Оглавление

Часть I. Побег

Глава I. Александр и Александрия

Время открывает все сокрытое

и скрывает все ясное.

Софокл

Почерневшие небеса накрыли своей гигантской темной тогой[1] землю, где раскинулся самый прекрасный город на свете, величественная Александрия. Несравненная столица страны Та-Кемет[2] погружалась во мрак. Красота и изящество этого города, олицетворение кротости и смирения перед всевышними богами не терялись даже ночью. Но эта ночь, как и несколько предыдущих, была несколько другой. И если раньше шумный и крикливый город в это время обычно затихал, и только черные волны бились о скалы и мыс большой гавани убаюкивая столицу, то теперь все было иначе. Бог сновидений Гипнос словно выпустил на волю самые кошмарные создания из своего царства, и они, разлетевшись, заполнили каждый уголок этого города, раздирая его своими криками и истошными воплями.

О, Александрия! Что же произошло с тобой? Совсем недавно ты была как очаровательной красоты восточная женщина, в которую можно было влюбиться с первого взгляда и на всю жизнь. Ты потрясала своими изящными формами из проложенных дорог, невероятной красоты зданий, величественных храмов, причудливых кварталов.

От твоего запаха: сандала, бергамота и ванили, днем приятно кружилась голова, а ночью твой неповторимый воздух был мягок и прохладен. Теперь же все чаще от тебя исходит тяжелый смрад, ты начинаешь вонять гарью костров и становишься холодной, безжалостной и беспощадной. Что же случилось с тобой, скажи, Александрия?! Ведь так было не всегда…

Александрия была самой вселенной. Ни один из городов этого мира не мог сравниться по своей красоте со столицей Египта, даже вечный, золотой Рим! И ему, возвышенному и надменно смотрящему на всех, как Юпитеру с Капитолийского холма, было далеко до изящества Александрии. Рим пропах тщеславием, рабским потом, а Александрия была божественно красива, сверкала и благоухала! Особенно это проявлялось в летние ночи, когда с неба свисал в задумчивости серебряный полумесяц в окружении ожерелья звёзд. Но звёзды, что раскинулись на её земле, были не менее яркими.

Фаросский маяк. Высо­кий и све­тя­щий­ся знак богов, как одноглазый циклоп, не даёт затеряться даже маленькому суденышку с бедной командой посреди бездонной водной преисподней. Александрийские вер­фи тяну­тся вплоть до дамбы, и они похожи на крылья богини Исиды,[3] которыми она защищала Осириса,[4] превратившись в птицу Хат.

Почти посередине Александрию разрезает, словно острый нож масло, невероятно красивая и длинная улица, равная по протяженности сорока стадиям.[5] Это вымощенный крупным базальтом Канопский проспект. Он начи­нается на восто­ке «Ворота­ми Солн­ца» и окан­чи­вается на запа­де «Ворота­ми Луны». Там в разные времена талантливыми архитекторами были возведены роскошные здания и среди них: Гимнасий, Дикастерион[6] и несколько храмов во славу египетским богам, каждый из которых по-своему необыкновенен.

Но особенное величие Александрии составляет утопающий в прекрасных садах северо-восточный квартал Брухейон. В нём располагается большой комплекс царских дворцов из гранита и мрамора, к которому примыкает кладезь всех знаний на этой земле — огромная и известная на весь мир Александрийская библиотека.

Есть в Александрии также особенное, почитаемое место. Имя ему Сома. Оно находится в самом центре города на площади Месопедион. Это место скорби и одновременно величия. Оно неброское внешне, небольшой каменный холм с пирамидальной крышей, который окружают полукольцом, словно охраняют, несколько часовенок и большой храм. Все эти сооружения защищены высокой стеной от внешнего мира, и попасть в них с недавних пор можно только по особым дням. Это место служит паломничеством для людей разных национальностей и вероисповеданий, со всего света к нему текут людские преисполненные печали реки, и они никогда не иссякнут. К сожалению, в этом месте иногда происходили беспорядки. Были даже случаи вандализма и поджогов, но зачастую просто актов безумия, которое иногда охватывает людей, когда они соприкасаются с чем-то сверхъестественным, а потому власти города приняли решение ограничить их свободное посещение.

В этом некрополе покоятся правители Египта последних столетий, а в главном подземном склепе спит вечным сном самый великий из мужей, ранее живших на этой земле, отец — основатель Александрии, её солнцеликий господин, завоеватель мира, несравненный Александр. Сон его долгий и прекрасный. И длится он уже несколько веков.

После загадочной смерти Александра Птолемей Сотер — основатель династии Птолемеев, выкрал тело властителя мира, поместив его от порчи в мед, и перевез в город Мемфис. Там забальзамированная мумия некоторое время хранилась в храме Серапейон, а потом по настоянию жрецов и по инициативе следующего правителя страны Та-Кемет была перевезена в роскошной, украшенной яркими лентами и цветами лодке в Александрию.

Весь город встречал возвращение своего земного бога. Немало потребовалось времени, чтобы навести порядок и расчистить проход колеснице, на которой перевозили отлитый из золота саркофаг.

В этот день со слов очевидцев особенно ярко светило солнце, отбрасывая свои лучи на золотые спицы цокающего колесами по мостовой катафалка, который тащили восемь послушных крепких мулов, украшенных золотыми коронами и ожерельями из драгоценных камней: изумрудов и карбункулов. Переливы разноцветных огней слепили глаза людям, отчего те, зажмурившись, и смеялись, и плакали. Наконец, процессия приблизилась к центральной площади, к новому мавзолею, месту современного упокоения Александра.

Возле этой усыпальницы, одним из описываемых летних вечеров, когда приятное богам спокойствие безмятежного города сменилось на нарастающий в нем хаос, несколько рослых, с отлитой, словно бронза, кожей слуг опустили на землю позолоченный паланкин, и из него выпорхнула молодая девочка невысокого роста, в легком, небесного цвета, расписанным замысловатым орнаментом калазирисе.[7] На вид ей можно было дать десять-двенадцать лет от роду. Она была стройна, как мангровое деревце. Черты её лица скрывала темнота, но видно было по всему, что этот ребенок из знатного рода, так как одежда её была тонка и элегантна, а голову венчала сверкающая в темноте небольшая изящная диадема.

Один из слуг открыл тяжёлые ворота усыпальницы и первым стал спускаться по каменным ступеням в подземный склеп.

Горящие масляные лампы, закрепленные на каменных сводах, отбрасывали крадущиеся тени на стены склепа и тускло озаряли путь. Слуга с девочкой спустились глубоко под землю до третьего уровня. Проследовав по длинному то расширяющемуся, то сужающемуся коридору, они скоро очутились в большой, хорошо освещенной камере. Стены её были исписаны различными ритуальными надписями и рисунками. В центре на нескольких огромных мраморных плитах, как на ступенях, возвышался массивный позолоченный саркофаг. Каждая из его четырёх сторон была украшена изысканными резными изображениями. Если присмотреться, можно было без труда понять, что они означают.

Дивные сцены выразительно запечатлели знаменитую битву на реке Иссе, которая произошла между войсками Александра и царя Персии Дария III. Высеченный в дереве Александр в золотом шлеме на прекрасном коне поражал копьем неприятеля. На этом рельефе можно было узнать и других известных людей той ушедшей от нас эпохи. Близкие друзья великого полководца Гефестион и Пердикка также были изображены в пылу битвы. Голова Пердикки была обращена к своим воинам, которых он, по-видимому, призывал броситься в атаку, а Гефестион был запечатлен скачущим на коне с непокрытой головой, с развевающимися на ветру волосами, находясь чуть поодаль от Александра. Человека, закрывшего от смертельного ужаса лицо руками, находящегося на боевой колеснице, можно было опознать как правителя персов Дария. Эти изображения были настолько талантливо сделаны, что смотрелись как живые. Вот ещё немного, и колесница Дария повернет назад, и он от сжираемого внутри страха бросит своё войско на произвол судьбы, снискав в дальнейшем себе позор, а своему победителю Александру — вечную славу на века.

Купол саркофага был выполнен из великолепного алебастрового стекла, которое позволяло увидеть молодого, невысокого роста белокурого мужчину, с вьющимися золотыми локонами, которого, несмотря на время, прошедшее со дня смерти, почти не тронула разрушительная её сила. На лбу его сверкал золотой венец. Лик его был светлым, прямой нос, тонкие, как стрелы, очерченные брови. На лице застыла улыбка, которая если, присмотревшись, была больше похожа на лёгкую усмешку. Что её вызвало? Может быть, он смеялся над смертью, которая пришла побеждать непобеждённого?! Казалось, Александр только заснул и вот-вот проснется. Но этот сон продолжался уже несколько столетий, и ему не будет конца.

У подножия саркофага стоял на коленях, склонив голову, крупный, среднего роста мужчина, в белом одеянии, и что-то едва слышно бормотал. Черный парик сбился набок, обнажив его изрядно лысую голову. Этим мужчиной был царь страны Та-Кемет — Птолемей Теос Филопатор Филадельф Неос Дионис.[8] Общую унылую картину дополнял доносящийся откуда-то из-под земли тихий, заунывный змеиный свист, похожий то ли на песнопение, то ли на легкий шум ветра.

— Хвала, Исиде, что ты здесь! — громко произнесла девочка. Её голос подхватило эхо и разнесло по всем углам усыпальницы. Она сделала знак слуге, и тот, поклонившись, скрылся в коридорах склепа.

— Я пришла за тобой. Скажи мне, что происходит?

Мужчина, немного вздрогнув, обернулся и, растерянно улыбнувшись, молвил:

— Дочь моя, как я рад тебя видеть! Ты же знаешь, в минуты радости и горя я всегда здесь. Я разговариваю с ним. Спрашиваю у Великого, что мне делать, что я сделал не так? И он… он иногда мне отвечает, — царь Египта перешел на шепот, — да, да, ты не ослышалась, клянусь Осирисом он дает мне советы!

— В городе и во дворце происходят странные дела. Никто никого не слушает. Слуги разбегаются. Жрецы в панике. Береника ходит, важно задрав нос в окружении многочисленной стражи. А тебя нет… — девочка сделала несколько шагов по направлению к отцу. Сейчас мы можем описать её гораздо лучше. Создатель наделил ребенка изящными формами. Она была неописуемо красива и похожа на маленькую богиню, сошедшую на землю, усыпанную лепестками лотоса. У неё была приятная матовая кожа, красивая упругая высокая шея, волнистые черные, как смоль, волосы, выразительные брови, слегка пухлые губы. В её глубокие, темные, как ночные воды, умные, большие глаза хотелось смотреть, не отрываясь.

Птолемей горько улыбнулся:

— Ты сама видишь, что творится, Клеопатра. Этот народ меня ненавидит, они считают, что я продал их страну Риму. Каждого из них предал. Если раньше они молчали, то сейчас об этом кричат на каждом углу. Они обезумели. Только сегодня случилось несколько погромов, и чем дальше, тем будет хуже. Ты еще была совсем маленькой, когда мы с трудом погасили эти страшные бунты, крестьянские восстания, которые охватили всю страну. Чего нам это тогда стоило?! Скольких хороших слуг я потерял. И вот всё начинается снова и с большей силой. Я вопрошаю у Александра. Как он смог держать в подчинении страны и народы?! Его все боялись и уважали, а про меня сочиняют только гнусные небылицы и мечтают скормить крокодилам. Береника, все она! Именно её окружение подговаривает людей, провоцирует их на беспорядки. Я это знаю. И давно за ней слежу. Они меня ненавидят с тех пор, когда я помог римлянам во время их кампании на востоке против царя Митридата, послав им на помощь тысячи наших всадников. Теперь они восстали против меня после событий на Кипре.

Да, мы зависим от проклятого Рима. Мы не можем жить без «Вечного города». Римская республика сегодня — это весь мир. Только Рим решает, кому рождаться, а кому — умереть, кому властвовать, а кому — прозябать в нищете.

Это такой колос, который невозможно обозреть, ибо он всегда будет тянуться за гранью и горизонтами того, что может увидеть смертный. Поистине для этого надо быть неким всевидящим Аргусом.[9] Если бы я пошел против Рима и попытался бы спасти твоего дурака дядю, который не захотел делиться золотом с ними, нас бы раздавили, как блох, и не заметили. Вот тогда эти горлопаны поняли бы, что такое быть в рабстве у Рима. На что был силен Карфаген, каким бы умным и талантливым ни был Ганнибал, но в итоге всё пало к ногам Рима. Я не хотел такой судьбы, и мне незачем было идти против них, тем более сейчас, когда им нужно наше зерно, наши припасы, наше золото, а нам их поддержка. Но став союзником Рима, я стал врагом для всего Египта.

Клеопатра внимательно слушала отца. Занимаясь со своими учителями, она очень много слышала и знала о «Вечном городе». О его истории, великих людях, поэтах, публицистах, о тех, кто своими подвигами и делами воспел ему славу, поэтому она хорошо понимала отца. Как и то, почему он идет против своего народа, поддерживая их. «Бедный отец, как же тяжело тебе сейчас. Ты страдаешь, и вместе с тобой страдаю я». Их глаза встретились. Птолемей увидел во взгляде своей обожаемой дочери нежность и жалость по отношению к нему и потупил свой взор.

— Отец, я поддержу тебя во всём, ведь я твоя дочь. «Любимая земля богов» должна быть в дружбе с Римом. Его союзником. От этого зависит наше благосостояние. Клянусь тебе, я всегда буду помнить об этом. Мы должны быть хитрей вести свою политику, но не забывать о могущественном соседе, который может нас проглотить, как Амат.[10] Но что нам делать сейчас, когда весь город горит, а разум людей затуманен, и они продолжают проклинать тебя. Мы погибнем?

— Они этого не дождутся, — Птолемей стиснув зубы крепко прижал к себе Клеопатру, и они долгое время молчали, только сердца их гулко стучали, поспевая друг за другом.

— Нам нужно отступить. Отступить, чтобы выжить и стать сильней. Чтобы не сгореть в огне этого пожара. Сколько слуг с тобой? — спросил он.

— Архандр привел шестерых, — с тревогой ответила Клеопатра.

— Хорошо. В порту нас ждет корабль, там уже находится Мардиан и несколько верных и оставшихся преданными мне людей, они должны всё подготовить для нашего отплытия.

— Куда мы бежим? — испугалась Клеопатра. — Ничего не взяв с собой? А как же все остальные: мои братья и сестры, друзья, учителя, твоя супруга? Мои книги, одежда…

— Здесь оставаться смертельно опасно. Боюсь, что через несколько дней бежать уже будет поздно. Но мы вернёмся, обещаю тебе это случится!

Затем он взял её за тонкую руку, крепко сжал, и быстро повел к выходу из гробницы.

 Верхняя мужская одежда у граждан Древнего Рима.

 «Чёрная земля» — это древнеегипетское название Египта.

 Исида — одна из значимых богинь пантеона древнего Египта, идеал женственности и материнства.

 Осирис — бог возрождения, царь загробного мира и судья душ усопших.

 Мера длины. Птолемеевская и римская стадия равнялись — 185 м.

 Дворец правосудия.

 В Древнем Египте женская одежда, рубашка, длиной немного выше щиколотки.

 Отцелюбивый брат, любимый Бог, молодой Дионис.

 Многоглазый великан, в древнегреческой мифологии. В связи с чем получил эпитет «Всевидящий».

 «Пожирательница» — в египетской мифологии чудовище, богиня возмездия за грехи.

Глава II. Ожерелье любви

Приближался рассвет. Просыпалось от ночного сна светило, и мутная пелена, окутавшая землю, постепенно рассеивалась. Вначале несмело, а потом все сильней и сильней закипела, как масло в чане, зашевелилась, как в муравейнике, жизнь в Александрии, а особенно в торговой её части — эмпориуме.

Как только специальный обученный люд объяснил приезжим купцам правила продаж, начался торговый день. На оптовой части этого огромного рынка заключались крупные сделки, всегда скрепляемые чаркой доброго вина. Здесь продавали и покупали лес, мрамор, гранит, металлы, оливковое масло. Степенные продавцы чинно предлагали свой товар богатым покупателям, спокойно обсуждали с ними вопросы доставки и страхования.

Суетиться и впрямь было ни к чему. А потому здесь торговая река текла неспешно и слегка лениво, но чуть дальше, вырвавшись на свободу, она набирала ход и становилась бойкой, словно в полноводье. В этом месте шла розничная торговля, и здесь совершенно в другом русле бежало время, которого никогда не хватало.

Бесчисленные торговые ряды и сотни небольших лавчонок поражали своим размахом и обилием всякой всячины. Тысячи людей различных национальностей, говорящих на разных наречиях: купцы, ремесленники, носильщики, покупатели, зеваки, попрошайки — смешались в один бурлящий, голосящий, водоворот, который затягивал всех без исключения, всё больше разрастаясь. Узкие улочки, примкнувшие к этому месту, пестрили разноцветьем одежд. Глаза разбегались от этого колорита и различных форм.

Не существовало в мире вещей и предметов, которые нельзя было бы не приобрести в Александрии. На этом самом крупном рынке мира можно было отыскать всё, от малого до великого, от редкого, бывшего в природе в небольшом и может единственном числе, до распространенного.

От назойливости продавцов, которые бесцеремонно хватают тебя и тащат к своим переполненным корзинам с товарами, которые, кажется, вот-вот лопнут, кругом идёт голова. В ноздри то там, то тут заползает ароматный дым от жареного, пареного, копченого. И устоять от этих запахов, которые сражают наповал, совершенно невозможно.

Над многолюдной толпой возвышаются, словно штандарты, сказочно красивые своим орнаментом ковры и покрывала из страны Персии.

А вот и ярчайшие шелка из Индии. Чистейшей синевы краситель — индиго! Шелк такого цвета носят только люди, занимающие высокое положение при дворе фараона, и у черного, как сажа, небольшого роста продавца по имени Чандан всегда много покупателей. Ох, он знает ему цену! Продавец надменен, с ним тяжело договориться. Хотя если с ним будет торговаться красивенькая служанка из дворца фараона, пожалуй, он и уступит немного в цене.

Тут же для египетских красавиц продают чудные товары из Сирии: коробочки для румян и мази с круглым дном, ручные зеркальца, флаконы с духами, палочки для косметических средств. Эти изделия изящных форм украшены изображениями людей, зверей и птиц.

Обратим внимание на животный рынок. Пумы, обезьяны, птицы, с длинными радужными хвостами, змеи, извивающиеся под звуки флейт. Конечно, везде полным-полно экзотических фруктов, напитков из разных стран мира. Продавцы этих товаров обычно горластее всех.

Вот один из них толстяк Бурхан, прибывший из Сирии. Он в серой тунике, подпоясанной тонким потрескавшимся ремнем и в старых тростниковых сандалиях. Бурхан уже охрип, зазывая покупателей, но никак не унимается и продолжает уже изрядно осипшим голосом нахваливать свой товар, различные фрукты и орехи.

Если зайти в лавчонки одного далёкого восточного государства, то там можно найти всевозможные лекарственные зелья. Настои, в которых плещутся змеиные головы, снадобья, приготовленные из женьшеня, масла из мирры, чудодейственные средства из медвежьей желчи, амулеты из когтей хищников, любовные эликсиры из корней мандрагоры, а также благовония для храмов, ювелирные украшения.

Но особые, необыкновенной красоты изделия из серебра, золота, драгоценных камней и жемчуга нужно искать в местах, где торгуют местные иудеи.

Сюда и держит путь один господин, неопределенного возраста, окруженный несколькими слугами. Заплывшее его лицо, с маленькими прорезями для глазок, похоже на лепешку, вытащенную только что из печи, по нему стекают крупные, грязные капли пота, оседающие на стеклянных шариках и бисере ускха,[1] соединяющего его нескладное туловище, не имеющее почти шеи, с головой, покрытой пышной растительностью, словно крона сикоморы.

На господине одет белый нарамник, который уже покрылся желтыми пятнами. Рот его перекошен брезгливой гримасой. Время от времени он своим тонким визгливым голосом приказывает слугам, чтобы те усердней обмахивали его опахалами.

Возле маленькой и неприметной лавчонки, куда направлялась эта процессия, на земляном полу рядом с мусорными отходами сидела сгорбленная старуха со слипшимися седыми волосами. Лицо её было изрыто глубокими траншеями морщин, во ввалившемся рту торчали несколько кривых зубов. Облизывая их, она просила милостыню.

От старухи страшно воняло грязным телом вперемежку с дешевым вином, и господина при виде её невольно передернуло. Эта карга напомнила ему его родную мать, вечно пьяную и недовольную. Мать, которая частенько избивала своего сына только потому, что была в дурном настроении.

Перешагнув через старуху, господин вошел в лавку, имя которой «Золотой телец» было коряво выведено на деревянной вывеске, которая болталась на ржавой цепи прямо над входом. Хозяином лавчонки был некий Ицхак, худой, сгорбленный, среднего возраста иудей. Внешность этого мужчины была довольно непривлекательной, и прежде всего из-за его огромных, выпученных черных глаз, которые безумно, как в лихорадке, сверкали красным огнём. Также он был от природы щедро одарен растительностью, которая густо покрывала все его тело, и весьма неприятно торчала клочьями из носовых и ушных раковин. Рядом с ним возились двое его черноволосых детей, одетых в какое-то бедняцкое тряпье, и гордо восседала на деревянной полке черная кошка, которая время от времени покусывала себя за хвост, перекусывая насекомых.

— Господин Потин! — радостно приветствовал он вошедшего, низко кланяясь и смешно приседая. — Желаю здравствовать тебе!

Толстяк ухмыльнулся и окинул взором это место. Несмотря на название, ассортимент его был достаточно скуден. На полках в общем доступе валялась какая-то дешевая мишура, серебряная посуда и безликие побрякушки.

— Все ценное ты, конечно же, спрятал?! — спросил он, ехидно прищурясь.

Иудей ощерил свой рот, обнажая черные зубы, угодливо улыбаясь.

— Смотря, что господин считает ценным.

— Мне нужен особый товар, что-то необыкновенно красивое и редкое. Я ищу подарок для одной очень важной особы. Поверь мне, она знает толк в украшениях. И моим подарком должна быть довольна. Скоро состоится празднование в храме богини Хатхор,[2] которому покровительствует моя госпожа, и было бы чудно, чтобы она предстала перед всем светом в золотом сиянии.

Ицхак понимал, зачем явился этот человек, которого следовало опасаться. Внутренне презирая его, но понимая, что тот может быть полезен, иудей хитро посмотрел на толстяка, затем закатил глаза, зрачки которых бешено завращались.

Потина передернуло. Он скривил рот и хотел выругать иудея, но тот его опередил.

— О! Я знаю, какой госпоже хочет угодить господин! Конечно, тут должен быть особый подарок. Пожалуй, я смогу помочь.

— Рад это слышать, мой друг, — тучный господин слащаво улыбнулся. — И кому предназначается этот подарок?

— Наверняка господин ищет украшение для божественной дочери нашего властителя Береники Эпифании.

Иудей вопросительно взглянул на толстяка.

— Её боготворит весь народ и мечтает, — тут он понизил голос… — чтобы она стала царицей.

— Народ? Ты имеешь в виду жалких иудеев, таких, как ты?

У иудея еще ярче вспыхнули глаза, но этого не заметил тот, кого звали Потин.

— Я всего лишь повторяю то, что слышал от моих друзей, а они мне поведали, что не только в наших кварталах любят эту госпожу. Египтяне из Ракотиса также желают ей долгих лет и здоровья.

Дородный господин залился тонким неприятным смешком.

— Клянусь Аписом,[3] у тебя слишком длинный язык, ты чересчур много болтаешь. Будь на моем месте другой, он давно бы сдал тебя стражникам за вольные речи. Но не бойся, мне ты можешь говорить всё, что думаешь.

Иудей опасливо огляделся по сторонам и продолжил шёпотом.

— Многие недовольны тем, что нас продают Риму. Что мы скоро-таки станем их рабами. В городе все ненавидят римлян. А кто в этом виноват? Может быть, фараон, который задушил нас налогами? Что он сделал для меня, бедного Ицхака? Ровным счетом ничего! Наш народ голодает, а он только весело проводит время, пирует, да услаждает свою похоть. Каждый день ему поставляют новых рабынь со всех уголков этого несчастного мира. А чем он отличается от Ицхака? Ровным счетом — ничем. Он не царь, ни по духу, ни по происхождению.

А солнцеликая госпожа Береника, это же совсем другое дело! Она красива, благородна, часто устраивает для бедняков бесплатные обеды, при хорошем муже это будет верная партия. Вот за это её любят и очень многие поддерживают.

— Интересно, чем тебе не угодили римляне? — хмыкнул толстяк.

— Мой добрый господин! Всё, к чему притрагиваются римляне, в конечном счете, становится прахом. Они ведут себя в нашей стране как хозяева. Все захватывают и отбирают у бедного народа. Например, один из римлян, некий Марк Тулий Северус хочет забрать мою лавку, а меня, моих четверых детей и их бедную, больную мать лишить честного заработка. Разве это справедливо? Он ругается и говорит, что у вас, проклятых иудеев, есть свой рынок, и мы должны продавать товар только в своем квартале, где живем. Говорят, у него большие связи в «Вечном городе». Даже Гней Помпей лично знаком с ним. Ужасный человек этот Марк Тулий Северус. Не мог ли господин защитить меня от его нападок? Или, быть может, разрешить вопрос таким образом, чтобы с ним можно было разобраться другим хорошим людям.

Иудей смиренно поклонился.

— Хорошо, — толстяк одобрительно покачал головой. — Мы это обсудим немного позже. А сейчас я хочу, чтобы ты меня удивил. Покажи мне свою самую красивую вещь. Я весь в нетерпении.

— О, у меня есть одна славная штучка из Сиракуз, которая вам обязательно понравится. Говорят, её подарил возлюбленный Парис красавице Елене, когда увел её от Менелая. «Камни любви», так она называется.

Иудей ловко прошмыгнул в тайную комнатку и через пару минут вышел из неё, держа в руках небольшую блестящую чёрную шкатулку.

— Вот из-за этой красоты сердце прекрасной Елены навсегда стало принадлежать Парису. Даже страшно подумать, что она стало причиной Троянской войны, в ходе которой сложили свои головы и бесстрашный Гектор, и великий Ахилл, и тысячи других славных мужей. И что мы имеем сейчас? Красивая вещь осталась, а Троя канула в лету, — скалился во весь рот хозяин лавки.

Он протянул шкатулку гостю, тот открыл её, и его взору открылось необычайной красоты ожерелье. На основной цепочке, из желтого золота, с рыжеватым отливом, крепилось несколько подвесок разной длины, украшенных драгоценными камнями. Они были, словно лепестки разных волшебных цветков, но смотрелись удивительно гармонично. Каждый из камней: рубин, сердолик, лазурит, отливал своим неповторимым магическим цветом, и все они вместе создавали иллюзию постоянного движения этих сверкающих огней. Преобладали в колье необыкновенная бирюза и малахит.

— Очень символично, — задумчиво выдавил из себя толстяк. — Ты, удивил и порадовал меня. Этот цвет самой богини неба Хатхор. Сколько ты хочешь за эту штучку?

— О, сущие пустяки! Всего лишь внимание господина в том деле, что я рассказал. Красивые драгоценности должны носить самые красивые женщины!

Толстяк поблагодарил иудея и вышел к ожидающим его слугам. Вечером того же дня ему удалось встретиться с дочкой фараона.

***

Старшая дочь Птолемея Береника Эпифания со своими служанками между тем нежилась в одном из благоухающих летних садов в царском квартале, когда ей передали, что один из придворных служащих просит его принять по важному поводу.

Развалившись на мягком ложе, в окружении своих шумных служанок, в пышных париках из конского волоса и молчаливых стражников нубийцев, она была похожа на ленивую львицу, отдыхавшую вместе со своим прайдом на берегу реки после удачной охоты. Все они с удивлением разглядывали этого нескладного пузатого человечка, который приближался к ним на полусогнутых ногах, дрожа всем телом.

— Кто ты, что помешал моему покою? — пристально вглядываясь в его расплывшееся румяное лицо, недовольно произнесла дочь фараона. Её лик был грозен и прекрасен. Черные, пронзительные глаза, подчеркнутые сурьмой, сверкали на солнце ярче, чем дорогие золотые браслеты на её запястьях. Выразительные тонкие брови были похожи на стремительно летящие в небеса быстрые стрелы, а алые, пухлые губы, словно рубины, дополняли её красоту.

— Желаю здравствовать, солнцеликая госпожа приносящая радость и счастье своим поданным! Меня зовут Потин, я твой покорный слуга при дворе великого фараона. Зная, что несравненная дочь нашего обожаемого царя почтит своим присутствием церемонию открытия храма лучезарной богини Хатхор, хотел её порадовать и преподнести этот скромный подарок от её поданных.

— Я вспомнила твоё лицо, — задумчиво произнесла Береника. — Он кажется один из наших евнухов, — обратилась она к своим служанкам. — Ты полный кастрат?

— Нет, твоя милость. Меня кастрировали частично, около десяти лет назад. Господин Мардиан, старший евнух выкупал меня в горячей ванне и после этого отрезал ненужную мне плоть острым ножом.

— Чем ты занимаешься при дворе? — довольно холодно спросила Береника?

— Я нахожусь на среднем уровне среди других слуг, госпожа. Помогаю распространять указы нашего великого фараона, сопровождаю чиновников и зарубежных гостей в их прогулках, слежу за поведением наложниц, иногда наказываю провинившихся.

— Довольно, — перебила его Береника. — Мне становится ужасно скучно. Покажи свой подарок, — приказала она.

Одна из служанок по имени Ламия подошла к Потину, ей он и протянул заветную чёрную шкатулку, по-прежнему не смея поднять головы.

Береника открыла её. Служанки столпились возле дочери фараона, с любопытством заглядывая внутрь. На несколько секунд затихли их голоса, потом раздались восхищенные возгласы.

— Чудесно, какая прелесть, это украшение словно создано для нашей госпожи! — защебетали они, как ранние птицы, наперебой.

— Твоя светлость, оно необыкновенно. Ты будешь в нём словно золотая богиня, ведь это её любимые цвета! — пела златоволосая Пиерия.

— Ах! Такой красоты я прежде никогда не видела, — вторила ей изумленно самая старшая из служанок Хиона. — Саму Исиду, ослепило бы это украшение!

Даже молчаливые нубийцы, стоявшие на страже, и те искоса старались рассмотреть предмет всеобщего восхищения.

— Оно давно вышло из моды, — наконец задумчиво произнесла дочь царя.

— Это ожерелье, камни любви, которые вечны — несмело пискнул, как котенок, Потин. Он нарочито умиленно взглянул на Беренику, внимание которой было приковано к украшению.

— Позволь, мы поможем его надеть! — стрекотали в один голос служанки.

— Не здесь и не сейчас, — оборвала их восторженные речи Береника.

Она смерила с ног до головы вмиг сжавшегося Потина своим каменным взглядом.

— Я выражаю своему, так называемому народу благодарность. Кто решил меня порадовать, таким образом, могут рассчитывать на мою милость. А ты… — дочь фараона слегка улыбнулась, — учитывая, что безвреден для моих девочек, с этого момента можешь находиться иногда в моей свите. Надеюсь, ты наделен не только талантом угождать.

Потин был вне себя от радости, его сердце рвалось наружу из груди, как птица из клетки. Он припал к ногам дочери фараона и с благодарностью, как верный пес, смотрел, не отрываясь, в её красивые глаза.

 Традиционное украшение египтян, широкое плоское ожерелье — воротник.

 Богиня неба, любви, женственности и красоты, супруга Хора.

 Священный бык имевший собственный храм в Мемфисе.

Глава III. Рука помощи Цезаря

Каждый день к владыке Верхнего и Нижнего Египта прилетали тревожные вести из разных уголков страны. Они были словно большекрылые птицы — стервятники, которые обычно кружат над обессилевшей жертвой, ожидая, когда она лишится сил и падёт.

То там, то здесь, как докладывали государственные советники и тайные осведомители, в «земле возлюбленной» проходили бунты, стихийные выступления горожан, которые всё больше и больше проклинали незаконнорожденного правителя.

Птолемей Неос Дионис отлично помнил, как предыдущего властителя именно чернь забила насмерть в здании гимнасия, у него развились приступы страха, он стал подозрительным и с опаской глядел уже даже на самых преданных своих слуг. Государь, который раньше считался любителем пиров и танцев, всё больше и больше отстранялся от управления страной и всё реже появлялся при своей многочисленной свите, замыкаясь в себе.

Больше всего его угнетало то, что Рим, которому он уже неоднократно помогал и, по сути, являлся его вассалом, никак не хотел видеть в нём полноценного правителя. Правда, «Вечный город» несколько раз намекал царю страны Та-Кемет, что такое признание он может получить, нужно только хорошо раскошелиться, но сумма, которая была озвучена через египетского посла в Риме, доброго друга Птолемея Диоскарида, была поистине огромна. Даже если бы Птолемей Теос Филопатор Филадельф Неос Дионис выкачал бы всю государственную казну, обложил всеми мыслимыми и немыслимыми налогами живущих, а также ушедших в дуат[1] и ещё не рожденных на свет, он так и не смог бы её собрать. Римское покровительство стоило безумно дорого.

Эта ситуация не могла его не беспокоить, так как вокруг его имени, словно навозные мухи, слетались немыслимые слухи. И все они сводились к тому, что дни его были уже сочтены. Сенат Рима якобы был недоволен божественным фараоном и срочно подбирал ему замену.

«Вечный город» действительно с легкостью мог это сделать, а потому получить его дружбу сейчас было бы как нельзя лучше. Это являлось бы гарантией счастливого царствования. Но мечты фараона о дружбе и покровительстве со стороны Римского сената до поры до времени так и оставались мечтами.

Начало этого дня не обещало хороших вестей. Царь дурно спал и был мрачнее тучи. На рассвете он в очередной раз отослал несколько свитков папируса разным адресатам, и один из них отправился в Рим могущественному человеку, с которым он старался быть близок. Он предназначался для прочтения великому полководцу Гнею Помпею Магну. Птолемей Неос Дионис заверял римского государственника в своей преданности, восхищался им как политиком и снова поздравлял Помпея и его и соратников: великих Марка Люциния Красса и Гая Юлия Цезаря, с союзом, который, как он писал, принесет Риму процветание, а его верному другу Египту — также великие блага. Птолемей в очередной раз приглашал Помпея посетить столицу страны Александрию и обещал невиданный прием, хотя прекрасно знал, что это приглашение им снова будет проигнорировано.

После жертвоприношения в одном из храмов бога Ра царь долгое время не выходил из молитвенной комнаты, где его и застало известие о прибытии к нему с важным посланием римлян.

Птолемей с осторожностью принял это известие, однако в скором времени, облачившись при помощи своих слуг во всё драгоценное великолепие, уже восседал на роскошном, отделанном золотом и финифтью, царском троне. Трон находился на нескольких мраморных плитах, образующих своего рода ступени, идущие вверх; это подчеркивало, что фараон является наместником бога Хора[2] на земле, его недосягаемость и отличие от простых смертных. У подножия трона были нанесены резные иероглифические надписи, подчеркивающие божественное происхождение царя. Над ним возвышался небесной синевы купол, который поддерживали четыре колоны, капители которых были выполнены в виде священного цветка лотоса.

Голову властителя венчала двойная корона пшент, символизируя вечное единство египетского государства, его обеих земель и вселенскую гармонию Маат.[3] Поверх короны был одет золотой обруч Урей — изображение богини-кобры Уаджит — покровительницы Нижнего Египта и изображение богини-коршуна Нехбет — покровительницы Верхнего Египта. Это были неотъемлемые символы единства египетского государства. В руках Птолемей держал трёххвостую плеть и скипетр власти. Фараона окружала придворная знать: министры, жрецы, несколько слуг и тайных советников, а также неизменная вооруженная охрана, состоящая из рельефных нубийцев.

Римлян было трое. Через огромный колонный зал с массивными чащами благовоний они входили в тронный, держась вместе. И если двое из них являвшиеся эквитами[4] шли, уверенно чеканя шаг, то третий был, похоже, несколько растерян. Он часто оглядывался по сторонам и был излишне суетлив, что выдавало в нём человека не столь благородного происхождения.

На двоих из них были воинские доспехи, короткие красные плащи, в руках они держали шлемы с красными гребнями. Их владыка Египта хорошо знал; первый был человек Помпея Луций Септимий, он жил одно время в Египте и выполнял личные поручения римского государственного деятеля. Второй римлянин был новым послом республики, имя ему было Публий Тулий Туск, а вот их спутника он прежде никогда не видел.

Римляне низко опустили головы. Затем к царю обратился худощавый Луций Септимий. Лицо его рассекал глубокий косой шрам, тянущийся от переносицы и до подбородка. Этот шрам придавал ему суровость, которую дополняли безжизненные злые глаза и грубый командный голос.

— Divinum rex! Божественный царь, владыка верхнего и нижнего Египта Птолемей Теос Филопатор Филадельф! Приносящий дождь, свет и радость своим поданным. Желаю здравствовать тебе и твоему роду! Я спешу вручить послание от человека, оказывающего решающее влияние на римскую политику, великого Гнея Помпея Магна. Послание особой важности, поэтому я передаю его лично. Посланник передал свиток одному из приближённых фараона.

— Хочу также представить нашего друга Квинтуса Марция Аттиана, он выражает интересы Гая Рабирия Постума, о котором тебе сообщает в письме великий Помпей. У Квинтуса есть отдельный разговор к царю, — легат еще раз поклонился.

Птолемей Неос Дионис внимательно посмотрел на него. Внешне в этом человеке не было ничего примечательного. Он был маленького роста, черные курчавые волосы, темные глаза, толстый сплюснутый нос, дурацкая улыбка. Абсолютно не запоминающаяся внешность. Наверняка, торговец решил про себя государь. Как этот ничтожный человечишка может представлять интересы сильных мира сего?

Квинтус Марций Аттиан, словно почувствовав, что царь думает о нем, еще больше задергался и несмело молвил:

— Gratia Tua Divina! Твоя божественная светлость, мне много рассказывали об Александрии, о её красоте. Но эти слова ничто по сравнению с явью, что узрели мои глаза. Не скрою своего восхищения, это сказочный город обласкан богами. У меня еще не было времени его хорошо изучить, но то, что я уже увидел, превосходит всякое ожидание. Такого изящества я не встречал ни в одной из стран мира.

— О чем ты хотел поговорить со мной, Квинтус Марций Аттиан? — оборвал его царь, продолжая изучать этого человека словно папирусный свиток.

— Dominus de terra Aegypti! Владыка земли Египетской! Мне бы хотелось, чтобы наш разговор состоялся немного позже, и, если ты позволишь, в другом месте, — торговец несколько смущенно огляделся по сторонам, давая понять, что беседа не для лишних ушей.

Солнцеликий Птолемей Неос Дионис одобрительно качнул головой в знак согласия:

— Да будет так. Мы рады добрым друзьям из Рима. Сейчас вам покажут ваши покои, отдохните, а вечером мы найдем место, чтобы продолжить этот разговор.

Гости, раскланявшись, ушли вместе с сопровождающими их слугами.

Фараон, приняв все любезности от своей свиты, также удалился вместе со своим джати,[5] по имени Мардиан, в одну из опочивален. Там он познакомился с текстом послания, после прочтения которого у него резко улучшилось настроение, и божественный лик Птолемея засиял подобно драгоценному камню.

— Сиятельного правителя, так порадовали новости, привезённые римлянами? — поинтересовался Мардиан, высокий евнух с морщинистым лбом и длинными, словно мотыга, руками. Боги не оставили нас?

— Это самое приятное, что могло произойти за последнее время! Гней Помпей, через нашего посла Диоскарида шлёт мне добрые вести и человека, который, возможно, спасёт наше царствование. Передай исполнителю празднеств, чтобы устроили пышный прием в честь наших гостей, — повелел царь.

****

Царский квартал Бру­хей­он представлял собой уникальное место, занимавшее около трети всей городской территории. Он состоял из различных больших и малых дворцов, других зданий, которые выполняли различные административные функции: царского суда, царского флота, домов вечности. К ним примыкали усадьбы чиновников, дома для прислуги, театры, бани, зверинцы.

Но выделялся среди них один исполин, так называемый большой дворец фараона. Это была официальная резиденция царя. Со всех сторон его окружал большой и пышный сад, с белыми изящными ротондами и безмолвными статуями египетских и греческих богов, олицетворяющими картину мироздания.

В небольших водоемах сада, с кристально прозрачной водой плескались золотые рыбки. В оранжереях росли экзотические растения, деревья карликовых пород, собранные со всего мира, а воздух переливался неповторимым пением разноцветных маленьких певчих птиц. Несколько десятков больших и малых фонтанчиков брызгами воды аккомпанировали этим изумительно приятным для слуха трелям. Картина была настоящим воплощением земного блаженства. По саду свободно разгуливали, нисколько не пугаясь людей, почти ручные животные и шуршали, распушив свои хвосты, как веера, символы красоты, любви и богатства, павлины.

Пройдя сад, можно было войти в холлы дворца фараона. В западной её части располагались жилые, а в восточной стороне приемные залы, используемые для официальных церемоний.

В сопровождении нескольких слуг римляне, не спеша, шли по дворцу фараона к месту, где доносились прекрасные звуки музыки. Они негромко перебрасывались между собой впечатлениями.

— Hic vivunt sicut dii! Они живут здесь, как боги, на Капитолийском холме, — с нескрываемой завистью говорил Квинтус Марций Аттиан. — Честно говоря, я был бы не против задержаться в Александрии. Египтянки весьма недурны, надеюсь, царский гарем раскроет сегодня нам свои двери.

— Nec solum harem. И не только гарем. Клянусь Юпитером, Рим скоро заберет эти земли себе. Помяните мое слово. Этот царь просто старая изношенная сандалия, напыщенный индюк, которого здесь все презирают, от простого крестьянина до вельможи, — с пренебрежением процедил Луций Септимий. — Он ведь из черни, незаконнорожденный. Говорят, мать его была простой шлюхой. Болван, который только пьет и жрёт, ни о чем не думая своей бараньей головой. Даже удивляюсь, зачем с ним столько возится Помпей? — злобно добавил он.

— Мой друг должен знать, что бараны здесь особо почитаемы. Сказать так вслух, значит наслать на себя гнев богов. У Помпея далеко идущие планы, — ответил ему Публий Тулий Туск.

— Обратите внимание на эти нелепые фрески, изображающие людей с головами зверей, — кивнул на стены дворца пораженный Квинтус Марций Аттиан.

— Это их боги. Страна фанатиков. Они даже после смерти не оставляют в покое тела не только людей, но и зверей, издеваясь над трупами, бальзамируя их, — ответил ему Луций Септимий.

— De gustĭbus non est disputandum![6] — парировал ему Аттиан.

— Друзья, не забывайте про нашу миссию, — обратился к ним Публий Тулий Туск.

Римляне замолчали. Они прошли центральным зал, блистающий великолепием — тронный, и очутились в украшенном колоннами и пилястрами зале празднеств.

При фараоне Птолемее Неос Дионисе в нем регулярно ставились театральные представления и выступали хоры. И сегодня хору аккомпанировал на флейте сам божественный царь, возлюбленный Птахом и Исидой.

Римляне замешкались и переглянулись. В их взглядах читалось недоумение, граничащее с презрением.

— Царь играет на флейте вместе со своими рабами, как это мерзко, — прошептал пораженный Квинтус Марций Аттиан.

— Презренный Авлет,[7] так его любовно называют в народе, — оскалил десна Луций Септимий.

— Разрази меня Марс! И вот, это существо хотят признать в Риме? — неодобрительно покачал головой Квинтус. Цезарь и Помпей решили его узаконить?!

— Тише друзья, — одернул своих спутников Публий Тулий Туск. Тише. Помните, мы лишь выполняем работу, которую нам поручили.

Гостей встретили необыкновенно красивые, одетые в легкие, полупрозрачные одежды, которые подчеркивали их прелести, женщины. Они вручили посланникам по цветку лотоса, и одели каждому на шею гирлянду — из изумительных полевых цветов.

Музыка в зале замолкла. Царь, увидев прибывших гостей, поднялся им навстречу с золотым кубком.

— Божественный владыка, пусть славится имя твоё, — приветствовал его Публий Тулий Туск. — Да будешь жить ты вечно! Римляне низко поклонились фараону.

— Хлеб и вино моим друзьям из Рима, — приветствовал их Птолемей. — Пусть возрадуется бог Дионис![8] — настроение у государя было прекрасным.

Красивые шемсу,[9] порхая, как бабочки, усадили римлян за праздничные столы, на отдельные, предназначенные для важных гостей, места.

А серебряные подносы на пиру ломились от угощений! Всё, что в этом мире представляло пищевую ценность и считалось необыкновенно вкусным, было на столах. Там же стояли кувшины с различными напитками и вином, на которых был указан возраст хмельного. Молодые рабы и рабыни услужливо подавали гостям закуски, которые те ели руками, пользуясь ножами, только разрезая огромные куски мяса.

Между тем в зале празднеств были притушены основные лампы и зажжены те, которые источали возбуждающий цвет огня. В одинаковых белых одеяниях, с украшениями на груди, в центр зала проследовали музыканты. В руках они держали арфы, лиры, флейты и небольшие барабаны. Снова зазвучали приятные звуки музыки, и в воздухе стали витать ноты соблазнительного аромата.

Откуда ни возьмись, появились невероятной красоты полуобнаженные молодые девушки и юноши, которые стали ласкать друг друга под эти чарующие звуки. Это были страстные танцы любви. Откровенные и несколько шокирующие, но, тем не менее, не переходящие ту самую грань дозволенного. Это зрелище соблазняло уже изрядно охмелевших гостей, некоторые из которых и сами решили принять участие в этой пьянящей телесной кутерьме. У многих выходило это неуклюже и настолько комично, что сильно веселило публику.

Рядом с фараоном, который восседал во главе стола, на красивейшем золотом кресле, украшенным камнями бирюзы, находилась черноволосая девочка, которая внимательно смотрела за пиром и иногда что-то спрашивала у царя. Тот, улыбаясь, отвечал ей.

— Eius filia? Насколько я понимаю, это дочь фараона? — изумленно спросил Луция Септимия Квинтус Марций Аттиан, вернувшийся за стол после объятий с египетскими красавицами, заморгав при этом своими сухими глазами.

— Да у этого жирного борова и такая недурная кроха дочь, — ответил тот. — Настоящий подарок богов. Она, несмотря на свой юный возраст, всегда с ним и знает все его секреты. Говорят, эта девочка заткнет за пояс любого знатного вельможу. Она хорошо образована, знает несколько языков. Он души в ней не чает. А вот другая его дочь, старшая Береника, не жалует папашу. Поговаривают, что она не против сбросить его с трона, но пока это невозможно. У Птолемея есть и другие дети, но они при дворе не играют никакой роли.

— Я слышал об этом в Риме. Мой господин всегда просчитывает риски, — ответил ему Квинтус Марций Аттиан. — Он не будет ввязываться в дела, которые не сулят ему выгоды.

— Roma non fallet! Рим свое не упустит, — согласился Луций Септимий.

— У Береники, говорят, появился новый фаворит, один из местных евнухов, — заметил Публий Тулий Туск. — Он нашептывает в одно ухо ей, а в другое — Птолемею.

— Я не слышал об этом, но удивлен твоей осведомленностью, — Луций Септимий от удивления вскинул вверх брови. — Впрочем, неудивительно, должность посла обязывает знать все секреты этого болота. Скажи, уважаемый Публий, правая рука царя — Мардиан, он ведь тоже неполноценный?

— О, да! Евнухи правят этой страной. Такие нравы!

— Интересно, где сейчас его супруга — Клеопатра Трифена? Сколько я здесь нахожусь, видел её только мельком, казалось, царицу достали из какого-то ящика со старым тряпьём и тут же спрятали, как ненужную вещь, — продолжал допытываться Луций Септимий.

— Она вне игры. Царь её ни во что не ставит, каждую ночь, засыпая в объятиях новой женщины. Эти Птолемеи гулящие, как коты, они и в жены не брезгуют брать своих родственников: дочерей, сестер, — насмешливо ответил ему Публий Тулий Туск.

— Дорогие наши гости! — по-домашнему обратился к римлянам царь, поднимая кубок с вином. — Я хочу, чтобы вы передали великому Помпею мое приглашение посетить, наконец, Александрию. Откровенно говоря, мы заждались этого великого человека. Расскажите ему о том, как вас встретил Египет. Он должен знать, что его здесь любят и ждут.

Римляне и все гости также подняли свои чаши.

Тем временем обстановка за столом становилась всё более непринужденной. Советники царя, его родственники громко разговаривали, смеялись, кого-то из них, изрядно перебравших с хмельными напитками, уже выводили слуги, отдыхать. Артисты сменяли друг друга, и одним из следующих номеров было великолепное театральное представление, посвященное богу Осирису. Используя бутафорские предметы, артисты, несколько девушек и юношей, красочно изобразили жизнь, смерть, погребение, и под всеобщее ликование присутствующих воскрешение и расправу над своими врагами великого бога. Представление называлось «Страсти Осириса». Особенно трогательной была сцена, в которой любящая супруга Осириса, богиня Исида собирала куски его расчленённого тела, разбросанного по всему Египту. Некоторые из пьяных гостей даже прослезились, размазывая по своим осоловевшим от выпитого лицам слёзы.

И снова загремели танцы, но на этот раз они, не успев начаться, также быстро и закончились, так как поддавшиеся искушению гости стали хватать танцовщиц, а некоторые — и юношей и уединяться с ними в разных уголках дворца.

Римлян от этого безумия спас один из советников царя.

— Почтенные господа, — обратился он к ним. — Вы желали поговорить с нашим божественным правителем. Он предлагает вам следовать за мной.

Посланники поднялись со своих мест. Слуга провел их сквозь запутанный лабиринт больших и малых залов, и чем дальше они шли по нему, тем тише и тише становились звуки музыки и веселья; затем он вывел римлян к тайным покоям государя, где их уже ждал фараон, его дочь и тайный советник евнух Мардиан.

Помещение было небольшим и тесным, единственная масляная лампа, тускло освещавшая его, замазывала лица присутствующих, делая их безликими, что создавало некую пугающую атмосферу. Как только захлопнулась массивная дверь, воцарилась гнетущая тишина, которую нарушил громогласный голос фараона.

— Великий Гней Помпей сообщает, что ты на словах расскажешь, как можно решить мою проблему с сенатом «Вечного города», — устремил он свой взор на Квинтуса Марция Аттиана.

— Divina Pharao! Божественный фараон. По милости богов в Риме сейчас только три могущественных человека, которые могут решить любые проблемы. Это Помпей, Красс и Цезарь. Союз этих людей прочен и неразрывен. Цезарь и Помпей к тому же успели, и породниться между собой. Дочь Цезаря Юлия в счастливом браке с Помпеем, — обратился к царю Публий Тулий Туск. — Господин, Гай Юлий Цезарь решил протянуть тебе руку дружбы и предлагает скрепить договор о союзе. Неопределенность мешает и Египту, и Риму. Рим должен быть уверен, что царь восточной страны является настоящим его верным последователем во всех делах. Но дружба с Римом, как ты понимаешь, стоит больших денег…

— Можешь не продолжать, — недовольно отозвался фараон, поморщившись, словно надкусив кислый фрукт.

— Я представляю интересы моего господина Гая Рабирия Постума, — подхватил речь посла Квинтус Марций Аттиан. — Он является большим сторонником Цезаря. Цезарю нужны деньги. Помпею также нужны деньги. Тебе нужно признание Рима и союз с ним. Но это тоже стоит денег. Но, увы, их всегда не хватает. Что же делать? Сумма большая. Собрать её полностью невероятно сложно. Но есть друзья, которые всегда могут помочь! Большую часть денег, а именно шесть тысяч талантов царю Египта может одолжить мой добрый господин, — торжественно заключил Квинтус. — Гай Рабирий Постум — известная личность и крупнейший мировой кредитор. Нужно лишь оформить долговую расписку. Господин Раби­рий, выплатит за тебя часть налич­ных не толь­ко Пом­пею, но и Цеза­рю, точ­нее, его аген­ту в Риме, а также некоторым нашим друзьям в сенате.

Мы привезли определенные договоры, соглашения, которые божественному царю нужно только заверить и принять. И дело будет сделано!

Птолемей нервно переглянулся со своим советником и дочкой. Те безмолвствовали. Мардиан только развел в стороны свои огромные ручища. При дрожащем свете лампы они казались ещё больше, чем были на самом деле и обхватили тень царя. Птолемея передернуло. Он на мгновение погрузился в пучину прошлого и вспомнил о том, как верные ему люди доносили о кознях Цезаря. Знатный римлянин всегда был против его царствования. Ходили слухи, что он вместе с Марком Люцинием Крассом, этим римским завистником, победителем рабов, так презрительно за глаза называли Красса, несколько раз подбивали сенат на решение египетского вопроса, который состоял в свержении Птолемея. И вот теперь Цезарь хочет его дружбы? Удивительно! Но как можно доверять тому, кто желал его низвергнуть и растоптать.

С другой стороны о Цезаре много лестного говорил в своих письмах Помпей. Он характеризовал его, как человека слова и если в деле сам Гней, то оно приобретает совсем другой оборот. Но можно ли доверять полностью Помпею? Римляне все насквозь лживы. Хотя в этом мире за деньги покупается и продается всё. Вчера Цезарь был его враг, сегодня не против стать его другом. Видимо мир стоит накануне большой игры и его властителям нужно много золота. «Цезарь и Помпей хотят купить меня с потрохами за мои же деньги. Нашли толстосума — ростовщика и отдают ему Египет в залог. Но отказать Риму, значит приобрести в его лице смертельного врага. Тогда мои дни будут точно сочтены. Имея недовольных поданных и могучий Рим, такого не пожелаешь никому. Вопрос в том, получу ли я в случае своего согласия, признание от Рима и настоящую помощь или всё закончится только обещаниями»?

Из раздумий фараона вывел монотонный голос Квинтуса: — Цезарь от имени Римской республики готов признать Птолемея Теос Филопатора Филадельфа Неос Диониса законным властителем Египта; это будет равносильно отказу от притязаний на Египет со стороны Рима.

— В случае твоего отказа… не забудь о завещании предыдущего правителя Птолемея Александра. Согласно этому документу Египет должен перейти под власть Рима, подобно тому, как по завещанию Аттала к Римской республике отошло Пергамское царство, — добавил Публий Тулий Туск.

— Рим готов признать правление моего брата на Кипре?

— Я не уполномочен вести переговоры насчет Кипра. Твой брат, находящийся на кипрском троне, должен сам позаботиться о себе. Принимая руку дружбы, протянутую тебе Цезарем, ты решаешь судьбу только царского дома в Египте. Насколько я знаю, Птолемею кипрскому Цезарь также предложил союзнический договор.

— А если мой кипрский брат будет против этого? Что тогда?

— Богатству кипрского Птолемея может позавидовать сам Меркурий! Ему не нужны кредиторы. Ходят легенды о его немыслимых сокровищах, которые он зарыл по всему острову. Клянусь богами эти истории знают даже малые дети в «Золотом городе». Не думаю, что он откажет Цезарю и Помпею в такой малости. Надеюсь, кипрский царь ещё не выжил с ума и позаботится о себе сам.

Фараон задумался. Потирая подбородок, он несколько мгновений молчал, затем спросил о том, что его больше всего тревожило.

— Какие гарантии я получу? Действительно ли почтенный Гай Юлий Цезарь решит моё дело? — в голосе Птолемея звучали нотки сомнений. — Вдруг его решению воспротивится сенат? Он непредсказуем.

— Великий царь должен поверить, у Цезаря большое влияние на сенат. Патриции Рима, если он примет нашу помощь, моментально поддержат его, как единственного законного правителя Египта и союзника Рима. Разумеется, часть этих денег пойдет также и нашим друзьям сенаторам. К Цезарю сейчас примкнул народный трибун Публий Клодий Пульхр. Клодий имеет огромное влияние на римский плебс. Даже консулы не обладают такой властью в Риме, как дерзкий Клодий, — криво улыбнулся Публий Тулий Туск.

— Неужели Цезарь забыл оскорбление, которое нанёс ему этот человек, когда несколько лет назад он проник в женском платье в дом к его супруге, куда мужчинам в тот день был запрещён вход? Египет наслышан об этом.

«Люди охотно верят тому, чему желают верить», — это слова Цезаря, которые он произнес тогда. Они разобрались с этим недоразумением. Сегодня Пульхр самый ярый сторонник идей Цезаря. Говорят, у него есть даже своё небольшое войско из вольноотпущенников и рабов. Конечно, это смешно, но сенаторы его по-настоящему боятся. И больше всего его опасается сам Цицерон, который в своё время отверг дружбу Цезаря, а потом горько пожалел об этом.

— Условия очень лояльны, проценты небольшие, этот заём рассчитан на постепенное погашение в течение нескольких лет, египетский трон ничего не теряет, но, скрепляя долговую расписку, приобретает спокойствие на долгие годы, — по-деловому подхватил слова посла Квинтус Марций Аттиан.

— И все же я должен посоветоваться со своими министрами, обсудить все детали, гарантии нашего соглашения. Возможно, я приму его с некоторыми доработками, — Птолемей Неос Дионис нерешительно посмотрел на своего джати Мардиана. Тот одобрительно закачал головой.

— Боги наделили тебя мудростью, великий царь. Она не оставит тебя. Мы подождем твоего ответа — уважительно подчеркнуто отозвался Публий Тулий Туск, — но знай, наш корабль отплывает в Рим совсем скоро. И там ждут добрых вестей.

***

Через несколько дней римляне отправились в «Вечный город», заручившись полным согласием владыки Египта. Так Птолемей Теос Филопатор Филадельф Неос Дионис стал признанным Римом правителем страны Та-Кемет и другом римской республики, а еще крупным должником у ростовщика Гая Рабирия Постума.