Сколько тебе лет, Унур? – спросил я, устав гадать.
– А? О… Мне пятнадцать, – ответил Унур. – А вам, господин жрец?
– Двадцать пять.
– Ого! Какой вы, оказывается, старый! А выглядите таким молодым!
– Пап, – сдавленно выдохнул я и уткнулся ему в плечо, зажмурившись, чтобы не дать слезам просочиться наружу. – Я скучал.
Его ладонь на мгновение замерла, но потом вновь погладила макушку.
– Значит, мы давно не виделись? – спросил отец.
Но по его сдавленному голосу стало ясно – он понял, что с ним что-то случилось к моим двадцати пяти.
Я тут же проклял себя за слабость. Выдохнул. Вдохнул. Растянул губы в улыбке. Убедился, что глаза сухие. Отстранился.
– Недавно. Мы виделись недавно. Просто ты – и вдруг такой молодой! Я знал, что мы похожи. Но как можно сравнивать отца и сына, когда одному двадцать пять, а другому за сорок? А теперь вижу – мы и впрямь почти как близнецы!
Отец покосился на меня и по-доброму усмехнулся. Его рука легла мне на макушку и потрепала. Как в ту роковую осень, во дворе нашего имения, в наше последнее прощание. Я тогда мнил себя уже взрослым и, надувшись, сбросил его ладонь. Тогда отец грустно улыбнулся, вскочил на коня и выехал за ворота. Больше я его не видел и, признаться честно, порой даже ненавидел за всё: и за предательство, и за свою судьбу, и за ту ладонь в волосах…
