И именно потому, что быта русского мы не знаем, не знаем русской обыденщины и обывательщины, – представление о русском народе создается у нас только по его гениям и вождям, и картина, конечно, получается сказочно прекрасная. Не знаю, многие ли из нас любят Россию, но многие, слишком многие из нас, детей еврейского интеллигентного круга, безумно и унизительно влюблены в русскую культуру, а через нее и в весь русский мир[108].
Каков бы ни был стандарт – рационализм, национализм, капитализм, профессионализм, грамотность, демократия, гигиена, отчужденность, малая семья или фаустианское прометейство, – евреи везде поспели первыми и всё лучше всех поняли.
Согласился с ним и британский историк и сионист Льюис Бернштейн Намир, который объяснял возникновение нацизма неспособностью немцев конкурировать с евреями:
Немец методичен, груб, созидателен преимущественно в механическом смысле, до крайности послушен властям, бунтарь и борец лишь по приказу сверху и с удовольствием проводит всю свою жизнь в роли крохотного винтика в машине;
тогда как “еврей восточной или средиземноморской расы – человек творческий, гибкий, независимый, беспокойный и недисциплинированный”, обеспечивающий необходимое, но редко признаваемое руководство культурной жизнью Германии. Подобные контрасты можно было наблюдать по всей Европе, особенно в восточной ее части и в первую очередь в Российской империи, где дистанция между аполлонийцами и меркурианцами чрезвычайно велика, а антиеврейские ограничения чрезвычайно суровы.
Элеонора Гилбурд была несравненным научным ассистентом; Джэррод Тэнни помог подготовить рукопись к печати; Вассарский колледж, Пинар Батур и Джон Ван дер Липпе сделали осенний семестр 2002 года столь же приятным, сколь и продуктивным; исторический факультет Калифорнийского университета в Беркли остается замечательным местом работы, а Реджи Зельник был самым лучшим на свете коллегой.
Большинство евреев мира снова сочетают экономический успех со статусом гонимого народа. Но мир изменился: в конце Еврейского века оба звания пользуются всеобщим спросом. Экономический успех стал универсальной мерой таланта и трудолюбия, а жертвенность – первым признаком добродетели (особенно для тех, кто не может добиться экономического успеха). Зависть к евреям может остаться и бытовой реальностью, и предметом еврейских опасений.
А может и не остаться. Большинство евреев мира живут в обществе, которое является меркурианским и по официальной вере, и – во все большей степени – по образу жизни: в обществе без “коренных национальностей”, в обществе богоизбранных кочевых посредников. Как сказал историк Джозеф Р. Левенсон, “еврейский образ жизни подвергается большей опасности, когда неевреи едят бублики, чем когда евреи едят крестовые булочки”.
Американские евреи имеют право на успех, потому что они американцы, – точно так же как советские евреи 1920-х и 1930-х годов имели право на успех, потому что были советскими.
Американские евреи добиваются успеха в тех же профессиях, что и европейские и советские евреи, то есть в тех же профессиях, которыми всегда занимались письменные меркурианцы (и которыми в сегодняшних США занимаются среди прочих ливанские христиане, индийцы и китайцы). Врачи и юристы – старейшие еврейские профессии в Европе и символ социального успеха (и еврейского лидерства) в Соединенных Штатах.
Страна, которую сам Тевье ни во что не ставил, которая привлекала наименее образованных и наименее идеалистичных и которая не обещала ни чудес, ни постоянной родины (а обещала надежду на удачу в старой игре), – праздновала победу. Америка оказалась добродетельной, а не просто богатой, и такой богатой, что даже Тевье зажил бы припеваючи. Америка олицетворяла меркурианство у власти, кочевое посредничество без чуждости, полную свободу и богатеть, и учиться.
Израиль превратился в страну, на которую общие правила не распространялись. Попытка сионистов создать нормальное национальное государство привела к созданию самого эксцентричного из национальных государств. Одним следствием этого стала значительная свобода слова и дела; другим – растущая изоляция. Первое связано со вторым: свобода от условностей – причина и следствие изоляции, а отверженность – оборотная сторона героизма. Избавление сионизма от чуждости привело к новой чуждости.
– Почему вы написали в анкете, что у вас нет родственников за рубежом? Нам известно, что у вас есть двоюродный брат за границей.
– Нет у меня за границей двоюродного брата, – отвечает Рабинович.
– А это что? – спрашивает следователь, показывая ему письмо от двоюродного брата из Израиля.
– Вы не поняли, – говорит Рабинович, – мой брат живет дома. Это я живу за границей