Peter Cheyney

DON’TGET ME WRONG

 

Перевод с английского Игоря Иванова

 

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Владимира Гусакова

 

Чейни П.

Поймите меня правильно : роман / Питер Чейни ; пер. с англ. И. Иванова. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025

 

ISBN 978-5-389-31008-7

 

16+

 

Роман Питера Чейни «Поймите меня правильно» о расследованиях агента ФБР Лемми Коушена. Двое ученых-химиков, англичанин и американец, независимо друг от друга занялись разработкой отравляющего газа, способного стать оружием нового поколения. В такой ситуации вполне логично объединить усилия, чтобы обеспечить быстрый успех. Решено поселить химиков на тихой гасиенде в мексиканском захолустье. Но вскоре об этом становится известно главарю одной из чикагских гангстерских банд…

 

© И. Б. Иванов, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Азбука®

ГЛАВА 1
А вот и Педро

Поймите меня правильно!

Можете заграбастать себе всю Мексику. Можете забрать ее со всеми потрохами и моими наилучшими пожеланиями. Но что вы будете с нею делать, когда она окажется вашей, меня уже не касается. Мне не надо ни клочка мексиканской земли; даже кусочка песчаника, заскочившего в мой сапог, не говоря уже о солончаковой пыли, донимающей сейчас мои миндалины.

Была ли красотка из Матеуалы [1] права? Скажу вам так: эта малышка не обделена умением говорить здравые вещи. А говорила она, что американцам было ровным счетом наплевать на Мексику, пока не началась заварушка вокруг нефти. Одна­ко дамочка оказалась права лишь наполовину.

Никому ничего не выгорало в этой дыре за исключением мексиканцев, а мексиканец отдаст вам что-то только в одном случае: когда он лежит на смертном одре и ему уже ничего не нужно. По-моему, кое-кто из этих парней настолько скуп, что работает без выходных, дабы не тратиться на развлечения.

Скажете, я сужу пристрастно? Хотя бы и так. Я скорее предпочту пообщаться с разъяренным тигром, чем сцепиться с местными придурками, имеющими обыкновение кидаться друг в друга ножами. Уж лучше я рискну лишить обеда стаю голодных крокодилов, чем скажу какой-нибудь знойной мексиканской цыпочке, что подустал от ее прелестей и не хочу играть дальше.

На другом конце estancia [2] какой-то хмырь в облегающих брюках и смешной шляпе заливает дамочке про свою удалую молодость тореадора. Судя по лицу, дамочка слышала это не раз, и, даже если он не врет, ее это не впечатляет.

Очень может быть, она его жена. Если я угадал, что ж, она сделала дрянной выбор. Я бы на ее месте вышел замуж за быка.

Заказываю себе новую порцию текилы и, когда официант приносит выпивку, завожу с ним вежливую беседу. Слышу от него, что прекрасно говорю на их, с позволения сказать, языке. Я сообщаю, что моя бабушка по отцовской линии была мексиканкой, и добавляю кучу прочей чепухи в том же духе. Мы с ним любезничаем довольно продолжительное время. Под конец парня тянет на откровенность. Он признаётся, что устал разносить пойло в этом дерьмовом зале. Он хочет жениться, но посвататься не может по причине бедности. Я отвечаю, что не все рождаются с серебряной ложкой во рту, но если он пошевелит мозгами и кое-что мне расскажет, глядишь, я и увеличу его благосостояние на десять долларов. Разумеется, американских.

Говорю, что сам я американец, а здесь оказался в поисках ранчо, которое подошло бы для моих нью-йоркских друзей. По мнению официанта, любые американцы, желающие купить ранчо в Мексике, да еще в здешних местах, — просто свихнувшиеся. Он тут же добавляет, что считает всех американцев свихнувшимися.

Говорит он все это и смотрит на меня как-то равнодушно. Тогда я лезу в карман за бумажником и начинаю пересчитывать купюры. Официант сразу оживляется.

Спрашиваю, знаком ли ему человек по имени Педро Домингес. Он отвечает, что толком не знает, но пороется в памяти и потом мне скажет. Даю ему десять долларов. У него проясняется в мозгах. Оказывается, он знает Педро Домингеса, и тот вполне может сегодня здесь появиться.

Пока все идет так, как я и рассчитывал.

В зале жарко, как в аду. За окном, на грунтовой дороге, что ведет к холму с плоской вершиной, какой-то парень наиг­рывает одну из душещипательных и глупых мексиканских песенок, от которых у меня портится настроение. Вокруг такая скукотень и мрачнотень, что помереть и то легче.

В углу какой-то пожилой однорукий хмырь пытается выжать лимон в стакан с текилой, куда до этого уже бросил щепотку соли. Он пару раз выразительно смотрит на меня, отчего шея под моим воротником становится потной и я начинаю думать, не вычислил ли меня кто-то из здешних.

Дамочки, присутствующие в зале, все какие-то бесцветные и костлявые. Это особенность мексиканских женщин: уж если мексиканка красива, от нее глаз не оторвешь, а если нет — я лучше в седьмой раз посмотрю какой-нибудь фильм. Их отношение к мужчинам в любом случае враждебное. Если ты отказываешься играть по их правилам, тебя в открытую ненавидят, а если соглашаешься — они все равно повернут игру так, чтобы ты сполна получил изрядную порцию презрения.

Официант продолжает торчать поблизости, поглядывая на открытую дверь. По глинобитной стене в противоположном конце зала ползет ящерица.

Снова гляжу на официанта, который сам похож на ящерицу. У него блеклые равнодушные глаза, и их выражение не изменится, даже если он будет смотреть, как тебя поджаривают на костре. Пожалуй, еще и засмеется.

Закуриваю сигарету.

Говорю официанту, что мне он кажется парнем смыш­леным, и раз уж он вспомнил Педро Домингеса, может, ему знакома и дама, которую звать Фернандой Мартинас и которая живет в их городишке.

Он улыбается и дает забавный ответ. Оказывается, сеньора Мартинас поет в их заведении и приходит обычно часов в одиннадцать. А когда она приходит, где-то поблизости толкается и Домингес. От официанта узнаю еще одну подробность: когда Домингесу надо, он бывает очень крут. Ему не по нраву, когда другие парни приближаются к этой дамочке Мартинас. Я отвечаю, что нахожу странными парней, рассуждающих подобным образом. Официант признаётся, что и он того же мнения.

Он уходит. Думаю, не за тем ли он удалился в боковую дверь, чтобы доложить о моих расспросах своему толстому хозяину, которого я видел, заходя сюда? Мне говорили, что хозяин — человек неплохой. Но в этом провинциальном городишке все завзятые вруны. Они самим себе правды не скажут, даже если им за это заплатишь.

Сижу, смотрю через открытую дверь на прилегающий крытый дворик и думаю, почему мне вечно поручают паршивую работу. Почему бы не отправить меня расследовать что-нибудь в Нью-Йорке?

Быть может, вам знакомы мексиканки. Они либо прекрасны, либо отвратительны. Но чаще отвратительны. Даже если у них все в порядке с округлостями, характер у них — словно уксус. Может, они едят слишком много острого тамале. Мне вспоминаются слова одного дорожного копа: «Ставить машину на изгибе дороги опасно».

Появляются новые посетители. В основном мужчины. Женщин мало. Садятся, заказывают выпивку. Кто-то мельком смотрит на меня, но особого внимания не обращают. Взгляды не сказать чтобы дружелюбные, но дружелюбие мексиканцам не свойственно.

Минут через десять ко мне подходит хозяин заведения. Я уже говорил, что он толстый, но это не мешает ему быть щеголем. Его рубашка украшена серебряным шнурком. На голове большое черное сомбреро. Пояс брюк почти перерезает его надвое, и живот свешивается над ремнем. Симпатии у меня этот человек не вызывает.

— Сеньор, вы спрашивали насчет Домингеса? — говорит он. — Возможно, я смогу вам помочь.

— Возможно, — отвечаю ему. — А может, и нет.

Меня начинает тошнить от местных парней. Я усвоил еще с тех пор, когда впервые оказался в Мексике, что здесь лучше быть вежливым. Но иногда быть вежливым становится невыносимо. Сейчас как раз один из таких моментов.

— Сеньор...

Он разводит руками. Вижу, что ладони у него потные, а ногти грязные. Пальцы похожи на когти.

— Сеньор, я не вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются, — говорит он, — но я заметил: когда люди приходят сюда и спрашивают про Домингеса, потом всегда случаются мелкие неприятности.

Он снова разводит руками.

— Сеньор, мне здесь неприятности не нужны, — говорит хозяин.

Смотрю на него.

— Сеньор Пухляш, отчего бы вам не присесть и не дать отдых ногам, а то им тяжело держать такой вес, — не слишком-то вежливо предлагаю я. — Насколько понимаю, вы пытаетесь мне сообщить, что кто-то хочет переправить Домингеса через государственную границу. Сдается мне, он один из поганых бандитов, которых у вас полным-полно. Возможно, — продолжаю, выпуская большое кольцо дыма, — это он три недели назад на границе с Нью-Мексико перерезал горло американскому почтовому курьеру. И еще, сдается мне, нынче дела у мексиканцев совсем плохи. Когда ваше правительство не отбирает у иностранцев нефтяные сква­жины, граждане начинают промышлять индивидуальным грабежом.

Подзываю официанта и прошу принести ржаной виски, если у них таковой водится.

— Спешу вас успокоить, — говорю владельцу заведения, — я пришел сюда не затем, чтобы устраивать потасовку с Домингесом. Просто хочу с ним поговорить. Кажется, законом это не запрещено? Полагаю, даже в Тампапе один чело­век может поговорить с другим.

Хозяин изображает вежливую улыбку.

— Конечно, сеньор, — говорит он. — Люди могут говорить что пожелают. Я лишь предупреждаю вас, что правительственные служащие не жалуют Домингеса. Он постоянно что-нибудь да затевает. Ему нравится устраивать маленькие революции. Иногда он достигает скромного успеха. Только и всего.

Пухляш опускается на соседний стул. Вернувшись, официант приносит порцию виски и ему. Похоже, хозяин настроен со мной поговорить. Но пока что мы просто сидим и смотрим друг на друга.

— Послушайте, — теряю сдержанность. — Я из числа любопытных парней. Допустим, меня интересуют те, кто пытается поговорить с Домингесом. Если вы немного расскажете о них, глядишь, вам перепадет кое-что зеленое и хрустящее.

— Очень любезное предложение, сеньор, — отвечает он, — но мне ничего не известно. Я всего лишь не хочу никаких неприятностей для своего заведения.

Он награждает меня еще одним пристальным взглядом, затем берет свой стакан с виски и сваливает. Я смотрю, как он топает по полу, и испытываю желание заехать ему сапогом по заднице, обтянутой брюками, чтобы ему показалось, будто сегодня у него день рождения.

Потом я поворачиваюсь к двери, и в этот момент в зале появляется та самая дамочка Мартинас. Я с нею не встречался, но много чего слышал о ней. Чувствую, это она. Ошибки быть не может.

Она... как говорят в таких случаях, то, что доктор прописал. Если бы я не устал от глотания мексиканской пыли, фрихолес и дрянной текилы, я бы даже испытал волнение.

Ее походка подсказывает: она родом из добропорядочной испанской семьи с легкой примесью индейской крови — так, для порядка. Природа наградила ее всем. Гладкая кожа светло-кофейного цвета, волосы — что черный бархат. Она умеет со вкусом одеваться и не опускается до пошлых причесок местных дам. Фигура у нее такая, что поневоле спрашиваешь себя, не слишком ли разыгралось воображение. Ножки у дамочки миниатюрные и изящные, а шаги решительные. Что до изысканных манер, ими она наделена на все сто процентов.

На ней шелковое платье с глубоким вырезом, туго повязанная красная мексиканская шаль и белое сомбреро. Голову она держит высоко и осматривает зал так, словно это муравейник.

Черт побери. Может, в моей нынешней работенке все-таки есть приятные моменты, компенсирующие прочую тягомотину...

Она идет через зал и усаживается за столик невдалеке от эстрады, где расставлены стулья для оркестра. Усевшись, эта дамочка дает миру понять, что она не прочь показать свои лодыжки. Думаю, она считает, что они хороши. Увидев такие лодыжки, мужчины, собравшиеся в зале, наверняка захотят пропустить еще порцию текилы. Согласен: лодыжки кра­сивые.

Через несколько минут появляются музыканты. Смотрю на этих трех красавчиков и пытаюсь подыскать слова, чтобы их живописать. Помню, я слышал, как один парень сказал о другом, что тот похож на покосившееся пугало. По-моему, эти слова отлично характеризуют местный оркестр. Даже не оркестр — трио гитаристов. Они рассаживаются, берут гитары и бесстрастно оглядывают зал. Такой взгляд появляется на лице каждого мексиканского паренька, когда он берется за работу. Затем они начинают играть. Мелодия пронзительная, но жизни в ней ни капли. У меня она вызывает тошноту. Вспоминаю оркестр Бена Берни [3]. Боже, как бы я хотел сейчас оказаться в Нью-Йорке!

Ладно, хватит ныть. В зале происходит некоторое оживление. Двое или трое парней встают и начинают танцевать. Это в таком-то пекле! Они тупо петляют, вцепившись в парт­нерш, словно боятся потерять своих дамочек. Замечаю, что цыпочку Мартинас никто не приглашает.

Закуриваю новую сигарету. Подняв голову, замечаю, что официант смотрит в сторону двери. Затем он переводит взгляд на меня и улыбается. Понимаю его немую подсказку: сюда пожаловал Домингес. Чувствуется, как всем становится неуютно. Домингес останавливается на пороге и обводит глазами зал. Увидев Мартинас, он улыбается.

Этот Домингес — парень высокий, худощавый и шикарно одетый. Брюки с серебристой кружевной отделкой по бокам, рубашка тореадора, такой же галстук и сомбреро с сереб­ря­ным шнурком. У него узкое худощавое лицо и нос с горбинкой. Губы тонкие, а зубы крупные и белые. Револьверов за поясом нет, но левый нагрудный карман его куртки оттопы­рен. Понятное дело: там у этого красавчика короткоствольный револьвер тридцать второго калибра с рукояткой, отделанной перламут­ром. У всех здешних ребятишек такие.

Оркестр решает прекратить свое бренчание. Подзываю официанта и заказываю очередную порцию, мысленно на­поминая себе, что пью слишком много, особенно для парня, которому нужны исправно работающие мозги. Вскоре он приносит выпивку, и почти одновременно оркестр возобнов­ляет игру. Дамочка Мартинас встает и начинает петь. У нее удивительно высокий голос, но совсем не писклявый. Она затягивает одну из столь любимых здесь жалостливых баллад про возлюбленного с гор. Музыка настолько унылая и отвратительная, что может нравиться только мексиканцам. Под конец песни зал взрывается аплодисментами. Здешняя публика в восторге.

Я просто сижу и ничего не предпринимаю. Домингес оглядывает зал и улыбается. Похоже, ему нравятся аплодисменты в адрес дамочки. Наверное, думает, будто часть аплодисментов принадлежит ему. Потом он встает и пересаживается за ее столик. Мартинас смотрит на него и улыбается, после чего заговаривает с ним, указывая в сторону эстрады. Домингес улыбается еще шире и снова оглядывается по сторонам. Он подходит к эстраде, забирает гитару у одного из музыкантов, поворачивается к залу и начинает петь.

Возможно, вы слышали эту песню. Она называется «Сомбреро». Если вы попадете в Мексику, бьюсь об заклад, что вы ее обязательно услышите. В какой бы здешней дыре вы ни оказались, можете поспорить на прошлогодние шнурки, что в любую минуту парень или дамочка встанет и запоет «Сомбреро». Когда Домингес заканчивает петь, его тоже награждают аплодисментами.

Пожалуй, мне пора действовать. Встаю и иду к его сто­лику.

— Отлично пели, сеньор, — говорю ему. — Хорошая ­песня, но немного старомодная. Позвольте, я вам спою ­другую.

Протягиваю руку и беру со стола гитару. Домингес смот­рит на меня холодно. Краешком глаза замечаю в другом конце зала Пухляша. Тот встревожен. Может, вскоре у него найдется новая причина для тревоги. Беру несколько негром­ких аккордов, перехожу к быстрой жаркой мелодии, затем исполняю испанскую песенку, которой когда-то в Паррале меня научила одна цыпочка. Мы никогда не знаем, что ждет нас за углом, — вот основное содержание песенки. Даже если да­мочка думает, будто любит парня, который с нею рядом, она может ошибаться. Таких песен полным-полно.

Пока пою, не свожу глаз с этой Мартинас. Бросаю на нее горячие взгляды, способные прожечь броню военного ко­раб­ля, но она не откликается. Она поглядывает на меня с легкой высокомерной улыбочкой. Глаза ее застыли, они не морга­ют и не двигаются. Пою, а сам думаю: такая малышка способна одной рукой прошивать тебя из пулемета, а другой — срывать розы. Вряд ли я ошибаюсь.

Заканчиваю петь и возвращаю гитару Домингесу. Он продолжает улыбаться, но лишь губами. Глаза у него — как парочка айсбергов. Он небрежно машет рукой, указывая на свободный стул за их столиком.

— Присаживайтесь, сеньор, — приглашает он. — Вы мне доставили большое удовольствие. Чтобы американец с таким чувством пел испанскую песню — такое редко услышишь.

— Откуда вы знаете, что я американец? — с усмешкой спрашиваю его на английском. — По-моему, выговор у меня такой же, как у местных, и во мне трудно признать американского гражданина. Наверное, вам кто-то сказал.

Он смеется. Чувствую, этот парень не хуже меня пони­мает смысл сказанного. Но отвечает он в лучших традициях Сан-Луис-Потоси [4].

— Официант, сеньор. Вот кто, — говорит Домингес. — Он ждал меня снаружи и сказал, что в зале сидит весьма интересный американец, которого прежде здесь не видели.

Домингес шарит в карманах брюк, извлекает пару длинных сигар, одну протягивает мне и чиркает зажигалкой. Все это время он пристально смотрит на меня.

Потом машет официанту, чтобы нам принесли выпить. Думаю, долго ждать не придется. Пока сижу и молчу. Рассматриваю зал, словно мне это и в самом деле доставляет интерес.

Вскоре замечаю, что все посетители глазеют на нас с Домингесом. Поди, думают: сейчас тут начнется бесплатное кино. Может, они и правы.

Официант приносит выпивку. Домингес приваливается к спинке стула и затягивается сигарой. Смотрю на него и вижу улыбающиеся глаза.

— Не имею чести знать ваше имя, сеньор, — говорит он. — Мое собственное недостойное имя — Педро Домингес. Может, вы его уже слышали? А дама, оказывающая мне честь своим присутствием, — сеньора Фернанда Мартинас.

Встаю и слегка кланяюсь Мартинас. Вижу насмешливое выражение ее глаз.

У этой дамочки очень даже красивый ротик. Губы правильной формы и не толстые, как у большинства местных женщин. Она пользуется качественной помадой. Усилием ­во­ли возвращаю себя к тому, ради чего я здесь оказался, поскольку в голове уже крутятся мысли о ротике Мартинас и поцелуях с нею.

— Моя фамилия Хеллап, — представляюсь Домингесу. — Уайли Хеллап. Я приехал из Лас-Лунаса, штат Нью-Мекси­ко. Подыскиваю ранчо в здешних местах для моих нью-йоркских друзей.

Мартинас смеется. Педро тоже.

— Ваши друзья, сеньор Хеллап, должно быть, недалекого ума. Покупать ранчо в здешних местах — чистейшее безумие. Наверное, когда вы ехали сюда, вам попадался скот вдоль дорог?

Я киваю и говорю:

— По-моему, они тоже спятили. Но когда люди принимают решение, я обычно с ними не спорю.

Домингес кивает:

— Сеньор, да уберегут меня небеса, чтобы заподозрить в вас человека лукавого, однако вы приняли нас совсем за глупеньких, если подумали, что мы всерьез поверим в эту басню о ранчо. Вы уже попотчевали ею официанта!

Колесики в моем мозгу начинают быстро крутиться.

Минуту или около того мне очень даже не по себе. Не­ужели прокололся? Да вроде нет, ошибок не допускал. В этом городишке не может быть двух Педро Домингесов. Возможно, у этого разодетого типа есть повод так себя вести. Поды­г­раю-ка я ему, а там посмотрим.

— Я что-то не понимаю вас, сеньор, — говорю я, изображая наивность.

Он разводит руками.

— Раза два или три, — очень тихо говорит Педро, — в Тампапу приезжали человечки. Рассказывали занимательные истории о том, как их сюда занесло и что они намерены делать.

Сейчас он похож на гремучую змею. Вижу, как один уголок рта у него дергается.

— Обычно таких людей интересует одно из двух: либо нефть, либо серебро. Они не говорят нам напрямую, нет... Они всегда подыскивают ранчо для друзей или сочиняют что-то похожее.

Домингес смотрит на меня и продолжает:

— Всего лишь на прошлой неделе сюда приперся глупый юнец. Некто Лариат. Я толком не понял, имя это или фамилия. У него случилась маленькая неприятность с местной полицией. Боюсь, я этому поспособствовал. Не повезло парню: решил сбежать из нашей тюрьмы и был застрелен при попытке бегства. В Тампапе есть тюрьма. Стоит на отшибе и на самом солнцепеке. Ему бы спокойно посидеть в камере, пообщаться с самим собой. Когда еще человеку выпадет такая редкая возможность? Он не пожелал воспользоваться услугами нашего уважаемого адвоката Эсторадо и попытался сбежать. А сеньор Эсторадо — человек умный и опытный, он бы без труда вызволил Лариата из тюрьмы и спровадил восвояси. Вот такая печальная история.

Намек понят. Улыбаюсь Домингесу. Моя улыбка, скорее, похожа на усмешку.

— И не говорите. Что же мне делать? Встать на колени и поцеловать вашу белоснежную руку за то, что вы не пы­таетесь запихнуть меня в вашу вшивую тюрягу?

Подаюсь вперед.

— Слушайте, Домингес, — говорю этому щеголю, — я много слышал о вас. Вы один из здешних «плохих парней» со всеми вытекающими. Вы считаете себя богом на колеснице, но для меня вы обыкновенный мексиканский хмырь!

Парень умеет владеть собой. Он не срывается. Просто сидит и крутит ножку рюмки.

— Сеньор, я не намерен ссориться с вами, — говорит Домингес. — Сюда в любую минуту может заглянуть полицейский патруль, и, если я не сдержусь и обойдусь с вами привычным образом, нам обоим придется заночевать в одной камере, а меня такой расклад не устраивает. Не сомневаюсь, что найду возможность встретиться с вами при более благоприятных обстоятельствах.

Он поворачивается к двери. Патруль легок на помине. В зал входит лейтенант и трое солдат.

Отлично. Теперь развернемся.

— Вот что я вам скажу, Домингес. Возможно, вы попы­таетесь меня убрать, но я в долгу не останусь. Заберу на тот свет не только вшивого даго [5], каковым вы являетесь, но и дешевую юбчонку, возле которой вы третесь. — Я с язвительной усмешкой смотрю на Фернанду. — Сдается мне, что вы просто незаконнорожденная...

Педро с размаху лупит меня по морде, отчего я отлетаю вбок, но тут же вскакиваю, хватаю недопитую бутылку с текилой и швыряю в него. Промахиваюсь, и текила целиком выплескивается на Фернанду. Лицо ее жутко побледнело, но она остается сидеть и кричит, требуя непонятно у кого убить меня ради восстановления чести семьи Мартинас.

Только Домингес начинает лезть в карман за пистолетом, я хорошенько вламываю ему, опрокидываю стол и оказываюсь на своем противнике.

Вокруг поднимается шумиха. Еще мгновение, и я в руках двоих солдат патруля. Третий вместе с лейтенантом держат Домингеса. Посетители надрывают глотки. В этом гаме различаю голоса официанта и пухляша-хозяина. Каждый норовит прокричать свою версию случившегося, считая ее истинной. Фернанда никак не может успокоить­ся и орет, как я посмел назвать ее дешевой юбчонкой.

Лейтенант — маленький замызганный типчик с трехдневной щетиной — вскидывает руку, и гвалт стихает.

— Сеньоры, вы оба отправитесь в тюрьму, — объявляет он мне и Домингесу. — Идти туда долго. У вас будет достаточно времени подумать о своем поведении.

Патрульные выводят нас с Домингесом и связывают нам руки за спиной. Связанные руки дополнительно скрепляют веревкой, конец которой берет один из патрульных. Затем все четверо садятся на лошадей и неспешно пускаются в путь. Конские копыта исправно выбивают пыль, которая летит нам в рот.

У Домингеса изо рта по-прежнему торчит окурок сигары. Из ссадины под глазом, оставшейся после моего удара, идет кровь.

Оборачиваюсь через плечо. В проеме двери стоит Фернанда. Ее сомбреро белеет на фоне равнодушных физиономий посетителей.

— Adios, Americano! [6] — кричит она. — Надеюсь, ты сдохнешь от тюремной лихорадки.

До местной тюрьмы мы добираемся только к полуночи. Нас вводят в камеру с каменными стенами. Когда тюремщик закрывает дверь, Домингес садится на скамью у задней стены.

Я остаюсь у двери и сквозь железную решетку смотрю на удаляющуюся спину тюремщика.

Когда его шаги затихают, поворачиваюсь к Домингесу. Он меняет позу: садится на скамью с ногами и достает из кармана сигару. Он курит, невозмутимо выпуская облачка дыма, словно ничто в мире его не волнует.

Подхожу к нему.

— И что теперь? — спрашиваю я.

Он глядит на меня и смеется. Посмотреть на него — не такой уж он и плохой парень. И физиономия у него могла бы быть доброй, не сверни он в юности на кривую дорожку. Надеюсь, вы меня поняли.

— Это был единственный способ, сеньор Хеллап, — говорит он. — Здесь мы можем поговорить. А там — все косятся, все что-то подозревают. В этих краях я не пользуюсь особой популярностью. Рад, что вы догадались, кто я такой, однако незачем было грубо обзывать мою бедняжку Фернанду.

Он пожимает плечами, изображая печаль.

— Забудь, — говорю ему. — Что в голову пришло, то и сказал.

Подхожу к двери и снова осматриваю коридор. Все тихо. Возвращаюсь к Домингесу:

— О’кей, парень. Первым говорить будешь ты. И говорить, Домингес, ты будешь много. Чем больше я узнаю, тем больше ты получишь.

Он стряхивает пепел с сигары. Зарешеченное окошко в камере находится почти под потолком. Оттуда льется лунный свет, падая на лицо Домингеса. Услышу я от этого парня правду или как?

ГЛАВА 2
Блеф-дуэт

Три часа ночи, а Педро до сих пор молчит.

Порядки в тюрьме довольно сносные. За три песо получаю от тюремщика гитару, полбутылки текилы и пачку сигарет. Но расслабляться я не собираюсь и жду, когда мой сокамерник заговорит.

На собственном опыте убедился: мексиканцев нельзя ­торопить. Если они захотят говорить, они заговорят. Если нет — толкайся рядом, пока они не перейдут на язык американских долларов. А это рано или поздно происходит с ними всегда. Вообще-то, мексиканские парни — милые, вежливые ребята. Пока они перерезают тебе глотку, они обязательно вверят твою душу Madre de Dios [7]. И хотя для твоего горла это ничего не меняет, сама мысль об их заботливости довольно приятна. Надеюсь, вам понятен ход моих рассуждений.

Я сижу под зарешеченным окном, прислонившись спиной к стене. Лицо Педро залито лунным светом. Он растянулся на скамье. Я не свожу глаз с его лица и по движению скул замечаю, когда его посещают какие-то мысли.

Беру на гитаре несколько тихих аккордов. Чтобы не заснуть, решаю немного спеть. Выбор падает на песенку, которую часто напевал одной дамочке, когда у меня была ра­ботенка в Озаркских горах [8]. Милая такая была дамочка. Природа наделила ее всем. Невысокого роста и очень прилипчивая, но с сильным характером. Однажды она чуть не проткнула мне шампуром глаз за жаркий взгляд, брошенный в сторону местной школьной учительницы. Возможно, вы слышали про таких дамочек.

Педро поворачивается на бок и слушает мое пение.

Педро эта песня нравится. Потом он протягивает руку, я передаю ему гитару, и он выдает зажигательную народную песенку. У вас бы побежали мурашки по всему телу, если б вы ее слышали. Умеет парень петь, когда захочет.

Завершив выступление, он откладывает гитару и поворачивается ко мне. Вид у него серьезный.

— Сеньор Хеллап, вы должны понимать, насколько важны в таких делах деньги. А вы пока о деньгах не сказали ни слова. Но между такими кабальеро, как мы с вами...

Беру гитару и начинаю перебирать струны. Деньги — ­начальная тема, чтобы сделать парня разговорчивым.

— Слушай, Педро, — говорю ему. — Насколько понимаю, мы с тобой говорим на одном языке. И как вижу, мозгами ты не обижен. То, как ты упрятал нас в тюрягу, где можно спокойно обсудить дела, — очень умный ход. Если говорить обо мне, я бы доверился тебе без колебаний. Но парни, что стоят у меня за спиной, — они не из доверчивых. Они не знают, какой ты смышленый и находчивый. У них так: вначале ты выкладываешь сведения, а потом получаешь денежки. Заверяю тебя: как только я услышу твой рассказ, деньги ты получишь незамедлительно. Тебе понятно?

Вид у него кислый.

— Деньги уже в Мексике? — спрашивает Педро.

— Я бы мог получить их через день, но вначале должен услышать твой рассказ.

Он поворачивается спиной и снова смотрит в пространство камеры. Он сейчас думает о деньгах. Закуривает, чтобы думалось легче. Проходит еще пара-другая минут, затем Пед­ро обращает лицо ко мне и начинает говорить:

— Я вам поверю, сеньор Хеллап. Я же вижу, что вы — кабальеро. Я сразу, как вас увидел, сказал себе: «Этот сеньор Хеллап — настоящий кабальеро». Расскажу вам то, что знаю. Затем нужно будет устроить ваш побег из тюрьмы. Дальше вы получите деньги, передадите мне пять тысяч долларов, и я отвезу вас в то место. Там, сеньор, я покажу вам все.

— Серьезно?

Он кивает. Я внимательно слежу за его лицом, но там почти ничего не отражается.

— Меня такой расклад устраивает, — говорю я. — Слушай, Педро, а как вообще ты встрял в это дельце?

Он опускает ноги на пол, поворачивается и смотрит на меня. Лицо его принимает странное выражение. Педро сидит, уперев руки в колени, смотрит мне прямо в глаза и улыбается честной, доверительной улыбкой. Такая улыбка появляется на физиономии каждого мексиканца, собравшегося попотчевать вас первосортным враньем.

— Сеньор Хеллап, думаю, вы уже поняли, что я человек смелый. Очень смелый. Вскоре вы убедитесь, что женщины ко мне так и липнут. При моей врожденной скромности могу сказать вам, сеньор Хеллап: из-за меня женщины даже кончали с собой.

Я киваю, хотя не верю ни одному его слову. В штате ­Сан-Луис-Потоси мне еще не встречался парень, который бы не считал любой женский взгляд, мимоходом брошенный в его сторону, признаком жгучего интереса к своей персоне. Послушать этих ребятишек — женщины так и вешаются на них.

Он продолжает:

— Случилась у меня неприятность с одной женщиной. А еще в штате Коауила [9] я оказался втянут в одну заварушку. Словом, пришлось делать ноги и удалиться на безлюдные холмы близ Сьерра-Мохада [10].

Там-то, сеньор, я и познакомился с сеньором Пеппером. Меня сразу же потянуло к нему. Он тоже кабальеро. Жил он в хижине у подножья холмов. Как и вы, сеньор Пеппер подыскивал ранчо для своих друзей из Нью-Йорка.

Навостряю уши. Значит, Пеппера занесло на холмы близ Сьерра-Мохада. Куда же он подевался потом? Я бы дорого дал, чтобы взглянуть на Пеппера.

— Однажды, когда Пеппера не было дома, я заглянул в его хижину, — говорит Педро. — Я, знаете ли, парень любопытный ко всему. Стал шастать по хижине и аккуратненько копаться в его вещах. И вдруг нахожу в сапоге удостоверение агента Федерального бюро расследований при Министерстве юстиции Соединенных Штатов.

«Ага, — думаю про себя, — видать, сеньор Пеппер ведет тут небольшую игру». По чистой случайности мы с ним оказались единственными людьми в этих пустынных местах. Напрашивается вывод: он хочет со мной поговорить. Наверное, профессиональная осторожность помешала ему сказать мне об этом и признаться, что он из федералов.

Ну ты, Педро, и загнул! Не в правилах Пеппера хранить свое удостоверение в сапоге. Это первое место, куда сунется любой парень, привыкший ездить верхом.

Дожидаюсь его возвращения, — продолжает Педро, — и, когда он возвращается, отдаю ему удостоверение и говорю, что за небольшую сумму готов поделиться с ним всеми известными мне сведениями. Сумма совсем пустяшная — пять тысяч американских долларов.

Сеньор Пеппер отвечает, что поедет за деньгами, а ко­гда вернется, заплатит мне и с удовольствием послушает обо всем. Но увы, он так и не вернулся. Я по сей день не знаю, где он и что с ним.

Такой чудесный человек. Смелый. Настоящий кабальеро...

— Не то слово, — поддакиваю я. — Получается, с тех пор никто Пеппера не видел. Одним словом, он исчез.

— Именно так, сеньор, — отвечает Педро. — Вы не хуже меня знаете: в Мексике есть люди, которым очень не нравится, что агенты американского Федерального бюро расследований разгуливают по нашей стране и вынюхивают сведения, не предназначенные для иностранцев. Кое-кому это очень не нравится.

Педро смотрит на меня и улыбается. Выражение его лица такое же, как у удава, когда тот смотрит на кролика. Только сейчас кроликом оказываюсь я.

Педро снова ложится на скамью, засовывает руки под голову и смотрит в потолок.

— Сеньор Хеллап, я расскажу вам все, о чем рассказывал сеньору Пепперу. За две недели до знакомства с ним... считайте, пять недель назад... встречался я с моим другом Рамоном де Пуэртасом. Для меня было крайне нежелательно, чтобы мексиканское правительство и полицейские патрули округа знали, где я нахожусь. И Рамон, понимающий это, предложил мне подзаработать деньжат, нанявшись охран­ником одного пожилого джентльмена и нескольких его друзей. Они живут на одинокой асьенде возле отрогов Сьерра-Мадре.

По мнению Рамона, этот пожилой джентльмен был немножко тронут умом. Ученый. Проводит какие-то странные опыты. Совершенствует взрывчатые вещества, какие применяют на серебряных рудниках. Хочет, чтобы взрывы были мощнее и у людей было меньше возни с отвалами.

Дальше узнаю от Рамона, что этот старый чудак богат и часть денег держит при себе. А потому, если его как следует не охранять, он быстренько попадет в поле зрения лихих людей, которых в здешних местах полным-полно. Старика могут ограбить или похитить вместе с его друзьями. Словом, Рамон предлагает мне подыскать среди моих парней трех-четырех надежных ребят и отправиться на асьенду охранять старого чудика.

Для меня, сеньор, такое предложение было подарком судьбы. Отправляюсь на ту асьенду. Знакомлюсь с этим милым джентльменом — сеньором Джеймисоном — и дого­вариваюсь с ним насчет работы. По ночам я и четверо моих друзей должны были совершать конный патруль вокруг асьенды. Жилье на пятерых — глинобитный домик на восточном краю участка. Еду и все необходимое мы получали на асьенде. Жалованье за охрану — по сто пятьдесят американских долларов в неделю. Это каждому.

Как вы понимаете, сеньор, я был вполне счастлив. Места там безлюдные. Никакой связи с внешним миром. Конные патрули, которые я вообще не перевариваю, появляются крайне редко.

Педро умолкает, переворачивается, торопливо закуривает и смотрит на меня. Он хороший актер. По его физиономии видно: сейчас мы доберемся до сути этой истории.

— Три ночи, сеньор, мы успешно патрулируем территорию асьенды, а потом случилось все это. Настал вечер. На асьенду вдруг приехали какие-то люди. Я у