Гостиница «Ривьера», Гавана
А это Гавана пышная, дореволюционная
Ближнее зарубежье
Мне повезло дважды побывать на Кубе. Страна социалистическая и потому числилась хоть и далеким, а все же «ближним», доступным зарубежьем. В переводе с советского языка на простой русский это значило: «соцстрана, куда могут разрешить поехать». Вышло так, что ездила я на Кубу в 1972–1973, а потом в 1978-м годах. Удалось поработать там, познакомиться с людьми и с очень неожиданными ситуациями.
На острове трудности с энергией: местная нефть годится лишь в качестве асфальта, страна слишком маленькая, чтоб возникли могучие реки. А советские друзья жаждут расплатиться за сахар, который Куба поставляет в СССР, постройкой атомной электростанции.
Моей задачей было оценить сейсмическую опасность там, где эту атомную станцию собирались построить. Дело не простое — надо было записать достаточное для статистики количество землетрясений. А они там если и бывают, то раз в сто лет… Вот под таким соусом и удалось мне побывать на самом дальнем «ближнем зарубежье».
Расскажу, что запомнилось, и так, как запомнилось, а не по порядку. Память — прихотливая особа. Какие-то места и события высвечивает будто прожектором, а какие-то погружает во тьму…
Партия напутствует
Прежде всего вспомним способ, каким в те уже исторические времена оформлялась процедура. Для начала мне нужна была характеристика. Написать ее я должна сама и принести на подпись к начальству. Мне, воспитанной правильными родителями, это не пришло в голову.
Впрочем, начальство меня вразумило: «Кто же может знать вас лучше, чем вы сами?»
Один из этапов — посещение высших партийных сфер, которые должны были меня не то «проверить на вшивость», как тогда говорилось, не то научить вести себя прилично. Назовем это место «Старая площадь» — где-то примерно там это и находилось.
Прихожу в указанный кабинет. Большой кабинет, метров так на 50. Там огромный письменный стол, гладкий, блестящий и ни одной на нем бумажки или карандашика.
За столом сидит… Как бы это описать? Небольшого роста мужичок, замухрышка — ну нет другого слова, чтоб выразить впечатление! Он естественнее выглядел бы около пивного ларька. В компании других пяти мужичков был бы последним, первые были бы работяги поплечистее.
Вежливо здороваюсь. Он мне указывает на стул. Сажусь и умираю от любопытства. Я же первый раз попала в партийные хоромы всесоюзного уровня. И вот он начинает меня инструктировать, как себя вести. Например, не спать в двухместном купе с незнакомыми мужчинами.
И тут я теряю нить разговора, потому что говорит он с перерывами. Скажет два-три слова и замолкает, но губами шевелит беззвучно. Потом продолжает то, что начал, опять перерыв на беззвучное бормотание. «Ух ты! — думаю, — что же это такое?» Пытаюсь разгадать по губам. Нет, все не то, не похоже. И вдруг осенило: да это же матерки!
Вот такие, значит, мужички из подворотни и ведут нас вперед к светлому будущему коммунизма…
Удивляюсь.
Уникум
Прежде, чем построить на Кубе атомную станцию, полагается провести сейсмическое районирование. Я еду на пару с Виктором Мячкиным, новоиспеченным завом лаборатории физики землетрясений. Мы раньше с ним как-то не общались всерьез. Оказалось, с ним интересно поговорить, особенно о физике землетрясений. Он очень внимательно обсуждал еще только зарождавшиеся мои идеи и планы. А о себе говорил, что хоть и стал завлабом, но не такой уж большой ученый, чтобы сплотить кого-то там вокруг своих гениальных идей. Совсем наоборот. Он поставил себе задачей обеспечить сотрудникам возможность развивать их собственные идеи. Гениальные или нет — там видно будет.
Надо сказать, что отсутствие идеологического давления — редкое качество у начальников. В этом смысле Витя — уникум. И это не слова. А в житейском плане он был очень свойский парень, с которым незаметно переходишь на «ты», любитель простых житейских радостей типа выпить, закусить и поговорить за жизнь — от анекдотов до науки и смысла жизни.
Красота по-африкански
Декабрь 1972 года. Летим! Первая остановка — в Рабате, это Африка. Плоская, как стол, местность светло-рыжего цвета, кучки пальм вдали, маленький очень чистенький и ухоженный аэропорт. Очередь на регистрацию. Вижу женщину потрясающей красоты. Такой красоты, какой в реальной жизни просто быть не может. Такую можно видеть только во французских модных журналах, на рекламах причесок 19 века. Не на фотографиях, а на рисунках пером. Понятно, почему на рисунках: потому что настоящих живых красавиц такой утрированной красоты не существует!
И вдруг — эта немыслимая красавица в африканском аэропорту. Все нынешние Мисс Мира по сравнению с ней — просто раскрашенные дурнушки. Она абсолютно черная, черная до синевы, не какая-нибудь там арабка, темно-загорелая, я и сама могу стать как арабка через месяц на пляже. Нет, эта — просто ожившая статуя черного дерева с европейскими чертами. И во взгляде ее читается какая-то глубокая, аристократическая, но абсолютно не европейская, таинственная культура…
Дикторша охрипла, взывая на посадку, а я глаз не могу оторвать.
Летим над океаном. Небо чистое, Атлантика полна кораблей. Все они идут по широкому «шоссе», движение правостороннее, как положено. Вне этого никак не обозначенного шоссе — совершенно пусто.
Гавана
«Прилетели, мягко сели». Гавана — это что же, «гавань» по-русски?
Выходим из самолета и оказываемся в атмосфере бани, даже парилки. А мы специально в декабре, зимой поехали. Чтоб не жарко. Ха! Температура 41°С, влажность не знаю какая, похоже 100%. Пот прямо рекой. Я двадцать лет прожила в Таджикистане, 40 градусов тоже бывало, но там — сухо и потому вполне терпимо.
Через час появилась встречающая сторона из Кубинской академии наук. Нас отвели в отель «Ривьера». Ура! Ванна! С прохладной водой! Оказывается, счастье — это вода нормальной температуры. Полночь…
Вид из окна гостиницы. Гавана утром
Вид из окна гостиницы. Гавана ночью
Виктор Мячкин в номере гостиницы «Ривьера»
Утром оглядываюсь. Я впервые в жизни в настоящей гостинице. В отеле! Мой номер на 12-м этаже, всего их 16.
Из окна — океан (на самом деле всего-навсего Мексиканский залив, но ведь линия горизонта c моего этажа — километров сто). Море — цвета неба, абсолютно гладкое, ни морщинки. Горизонта нет. Море плавно переходит в небо. В безбрежной голубизне раскидано несколько малюсеньких — огромных! — океанских кораблей: очередь на разгрузку-погрузку.
Звонит Виктор Мячкин (есть телефон!), встречаемся в кафетерии.
На набережной Гаваны в выходной день
Меню… Смотрим неграмотными своими глазами. Что бы это значило? Как же не сообразили еще в Москве, не выучили хотя бы десяток фраз? В голову не пришло!
В Союзе ведь все, от полярных чукчей до памирских таджиков, понимают и говорят по-русски. Потыкали в меню наугад. Черная красотка улыбнулась и принесла несколько сортов… хлеба.
Хорошо, что хоть кофе на всех языках одинаково.
Испанский язык
Даже словаря у нас хоть какого-нибудь нет. Научники еще называемся, якобы — умные… Пришлось учиться испанскому методом «тык»!
Слава богу, многое потом показалось «понятно»:
семана — семь дней, неделя;
сабана — (саван?) — простыня;
хеладо — (холодное!) — мороженое;
даме — дай мне;
ту — ты;
есто — это;
и — и.
Обращаться на «ты» можно к одному человеку — а можно и ко многим, если ты с каждым из них на «ты». Русский эквивалент «привет, ребята».
«Устед» — «вы», сокращенное «ваша милость». Грамматически — в третьем лице, типа «не желает ли ваша милость того-то?» Но если «на вы» со всеми, то использовать надо множественное число: «устедес» — «не желают ли ваши милости»…
Испанские глаголы так же немыслимо разнообразны, как и русские. Идем — хожу — шли… Кто поверит, что это один и тот же глагол? Вот и испанские глаголы такие же — запомнить из словаря невозможно.
***
