а листья серыми громадами
после заката манят тучи
и пахнет хлебом небывалым и
грозою город нахлобучен
обучен может быть без пользы и
затоплен будет в три по полночи
тревогой желтой светофорною
фонарь на площади соборной
проборами дворов под липами
проломом сквозняка за форточкой
и винный дух с парами хлебными
сманил причастность в переулочки
гремит листва под ливнем бродом и
запутался в слезах стежками
на лесополосе вцепился в горло и
клочками тучи рвет ольшаник
а помнишь дождь с грозой и куст сирени
огромный ствол сосны и рядом зверобой
ковром под нами желтые качели
скрипели на ветру и нам с тобой
хотелось пить взахлеб озонный воздух
сто тысяч вольт сверкали в небесах
и эхо лес трепало долго-долго
и сумерки стояли на часах
опомниться и вспять под крышу остановки
где губы и глаза встречались сотни раз
а помнишь дождь с грозой и на пустой парковке
случайное такси попалось на вокзал
ага сейчас и выскочил в проулок
с маршрутки на сиреневом асфальте
встал душный дождь из фонариных рюмок
голубоглазый бог на синей смальте
за тридцать с лишним лет привык к провалам
на горизонте сшитом не по росту
пошарит по карманам и подвалам
сожжет останки и поедем в гости
в уютный дом на праздник новоселы
несут вино и мед и хлеб на скатерть
а там внизу шатается весёлый
голубоглазый бог на синей смальте
бритвы мидий
бреют море
бренность топят
в преисподней
нежность пяток
жалят солью
счастье жгут
и жарят с мёдом
на краю
у горизонта
мясо красное заката
в раме лестничных пролетов
чернота и ангел бледный
мажет стены кистью белой
гулко шаркают сандали
вверх по лестницам хрущевок
невозможно зацепиться
смертной рифмой человечьей
за перилами провалом
явь и сонный дух житейский
премешивают в кашу
шум каштанов за окошком
с йодом неопавщих листьев
запах бреда болью в горле
ломит и саднит ангинно
всё изменится на утро
наши тени станут длинно
рассуждать о новоселье
строить планы на сегодня
и за прозой новогодья
станет таять ангел бледный
медленно и постепенно
по ступеням сизой тенью
рифма выдохом последним
выметет остатки мела
и на утро станет белой
жизнь за желтой занавеской
влюбиться можно только в контрапункт
и контрапунктом только дождь в столице
северо-западной смывает лица
и ждёт когда раскроет зонт
сиреневый над тротуаром
над вымыслом пустых мостов
за разведением основ
следит буфетчик полупьяный
на лиговском в сорок шестом
году негаданно-нежданно
в горошек мелкий сарафанный
мелькнёт грядущее мостом
распахнутым и черно-белым
замешанным как хлеб с вином
и дрыхнет беспробудным сном
как одуванчик ошалелый
внезапный пафос лужи в небе
за престыми облаками
переворачивает небыль
и явью кажется словами
непроясняется пространство
качели в мрачном предвечерьи
скрипят осенним самозванством
обмакивает в чай печенье
в кафе на вайнера витрина
запоминает отражение
щеголеватой поэтессы
и продолжается движение
вот так рождается картина
в финале неумелой пьесы
всё было лучше некуда когда
смешная тень валялась под ногами
и если б не прощанье оригами
не оказалось ломкой кромкой льда
по складкам сизой наледи гадал
о смерти и дожде апреля в небе
в бреду горячечном и сладкой неге
голодный бог по улицам шагал
под жарким ужасом лоскутных одеял
по топографии родных ладоней
завороженный жуткою погоней
он голые предплечья целовал
застрех пятиэтажных наваждений
в коробке у размокшего двора
корою черных лип запомнилась жара
и горьким тополем последний день рождения
всё пройдёт поспи немного
лисий нос застрял на ветках
это месяц смотрит строго
ждёт нас в гости только верь мне
всё пройдёт и в коридоре
жизнь закутается пледом
верь мне там на синем море
с будущим танцует ветер
всё пройдёт ознобной вьюге
не прорваться к нам поверь мне
за дверьми заветным кругом
наш покой хранят деревья
можешь мне уже не верить
только месяц между прочим
ждёт нас в гости спи скорее
ветер стих спокойной ночи
грустят последние арбузы
и пахнут дынями дворы
и крик чумазой детворы
прилип к закату валит шлюзы
сметает все запреты прочь
последний ливень с лип вспотевших
по лужам хлюпает потешно
с грозою смерть стирает ночь
остатки прежнего веселья
холным утренним глотком
арбуз и кофе с молоком
и сладкий привкус воскресенья
дно нового года
скребком октября
царапает боком
шальная заря
осталось немного
для радости спеть
присесть на дорогу
и вычистить клеть
распахнуты двери
для новых жильцов
для логова зверя
для тех беглецов
что будут за нами
осваивать путь
от бешенства брани
до всё позабудь
наполнится снова
с крыш талой водой
ведро разговора
про праздник с тобой
а дальше дождями
и белой росой
напьется слезами
седой зверобой
но что нам за дело
летучим и злым
до сырости пепла
пока мы летим
другая женщина не пьёт со мной вино
а ты сидишь напротив ахашени
киндзмараули хванчкара и мёд
на теплый хлеб пульсирует на шее
едва заметно жилка жизнь бежит
меняя век на эти полсекунды
задворками мелькают гаражи
за створками зенита фото тумбы
с обещанной ещё позавчера
и сыгранной в аншлаг премьерой
афишный глаз глотает вечера
как клейстер кисть на жёлтую фанеру
наносит слой за слоем синий фон
затем гроза и ливень и пальба
из патефона желтый саксофон
рукой твоей разглажена судьба
на белой скатерти вино и хлеб
и мёд напротив дождь и ты напротив
и колобродит за спиною век
который мы прожить совсем не против
из межреберья жеребенок
рождается в последней схватке
всех вероятностей с пространством
в пустую надобность влюбленных
на неокрепших сухожильях
он поднимает мироздание
зобает молоко кобылье
и млечный путь течет в гортани
у площадного скомороха
толпа молчит и ждет подвоха
лишь шепот тихий из под вздоха
и шелест крыльев над базаром
за вероятностью ненастья
таится зелень тополей
тихонько шепчет мне про счастье
холодный морок зимних дней
так удаляется по строчкам
нелепый страх грядущих бед
так горизонт поставит точку
и станет легче на обед
всё что для радости мне надо
горячий хлеб и сыр с вином
чтоб обрернулся белым садом
мой самый страшный зимний сон
завтра будет дождь с грозою
за грозою станет легче
воздух сдобренный озоном
тополя опустят плечи
беглым правильным наречьем
ливень затрещит по крышам
превращаясь в человечий
водосточный говор
выше
провода стрижи и лужи
ниже в лужах гром и небо
никому уже не нужный
мимо дождь проходит нежный
и только позже оказался
короче путь из пскова в псков
на белой площади остался
лишь силуэт и шесть шагов
через пролом в стене столетий
мы вышли к набережной вновь
чтобы друг друга не заметить
чтобы вписаться в поворот
дальнейшего из вероятий
как оказалось чуть поздней
за неизбежностью объятий
холодных белых зимних дней
когда мы повторимся и замрём
и множество различных вариантов
самих себя в себе переживем
мы дорожить друг другом будем вряд ли
случимся сотни тысяч раз подряд
не угадав намеченного круга
за перламутровый ноябрский закат
ворчать устало станем друг на друга
и снова повторимся и замрём
от тишины и вечности в округе
и так от скуки ещё раз умрём
чтобы для верности пожить друг в друге
когда не надо сочинять
грядущий день за холкой леса
он наполняется опять
дрожащей ледяною взвесью
из памяти на перерез
всем заблуждениям и вракам
во сне так нужно по зарез
чтоб кто-нибудь затеял драку
а дальше можно целовать
дрожащие от смеха веки
и ничего в замен не ждать
и верить что уже на веки
настала осень каждый день
оправдан сумерками свернут
в тугую нить петлей больней
затягивает утро дворник
когда-нибудь нам станет скучно
от прорвы радостных побед
и станет шлёндать неотлучно
за нами пасмурный рассвет
повторами неистребимо
замызгает сарказмом в прах
все наши шопоты любимым
живой и долгожданный страх
скребком шершавого задора
он вычистит сухую кость
больной и как всегда влюбленный
в очеловечиванье гость
льдом отдает на вкус вокзальный воздух
как кожей чемоданной суета
перрона и покой вагонный
железный подстаканник маята
колесных пар прибитых ожиданием
щекой колючей к черной ленте рельс
ненужные прощайте до свидания
пишите приезжайте и вразрез
всей лживой но живой надежде
на долгую разлуку впопыхах
гудок взахлеб рыдает и с задержкой
в полтакта раздаётся детский плач
любимый город в солнечном сплетении
уже неузнаваемо родной
обещан шквал и в первом приближении
забрасывает волосы рукой
и локоть отставляет в полудреме
расчесывает патлы ивняка
река
валяются на склоне
и брюхо греют псы
наверняка
завалится с грозою и разгулом
северо-западный обнимемся и вспять
завертятся часы глядишь уснул он
под крыльями грачих и станешь ждать
до следующей грозы дышать озоном
и есть на завтрак творог с молоком
а где-то на валдайских склонах
он не оглянется как будто не знаком
под тополями липами ль
под белою сиренью
под вздох соленой пылью
влетело сновиденье
за столбняком от платья
в немыслимый горошек
распахнуты объятия
и город огорошен
грозою и озоном
оливковые ливни
шагают по газонам
захлебываясь пылью
застывшее в горошек
в сирени сновиденье
батон синицам крошит
у клена на коленях
мы всё ещё едва знакомы
но кажется была минута
когда он кинулся с перрона
на рельсы дождиком попутным
мы раза три ещё встречались
а может больше не узнал
меня сегодня на вокзале
опять кого-то провожал
настиг уже на кромке сквера
ознобной моросью обдал
мой самый дорогой и верный
мой псковский друг октябрьский шквал
как оказалось просто мимо проходили
за неумением летать те дни
ночь напролет на даче у Эмиля
мы со стола читали свежие стихи
под вздох летела рифма с самогоном
под ложечкою ледяным глотком
заныкалось на предвкушении слово
и вероятность бытия за косяком
дверным под притолокой синей
как в темноте казалось всё сильней
гремела ночь о чем и не просили
о чём не договаривались с ней
а дальше будущее пролетело
купить успели лето и продать
за жёлтый лист на оцинковке серой
давай за всех чтоб дважды не вставать
на прошлой неделе уже не припомнить
какого числа за привычным весельем
за сумрачным утром на чистой постели
очнулась бессонница солнечным ветром
на прошлой неделе в субботу как будто
мгновенно как будто бы мысль о спасении
косою усмешкой мелькнёт воскресенье
и вечность висит под гардинами тюлью
над вымыслом липы слепой под забором
хохочет боярышник стаей синичьей
свалилось бессонницей безразличье
и длится проклятием эта суббота
нам есть о чём молчать на промежутках
между звонками через всю страну
без устали трепаться об искусстве
и выяснять зачем и почему
мешает перекресток расстояния
откуда выскочил вчерашний день
болтать так запросто не спать ночами
и умирать от хохота за дверь
прощаться выскочит косая чёлка
прихожей треугольный луч
свернёт пространство и вздохнёт тихонько
над городом громада черных туч
наш третий мозг за солнечным сплетением
покоя не даёт и рвёт грудную клетку
мы раздаём конфеты деткам
чтоб нашу память как-то успокоить
в спине застрял спокойный и угрюмый
холодный зверь древней сороконожки
он заставляет нас сигать с подножки
попутных поездов в уют и море
в коробке тесной прямо за глазами
черт знает что болтается некстати
во сне кошмаром крадется к кровати
и свежие миры творит слезами
не в этот раз
не в этот раз родные
конечно знаю что мне с вами по пути
троллейбус взвыл и взмыл над головами
куда ногами в жизни не дойти
на этот раз
на раз решился вспешке
шагнуть в железный обморок дверей
и спрятаться за книжными словами
в заломе книжном сизых фонарей
пусть через лето
осенью родные
вы только разбудите в этот раз
вечерним транспортом любым за вами
шагну с кассиопеи на пегас
не умещается пещерный
холодный воздух петербургский
в провалах полуночных улиц
столичных невозможно узких
так не вмещается пространство
влюблюбленное в арбат и в лето
сглотнет счастливые билеты
и лопнет в лужах самозванством
июльский глуповатый ливень
на лиговском зальет слезами
а дальше разбирайтесь сами
с чухонским ветренным заливом
московский месяц полупьяный
замаслится и обессилев
сгребет в ладошу вечер синий
и вынет ножик из кармана
антоновка на ржавом срезе
запахнет морем и озоном
грозой и бархатным сезоном
на сизом кровельном железе
ну как ты там какие носишь платья
какое утром солнце в волосах
снег или дождь распахнуты объятья
чтоб через сотни верст тебя поцеловать
в каком кафе пьёшь горьковатый кофе
что там у вас апрель или январь
а тут всё как всегда и между строчек
так хочется тебя поцеловать
ну как ты там а впрочем всё нормально
уверен что ты ждёшь и не ложишься спать
такси уже летит от центра к привокзальной
и мчит меня вагон чтобы тебя обнять
об нимбы фонарей с холодным кварцем
урчит и трется долгожданный дождь
и остаётся только улыбаться
гадать по лужам сколько лет пройдет
до следущей грозы прогноз погоды
кругами в черноте полночных луж
не предвещает ничего дурного
и как обычно врёт про ужас стуж
промокли вдрызг пуховые перины
вчера зацветших сдуру тополей
горчит и пахнет город мокрой псиной
и всё равно чем дальше тем теплей
овсянка облаков и мнимость горизонта
надмирное спокойствие грозы
и прозы завитки на высоте озонной
расчесанные пальцами звезды
а дальше синь реки под стикерами стикса
из перьев ивняка под камышовый пух
стекает слово в дождь дрожит под лапой сфинкса
сиреневый песок и переводит дух
на задыханьи в смех на млечный путь по тракту
ватага беглых псов смещает черноту
от горизонта вверх не соблюдая такта
хрипит раскатом гром и валит темноту
под когти белых лап ложатся континенты
стекает пена с морд на бешенный закат
а где-то там внизу звучат аплодисменты
по крышам летний дождь спускается на скат
затрехами потом он оправдает тайну
проросших под окном ростков упрямых лип
и снова оживет на лужах окаянием
улыбка до ушей и первобытный хрип
он неумело притворяется прохожим
и выдает себя на первом шаге
под фонарями кажется похожим
на человека в грубом подражании
в усмешке над нелпостью надежды
на скорый выход из последних сил
он будет долго примерять одежды
которые ни разу не носил
и только шаг последний в мимикрии
разоблачает полуголый тополь
и вероятность вздорной литургии
бросает в дрожь и выступает потом
на лбу у любопытных горожанок
пятиподъездных и сорокоглазых
пятиэтажек будит спозаранок
холодный дождь и исчезает сразу
весь морок октября на серых крышах
опять бессмысленно грохочет небосвод
опять покоя нет котам и деткам
без спроса нагло раздает конфетки
больной и старый в небе сумасброд
пророчество о будущей войне
в больной нужде привыкнуть к канонаде
и больше ничего уже не надо
как плыть за смертью по людской волне
так тихо после выдоха тритона
срыгнул на крыши ужасом салют
расходится тихонько люд
высмаркивая жизнь из дома
опять не те на улице качели
скряпят от ветра и шатает дом
огромный дождь
от шума ошалели
дверные петли
нужно на пролом
за серый взлом
за выдох теплотрассы
за край гостеприимства синих глаз
за горизонт свалиться самозванцем
и требовать всё сразу
сей же час
причесанные гребнем мелколесья
пространством продырявленным свербят
привычные за сорок лет созвездия
в пустом дворе качелями скрипят
опять послевоенная гражданственность
арбатом разрывает переулки
и долгожданная жара предательством
вновь усмехается в парадных гулких
отчетливым и однозначным
горохом сапогов за дверью
намеком полночи прозрачным
и шепотом больным безверья
в победу над безумьем солнца
немыслимым богоявлением
застряли сумерки в колодце
пустым ведром за новождением
зеленых фонарей на паперти
бульварной схимы кретоностой
сглотнёт похмельное предательство
и яму выроет по росту
улыбкой улица зальётся
на утро в суете больничной
зима закрутит веретёнца
и завьюжит до неприличья
желание грозы и морока
и прочего нечеловечия
на липах долгожданным шорохом
на утро шквал задует свечи
опять приснился подорожник
и ливень невозможно долгий
стучит в железный подоконник
и полосатый лист на локте
саднит асфальтная досада
и слезы водопадом в уши
от первобытного надсада
грозы и града горло сушит
глотком немыслимой обиды
необъяснимой невозможной
неповторимой и счастливой
вдруг тенью промелькнет в прихожей
и снова вечер будет длится
за разговорами неспешно
и подорожник будет снится
до следущей грозы конечно
осталась оскоминой остановилась
на цыпочках вздрогнула и замерла
в кавычках как в клетке под сердцем забилась
привычкой оправдываться весна
за наглой усмешкой взорвавшихся почек
скрывает сомнения в своей правоте
под ребрами с жалом горячим заточки
уверенный в смерти сгорает апрель
приснился вчера и облаял с порога
напился из лужи теплынью дохнул
хвостом завилял и пропала дорога
туда где он в небо однажды нырнул
когда парадигмальный перелом
нагреется как проволока в детстве
взорвется алюминевый разлом
от многократных повторений бетствий
застрех и спешных сломов полуфраз
незастрахованных от лишнего соседства
больниц и травмопунктов и террас
прозрачных
долгожданным средством
от кинематографии зевак
от безобразия июльских ливней
сберечь за пазухой последний шаг
с обрыва ленинградской парадигмы
по крайней мере это редкость
почти невероятна осень
от невозможности согреться
нас отделяет сумрак просек
пространство скомканной страницы
сжимает ужас расстояний
и этот год не повторится
он будет снится постоянно
глаза продрав в февральской стуже
скользнет на подоконник с крыши
живой и никому не нужный
уютный дух в пустом жилище
под тополями липами ль
под белою сиренью
под вздох соленой пылью
влетело сновиденье
за столбняком от платья
в немыслимый горошек
распахнуты объятия
и город огорошен
грозою и озоном
оливковые ливни
шагают по газонам
захлебываясь пылью
застывшее в горошек
в сирени сновиденье
батон синицам крошит
у клена на коленях
пока погашен утром свет
зимой на псковском безземелье
больной неопытный рассвет
разбасывает сновиденья
о невозможности проспать
июльский бесшабашный ливень
и с яблоками на кровать
озноб завалится крапивный
на двадцать два рабочих дня
настанет тьма на белом свете
а после первого дождя
нас белый город не заметит
за наводнением и вплавь
по сновидениям в прихожей
уткнувшись в белый летний плащ
на привидение похожий
пока тепло и пахнет хлебом
спросонья старая москва
по эскалаторам на небо
взмывает из метро толпа
и до сих пор саднит иголкой
под ложечкой гортанной ком
простуды питреской осколки
залечит кофе с молоком
и не спасёт от новоселья
сырая оторопь двора
не вылечит режим постельный
от тротуара до угла
завалены огни арбата
на легкий роздых маховой
а над покровкою патлатый
летит архангел чуть живой
починим бумажные крылья свои
заклеим газетами прорву
тревога ворочается в груди
жестоким намеком на отдых
от собственных невыносимых забот
от ветра оставшихся будней
нам только б вписаться в крутой поворот
а дальше что будет то будет
шархнется время и свалит опять
в горячку простуженный город
шепнет на дорожку пора улетать
и снова отыщется повод
остаться на несколько радостных дней
и лето за пазуху спрятать
пока не догнали взлетаем скорей
чтоб вместе смеяться и плакать
притих на площади троллейбус
на развороте кольцевой
петлёй затягивает небо
и тихо стонет как больной
раскат грозы и тепловозный
гудок в семнадцати шагах
от остановки и занозой
скоблит по небу звездопад
большой медведихой от края
до тротуара на мосты
зачерпывает свет и тают
в вечерних сумерках коты
прости, что не очень помнится
про что мы тогда говорили
был кажется снег на улице
да снег и жужжал мобильник
болтали не кстати гирляндами
басманного белые улицы
на запах медовых пряников
слетелись синицы
целуются
снежинки в фонарном месиве
и пахло ванилью с арбузами
и было тепло и весело
пусть течёт
пустячок
светит пусть
маячок
сверлит ночи
сверчок
плачет тихо
волчок
верит в сны
дурачок
он на левый
бочок
под щеку
пятачок
двери все
на крючок
и молчок
высверливает сучок
из одеревеневшей ночи
захлебывается и клокочет
хлопочет о грозе сверчок
за вероятностью проспать
мы может быть ещё успеем
смешать полночный чай с кипреем
и вероятностью пропасть
за городом в песчаной балке
под стук колёс товарняка
а лучше чтоб наверняка
на подмосковном полустанке
скользнуть под утренний состав
в окне купейного вагона
затвердевает шум перрона
от неизвестности устав
сверчок завязывает в узел
всю вероятность бытия
в уюте смерти шум жилья
и чай с баранками на ужин
скоро короткие дни без просвета
желтой жарой ошарашит сентябрь
щедрой пригоршней нагруженных веток
сладкой китайки рыжая прядь
в небо провалится за лучезарным
тихим как оторопь на хрустале
тёплым субботним дождем и печальным
криком гортанным под клин журавлей
выставит всю напоследок посуду
чтобы набрать до краёв серебра
и завалить переулок простудный
острыми грудами серого льда
год отражается в треснувшей луже
кажется солью и хлебом земля
время приходит к нам в гости на ужин
смотрит в упор и не прячет глаза
слово молчит и сиреневый дворник
серыми пальцами месит листву
скоркает градинами подоконник
тихо бормочет потом позову
после когда всё запутает явью
холод январский шепну на ушко
и как обычно буду не прав я
впрочем как хочешь
и вертит башкой
белой от тополя в плечи сутулые
патлы еловые прячет и ждет
все образуется в голос кричу ему
молча кивает и ногтем скребет
тучу лиловою липой серебряной
вспыхнула оторопь мыслью простой
высморкал дворник в ладоши вселенную
просит спросонья пустить на постой
собственно вот от чего без рассвета
целую зиму придется сидеть
самое время до снега успеть
вдоволь нахапать за пазуху лета
и соблазниться в конце ноября
странной идеей сбежать из берлоги
в теплый песок спрятать мокрые ноги
йодом и солью залечат моря
на отражении касиопеей
смутной надеждой мелькнет океан
северный ветер немножечко пьян
черпает ковшиком мрак воскресенья
собственно вот почему ничего
и никогда не сбывается в этом
сне о немыслимой щедрости лета
и за ненужностью тянет в окно
по сквозняку на кайме занавески
шепот и трепет больного тепла
да ничего вот такие дела
запросто так разбежались на веки
стол и несколько стульев
угол распахнутой двери
только б не обманули
за поворотом деревья
столько и несколько более
чем загадали за ранее
свалены к изголовию
солью и льдом испытания
мокрым углём и паленницей
бурых кряжей еловых
дымно но всё же греется
старый камин в столовой
и растопырив пальцы
пригородных переулков
греет город на станциях
желтые пятки маршруток
сутки и столько же времени
чтобы немного проветриться
и разглядеть за деревьями
свет из прихожей на лестнице
наш стриж летает по закатам
и свистом стягивает свет
в гортани к маленьким стрижатам
заталкивает небо смех
спасенный случаем когда-то
теперь срезает горизонт
крылом и сыплются стишата
дождем на старый синий зонт
так долго примеряет осень
зеленый свадебный наряд
как будто бы у неба просит
повременить привычный ряд
надменной отропи смысла
кудрявого и невпопад
промахивающегося на титрах
пустого сна листвы в сетях
зарыбленных за чудесами
простою оторопью слов
мы дальше спорим с небесами
с тобой и множится улов
теперь ты не умрёшь
внезапно
никогда вплывает в сеть бессмертья косяком
простых стишат
за неводом идёт
свердловский небоскреб
и выгребает сеть с живым молодняком
белесых рыб
глазастых рифм и строф
непуганных ещё морозами и смертью
и ни на что на свете
не променяю я
тот лучший из миров
что выловлены в лете
теперь я могу быть никем
как прежде когда целовались
зеленый камыш и ипрень
на псковских развалинах стали
железными просеки лет
а проще когда засмеялись
