Добро и Зло, как два враждебных флота,
сошлись, перемешали корабли,
и морю их не придано земли.
Добро и Зло, как два враждебных флота,
сошлись, перемешали корабли,
и морю их не придано земли.
равнины речи) как бы ни пылал
ничто не превышает меры,
не прибавляет имени к телам!
Ничто не имя и никто не имет.
И я — от «мы», разбитых пополам,
осколок мыслящий. Когда она придвинет
лицо, исполосована когтьми,
что мы? — я спрашиваю — что сегодня с ними?
Все историческое — вот оно — сними!
Живущие вне ряда и вне рода
одной любовью, кажутся детьми
и третьего не достигают года.
Людского хвороста вязанки. Мне пора
давным-давно с толпою примириться
и самому в себе толкаться и толпиться,
да и душа созрела для костра.
Но встретится лицо — не то, что лица.
Придвинется Лицо — что в озере утра
всех серебристых рыб влюбленная игра,
всех солнечных колес сверкающие спицы.
Тогда-то и себя увидишь, но вдвоем:
над озером струится светлый дом,
его зеркальный брат на круге зыбком замер…
Один во множестве и множество в одном —
два одиночества, две силы движут нами.
Меж небом в озере и в небе небесами
есть как бы человеческий проем.
не я шепчу: вернитесь! Это ветер
сухими письмами шуршит, которых не прочтут,
чужими жизнями, которым не ответим...
Господи! как я любил
за нарывающий хаос
под кожурою земли,
за электричку вдали,
что побрела, спотыкаясь...
Как трудно все! Мерцает редкий снег
меж редких веток. В освещеньи ртутном
мертвец, питейный человек,
мешок с добром сиюминутным, —
ни жалости не вызовет, ни зла,
но каждая судьба чиста и неподсудна,
когда вот так неузнанной прошла.
Часы Никольской колокольни
Когда с Никольской колокольни
ударят тонкие часы,
забудешь, Господи, как больно
нас время бьет. Но так чисты
прикосновенья меди к ветру,
и звон, скользящий вдоль канала,
подобен верному ответу
на тьму невысказанных жалоб.
В томленьи попутчика, в муке пути
причины возвышенной нет,
