Дорн. Спасибо на добром слове, Полина Андреевна. Что же до немечества, то я не в большей степени немец, чем вы, Илья Афанасьевич, татарин. Мои предки, фон Дорны, переехали в Россию еще при Алексее Михайловиче, очень быстро обрусели и ужасно расплодились. Одни превратились в Фондорновых, другие в Фандориных, наша же ветвь усеклась просто до Дорнов
орин. Ехали хоронить старого, а схороните молодого. (Плачет.) Ну ничего. Милостив Господь. Авось и меня приберет, чтоб тебе, Ирочка, во второй раз не утруждаться. Похоронишь за раз обоих.
Аркадина (она все еще на руках у Шамраева и Дорна): Доктор, а может быть, он только ранен? Ведь в прошлый раз лишь чуть-чуть пулей оцарапался. (Поднимается.)
Дорн (махнув рукой): Какой там. Прямо в ухо, и мозги по стенке.
Страдательный залог — самая угнетенная из глагольных форм и сама в том виновата.
Что за охота в двадцать семь лет жить одной жалостью к себе и при этом до такой степени презирать окружающий мир?
, хотя о мертвых аут бене аут нихиль, характер у него был дрянь.
Это, должно быть, невыносимо — красное на зеленом. Почему ему непременно нужно было стреляться на зеленом ковре? Всю жизнь — претенциозность и безвкусие.
Страдательный залог — самая угнетенная из глагольных форм и сама в том виновата.
Почему ему непременно нужно было стреляться на зеленом ковре? Всю жизнь — претенциозность и безвкусие.
