив вперёд свободную руку, поймал чёртову записку в кулак, как крупную бабочку. После этого стена принялась всасывать его в себя с утроенной скоростью. Тёма зажмурился и набрал воздуха в лёгкие, как перед погружением и… Упал, пребольно ударившись задницей о что-то твёрдое.

Народ на крыше Артему удивился меньше, чем Артем крыше и народу. Он с десяток секунд пребывал в ступоре, таращась на присутствующих. Пока, наконец, стоявший ближе всех смуглый парень с разбитым лицом не протянул ему руку, помогая встать и совмещая это с рукопожатием.

— Я — Локки, — представился он, сверкнув сочувственной улыбкой. — Не вникай. Ты пиво будешь?

Артём открыл рот, однако вместо него заговорил самый младший по виду, в компании парнишка.

— Это Артём. — в голосе его слышалось облегчение.

— Реально, не вникай, — покачал головой Локки.

— Ага, — нашёл в себе силы ответить Тёма сразу на всё и обалдело посмотрел на смявшуюся в ладони записку.

«Маладец!» — объявляла она.

1.5 Анюта

Анюта просыпается всегда ровно за полминуты до того, как срабатывает будильник. Анюта носит короткую причёску — такую смело могут позволить себе носить только очень красивые девочки. Анюта никогда не смотрит в зеркало, пока умывается и чистит зубы. Каждое утро она завтракает чашкой чёрного кофе и сыром без хлеба. И каждое утро она просыпается во вторнике.

Если точнее — в апрельском дождливом вторнике. Два с половиной года назад она переехала в город учиться и ровно два года назад, во вторник, её чуть было не изнасиловали. И этот день так никогда и не закончился. Он длился и длился бесконечно.

Была у Анюты одна тайная способность — она предчувствовала события: встречи, происшествия. Знания о них сами прыгали в голову. Иногда будто кто под локоть её толкал: иди туда-то и туда-то. Анюта шла, встречала там нужных людей, находила нужные вещи. Она не знала, почему с ней это происходит. Это просто происходило. Но в тот раз никакие предчувствия её не посещали.

Анюта всё ломала голову — может, это потому что она что-то сделала не так? Может быть, на самом деле этого просто не должно было произойти? Не было суждено? Просто она в чём-то ошиблась? Возвращалась домой по темноте? Но в апреле темнеет ещё рано, время было не позднее. Была в юбке, а не в джинсах? Не остановилась, когда её окликнули из подворотни? Ускорила шаг? Не побежала? Не закричала?

Она хорошо запомнила эту беспомощность, когда её схватили и потащили в арку — она почему-то не смогла ни шевельнуться, ни крикнуть — тело как сковало. Ещё запомнилось, что схватили её не за руку, не за одежду, а за волосы. Намотали на кулак и потащили, это было ужасно больно. С тех пор Анюта стриглась коротко.

Она предпочитала не думать о том, что произошло бы потом в подворотне, если бы не помощь.

Хрупкую, неказистую фигурку своего спасителя Анюта тоже помнить не переставала ни на миг. А вот лица вспомнить не могла. Она так и не поняла, что он сделал — в какой-то момент человек, который навалился на неё всем телом, обмяк и осел. Спаситель стоял в нескольких метрах от них и внимательно смотрел на Анюту, которую запоздало начала бить крупная дрожь.

— Идём, чтобы скорее, — сказал он и протянул ей руку. Анюта попробовала встать, но не смогла. Тогда спаситель прищёлкнул пальцами и из воздуха извлёк огромный зонт. Зонт надвинулся на Анюту, и словно бы невидимые нити из его купола прилипли к её рукам и ногам и помогли ей встать.

— Не теряйте, чтобы эту вещь, — сказал незнакомец. — Она чтобы защищать. Она чтобы вести.

— Спасибо, — прошептала Анюта.

Незнакомец подал ей руку, на которой Анюта практически повисла, и они медленно пошли к её подъезду.

— Я попросил бы от вас одну услугу, — сказал незнакомец, когда они дошли до самой двери квартиры.

Анюта посмотрела затравлено.

— Немного от вашей внутренней крови, — сказал незнакомец. — Немного лишь.

В руке у него возник узенький серебристый ножик, тускло блеснувший в сумраке подъезда. Анюта смотрела на ножик, не отрываясь, хотя изящная вещица не выглядела опасной. Незнакомец повернул Анютину руку ладонью вверх и сделал небольшой надрез поперёк линии жизни. Анюта вздрогнула, боль отрезвила её. Незнакомец тут же накрыл кровоточащий порез своей рукой. Когда он убрал её, ладонь оказалась невредимой.

— Благодарю, — сказал он и поклонился. — Вы отдали мне сил. Это нужно, я слаб и предан. Я запомню чтобы это. Берегите вещь.

И он посмотрел на зонт. Анюта невольно следом за ним подняла глаза на купол зонта, а когда опустила их — рядом уже никого не было.

Бабушка зонт не заметила — Анюта почему-то не смогла его сложить, но зонт сам поднялся под потолок и прилип к нему чёрным пятном. Анюту это не удивило и не напугало. Внутри всё было замороженным, застывшим. Анюта не стала скрывать от бабушки происшествия, но о странном незнакомце умолчала: по её словам выходило так, что подонка спугнул прохожий. Бабушка слушала её и качала головой:

— Сука не захочет, кобель не вскочит, — неодобрительно сказала она. — Да не рассказывай никому, стыдоба какая.

Оказалось, что нападение было не самым отвратительным, что могло произойти. У Анюты от бабушкиных слов даже дух захватило. Но она посмотрела на зонт, зависший под потолком, и почувствовала себя в относительной безопасности — больше с ней ничего не случится. В любом случае. Какой бы плохой и неправильной она ни была.

Она никому ничего не рассказала.

И никто ни о чём не догадался, хотя у Анюты было много подруг, друзей, поклонников. Так началось её одиночество в дождливом вторнике.

Анюте казалось, что в её глаза и в её сердце, как в сказке, попал осколок кривого зеркала: она начала видеть неприятные вещи. Теперь ей казалось, что все люди, даже самые хорошие и близкие, на самом деле находятся каждый в собственной комнатке, мягонькой, тепленькой, без окон и с полной звукоизоляцией. Дверь в каждой комнате есть, но никто не хочет открывать её. Анюта знает, что эту дверь можно открыть снаружи. Дверь могут попросту сорвать с петель. И ты никогда не знаешь, когда это произойдёт, при каких обстоятельствах. Со временем Анюта не только не разубеждалась в своих взглядах, но находила им все больше подтверждений. Все книги, которые ей довелось прочитать, были об одном. Все песни, которые она слушала, звучали в унисон с книгами. Всё кругом подтверждало её правоту. Все были слепы, глухи и ничего не хотели слышать и замечать.

Особенно такие вещи, как Анютин зонт, например. Сложить его так и не удалось. Забыть где-нибудь его тоже было невозможно. Зато с ним она чувствовала себя уверенней, а ещё, зонт действительно её вёл — в некоторые места он её просто не пускал — замирал в пространстве, Анюта тянула его за ручку и только с большим трудом могла его сдвинуть.

Обычно Анюта покорялась зонту, тем более с его появлением её реже мучили предчувствия, её больше не тянуло без причины куда-то. И сны она видеть перестала.

Проснувшись однажды в очередном вторнике, Анюта поняла, что ей нужно срочно выйти на улицу. Ей нужно кое-кого встретить. Анюта обрадовалась этому чувству. Она соскучилась по нему.

Она допила кофе, сполоснула чашку, надела своё любимое платье в синюю полоску, привела в порядок короткие волосы. Она попыталась взять с потолка зонт. Зонт не хотел идти. Он намертво прилип к потолку, как будто стал его частью. Анюта в этот раз не собиралась сдаваться. Они ожесточённо боролись четверть часа. Наконец, упорство Анюты было вознаграждено. Зонт нехотя отлип от потолка, и они вместе вышли на улицу. Анюта знала, куда ей нужно, зонт, как балованный пёс, то и дело уводил её в сторону. Но Анюту было не так просто сбить с выбранного пути. Они долго ходили под дождём, пока Анюта не заметила того, кого искала. Зонт тут же притих. Она отсчитала последние звонкие шаги по мокрому асфальту и протянула зонт бледному темноволосому парню, замершему перед ней. Теперь им нужно было зайти вместе ещё в одно место.

1.6 Новые Боги

Солнце уже начало клониться к зубчатому горизонту города, а на крыше их по прежнему было семеро. Джек волновался.

— Ещё двое, — умолял он. — Ещё немного, я уверен, они придут.

— Может начнёшь суть излагать? — предложил Локки нетерпеливо: пиво они с Артёмом выдули в два счёта и теперь скучали по добавке. — Опоздавшие въедут по ходу.

— На этой хрени было написано в семь, — недовольно подтвердил Артём, тыкая бумажкой в воздух. — А щас уже полвосьмого.

— Л-ладно, — запнувшись сказал Джек и полез в карманы куртки.

Ленка слушала их вполуха. Она была поглощена тем, что разглядывала собравшихся. Украдкой, конечно. Для Ленки было характерно «залипать» взглядом — на людей, на предметы, на пейзажи. Она бы и зарисовывать начала, но для этого нужно было получить разрешение, а она стеснялась спрашивать.

Сперва Ленка не могла отвести взгляд от Анюты. Она никогда не видела таких красивых людей в жизни. Причём было заметно, что свою красоту Анюта несла не как крест и не как знамя — а просто, естественно, зная о ней, но не придавая особого значения. Ленка метнула быстрый взгляд на Локки, который редко пропускал мимо себя красивых девушек, но он на Анюту не смотрел.

Тем временем Джек извлёк из кармана потрёпанную тетрадку и откашлялся.

— Суть в том, — начал он дрожащим от волнения голосом, — что, в общем, я случайно узнал… Что группа из определённых девяти человек способна составить Бога…

Он быстро вскинул взгляд на стоявших и сидевших перед ним. Пока никто не засмеялся.

— И… Создать собственный мир, короче. Я тут всё записал, чтобы не забыть…

Локки перебил:

— Да ты основательно к делу подошёл, чувак.

Они с Артёмом заржали.

Джек растерянно захлопал глазами. Ленке стало его жалко.

— Может выслушаем человека, раз уж мы все здесь? — строго спросила она, глядя на весельчаков. — Тем более, он говорил, что так и будет.

— Он говорил, девять будет, — ухмыльнулся Локки. — Ладно, ладно, сис, мы слушаем. Джек, бросив благодарный взгляд на Ленку, быстро добавил:

— Может быть их в городе нет… Или ещё что-то помешало. Мы их потом найдём.

Он нервно пролистал несколько страниц тетради.

Ленка, правда, и сама вместо того, чтобы слушать, продолжила смотреть. Рядом с Анютой сидел на бетонном перекрытии, сунув руки в карманы куртки, Сашка. Он казался… подходящим для Анюты. Как деталь паззла. Хотя он как раз не был красавцем. Самый обычный мальчик… Вот только взгляд — тоскливый и далёкий, как у поэта. Было у них с Анютой что-то общее, Ленка никак не могла уловить — что именно. Они оба будто смотрели на мир из-за невидимого, но очень прочного стекла. Из неотсюда. Зачарованные.

У Ленки уже руки зудели взяться за карандаш. Она старалась смотреть на обоих как можно дольше и чаще, чтобы потом попытаться нарисовать по памяти.

— Наш проект — семнадцатый, Боги-17, — читал тем временем Джек свои конспекты. — В этом наборе всем богам по семнадцать лет.

— Да тут семнадцать, поди, только тебе, — зевнув, заметил Артём. Ленка перевела взгляд на него. Он был самым «нормальным» и обыденным в собравшейся компании. Да ещё и самым старшим на вид. Ленке он не очень понравился — из-за упрямого подбородка и наглого взгляда. Коренастый, невысокий, коротко стриженный, он был похож на бандита или «гопника». Такие берут своё везде и всегда, любыми способами. А вот с Локки у них возник какой-то непостижимый, мгновенный резонанс. Ленка хорошо знала, что брат легко привлекает к себе людей, но редко видела обратную ситуацию. Это было любопытно.

Митька, стоявший в стороне и как-то боком ко всем, до сих пор молча, вдруг заговорил.

— Он имеет в виду, по ходу, что когда тебе было семнадцать, произошло что-то особенное, и, типа, время остановилось.

Артём нахмурился. Джек с восторгом глянул на Митьку. Но Митька по-прежнему равнодушно смотрел с крыши вдаль.

В Митькином лице было что-то отрешённое, это что-то ещё сильнее заостряло и без того резкие черты его лица. Сложенные крылья напоминали грязный и рваный плащ всевозможных оттенков лилового, чёрного, серого. Распахиваясь же, становились устрашающими, как свинцовая туча со скрытой грозой. У Ленки сладко и жутко замирало сердце, когда она смотрела на Митьку.

— У меня ничо не было, — возразил Локки. — А если считать, что родаки смотали за границу, тогда у Ленки ничего не случилось.

— Случилось, — вмешалась Ленка. — Я поступила… Не туда.

Все посмотрели на неё. Она почувствовала, что краснеет и замолчала.

— Не обязательно об этом говорить, — с беспокойством поглядывая на всех, сказал Джек. — Не все могут… Хотеть вспоминать.

Анюта и Сашка синхронно опустили головы, Митька начал теребить пуговицу на воротнике. Артём пожал плечами.

А Ленка опять погрузилась в наблюдение.

Джек казался куда младше своих лет. Хрупкое тело в мешковатой, словно с чужого плеча одежде, полосатая оранжево-зелёная шапка, натянутая чуть не на нос. Лицо круглое, но болезненное, кожа изжелта-бледная, глаза запавшие. Глаза Джека были самой живой и здоровой частью — глубокие, карие, обычно широко и наивно распахнутые. В те редкие минуты, когда Джек на что-то или кого-то смотрел пристально, сузив глаза в узкие чёрные щёлки, лицо его менялось разительно. Богом он был или психом, Ленка чётко поняла одно: она никогда не сможет нарисовать Джека, даже если очень сильно захочет. Эти глаза — предел её возможностей как рисовальщицы.

— Понимаете, — продолжал Джек, — нынешний-то Бог… Неважно, как его называют, Создатель всего, короче. Так вот, он сейчас не особенно и следит за миром. Шанс очень удобный, чтобы самим собраться и сделать новое.

— А со старым что? — спросил Митька.

Джек озадаченно замолчал и уткнулся носом в записи.

— Старый… Ну, в принципе… Это как пузырь в пузыре… Новый мир его… Как бы разорвёт. Но мы отсюда туда всех переместим. И ещё кого захотим.

— Ну допустим, — заговорил Митька: — Допустим, я тебе верю. Но. На хрена нам нужно быть Богами? Что нам это даст? Новый мир этот?

— Да свой же мир, — торопливо ответил Джек, поочередно глядя на каждого. Понимания, однако, он не встретил ни у кого.

— Да нафига? — снова спросил Митька.

— Так свой мир, понимаете? Совсем свой, со своими правилами и законами и всем таким. Такой мир, понимаешь, например, чтобы никому не нужно было умирать, — сказал Джек очень тихо. — Никогда. Чтобы никаких разлук больше не было. Мир Без Разлук.

Над крышей повисло гробовое безмолвие. Артём и Митька заметно изменились в лице. У Ленки быстрее забилось сердце. Анюта и Сашка, впрочем, слова Джека восприняли довольно равнодушно.

— И чтобы не стареть, — мечтательно добавил Локки, — И летать… Можно суперспособности?

— Я же говорю — наш собственный, абсолютно любой мир, — почти шёпотом повторил Джек.

Ленка плохо помнила, как вернулась домой. На этот раз всё получилось: они с Локки спустились с чердака и оказались в родном подъезде. Ленка чуть не плакала от облегчения, открывая дверь. Локки молча ушёл в комнату и спустя десять минут появился в прихожей, переодетый в чистое. Он присел зашнуровать кроссовки.

— Ты что, собираешься на этот свой шур-мур? — ужаснулась Ленка.

— Паркур, тундра. Конечно, после такой хрени лучше занять себя физухой, — улыбнулся Локки. — Кстати, ты тоже сходи, на велике прокатись, например.

Ленка сморщилась:

— Лучше полы помню, — потом вздохнула: — Да уж, хрень не то слово…

— Зато этот Артём ничего, — улыбнулся Локки и щёлкнул себя по серьге в ухе. Ленка закатила глаза:

— Ты опять её надел?

— Никогда не говори никогда, — подмигнул Локки. — Всё, не жди, не знаю, когда буду.

Он ещё раз улыбнулся и выскочил за дверь.

Ленка переоделась, пять минут посмотрела телек и принялась за полы. Собрание закончилось ничем. Девятого и восьмого членов компании они так и не дождались. Джек умолил их придти завтра ещё раз сюда же, в это же время. Ленку передёргивало от одной мысли о том, что они снова не смогут вернуться домой. А вдруг что-то не сработает? На крышу она не хотела подниматься больше никогда в жизни… Невольно она задумалась о том, что услышала: Джек сказал — свой мир, какой они только захотят. Мир без смерти, старости, насилия, злости, зависти, глупости и трусости… Что говорить, всякому ясно, что реальный мир далеко не совершенен. Если то, что говорил и обещал Джек — бредни сумасшедшего, то Ленке бы хотелось в них верить. С полами было покончено. Спать не хотелось. Значит, нужно порисовать. Но тут Ленка обнаружила страшное — блокнот с зарисовками исчез. Внутри у неё всё так и упало. У многих есть нечто, без чего никак не обойтись — без чего ты не просто как без рук, а как без души и памяти: у кого сумка, у кого телефон или ноутбук, личный дневник. А у Ленки вот — блокнот с рисунками.

Сначала она перерыла всё в зале, потом у себя в комнате, в прихожей и даже в комнате Локки. Блокнота не было. Под ложечкой противно ныло при мысли, что блокнот потерялся на улице, что кто-то нашёл его и теперь разглядывает рисунки, а то и рвёт на самолётики, жжёт, если это какой-нибудь бестолковый ребёнок. Или вообще блокнот мокнет сейчас где-нибудь на асфальте, затоптанный. Ленка почувствовала подступающие слёзы, в сердцах обозвала себя растяпой и дурищей. Второе по вероятности место нахождения блокнота было, разумеется, крышей, где они проторчали сегодня весь вечер.

Пришлось скрепить сердце и подняться туда, куда она только что клялась себе ни за что и никогда больше не ходить.

Оказалось, Митька ещё не ушёл. Стоял к ней спиной и по-прежнему смотрел на город. Ленка подавила желание поискать блокнот бесшумно, чтобы Митька её не заметил и не обернулся, но всё-таки решила, что это невежливо, и окликнула его:

— Привет, а я думала все разошлись.

Митька медленно обернулся:

— Я, как видишь, не разошёлся. Тебе чего тут надо? — Голос его, как и опасалась Ленка, был недружелюбным.

«Хам» — огорчённо подумала она, но вслух жалобно сказала:

— Я потеряла блокнот, ты его тут не видел?

Митька не торопился с ответом, глядя на неё с другого конца крыши. У Ленки и так зрение было неважное, а в сумерках ещё сильнее садилось, так что лица Митькиного она разглядеть не могла. Зато была уверена на все сто процентов, что он её видит отлично.

— Так ты художница. — Он не спрашивал, он констатировал. — По тебе сразу видно. Ты на всех так смотрела…

«Как он заметил, он-то совсем на нас не смотрел!» — подумала Ленка и снова почувствовала, как в лицо бросается краска.

— Я на врача учусь, — мстительно отозвалась она. Эти «я так и подумал», «ты просто вылитая художница» всегда были как чечётка на больной мозоли.

Митька фыркнул.

— Как сказал наш новый приятель Женя: «Одно другому не мешает».

— Много ты понимаешь, «не мешает», знаешь, сколько времени учёба ест?

— Значит, ты дура, — хладнокровно известил её Митька.

— А ты — хам, — задохнулась от возмущения Ленка. — И вообще, ты даже рисунков не видел, почему сразу «дура»? Может, наоборот, я правильно на врача пошла, а рисование — не моё.

— Да хоть бы и видел, — пожал плечами Митька. — Я в живописи как свинья в апельсинах. Ты на себя посмотри, как будто не блокнот потеряла, а последнюю стипендию. Было б это «не твоё», ты б так не тряслась.

— А ты сам-то чем занимаешься? — растерявшись, спросила Ленка.

— Да ничем, — ответил Митька, снова поворачиваясь к ней спиной.

— Не учишься и не работаешь? — Дотошно уточнила Ленка, которая не очень уважала бездельников.

— Не учусь и не работаю, — подтвердил Митька высокомерно: — Демоны не работают и не учатся.

— И что же они делают? — прохладно спросила Ленка.

— Испытывают муки ада. По поводу того, что в институт не поступили и в армию не годны, — объяснил Митька, по-прежнему не поворачиваясь.

Ленка хмыкнула. Потом вздохнула и начала искать блокнот. К её удивлению, Митька скоро присоединился. Некоторое время они вдвоём молча шастали по крыше в сгущающихся сумерках.

— Значит, ты и завтра тут будешь? — спросила Ленка, нарушая довольно неловкую тишину.

— Угу, — рассеянно отозвался Митька. — Буду тут напару с Женей-психом.

— Думаешь, больше никто не придёт?

— Чё тут думать. Хотя, может, ещё те двое притащатся. Парочка с зонтиком.

На это Ленка не ответила ничего. Она задумалась над тем, хочет ли сама прийти сюда завтра на второе собрание «секты». Теперь почему-то ей было не так страшно, что она не вернётся домой. Совместные поиски не дали результата. Ленка кусала губы, отчаянно стараясь сдержать слёзы.

— Может, ты сюда уже без него пришла, — наконец, сказал Митька, сострадательно глядя на неё.

Ленка задумалась, потом что-то вспомнила и звонко хлопнула себя по лбу.

— Я его, наверное, оставила в том дворе, где Локки побили! Точно!

Митька смотрел на неё подозрительно:

— Ты собралась туда прям щас идти?

— Конечно! — Ленка уже направилась ко входу в чердак.

— Больная что ли? Ночью по подворотням шастать.

— Ой, папочка, тебя не спросила, — сухо отозвалась Ленка и тут же с раздражением ощутила, что ей в самом деле становится страшновато идти одной. Но блокнот!

— Пойдём вместе, — обречённым тоном выдавил из себя Митька.

— Одолжений мне делать не нужно.

— Это не одолжение, — промямлил Митька, — То есть это ты мне одолжение сделаешь, если позволишь… Короче, — он разозлился, — просто, давай пойдём вместе.

Ленка растерянно захлопала глазами.

— Ну давай. С одолжениями потом разберёмся.

И она снова двинулась к чердаку.

— М… Я вот тут подумал, — протянул Митька неуверенно. — А как нам нужно идти, чтобы потом нормально вернуться… Я про фокусы со стройкой и жилым домом, — уточнил он.

Ленка остановилась.

— Просто спустимся так, чтобы я шла первой. Как там этот Джек говорил — кто первый идёт, в тот ээээ пласт реальности и попадаешь… Потом вернёмся, сначала я зайду домой, а потом ты на крышу… Потом спустишься сам… Думаешь, есть разница? Уверен, что что-то произойдёт?

— Да ни в чём я не уверен, — хмуро сказал Митька. — Не хочу гулять по городу в котором моя стройка — это чей-то дом. Кто его знает, что там ещё изменено… Но, я, кажется, кое-что придумал.

Последнее предложение он сказал медленно, одновременно додумывая мысль.

Через мгновение он уже стоял вплотную к Ленке — она была высокой девочкой, но Митька оказался заметно выше. Ленка подняла голову и удивлённо приоткрыла рот. Митька, не говоря ни слова, наклонился и подхватил её на руки. Ленка онемела от удивления и смущения. «Я же вешу как корова», — мелькнуло у неё в голове, захотелось сжаться. И было страшно, что Митька её уронит. А он между тем легко прошагал с ней к краю крыши и встал на бортик.

— Я орать буду, — вцепившись в его пиджак и боясь шевельнуться, чтобы он не потерял равновесие, тихо-претихо предупредила Ленка.

— Зачем?! — изумился Митька. — Щас спустимся, держись.

И к ужасу Ленки, он сделал шаг вперёд, в густую, синюю пустоту вокруг крыши.

Несколько бесконечных секунд Ленка ждала столкновения с землёй, а потом поняла, что они с Митькой летят над городом. То есть, парят. То есть, парит Митька — распластав неподвижные крылья по воздуху, он плавными кругами спускался к подножию здания. И это было недостроенное здание. Митькино. Не их с Локки дом. Но Ленке было уже всё равно, от восторга полёта захватывало дух, ветер свистел в ушах, перед глазами кружились световые пятна далёких фонарей и окон.

Они приземлились, и Митька осторожно поставил её на ноги. Ленка судорожно вздыхала и боялась отпустить его пиджак. Митька посмотрел снизу вверх на стройку и огорчённо цокнул языком.

— Не, никакой разницы, я думал, может если мы вместе и минуя двери… то… Не знаю, то что-нибудь.

— Да ладно… Спасибо, — с некоторым усилием проговорила Ленка и уговорила себя отпустить Митькин пиджак. Глаза её сияли. Митька посмотрел на неё как-то настороженно.

— Обратно топать придётся, я только планировать умею, а потом спустимся пешком… Чтоб в этот твой пласт попасть, — предложил он.

Ленка кивнула, медленно приходя в себя. Она опасливо оглянулась по сторонам — ведь, получается, это был параллельный мир. Но ничем таким он не отличался — остальные дома были теми же самыми, что и в её мире.

— Ладно, пойдём, — согласилась она.

Митька потянулся, громко хрустнув спиной.

— Да, подрастерял я форму, — с сожалением констатировал он.

Ленка покраснела. Она уже не так сильно переживала о блокноте. Они кое-как поднялись в темноте стройки на крышу.

— Ну что, пойдём? — спросил Митька.

Ленка вздохнула:

— Наверное, нет, уже совсем поздно. Может быть, завтра утром одна схожу… — и искренне добавила: — Спасибо тебе, Митя.

— Да я ж ничо не сделал.

— За полёт спасибо и вообще, за компанию, — Ленка помялась секунду и сказала: — Ладно, я, наверное, домой.

— Угу. Давай, — отозвался Митька, и ей показалось, что он смущён. — Я тут ещё поторчу.

Ленка медлила уходить.

— Слушай, а тебе не холодно? — задала она вопрос, который мучал её с тех пор, как они сидели все вместе в ожидании двоих оставшихся. — У тебя вся шея голая. И пиджак такой тонкий.

Митька открыл было рот, чтобы выдать очередную высокомерно-снисходительную фразу о том, что демоны не носят курток или не испытывают жару и холод, но вместо этого, неожиданно для себя, сказал:

— Ну так, не жарко, выскочил из дома сегодня, олень оленем — куртку забыл, — он помолчал и добавил: — Ну и если честно, на крылья куртку натягивать очень неудобно… А в пиджаке у меня прорези.

Ленка молча стянула с себя шарф и повязала его слабо сопротивляющемуся Митьке на шею.

— Он тёплый, — пояснила она свой поступок и вдруг, приподнявшись на цыпочки, чмокнула Митьку в прохладную щёку. Тут же отскочила и, крикнув:

— Ещё раз спасибо! — скрылась в проёме чердака.

— Вау, вы с ней уже влюбились? — раздался где-то совсем рядом полный пытливости и энтузиазма голос Джека. — Прикольно.

Митька свирепо заозирался, пытаясь определить, где этот любопытный, и надавать ему по шее. Но на крыше было совершенно пусто. Митька обернулся и обнаружил Джека прямо у себя за спиной. Митька аж подпрыгнул.

— Прикольно, говорю, — повторил Джек, улыбаясь.

— Ты как тут оказался? — игнорируя Женькины восторги, спросил Митька.

— Какая разница? — он расплылся в улыбке. — А она тебе свой шарф оставила, прикоооооольно.

— Вот докопался, — вспыхнул Митька и нервно забросил концы шарфа себе за спину. — Большая разница, ясно?

Джек только отмахнулся от него:

— Кстати, тебе привет от Чёрной Птицы.

Митька открыл было рот, чтобы сказать, что никаких птиц он не знает, но Джек поправился:

— То есть от дяди Миши.

И Митька рот захлопнул едва не со стуком. Дядю Мишу он знал, но не видел уже несколько лет. Однажды тот просто пропал. Митька никому не говорил, что знаком с ним.

— Ага. Хорошо, — отозвался он, стараясь скрыть сильнейшее волнение. — Ты домой не собираешься?

Джек затеребил рукава своей ветровки и промямлил:

— Да не…

— Погоди-ка, — с мучительным подозрением остановил его Митька. — А ты где живёшь-то?

Джек засопел по-детски и отвернулся.

— Я пойду, — сказал он кисло и, прежде чем Митька успел среагировать, исчез за чердачным проёмом.

Митька смотрел в тёмный ночной воздух над городом и думал, что даже если бы он не ходил на крышу каждый день сам по себе, то завтра он сюда бы пришёл, на сбор.

Виноваты были в его решении странности, которые продемонстрировал Джек, или шарф Ленки, он сам не мог ответить.

Глава 2. Больничные

2.1 Солнце

Впервые Женя нашла ключик, когда только-только попала в больницу, ей было года четыре. Тогда было не очень страшно — мама оставалась рядом, и часто приходил папа. Ключик она нашла в коридоре, под банкеткой.

— Мама, а от чего ключик? — спросила она.

— Кто же знает, — утомлённо ответила мама, раскладывая по ячейкам контейнера таблетки для Жени. — Кто-то потерял… А может и вообще ни от чего.

— Как это? — удивилась Женя. — Если ключик есть. А вдруг он от тайны?

И следующую неделю она искала двери и замки, которые можно открыть ключиком. Но вместо этого нашла ещё несколько ключиков. Они все были разные, Жене они очень нравились. С тех пор она стала собирать ключики. За несколько лет коллекцию она собрала приличную — все быстро узнавали о её хобби и помогали — таскали ключи в подарок. Медсёстры, родители других детей, аниматоры. Ключей стало так много, что маме пришлось часть коллекции хранить дома. Самые любимые Женя держала рядом с собой в специальном сундучке и часто перебирала, представляя, какие двери они могут открывать.

Ключиков у неё было хоть отбавляй, а вот друзей она заводить разлюбила, потому что их, в отличие от ключей, слишком часто и быстро приходилось терять: кого-то переводили в другие больницы, кто-то выздоравливал, а кто-то умирал. Когда умерла её первая подруга — девочка старше её на несколько лет, Женя подумала, что сама умрёт, хотя об этом никто не догадался. Выглядело всё так, как будто Женя просто забыла о ней. Женя видела, как сильно переживает мама, как тревожно ищет у неё признаки горя и тоски. И Женя изо всех сил делала вид, что ничего не понимает и не помнит. С тех пор у неё в голове крепко засело понимание, что милые ей люди могут исчезнуть в любой момент, и это не давало ей больше так крепко привязываться к ним.

Но к Гришке было невозможно не привязаться: он привязывал к себе сам. Появился он, когда им обоим было по двенадцать лет. Мама уже не лежала с ней, приходила после работы. А папа приходить перестал, у него к тому времени появилась новая семья с нормальными детьми. Иногда Женя фантазировала, как они знакомятся, представляла, какие они — её сводные брат и сестра. А иногда мечтала, чтобы они тоже заболели и умерли.

— У вас тут такой интересный мальчик появился, — сказала мама, придя в очередной раз к Жене. — Я думала, он волонтёр, а оказывается — только что диагноз поставили. Но он так всем помогает, такой вежливый. И совсем спокоен. Удивительный ребёнок.

— Может, пока не понял, — пожала плечами Женя, стараясь не показывать интереса. Про нового мальчика она уже слышала утром от медсестры.

— Он к тебе не заходил? — с тревогой спросила мама. «Вот оно что, — подумала Женя, — боится, что подружусь».

Женя отрицательно помотала головой:

— Ты мне новый ключик принесла? А книжки?

— Конечно, — рассеянно ответила мама, открывая сумки. — Я с его мамой познакомилась, попросила, чтобы он тебя не беспокоил, такой активный ребёнок. У него пока не было химии.

«После химии активным не будешь, — подумала Женя».

Как именно новенький перенесёт химию, ждало всё отделение. К Жене он так и не зашёл, видимо, мама поговорила и с медсёстрами. Мама любила разговаривать и договариваться — именно её стараниями Женя маялась от скуки в отдельной палате и редко выходила в общий холл. Но медсестра Лена, с которой у Жени были приятельские отношения, подробно рассказывала о Гришкиных подвигах: то он малышей развлекал, то других новичков успокаивал, то с буйными дружить пытался. И про химию она тоже рассказала.

— Представляешь, сам зелёный, — говорила рыжая Лена, протягивая Жене градусник. — А по стеночке идёт, улыбается. Говорит, обещал зайти к Юрику, к малышу, помнишь? Который уколов боится.

Женя не помнила, но кивала.

— Какой-то он дурак, да? — спросила она Ленку.

— Почему дурак? — удивилась та. — Он настоящий герой. Просто солнце отделения. Хотя его не все любят, некоторые прогоняют, а Люся из седьмой общей вчера из-за него ревела.

— А по-моему дурак, — капризно возразила Женя. — Зачем он всё это делает? Выпендривается, что он добренький. Может, думает, если будет себя хорошо вести, боженька ему здоровья пришлёт.

— По-моему, у кого-то нет настроения, потому что завтра химия начнётся, — сказала Лена и ушла.

Женя осталась одна, надулась и начала читать детектив, который принесла мама. Химию она переносила плохо, даже читать не могла. Женя представила себе полтора месяца тошноты и болей, и её замутило заранее. И стерильный бокс она ненавидела, там не было окон.

На следующий день, после первого же вливания ей стало совсем плохо: даже поставили капельницу, и кто-то кого-то вполголоса отчитывал в коридоре. Наверное, неправильную дозу влили, Женька уже кое-что понимала в этом. Легче от капельницы не стало. Но она всё равно нашла силы удивиться, когда в бокс проскользнул незнакомый мальчик со светлыми волосами, торчащими во все стороны, как лепестки подсолнуха. Она догадалась, что это «солнце отделения» и есть. Мальчик улыбнулся ей и сказал шёпотом:

— Привет, а я к тебе с подарками, — хоть Лена и нарассказывала кучу историй о Гришкиных фокусах, Женю его слова всё равно удивили. Гришка положил на тумбочку довольно большой ключ: тот выглядел старинным, такого у Жени не было. Мало того, Гришка уселся прямо на пол бокса, и спросил:

— Ты любишь детективы?

— Люблю, — призналась Женя, чувствуя, что мерзкая тошнота отступает. — Ты вообще кто такой? Сюда нельзя.

— Если очень нужно, то можно, — последовал ответ. — Меня зовут Гришка, и я люблю детективы. И я тебе сейчас почитаю один классный детектив. Такие вещи лучше всего помогают от похмелья.

Женя нерешительно заулыбалась, похмелье — надо же. Сейчас ей совсем не казалось, что Гришка выпендривается — настолько искренне и естественно звучали его слова.

До конца курса химии Гришка прочитал ей немало книг. Особенно им нравились чудесные сказки, в которых невзрачный с виду человек оказывается настоящим героем, хоть это и не приносит ему славы и вообще, он скрывает своё геройство. Впрочем, читали всё, особенно упоительно было обсуждать прочитанное. Бывало и спорили до хрипоты, бывало, Гришку ловили медсёстры и грозили привязать к кроватям, вкатить успокоительного и много чего. Но это казалось мелочами, кроме того, не все сёстры были одинаковыми. Некоторые наоборот поставляли им книжки, разрешали Гришке сидеть в боксе. Из посоветованного им очень понравился «Маленький Принц» и очень не понравился «Оскар и розовая дама». Гришка долго морщил нос над этой книжкой, как будто она плохо пахла, но дочитал до конца под напряжённым взглядом Жени. Женя ждала его каждый день, скучала, если его не было. Но Гришке нужно было уделить внимание каждому. И всё же, Женя чувствовала — с ней он проводит больше времени. И с ней ему на самом деле интересно. Маме она ни слова не сказала о Гришке.

В конце курса случилось самое страшное — у Жени выпали волосы. Просто однажды она проснулась, а те остались на подушке. Может быть, если бы не Гришка, ничего бы не случилось, она знала, что от химии лысеют, только раньше её эта побочка обходила. И теперь с ней случилась истерика, когда она представила, что Гришка увидит её такой уродкой. Она почти неделю держала осаду, не позволяя ему входить в палату, но однажды он всё-таки проскользнул к ней одновременно с медсестрой, он шёл, ощупывая стены и останавливаясь на каждом шагу. Был он в огромных розовых очках со стёклами, старательно заклеенными чёрной бумагой. Похоже, он в них ничего не видел, но Женя всё равно спрятала голову под подушку и судорожно завсхлипывала.

— Я же ничего не вижу, — укоризненно ответил на всхлипы Гришка. — Еле придумал это, потому что глаза-то даже если зажмурить, случайно откроются, а через ткань видно. Но чур теперь ты читаешь.

Тут Женя не сдержалась и заревела в голос, Гришка даже опешил. Не объяснишь же ему, что теперь она ревёт из-за него, теперь она понимает тех, кто Гришку не любит и готов накостылять ему.

Через слёзы она смогла выдавить:

— Вот зачем ты так?.. Ну… как так можно? Почему ты такой?

И Гришка очень серьёзно ответил ей:

— Потому что я супергерой.

Всхлипывания сменились презрительным фырканьем.

— Герой, ага.

— Конечно.

В голосе Гришки было столько спокойной уверенности, что Женя затихла под подушкой и через несколько секунд уже осторожно стащила её с лысой головы.

— Ну и что у тебя за суперспособность? — спросила она, смирившись с игрой. — И какой у тебя суперкостюм и суперимя?

— Да вот этот же, — сказал Гришка, оттягивая свою серую футболку. — Это вот мой костюм супергероя и супергеройское имя — Гришка. А способность в очках, это суперочки. Через них я вижу людей настоящими, какие они внутри.

— Не, — пожевав губы, возразила Женя. — Это ты сам и есть, так не бывает, нужно чтобы имя было и костюм и всё.

— Это тебе, наверное, надо, — лукаво предположил Гришка. — А я как раз хотел тебе предложить супергеройство.

— Как это? — удивилась Женя, начиная забывать о волосах и привычно накатывающей тошноте.

— Вот так, — загадочно заявил Гришка, зияя чёрными стёклами очков, и полез в карман. Из кармана он достал трикотажную шапчонку с оранжево-зелёными полосами.

— Это будет твой костюм, — объяснил он. — Должно хватить. Натянешь её на глаза пониже и всё — ты — он, супергерой.

— А какая у меня суперспособность? — зачарованно сказала Женька, принимая шапочку. Она тут же натянула её себе чуть ли не на нос, и ей стало ощутимо легче.

— Уходить в другую реальность, — без запинки ответил Гришка, наверное, репетировал всю неделю. — Натянешь шапку и тебя нет. А зовут тебя, м….

— Джек Неуловимый, — прошептала Женя и замолчала, не в силах выразить всё, что переполняло её сейчас. Она посмотрела на Гришку сквозь полосатую ткань шапочки. Теперь стало ясно, зачем ей ключи — это всё ключи от дверей в других реальностях. И ей на секунду показалось, что это сработало. По крайней мере, она обнаружила, что способна сказать Гришке, который уже собрал все углы в комнате, то и дело натыкаясь сослепу на мебель:

— Ну ты сними очки-то свои, убьёшься.

Гришка очки снял, сдержанно улыбаясь. Женьке захотелось его то ли стукнуть, то ли обнять.

— Ты какой-то совсем ведь ненормальный, — с тихим восторгом сказала она, обеими руками натягивая шапку на уши. — Понимаешь? Как будто не от мира сего.

— Я и так не от него, — таинственно сообщил Гришка. — Я совсем от другого мира, и ты тоже, как все супергерои…

Это был лучший день.

А потом Гришку перевели в бокс со строгим режимом, потому что ему стало хуже. А потом у него наступила ремиссия, и его сразу забрали в деревню, поправлять здоровье. И они даже не успели попрощаться, потому что Женьку как раз в это время забрали домой на выходные. Потом она подолгу сидела, натянув шапку на нос и зажмурив глаза, и очень хотела перенестись в другую реальность, в ту, в которой есть Гришка. Но это подействовало странно и через долгое время. Перед этим она познакомилась кое-с кем ещё.

2.2 Луна

Ещё до того, как они с Гришкой снова увиделись, на отделении появилась Лиличка. Это было незадолго до Женькиного четырнадцатилетия. В то время Женя уже выбила для себя право когда угодно находиться в общем холле и стала мысленно называть себя не иначе, как Джек. Лиличка была существом угрюмым. Она почти ни с кем не общалась, хотя хорошо переносила химию. Когда её перевели из бокса в общую палату, вместо того чтобы играть или болтать с кем-то в холле, она сидела в коридоре на окне и подолгу смотрела на двери боксов и палат, на людей, которые ходили туда и сюда. И смотрела не отрешённо, думая что-то про себя, а вполне себе осмысленно следила за всеми тяжёлым липким взглядом. Лиличку не любили, но дразнить и изводить её было делом неблагодарным. Джек краем уха слышала попытки таких разговоров:

— Слышь, малая, чё тут расселась? — пристал как-то раз к ней почти взрослый Быканов. Лиличка перевела на него взгляд водянистых глаз и без выражения ответила:

— А твой отец, Быканов, сегодня у врача был. Ему сказали, ты больше хоккеем не сможешь заниматься, так он теперь тебя даже видеть не хочет. Я на уколах была, всё слышала.

И Быканов изменился в лице и про Лиличку как-то сразу забыл.

В Лиличке Джек пугало то, что она всегда точно знала, кого куда нужно ударить: Быканова по спорту и отношению с отцом, девочку, у которой имелся парень — по внешности, доброго мальчика из седьмой палаты — по тому, что над ним за спиной смеются друзья. Она быстро узнавала слабые места каждого и била прицельно, безжалостно. Пару раз довела до слёз даже медсестру Ленку.

Её саму на памяти Джек никто не мог пронять. Если её пытались ударить или толкнуть, Лиличка не стеснялась визжать и ябедничать. Скоро её стали обходить как чумную. А она спокойно сидела на своём любимом подоконнике. И смотрела, смотрела, смотрела.

Джек тоже исподтишка наблюдала за ней, и её