– Зря ты, девкя, берегешь ее, пязду-то. Чай, не горшок, не разобьется. А грех – он ведь пока ноги вверх. А как опустил – Господь и простил.
Рабочий человек — царь нынешнего времени, пускай у него будет свой, советский дворец.
Нет ничего в мире, кроме атомов и пустоты.
Демокрит
человек наделен умом и душой, но отчего вершиной благородства и подвига для нас стало то, что муравьи исполняют обыденно, без всякой мысли о героизме, без оглядки на других? Послужить собственной жизнью для выживания сообщества, для будущего благополучия рода — не есть ли это естественная жертва живого существа?
Если отдельных людей позволено и даже прекрасно убивать по классовому признаку, значит, позволено убить и тех, кто был недостаточно сноровист в убийствах, а после и тех, кто слишком много убивал. За ними следует устранить и свидетелей, и сторонних наблюдателей. И тех, кто просто помнил прежнее устройство жизни, когда убийство еще казалось чем-то из ряда вон выходящим.
Из моего окна виден пустырь за школой, и можно наблюдать группы детей, преимущественно мальчиков, разыгрывающих военные сражения. Одни ложатся в траву с деревянными винтовками и пистолетами, другие, пригибаясь, окружают «окопы». Они бросают камни и куски угля с криком: «Граната!», всей силой легких имитируют звук пулемета и выстрелы одиночными — «бах, бах!». Ожесточенно спорят, кто из них уже убит, кто ранен и в какую часть тела. Их явно завораживает физиология войны.
Девочкам предназначена одна роль — медсестры, выносящей раненых из боя. «Фашистом» быть никто не хочет. Причина проста — заранее известно, что фашисты проиграют.
Возможно, Бог — тоже волна, и душа человека принимает его пульсацию, как резонатор, а затем отражает в мыслях, чувствах, слова
Вечное проклятие человека — несбыточное ожидание.
Про ясные зорьки над городом Горьким пел хрипловатый баритон, и за столом подпевали, и Воронцов слышал в общем хоре собственный голос, хотя не мог не чувствовать ложь и невозможность этой песни. Песня должна была умереть в мире, пропахшем горелым мясом, дымом немецких концлагерей; в мире, где ковш экскаватора сгребал в траншеи трупы отравленных газами детей и женщин. В том мире, где сделался нормой чудовищный ужас доносов, арестов, резиновых жгутов, которыми отбивают от костей живое мясо. Где сотни тысяч каторжников обречены на рабский труд и безвестную смерть.
И до сих пор стоят рабочие у обжигающих мартенов, глотают в шахтах угольную пыль; физики расщепляют атом, медики побеждают возбудителей тифа и чумы. Для чего же? Чтобы ценой немыслимых жертв на трон этой жизни вновь была посажена Ниночка, бессмертный типаж провинциальной светской львицы?»
