Я уставилась на безлюдную площадь и на запертый храм. Я подумала вот о чем. Люди тысячи лет бьются за святые места, убивают друг друга и ложатся в землю. Но все это имеет смысл только днем, потому что днем по этим местам ходят и молятся в них. Ночью же никто святые места не посещает, и они стоят себе, заброшенные, забытые и никому не нужные, – бери не хочу. Так зачем все эти войны, если половину вселенской жизни святые места пустуют и никто ими не пользуется? Может, если бы эти места назывались, соответственно, не “святыми”, а “полусвятыми”, войн было бы наполовину меньше?
Это мне мама так внушила: книги нельзя бросать посередине. Почему нельзя? Что за чушь? Почему я обязана тратить свое время на воображение другого человека, которое мне не близко и противно? Только потому, что его воображение получило переплет, а переплеты – это святое? Книги – это святое? Кто сказал? Кто это придумал?
Я и впрямь мало что знаю, но знаю, что, потеряв драгоценное, кажется, что терять больше нечего, и хочется заодно потерять и все остальное, назло, будто от банкротства станет легче.
– Ад – это когда тебя никто не держит взаперти, а ты все равно не можешь выйти на свободу, – уверенно сказала я.
Одиночество – это не значит находиться в пустыне или на необитаемом острове, это значит быть окруженной людьми, с которыми у тебя нет никаких связей и отношений. Но
Порой отцовский запрет намного действеннее материнского всепонимания.
Счастье – это то, у чего нет предела.
“Человек – всего лишь слепок ландшафта детства своего”. Неужели он сам до такого додумался?
я подумала о том, что нашим мадрихам больше всего на свете нравилось охотиться на наши чувства и любое их проявление являлось для них чем-то вроде победного трофея
Еслибы” служит людям на пользу тогда, когда событие можно изменить не в воображении, а в действительности. Эти удивительные частицы речи – слуги двух господ одновременно: высокой надежды и глубокого отчаяния.
