автордың кітабын онлайн тегін оқу  Наш Приход

Чарльз Диккенс

Чарльз Диккенс

Наш приход

Glagoslav E-Publications

“Наш приход”

Чарльз Диккенс

Переводчик неизвестен.

© 2014, Glagoslav Publications, United Kingdom

Glagoslav Publications Ltd

88-90 Hatton Garden

EC1N 8PN London

United Kingdom

www.glagoslav.com

ISBN: 978-1-78437-464-8 (Epub)

ISBN: 978-1-78437-465-5 (Mobi)

Эта книга охраняется авторским правом. Никакая часть данной публикации не может быть воспроизведена, сохранена в поисковой системе или передана в любой форме или любыми способами без предварительного письменного согласия издателя, а также не может быть распространена любым другим образом в любой другой форме переплета или с обложкой, отличной от той, в которой была издана, без наложения аналогичного условия, включая данное условие, на последующего покупателя.

Содержание

I. Приходский Староста. -- Приходская Пожарная Труба. -- Приходский Ученик.

II. Старая Лэди. -- Отставной Капитан Британского Флота.

III. Четыре Сестрицы.

IV. Избрание Приходского Старосты.

V. Маклерский Прикащик.

VI. Женския Благотворительные Общества.

VII. Наш Ближайший Сосед

I. ПРИХОДСКИЙ СТАРОСТА. -- ПРИХОДСКАЯ ПОЖАРНАЯ ТРУБА. -- ПРИХОДСКИЙ УЧЕНИК.

Наш приход! как много выражают эти два коротенькия слова! как много соединено с этими двумя словами воспоминаний о горестях и бедствиях ближнего, о тяжелых утратах и разрушенных надеждах, о несчастиях, которые слишком часто оставались без всякой помощи, и плутовстве, которое еще чаще сопровождалось успехом! Бедняк с ничтожными заработками, но с огромным семейством, только-только что бывает в состоянии поддержать свою семью и изо-дня-в-день приобретать насущный хлеб. Он едва-едва находит средства удовлетворить настоящим требованиям нашей природы, о будущем же не смеет и подумать. Община считает на нем недоимку; проходит первый срок -- он не заплатил; наступает второй срок, a y него нет денег на дневное пропитание и его требуют к суду, описывают его скудное именье; его дети кричат от холода и голода; от него отбирают всё до последней нитки, даже лишают жосткой постели, на которой лежит больная мать семейства! Что же остается делать этому несчастному? К кому он обратится за помощью?... У него есть свой приход, есть приходская община, приходский лазарет, приходский доктор, приходские смотрители, приходский староста. Короче сказать, для него есть превосходные заведения, добрые, сострадательные, великодушные люди. Умирает ли бесприютная женщина -- приход погребает ее. Остаются ли беззащитные сироты -- приход принимает их под свое покровительство. Пренебрегает ли сначала мужчина работой и впоследствии не может получить ее -- приход подает ему руку помощи , и наконец, когда леность и разврат совершат над ним свое действие его принимают, как немощного, полупомешанного, в приходский приют.

Приходский староста принадлежит к числу самых главных, самых важнейших членов местной администрации. Правда, он не так богат, как церковный староста, не так учен, как письмоводитель общины, да и не может так свободно распоряжаться в приходе, как распоряжается каждое из тех двух лиц. Но несмотря на то, власть его весьма обширна, и его достоинство никогда еще не страдало от недостатка тех подвигов с его стороны, которые именно служат к поддержанию и сохранению достоинства. Словом сказать, наш приходский староста -- человек примечательный. Как восхитительно слушать его, когда он, в приемной комнате приходской богадельни, начнет объяснять почтенным старухам положение существующих законов о бедных и нищих, или слышать от него, о чем он говорили с церковным старостой, что сказал ему в ответ церковный староста и чем решили они (т. е. приходский староста и другие джентльмены) окончить дело. Но вот в другую комнату, где заседают попечители и члены общины, входит женщина, представляет свое самое бедственное положение и называет себя вдовой с шестью маленькими ребятишками.

-- Где же ты живешь? спрашивает один из попечителей.

-- Я нанимаю маленькую комнатку, в доме мистрисс Броун, под No 3, на аллее Кинг-Вильям. Я живу там, джентльмены, пятнадцать лет сряду, и все знают меня за скромную и трудолюбивую женщину. Еслиб муж мой был жив, джентльмены, я не решилась бы просить вас; но он умер в госпитале, и я осталась нищею с шестью сиротами, и....

-- Хорошо, хорошо прерывает попечитель, записывают адрес женщины. -- Завтра утром я пришлю приходского старосту Симмонса -- узнать, справедливы ли твои слова, и если справедливы, то я полагаю, что можно будет помочь тебе. -- Симмонс, ты, пожалуста, первым дедом завтра поутру побывай y этой женщины.

Симмонс делает низкий поклон, a женщина уходит.

При виде всех этих сострадательных членов общины, которые, с шляпами на головах, сидят за огромными книгами, женщина невольно изумляется; но это изумление превращается в ничто перед уважением к приходскому старосте, и её рассказ о том, что происходило в другой комнате, увеличивает -- если только можно увеличить -- знаки уважения, которые оказываются почтенному старосте со стороны собравшейся толпы. Что касается приглашения в суд кого либо из провинившихся в приходе, то нельзя ждать никакого снисхождения, если только это поручение будет возложено на Симмонса. Он знает наизусть все титулы лорда-мэра; расскажет вам приходскую историйку не лазая лишний раз в карман за словами; любит посмеяться на чужой счет, и даже рассказывают, что при одном каком-то случае Симмонс решился сделать такую шутку, которая, по словам главного лакея лорда-мэра, случайно бывшего очевидцем этой шутки, годилась бы под-стать забавным выходкам мистера Гоблера.

Но не угодно ли вам посмотреть на нашего приходского старосту в воскресный день, когда он наденет форменную одежду, когда, для большего парада, возьмет в левую руку офицꙗльную трость, с огромным наконечником, a в правую -- небольшую трость, для обыкновенного употребления? Посмотрите, как он торжественно усаживает детей по местам! с каким подобострастием, искоса поглядывают на него ребятишки, в то время, как он, осматривая, сели ли они все по местам, бросает на них взгляды, свойственные одним только приходским старостам! Вместе с тем, как верховные старосты и попечители займут свои скамейки, приходский староста поднимается на кафедру, красного дерева, нарочно выстроенную для него подле самого церковного входа.

Вот несколько черт многозначительности и важности приходского старосты,-- важности, которая, сколько мы могли заметить, никогда не нарушалась, разве только при случаях, когда требовались услуги приходской пожарной трубы: о! тогда всё превращалось в страшную суматоху. Дело начинается с того, что двое мальчишек бегут во всю прыть к приходскому старосте и доносят ему, что они своими глазами видели, как выкинуло из соседней трубы. Этого достаточно для старосты: он в ту же минуту вытаскивает пожарный инструмент; со всех сторон сбегаются мальчишки, хватаются за веревки и труба с треском катится по мостовой. Староста бежит -- да! мы нисколько не преувеличиваем -- бежит до тех пор, пока сильный запах гарью не заставит его уменьшить ход и наконец совсем остановиться. Тут начинается страшный стук в двери дома, где выкинуло из трубы, и продолжается по крайней мире полчаса. Нам не известно почему, но только прибытие пожарной команды оказывается лишним, и вследствие того пожарная труба поворачивается и совершает свой обратный путь, среди криков толпы ребятишек. Староста хладнокровно втаскивает инструмент в обширный сарай, на другой же день подает жалобу на виновника ничтожного пожара и просит о взыскании установленной платы за фальшивую тревогу. Нам только раз случилось видеть пожарную трубу в самом жарком деле. Как неслась она к месту пожара! её быстрота равнялась трем с половиной милям в час. Запас воды был огромный. Действие началось с большим одушевлением; воздух оглашался одобрительными восклицаниями; с лица приходского старосты струился обильный пот. Но, к несчастию, открылось что в самое критическое время пожара никто не понимал процесса, по которому машина наполнялась водой, и что осьмнадцать мальчиков и двое мужчин, совершенно измучили себя, прокачав машину двадцать пять минут без малейших признаков успеха!

Вслед за приходским старостой, более замечательные персонажи в нашем приходе -- это: смотритель рабочего дома приходский учитель. Письмоводитель приходской общины, как всякому известно, бывает коротенький, застенчивый человечек, весь в черном, с полновесной золотой цепочкой, оканчивающейся на значительной длине двумя огромными печатями и ключиком. Он в тоже время занимается адвокатским ремеслом и, обыкновенно, суетится кстати и не кстати, особливо в то время, когда торопится на какой нибудь приходский митинг, с измятыми перчатками в одной руке и огромной красной книгой под мышкой другой руки. Что касается церковных старост и попечителей то мы исключаем их из наших очерков, потому что все они, сколько нам известно, по большей части почтенные купцы, которые носят шляпы с широкими и плоскими полями, и которые иногда стараются сообщить своим прихожанам о распространении и украшении церковного придела. Или о возобновлении церковного органа, и сообщают это не изустно, но посредством золотых букв на голубом щите, поставленном на таком месте церкви, которое чаще всего попадается нам на глаза.

Смотритель рабочего дома, не только в нашем, но, я думаю, я во всяком другом приходе, не принадлежит к тому разряду людей, лучшая часть существования которых уже давно миновала, некоторые проводят остаток дней своих в самом незавидном, даже в жалком положении, именно: в грустных размышлениях о прошедшем, чтоб сильнее почувствовать все невыгоды настоящего. Мы не можем определительно сказать, какое положение в обществе занимал этот человек прежде: надобно полагать, что он или был младшим писцом y какого нибудь стряпчего, или занимался обучением юношества первоначальному чтению на природном языке -- утвердительно сказать об этом мы не можем; для вас одно только очевидно, что нынешнее его положение гораздо лучше прежнего. Конечно, доход его весьма незавидный, даже, можно сказать, очень скудный, что доказывается обветшалым фраком и обтертым галстухом; но надобно взять в соображение, что он живет на квартире, за которую не платит денег и что в добавок к этому ему отпускается ограниченное количество угля и свечей и допускается неограниченная власть и свобода в его крошечном владении. Обыкновенно он бывает высокий, тонкий и костлявый мужчина: при сюртуке всегда носить башмаки и черные бумажные чулки; и когда вы проходите мимо его окон, то он бросает на вас самый пристальный взгляд, которым как будто хочет выразить свое желание, чтоб вы вдруг сделались беднейшим созданием в вере и доставили ему случай показать вам пример своей власти. Характер его угрюм и раздражителен, обхождение сурово; с младшими он часто бранится, старшим любит поклониться, и постоянно питает в душе своей зависть к влиянию и власти приходского старосты.

Приходский учитель представляет собою совершенный контраст суровому смотрителю рабочего дома. Он принадлежит к тому разряду людей, о которых нам иногда случается слышать, на которых несчастие отпечатлелось очень ясно. Еслиб счастие благоприятствовало ему, то уж, разумеется, он ничего бы не делал и ни в чем бы не участвовал. Богатый, престарелый родственник, который воспитал его и явно объявил свое намерение пристроить его к выгодному месту, отказал ему, по духовному завещанию, десять тысяч фунтов стерлингов, a потом, по какой-то непостижимой для нас причине, сделал припись в духовной и отнял от него весь означенный капитал. Это неожиданное обстоятельство принудило молодого человека самому позаботиться о себе; он начал хлопотать и получил место в какой-то публичной конторе. Молодые прикащики, занимавшие обязанность гораздо ниже его, умирали так быстро, как будто между ними распространилась чума; a старики, которые сидели, как говорится, y него на голове, и которых мест он добивался, жили себе преспокойно, вовсе не думая умирать, как будто они одарены были бессмертием. Он пустился в спекуляции -- и понес большие убытки; снова начал спекулировать -- и выиграл, хотя выигрыш далеко не заменял его прежних убытков. Таланты ею были обширны, его характер был мягкий, великодушный и либеральный. Друзья извлекали себе пользу из его талантов, и характер его употребляли во зло. Потеря следовала за потерей; несчастие влекло за собой другое несчастие; каждый наступавший день приближал его на самый край пропасти безнадежной нищеты. Его друзья, самые искренние и самые преданные, с каждым днем становились к нему холоднее и равнодушнее. У него были д123;ти, которых он любил, была жена, любовь которой он ценил всего дороже в свете; но дети отказались от родного крова, a неумолимая смерть похитила жену. Он быстро несся вниз по течению потока, где на каждом шагу встречались неудачи. У него недоставало уже твердости противиться беспрерывным ударам; он вовсе не заботился о себе, a единственное существо, которое заботилось о нем во время его нищеты и бедствия, скрылось от него навеки. Вот в этот-то самый тягостный период он обратился за помощью к приходу. Случилось, впрочем, так, что в этот год церковным старостой был избран весьма добрый человек, который знал нашего страдальца в лучшую вору его жизни, и чрез старание которого он получил место приходского учителя.

Теперь уже он слабый старик. Из весьма многих, некогда самых искренних, друзей его некоторые примерли, другие жили, подобно ему самому, иные благоденствуют, -- но все позабыли его. Время и несчастия мало по малу ослабили его память,

Привычка примирила его с настоящим положением. Ему, как кроткому старику, не ропщущему на судьбу свою, и ревностному к отправлению своих обязанностей, дозволено занимать это место сверх определенного сро&а, и, без всякого сомнения, он будет занимать его до тех пор, пока дряхлость не сделает его неспособным к делу или смерть не освободит его от суеты-сует здешнего мира. В то время, как убеленный сединою старик слабыми шагами ходит взад и вперед по солнечной стороне маленького дворика, едва ли кто из его прежних задушевных друзей узнает в особе приходского учителя своего некогда веселого и счастливого собеседника.

II. СТАРАЯ ЛЭДИ. -- ОТСТАВНОЙ КАПИТАН БРИТАНСКОГО ФЛОТА.

Самая известная и всеми уважаемая между нашими прихожанами, это -- старая лэди, которая жила в нашем приходе еще за долго до того времени, когда наше имя показалось в приходских метрических книгах. Наш приход расположен вблизи города, и старая лэди обитает в чистеньком, уютненьком домике среди самого приятного местоположения. Этот домик составляет её собственность и в нем, за исключением самой лэди, которая теперь гораздо старовиднее, нежели была десять лет тому назад, всё находится в том же самом положении, в каком находилось еще при жизни старого джентльмена. Лицевая комнатка -- она же и обыкновенная гостиная старой лэди -- представляет собою настоящую картину домашнего спокойствия и чистоты: ковер покрыт коричневым голландским полотном, стекло и картинные рамки тщательно обтянуты желтой кисеей; клеенки со столов тогда только и снимались, когда требовалось промыть их скипидаром и натереть воском, a эта операция обыкновенно совершалась каждое утро в десять с половиною часов; маленькия безделушки остаются на тех же самых местах и в том же самом положении, в каком они находились при самом начале. Большая часть из них принадлежит к числу подарков от маленьких девочек, которые живут в ближайшем соседстве; но некоторые из них, как, например, двое старинных часов (которые никогда не показывают точного времени, но, обыкновенно, одни всегда бывают четверть часа позади, a другие -- четверть часа впереди), маленькая картинка, изображающая принцессу Шарлотту и принца Леопольда при появлении их в царскую дожу в Друрилэнском театре, и многие другие подобного рода предметы находятся во владении старой лэди вот уже несколько десятков лет. В этой гостиной вы всегда можете увидеть старую лэди в летнюю пору y полу-открытого окна, с очками, как-то странно прикрепленными на самый кончик носа, и с неоконченным чулком, над которым деятельно вертятся вязальные иголки. Если почтенная старушка заслышит издали знакомые шаги, если увидит, что вы подходите к её крылечку, если вы, к особенному счастью, пользуетесь её расположением, она немедленно встает с места и сама отпирает для вас дверь, прежде чем вы успеете постучаться. Если прогулка к её домику слишком утомила вас, то старушка не позволит вам выговорить слова, прежде чем вы не выпьете двух рюмок хересу. Если вы зайдете к ней вечером, то наверное найдете ее не в веселом , но скорее в серьезном расположении духа. Она сидит перед Библией, из которой "её служанка Сара", такая же опрятная и методическая женщина, как её госпожа, регулярно каждый вечер прочитывает вслух две, a иногда и три главы.

Старая лэди редко бывает в обществе, a еще реже принимает к себе гостей, исключая только молоденьких девиц, из которых для каждой назначен особенный день; так что девица удостоенная чести выпить чашку чаю в доме почтенной старушки, считает этот день величайшим торжеством. Визиты её простираются не далее ближайших дверей, по ту и другую сторову её домика, и когда она вздумает пить чай y кого нибудь из этих соседей, то Сара бежит вперед туда предуведомить об этом посещении и заранее отворить дверь, чтобы госпожа её не могла проступиться в ожидании гостеприимной встречи. Сделав визиты соседям, она ни за что не останется перед ними в долгу, и в тот день, когда в её домике назначено будет собрание искренних друзей, Сара чисто-на-чисто вытрет самовар, выставит на стол лучший китайский сервиз, откинет обе полы старинного, массивного стола и наконец принимает гостей самым парадным образом и провожает их в лучшую гостиную. Родственников y нашей почтенной старушки очень немного, да и те все рассеяны по различным углам британских островов; она видится с ними весьма редко. У неё есть сын в Восточной Индии, которого она всегда описывает как прекрасным молодым человеком, и который как две капли воды похож на своего отца; но -- присовокупляет старая лэди, печально кивая головой -- он всегда был для неё источником самых сильных огорчений, и даже однажды едва не сделался причиной её преждевременной смерти. Богу угодно было избавить ее от подобного несчастия, и она будет от души признательна вам, если вы не станете напоминать ее об этом предмете. У неё есть множество пенсионеров; a в воскресенье, когда старая лэди возвращается с рынка, вы непременно увидите y её дверей ц123;лый отряд стариков и старух, которые явились за своим недельным пенсионом. В подписках, где дело идет о благотворительности, её имя всегда красуется первым, и приношения её всегда бывают самые щедрые. Она подписала однажды двадцать фунтов стерлингов на сооружение нового органа и была в одно воскресенье до такой степени растрогана пением детей под звука этого органа, что ее бесчувственную принуждееы были вынести из церкви. Её приход в церковь всегда служит сигналом к небольшому шуму в задних рядах скамеек. Этот шум происходит от всеобщей тревоги бедных людей, которые кланяются ей и приседают до тех пор, пока церковная придверница подведет старую лэди к её привычному мр3;сту, сделает ей низкий реверанс, затворит дверцы и удалится. Та же самая церемония повторяется при выходе старой лэди из церкви. Она отправляется тогда домой вместе с семейством, обитающим через дом по левую сторону от её домика. Во всю дорогу до дому она только и говорит о проповеди и тогда открывает свой разговор вопросом к самому младшему сыну семейства: откуда взят был текст на сегодняшнюю проповедь?

Таким образом протекает мирная жизнь нашей старой лэди, изменяемая одними только ежегодными поездками в какое нибудь скромное местечко на морском берегу. Её тихое и неизменное течения продолжается уже многие годы, и мирный конец её, вероятно, не за горами. Почтенная, всеми любимая и всеми уважаемая старушка смотрит на конец своего земного поприща с кроткою покорностию и без малейшей боязни. Ей нечего страшиться загробной жизни; напротив того, она имеет полное право надеяться встретить там всё лучшее.

Наконец мы представим еще одну особу, совершенно различную от старой лэди, во которая успела обратить на себя внимание нашего прихода. Это старый, отставной моряк, на пенсии. Его грубое и нецеремонное поведение немало нарушает домашнюю экономию старой лэди, его ближайшей соседки. Во первых, ему нравится курить сигары перед полисадником лэди, и если при этом случае ему захочется что нибудь выпить -- обстоятельство весьма необыкновенное -- то он протягивает свою трость, стучит в дверь старой лэди и повелительным тоном требует чтобы ему подали через решотку стакан холодного нива. В добавок к этим крайне хладнокровным поступкам, он представляет из себя человека способного на всё, или, употребляя его собственное выражение, "Настоящего Робинзона Крузо". Ничто не доставляет ему такого удовольствия, как производство опытов во владениях почтенной старой лэди. Однажды утром, поднявшись весьма рано, он рассадил по куртинкам полисадника четыре куста вполне распустившихся ноготков, к беспредельному изумлению старушки лэди, которая, при первом взгляде на них, вообразила, что в течение ночи в её полисаднике совершилось диво, и что земля на её куртинках способна производить подобные диковинки и на будущее время. В другой раз он разобрал недельные часы, под предлогом вычистить их механизм, и снова собрал их; но, по какой-то непостижимой причине, случилось так, что минутная стрелка всегда увлекала за собой часовую. В одно время он вздумал было заняться разведением шелковичных червей и раза по два, и даже по три в день приносил их в маленькой коробочке показывать старой лэди, обыкновенно при каждом посещении теряя одного, двух, a иногда и трех червяков! Следствием этих потерь было то, что в одно прекрасное утро на лестнице старой лэди показлся преогромнейший червяк; вероятно, он пробирался в гостиную, с той целью, чтоб осведомляться о своих друзьях, ибо, при дальнейшем исследовании, оказалось, что некоторые из его товарищей давно уже расположились во всех комнатах маленького домика. Старушка лэди с отчаяния отправилась к морскому берегу, а капитан желая угодить ей, вздумал выполировать крепкой водкой медную дощечку на уличных дверях. Опыт этот оказался черезчур удачным: дощечка отполировалась так превосходно, что вырезанная на ней надпись совершенно исчезла.

Но всё это ничто в сравнении с его мятежным поведением в публичной жизни. Он присутствует при каждом приходском митинге; всегда противится местным властям нашего прихода, обвиняет церковных старость в невоздержной жизни, заводит спор с приходским письмоводителем, заставляет сборщика податей приходит к нему за деньгами так часто, что сборщику надоест и он на целый год прекращает свои посещения; находит недостатки в воскресных пропов123;дях, говорит, что органисту нужно было бы стыдиться самого себя, и утверждает, что он во всякое время готов держать пари, что пропоет один гораздо лучше полного хора мальчиков и девиц; короче сказать, с этой стороны капитан ведет себя предосудительным, ни с чем несообразным образом. Хуже всего в нем то, что при всем его уважении к почтенной лэди он всеми силами старается сделать ее соучастницей своих видов, и потому почти каждый день является к ней в гостиную с газетой в руке и с величайшим одушевлением приступает объяснять, в каком положении находятся политическия дела в Европе. Но, несмотря на это, мы должны и ему отдать справедливость. Он как нельзя более добр, великодушен, прост и сострадателен к ближнему; так, что, хотя он иногда и выводит из терпения старушку лэди, но, вообще говоря, они стараются сохранять друг к другу самые миролюбивые отношения, и старушка лэди также чистосердечно смеется над его проделками, как и всякий другой из вашего прихода.

III. ЧЕТЫРЕ СЕСТРИЦЫ.

Ряд домиков, в котором обитают старушка-лэди и её беспокойный сосед, заключает в тесных пределах своих гораздо большее число характеров, нежели во всей остальной части вашего прихода. Но так как мы, согласно с составленным нами планом, не можем написать наших приходских очерков более семи, то гораздо будет лучше, если мы выберем самые замечательные и представим их нашим читателям без дальнейших объяснений.

Итак, мы приступаем. Четыре девицы мисс Вилльсы поселились в нашем приходе лет тринадцать тому назад. Грустно подумать, что старинная пословица: "время и прилив никогда не ждут человека", в одинаковой силе применяется и к самой прекраснейшей части всего человечества. Еслиб можно было, то мы охотно скрыли бы факт, что даже и за тринадцать лет тому назад мисс Вилльсы далеко уже оставили за собой юный девственный возраст. Наша обязанность, как верных приходских летописцев, состоит в том чтобы не упускать из виду ни малейших обстоятельств, которые могли бы послужить к пояснению описываемого нами лица или предмета; на этом основании, мы обязаны упомянуть, что уже за тринадцать лет утвердительно говорили, что самая младшая мисс Вилльс находилась в перезрелом возрасте, a что касается до старшей сестрицы, то никакая человеческая сила не только не могла бы возвратить, но даже и придать её наружности моложавый вид. Тринадцать лет тому назад мисс Вилльсы наняли в нашем приходе целый дом. Дом этот был почти заново выкрашен и где следует обклеен шпалерами; мраморные камины были вычищены, старинные печи заменились новыми -- из блестящего кафеля; старые чугунные решотки превратились в узорчатую бронзу; в саду посажено было еще четыре дерева, a полисадник посыпали крупным песком. После этого прибыли возы с отличной мебелью; к окнам приделали кружевные сторы; наконец, плотники и столяры, занимавшиеся приготовлениями, изменениями и поправками, по секрету сообщили соседним горничным все подробности великолепия и роскоши, в кругу которых мисс Вилльсы намерены проживать. Горничные рассказали своим барыням, барыни -- своим искренним друзьям, и на другой день уже носился по всему приходу самый достоверный слух, что дом под No 25, в улице Гордон, нанят четырьмя девицами, обладающими несметным богатством.

Наконец приехали и сами мисс Вилльсы; а вместе с тем со всех сторон начались подробнейшия справки. Дом был образец частоты и опрятности; так точно были и четыре сестрицы мисс Вилльсы. Каждый предмет в доме отзывался формальностью, принужденностью и холодностью; тоже самое замечалось и в сестрицах. Никто еще не замечал, что хотя бы один стул всей мебели был передвинут с одного места на другое; никому не случилось видеть и того, что хотя бы одна из сестриц переменила свое место. Они всегда сидели на тех же самых местах и занимались всегда той же самой работой и в те же самые часы. Старшая мисс Вилльс любила вязать, вторая -- рисовать, a остальные две -- разыгрывать фортепьянные дуэты. По видимому, они не имели отдельного существования, но как будто дали друг другу клятвенное обещание провести эту жизнь вместе. Это были три нераздельные грации, с присоединившейся к ним впоследствии четвертой грацией, -- три судьбы, с придаточной сестрицей, -- сꙗмские близнецы, помноженные на два. Становилась ли старшая мисс Вилльс желчна -- и в ту же минуту разливалась жолчь y остальных трех сестриц. Сердилась ли на что старшая сестрица -- и лица прочих сестриц немедленно выражали гнев. Короче сказать, всё, что бы ни делала старшая сестрица, делали и другия три сестрицы, и всё, что бы ни делалось посторонними людьми, подвергалось крайнему их неодобрению. Таким-то образом прозябали четыре сестрицы. Гармония полярных стран ни на минуту не нарушалась между ними; a так как они удостоивали своим посещением ближайших соседей, a иногда и с своей стороны оказывали гостеприимство, то холод помянутых стран невольным образом разливался и между теми лицами, на которых падал их выбор. Прошло три года в этом неизменном положении четырех сестриц, как вдруг случился феномен, вовсе непредвиденный и в своем роде весьма необыкновенный. Сестрицы Вилльс вдруг начали обнаруживать признаки наступающего лета; полярный холод постепенно начал, отходить, и наконец наступила совершенная оттепель. Возможно ли это, чтоб одна из четырех сестриц решилась выйти замуж!

Откуда, когда и каким образом явился жених? что бы именно могло подействовать на бедного человека? или каким логическим способом четыре сестрицы успели убедить себя, что если одному мужчине невозможно жениться на всех их вместе, то ему очень легко жениться на одной? Вот вопросы, до того для вас трудные, что мы, при всем нашем желании разрешить их, не решаемся на этот подвиг. Нам известно только одно, что визиты мистера Робинсона (официяльного джентльмена с хорошим жалованьем и с небольшим состоянием) принимались со стороны сестриц с особенным снисхождением, что четыре сестрицы пользовались надлежащим уважением со стороны мистера Робинсона, что соседи сходили с ума от затруднения открыть, которая из четырех сестриц была счастливая волшебница и что затруднение, которое они испытывали в разрешении этой задачи, нисколько не уменьшилось следующим чистосердечным признанием старшей сестрицы: "мы выходим замуж за мистера Робинсона."

Согласитесь, что это дело весьма необычайное. Четыре сестрицы до такой степени были тесно связаны между собою, что любопытство нашего прихода, в том числе и старой лэди, было возбуждено до нельзя. Замужство четырех сестриц сделалось главною темою разговора во всех гостиных; во всех столовых и даже за карточными столами. Старый джентльмен, любитель шелковичных червей, не замедлял выразить свое решительное мнение, что мистер Робинсон принадлежал к азиятскому племени, и потому намерен взять за себя целое семейство; на это замечание прочие слушатели весьма серьёзно покачивали головами и называли это дело чрезвычайно таинственным. Вообще, в приходе надеялись, что всё это кончится прекрасно. Правда, тут очень много странного, ни с чем несообразного; но ведь нельзя же без всяких оснований выражать свое мнение; при том же мисс Вилльсы уже и сами пожилые лэди и могут, кажется, безошибочно располагать своими действиями, и что за тем каждый должен знать свое дело и не мешаться в чужия дела и так далее.

Наконец, в одно прекрасное утро, около осьми часов, к дверям дома четырех сестриц подъехали две наемные кареты. Мистер Робинсон прибыл туда десятью минутами раньше. На нем был фрак светло-голубого цвета и толстые каразейвые панталоны, белый галстух, бальные башмаки, лайковые перчатки. Его приемы и его обращение, судя по показанию горничной из 23 нумера, которая подметала в это время лестницу, обнаруживали сильное душевное волнение. Основываясь на том же показании, нам известно и то, что на кухарке, отворявшей дверь мистеру Робинсону, пришпилен был огромный белый бант к бе;лому же чепчику, совсем не похожему на повседневный головной убор, которым сестрицы Вилльсы без всякого сострадания старались обуздывать непостоянство вкуса в женской прислуге вообще.

Известие о прибытии жениха быстро разнеслось по всей улице. Очевидно было, что торжественное утро наконец наступило; все соседи разместились за оконными ширмочками и с замиранием сердца ожидали, чем это всё кончится.

Но вот дверь дома сестриц Вилльс отворилась, и в то же время отворилась дверь первой наемной кареты. Два джентльмена и две лэди -- вероятно, домашние друзья -- один за другим попрятались в карету, свернули ступеньки, хлопнули дверцы, -- и первая карета тронулась; на её место подъехала вторая карета.

Уличная дверь снова отворилась; нетерпение и душевное волнение соседей выходило из пределов. На улице показались мистер Робинсон и старшая мисс Вилльс.

-- Ну, я так и думала! сказала лэди из 19 нумера.-- Я всегда и всем говорила, что старшая выходит замуж: так оно и есть.

-- Вот ужь я никак не ожидала этого! воскликнула молоденькая барышня из No 18, обращаясь к подруге своей из No 17.

-- Неужели, душа моя! возразила барышня из No 17 барышне из No 18.

-- Фи! как это забавно! воскликнула старая дева, неопределенного возраста, присоединяясь к общему разговору, из No 16.

Но кто может изобразить удивление улицы Гордон, когда мистер Робинсон с одинаковою вежливостью пересажал в карету всех девиц Вилльс, одну за другою, и наконец сам, согнувшись под острым углом, скрылся к сестрицам. Дверцы хлопнули, и вторая карета рысцей покатилась за первой каретой, a первая карета рысцей же катилась к приходской церкви. Кто может изобразить замешательство присутствующих, когда все сестрицы Вилльс преклонились перед алтарем на колени? или кто может описать наступившее всеобщее смущение, когда при окончании брачного обряда со вс23;ми мисс Вилльс сделалась истерика и когда священное здание огласилось их соединенными воплями?

Так как после этого достопамятного события четыре сестрицы и мистер Робинсон продолжали обитать в том же самом доме, и так как замужняя сестрица никогда не являлась в общество без прочих сестриц, то мы не ручаемся, чтобы соседи когда нибудь открыли между сестрицами настоящую мистрисс Робинсон. Но одно весьма интересное обстоятельство, которое время от времени случается в самых лучших семействах, помогло им сделать окончательное открытие. Прошло девять месяцов, и жители улицы Гордон, смотревшие на это дело с недавнего времени совсем с другой точки, начали с таинственным видом поговаривать между собою и выражать свое сожаление насчет здоровья мистрисс Робинсон, то есть самой младшей из сестриц. Около девяти и десяти часов каждого утра y дверей сестриц Вилльс беспрестанно показывались слуги с посланиями следующего рода: "мистрисс такая-то свидетельствует свое почтение и желает знать, как чувствует себя мистрисс Робинсон!" Эти вопросы обыкновенно сопровождались таким ответом: "поклонитесь вашей госпоже и скажите, что мистрисс Робинсов чувствует себя не хуже вчерашнего." Фортепьяно в доме сестриц Вилльс давно уже замолкло, вязальные иголки отложены в сторону, рисовка остается в страшном небрежении; вместо всего этого любимым занятием всего семейства сделалось шитье белья таких крошечных размеров, какие только можно представить себе. Прежний порядок в гостиной совершенно нарушился, и еслиб вы вздумали зайти туда утром, вы непременно увидели бы на столе, под небрежно накинутым листом старой газеты, два или три минꙗтюрные чепчика, едва не больше тех, которые делаются для кукол среднего роста; увидели бы, может быть белую рубашечку, не слишком широкую, но зато непропорционально длинную, с крошечной манишкой вверху и широким кружевом внизу; a однажды мы видели на том же столе длинный и широкий бант, с синими каймами, употребление которого мы ни за что на свете не могли отгадать. Спустя немного, мы узнали, что к мистеру Даусону, медику-хирургу и аптекарю, который живет на ближайшем углу, и y которого в одном окне красуется несколько разноцветных фиялов, стали стучаться по ночам чаще обыкновенного; a однажды ночью мы не на шутку испугались, услышав, в два часа ночи, что y дверей мистера Робинсона остановилась наемная коляска, из которой вышла толстая пожилая женщина, в салопе и ночном чепце, с узелком в одной руке и калошами в другой; по всему видно было, что её подняли с постели во какому нибудь чрезвычайно экстренному случаю.

Проснувшись на другое утро, мы увидели, что бронзовая скобка на дверях мистера Робинсона была обтянута старой замшевой перчаткой, и мы, в невинности своей (мы тогда еще находились в счастливом одиночестве) решительно не могли понять, что бы всё это значило, и оставались в этом неведении до тех пор, пока не услышали, как старшая мисс Вилльс, in proprиа persona, приказывала сказать внимательной соседке: "засвидетельствуйте вашей госпоже почтение и скажите, что мистрисс Робинсов и её новорожденная дочь находятся в вожделенном здоровье." Только тогда любопытство наше, а также и наших соседей, было вполне удовлетворено, и мы начали удивляться, почему прежде не могли предвидеть всего этого.

IV. ИЗБРАНИЕ ПРИХОДСКОГО СТАРОСТЫ.

В нашем приходе совершилось весьма важное событие. Сильное приходское волнение увенчалось блистательным торжеством, которое надолго останется в памяти нашего прихода. У нас состоялось избрание, -- избрание приходского старосты. Защитники системы прежнего старосты потерпели сильное поражение, поборники же правил нового старосты одержали блестящую победу.

Наш приход, представляющий из себя, подобно всем другим приходам, маленький мир, с давних времен разделялся на две партии, раздор которых хотя и усыплялся на время, но при первой возможности вспыхивал с удвоенной силой. Сторожевые деньги, деньги на освещение, на мостовую, на сточные трубы, церковные деньги, вспомогательные деньги, -- словом сказать, все роды денег один за другим служили прелметом страшной борьбы, жестокость и упорство которой для человека, не посвященного в эти тайны, покажутся невероятными.

Предводитель официяльной партии, твердый защитник церковных старост и верный покровитель попечителей, это -- старый джентльмен, который живет на нашей улице. Он имеет с полдюжины своих собственных домов, расположенных на одной стороне. и привычку гулять по противоположноии стороне той же улицы, чтобы удобнее можно было любоваться своею собственностию. Он высок, худощав, костляв, с вопросительным носом и маленькими сверкающими глазками, которые, вместе с носом, как будто для того только и даны ему, чтоб соваться в чужия дела. Он принимает сильное участие в делахь нашего прихода и немало гордится своим красноречивым слогом, которым щеголяет на мирских сходках. Его виды скорее ограниченные, нежели обширные; его правила скорее строги, нежели либеральны. Наши прихожане не раз слышали его громогласное ораторство в защиту свободы книгопечатания и об отмене штемпельной пошлины на газеты, потому что ежедневные газеты, обратившись в монополию публики, никогда не дают подробных отчетов о приходских митингах. Он не хотел бы показаться эгоистом перед светом, но в тоже время необходимость заставляла его говорить, что бывают иногда спичи, -- как, например, его собственный спич о необходимости иметь могильщика и об обязанностях кистера,-- которые непременно бы нужно, было передавать публике для пользы её и блага.

Отставной морской капитан Пурдэй, которого мы имели уже удовольствие отрекомендовать нашим читателям, был его величайшим соперником в публичной жизни. При постоянной наклонности капитана к сопротивлению и при искреннем желании старого джентльмена поддерживать мир и тишину, легко можно вообразить, что стычки между ними были нередки и часто угрожали дурными последствиями. По их милости, мирская сходка четырнадцать раз разделялась на партии по поводу согревания церкви горячей водой вместо угольного отопления; кроме того красноречивые их спичи касательно расточительности, невоздержности и пользы горячей воды произвели во всем приходе сильную суматоху. Короче сказать, приходския дела, от несогласия и упорной вражды этих двух особ, становились с каждым днем серьезнее, и Бог знает чем бы они кончились, как вдруг неожиданная смерть приходского старосты Симмонса дала им совсем другое направление. Причиною горестной потери было чрезмерное усердие самого старосты. Дня за два до своей кончины, Симмонс, как говорится, надорвался, поднимая и потом перетаскивая какую-то женщину в отдельную комнатку рабочего дома. Это обстоятельство, а также жестокая простуда, которую этот неутомимый человек схватил, управляя пожарной трубой, но так неосторожно, что вода, вместо того, чтобы тушить огонь, заливала его самого, произвели весьма неблагоприятное действие на весь организм, уже ослабленный старостью.

Едва только Симмонс испустил последний вздох, как на место его явилось множество претендентов, из которых каждый основывал свои права исключительно на величине своего семейства как будто место приходского старосты учреждено было собственно для того, чтоб поощрять распространение человеческого рода. "Бонга приходским старостой. У него пять маленьких детей!" -- "Хопкинса приходским старостой. У него семь маленьких детей!!" -- "Тимкинса приходским старостой. Девять маленьких детей!!!" Таковы были билеты, в которых желание прихожан выражалось крупными буквами на белом поле, и которые с изобилием покрывали стены каждого дома или выставлялись из окон главных магазинов. Успех Тимкинса считался верным: некоторые матери семейств обещали подать голоса в его пользу, и девять маленьких детей были бы пристроены; но вдруг неожиданное появление нового билета возвестило о более достойном кандидате. "Спруггинса приходским старостой. Десять маленьких детей (из них двое близнецы) и жена!!!!" Кажется, чти при этом известии всякое сопротивление невозможно: довольно было бы сказать в билете о десятке маленьких детей, не упоминая о близнецах, но эти трогательные скобки, включающия в себя такое интересное произведение природы, и еще трогательнее намек на мистрисс Спруггинс, красноречивее всего говорили в пользу Спруггинса и заранее уверяли, что место приходского старосты останется за ним. Спруггинс сразу сделался фаворитом всего прихода, а появление его супруги между лицами, голоса которых нужно было обеспечить, увеличивало общее расположение в его пользу. Прочие кандидаты, за исключением одного только Бонга, предались отчаянию. Дань выбора был назначен, и обе стороны приступили к собранию голосов с одинаковым одушевлением и быстротой.

Нельзя полагать что бы члены приходской общины избегнули заразительного волнения, неразлучного с подобным происшествием. Большая часть дам нашего прихода приняли сторону Спруггинса. Бывший попечитель принял ту же сторону, на том основании, что в прежния времена на м23;сто приходского старосты всегда выбирались люди с огромными семействами; хотя он и должен допустить, что из всех кандидатов Спруггинс менее других заслуживал выбора, но если дело начинает касаться старинного обыкновения, то он не видел причины, чтобы отступать от этого обыкновения. Отставной капитан только того и ожидал. Он в ту же минуту принял сторону Бонга, лично собирал для него голоса со всех сторон, написал на Спруггинса несколько пасквилей и отдал их своему мяснику, с тем, чтобы тот приколол их к лучшим частям говядины; перепугал свою соседку, почтенную старушку-лэди, произнеся в её присутствии страшную брань на всю партию Спруггинса, и наконец до того суетился и хлопотал, бегал из одного дома в другой, от одного конца улицы в другому, что многие из прихожан начали полагать, что деятельный член их общины непременно умрет от воспаления мозгов, и умрет за долго до начала выбора.

Но вот наступил и день выбора. Вражда между отдельными лицами прекратилась; но вместо её началась страшная борьба между партиями, по началу которой весьма трудно было бы определить, на чьей стороне будет перевес. В этой борьбр3; между прочим предназначалось разрешить следующий вопрос: должны ли ничтожное влияние попечителей, власть церковных старость и своевольство приходского письмоводителя назначать форму для выбора приходского старосты? должны ли эти люди возложить означенный выбор на приход, для того только, чтоб исполнили их приказание, и чтобы удовлетворить своим видам? или прихожане сами независимо от общины должны выбрать себе старосту?

Определение избранного кандидата должно было состояться в церковном доме, но число нетерпеливых зрителей до того увеличилось, что необходимо нужно было перейти к церкви, где и началась церемония, с надлежащим торжеством. Вид церковных старост и попечителей, бывших церковных старост и бывших попечителей, с Спруггинсом в арриергарде, возбуждал всеобщее внимание. Спруггинс был небольшого роста худощавый человек, в изношенном черном платье, с длинным бледным лицом, выражавшим заботу и утомление, которые можно приписать или многочисленности его семейства, или волнению его чувств. Его противник показался в форменном фраке отставного моряка, то есть в синем мундире с золотыми пуговицами, в белых панталонах и в деревянных башмаках. На открытом лице Бонга отражалось то необыкновенное спокойствие в его уверенном виде, то нравственное достоинство в его глазах, то немое, но понятное выражение: "посмотрим, чья возьмет!", которое невольным образом вселяло одушевление в его защитников и очевидно обескураживало его противников.

Бывший церковный староста встал с места и предложил в приходские старосты Томаса Соруггинса. Он знал Спруггинса давно. Вот уже несколько лет, как не спускал с него глаз, последние же месяцы он наблюдал за ним с удвоенным бдением. (Кто-то из прихожан вздумал заметить, что последнее выражение было бы гораздо сильнее, еслиб сказать, "что я видел Спруггинса вдвойне", но замечание это замерло среди оглушительных криков: "порядок! тишина!") он готов повторить, что несколько лет сряду не спускал с него глаз, и перед всеми скажет, что благонравнее, добропорядочнее, скромнее, трезвее, смирнее и благочестивее Спруггинса не встречал во всю свою жизнь. Он не знавал еще ни одного человека с таким огромнейшим семейством. (Крики одобрения.) Приход требовал человека, на которого бы можно было положиться. (Со стороны Спруггинса раздаются одобрительные крики, со стороны Бонга -- насмешки.) И такой человек предлагается теперь приходу ("Прекрасно!" "Не нужно!") он, то есть бывший церковный староста, не делает этого предложения исключительно некоторым лицам. (И бывший староста начал продолжать свои адрес блестящим отрицательным слогом, так часто употребляемым великими ораторами.) Он не обращает внимания на джентльмена, который некогда занимал высокую степень в службе Его Величества; он не хочет сказать, что этот джентльмен никогда не был джентльменом; не скажет и того, что этот человек не был человеком; он не станет утверждать, что этот джентльмен всегда был беспокойным членом нашего прихода; не станет доказывать, что он вел себя крайне неприлично не только при этом, но и при многих прежних случаях; не хочет выставлять на вид, что этот человек принадлежит к числу тех недовольных и вредных людей, которые всюду приносят с собой смуты и беспорядок; не хочет утверждать, что он питает в своем сердце зависть, ненависть, злобу и вообще все порочные и преступные чувства! Нет! он желает для всех одного лишь спокойствия и удовольстния, а потому готов сказать.... готов не говорит об нем ни слова. (Громкия восклицании.)

Капитан отвечал на это точно таким же парламентским слогом. Он не хочет говорить, что его изумила речь, которую все слышали; он не станет доказывать, что мало найдется охотников слушать, а еще того менее говорить -- подобную речь. (Восклицания.) Он не станет повторять тех эпитетов, которые были направлены против него (громкия восклицания); он не хочет обращаться к человеку, который некогда был в службе, а теперь, к счастию, находится вне оной, который довел до упадка рабочий дом, посадил на мель нищих, разводил пиво, не допекал хлеба, принимал жилистую говядину, усиливал работу, ослаблял суп. (Оглушительные восклицания.) Он, т. е. капитан, не хочет говорит, чего заслуживают подобные люди, не хочет утверждать, что один взрыв всеобщего негодования изгонит их из прихода, который они загрязнили своим присутствием. Он не станет обращаться к человеку, которого представили приходу не как приходского старосту, но как игрушку общины, он не станет обращать внимания на многочисленность семейства представленного человека, он вовсе не намерен говорить, что девятеро детей, близнецы и жена оказались бы весьма дурным примером, еслиб бедные вздумали подражать ему. Он не станет входить в подробные исчисления прекрасных качеств Бонга. Бонг стоит перед ним, и потому не должно говорить в его присутствии того, что можно бы высказать в его отсутствии. (При этом мистер Бонг, под прикрытием шляпы, послал телеграфическую депешу к ближаншему другу, которая состояла в щуреньи левого глаза и в прикосновении большого пальца на правой руке к кончику носа.) Бонгу поставляют в препятствие то, что у него только пятеро детей. (Громкие крики со стороны Спруггинса). Из этого еще ничего не следует: сначала нужно узнать, определено ли какими нибудь законными постановлениями точное число детей для занятия должности приходского старосты; но если и принять за правило, что обширное семейство дает исключительное право на занятие означенной должности, то не угодно ли будет обратиться к самым достоверным фактам, сличить эти факты, и тогда исчезнет всякое недоразумение. Бонг имеет от роду тридцать пять лет. Спруггинс, о котором мы желаем говорить со всевозможным уважением -- пятьдесят. Не вероятно ли, не очевидно ли, что когда Бонг достигнет последнего возраста, то число детей его легко и далеко может превзойти число детей Спруггинса. (Оглушительные крики, среди которых развеваются пестрые носовые платки.) Капитан заключил свою речь советом ударить в набат и как можно скорее составить избирательный список.

Составление списка началось на другой же день, и, признаюсь, с тех пор, как наше прошение против уничтожения торговли неграми удостоено было Парламентом напечатать для всеобщего сведения, мы не слыхали в нашем приходе такого оглушительного шума, такой страшной суматохи. Капитан нанял на свой счет две коляски и кэб для Бонга и его провожатых, кэб для полу-пьяных выборных, и две кареты для старых дам, большую часть которых, благодаря неистовой деятельности капитана, увозили к месту составления списка и привозили назад с такой быстротой, что они решительно не могли сообразить, для чего это делалось, и что сами они делали. Оппозиционная партия пренебрегла подобными мерами; а следствием этого пренебрежения было то, что многия лэди, тихохонько отправлявшияся в церковь (день был тогда знойный), чтобы подать голос в пользу Спруггинса, весьма искусно заманивались в наемные кареты капитана и, разумеется, подавали голос в пользу Бонга. Убеждения капитана произвели значительный усп23;х; влияние гласных членов общины произвело гораздо более. Но, чтоб поправить дело, защитники Бонга решились употребить неслыханную хитрость. В приходе всем было известно, что приходский письмоводитель еженед23;льно съедал на пол-шиллинга сдобных лепешек и покупал их от старухи, которая нанимает небольшой домик и ведет свою торговлю между многими замечательными лицами. При последнем доставлении лепешек приходскому письмоводителю, она получила записку, в которой, хотя и таинственно, но довольно ясно выражалось, что аппетит письмоводителя на сдобные лепешки будет зависеть единственно от числа голосов, которые она успеет собрать в пользу избираемого в приходские старосты мистера Бонга. Этого было совершенно достаточно. Потоку уже заранее дано было надлежащее направление, а при этом толчке быстрота его, по данному направлению, сделалась неимоверна. В благодарность за это, партия Бонга определила брать у старухи сдобные лепешки еженедельно на шиллинг. Восклицания прихожан были громогласны. Надежды Спруггинса исчезли навсегда.

Напрасно Спруггинс выставлял напоказ своих близнецов, в платьицах из одной и той же материи и в одинаковых шапочках: ничто не помогло! Даже сама мистрисс Спруггвис перестала быть предметом всеобщей симпатичности. Большинство голосов на сторону Бонга простиралось до четырех-сот-двадцати-осьми, и торжество прихожан было беспредельно.

V. МАКЛЕРСКИЙ ПРИКАЩИК.

Избрание старосты кончилось благополучно, и вместе с тем в нашем приходе восстановилось прежнее спокойствие. Мы пользуемся этим случаем и обращаем внимание на тех прихожан, которые не принимают ни малейшего участия ни в раздоре партии, ни в суете и шуме публичной жизни. Здесь, с чувством искреннего удовольствия, мы должны сознаться, что при собрании матерꙗлов для этой статьи вам много помог новоизбранный староста, мистер Бонг; он сделал нам такое одолжение, что едва ли мы будем в состоянии достойно отплатить за это. Жизнь этого джентльмена чрезвычайно замечательна своим разнообразием. Надобно сказать, что мистер Бонг подвергался частым превращениям.... впрочем, он никогда не превращался из серьёзного в веселого, потому что никогда не был серьёзен, или из жестокого в сострадательного, потому что жестокость далеко была не в его характере.... Все перемены его жизни совершались между нищетой, доходившей до крайности, и нищетой умеренной, или, употребляя его собственное выражение, "между тем положением, когда ничего бывает есть, и тем, когда бывает всего вдоволь". Он не принадлежит, как замечает сам мистер Бонг, "к числу тех счастливцев, которые бросаются с одной стороны лодки совершенно нагие, а вынырнут на другую сторону в новой паре платья, и с билетом в боковом кармане бесплатно подучать бульон", -- но нельзя его причислять и к тому разряду людей, которые погибают под бременем несчастий и лишений. Он как нельзя более похож на одного из тех беспечных, беззаботных, самодовольных и счастливых малых, которые плавают на поверхности житейского моря как пробочный поплавок; то постучатся здесь, то толкнутся туда, то в другое место; то бросятся вправо, то влево, то поднимутся на воздух, то опустятся на дао.... но всегда мужественно борются с могучей стихией и рано или поздно, но весело выплывают к тихому пристанищу. За несколько месяцев до выбора Бонга в приходские старосты, необходимость заставила его поступить в услужение к маклеру, в заведении которого чаще всего встречались случаи, по которым наш отставной капитан узнавал о положении самых бедных обитателей прихода и между прочим принял под свое покровительство и мистера Бонга. Случай, познакомивший нас с этим человеком, встретился нам не так давно. Правда, мы заметили его еще во время выборов, но его удивительному хладнокровию, и нисколько не изумлялись, открыв в нем, при дальнейшем нашем знакомстве, человека с проницательным умом и необыкновенно наблюдательным взглядом. Мало того: после непродолжительного разговора, мы были поражены другим открытием, что этот человек одарен был неодинаково развитою у всех людей способностью понимать и ценить чувства, которым душа его совершенно была чужда. Однажды мы выразили свое удивление, каким образом мистер Бонг решился поступить в услужение к человеку, занимавшемуся исключительно долговыми взысками, и при этом случае принудили его рассказать несколько случаев, в которых он участвовал при действиях долгового маклера. Мы полагаем, что статья наша нисколько не потеряет ни своей занимательности, ни полноты, если передадим рассказ мистера Бонга в его собственных словах.

"-- Вы весьма справедливо изволили заметить, сэр, начал мистер Бонг: -- что жизнь маклерского прикащика очень не завидна. Вам не хуже моего известно, хотя вы молчите про это, что люди ненавидят и презирают подобных прикащиков, потому что для бедняков они кажутся самыми злобными созданиями, жестокими исполнителями воли долгового маклера. Но что станете делать! Беднякам не становилось хуже оттого, что волю маклера исполнял я, а не кто нибудь другой; и согласитесь сами, что если меня поставят присматривать за домом должника, и дадут за это в день три с половиною шиллинга, и если, накладывая арест на движимость какого нибудь человека, доставляют облегчение мне и моему семейству: ведь я уж непременно должен исполнять всё, что мне прикажут. Богу одному известно, до какой степени не нравилось мне это занятие. Я всегда смотрел в сторону от этого места и бросил его в ту же минуту, как только открылась другая работа. Если в этом занятии заключается какое нибудь зло, то я уверен, что оно выкупается наказанием вместе с исполнением самой обязанности. Я не раз желал чтобы меня взорвали на воздух или облили горячей смолой, только за то, чтоб я не наблюдал за всем что делалось вокруг меня. Или каково вам покажется, если вас заставят просидеть целую неделю в пустой комнате, где не только нет ни души, чтобы побеседовать, но не найдете лоскутка старой газеты, чтобы почитать, -- не на что взглянуть из окна, как только на черные кровли и трубы, не чего послушать, кроме однообразного стука маятника, или горьких слез хозяйки дома, или шопота в соседней комнате, из которого долетают до вас предостережения говорить как можно тише, чтобы не подслушал "прикащик". Редко-редко случится, что в вашу дверь просунется головка резвого ребенка и тотчас же скроется под влиянием испуга. Всё это невольным образом заставляет вас стыдиться самого себя.... Или, например, если вам случится быть настраже в зимнюю пору, то в камине вашей комнаты разведут такой огонек, что вам непременно захочется иметь его побольше, и принесут вам завтрак как будто затем, чтоб вы подавились им. Если должники, которых вы охраняете, народ учтивый, то приготовят в вашей комнате постель, -- если же нет, то ждите, когда пришлет ее сам маклер. Вы сидите там не мытые, не бритые; в течение суток никто с вами не промолвит словечка, исключая только времени обеда, когда к вам явятся спросить, не хотите ли вы еще чего нибудь, -- но таким холодным тоном, от которого замерзнет самый жаркий аппетит, -- или вечером придут спросить, не нужно ли вам свечки, но спросить не ранее того, как вы просидите половину вечера в потемках. Оставаясь в таком уединении, я обыкновенно садился на старый стул и начинал думать, обдумывать, передумывать. Надобно сказать, что, будучи одарен способностью думать и размышлять, я считаю себя счастливцем; но маклерские прикащики вообще не могут этим похвалиться. Я не раз слышал, как сознавались многие из них, что они вовсе не знают, и знать не хотят, каким образом совершается процесс размышления.

"-- Я участвовал при многих арестах, продолжал мистер Бонг; -- и, без сомнения, успел заметить, что некоторые люди вовсе не заслуживают сострадания, и что люди с хорошими доходами, но с дурным распоряжением, до того свыкаются с этим беспокойством, что со временем вовсе не обращают на него внимания. Мне помнится, что самый первый дом, к которому меня приставили, принадлежал джентльмену из нашего прихода, но такому джентльмену, на котором всякий долг считался пропавшим. Однажды утром, около половины девятого, я и Фиксен, мой прежний хозяин, отправились к этому джентльмену с визитом. На первый наш звонок выскочил лакей в щегольской ливрее.

"-- У себя ли барин? спросил Фиксен.

"-- У себя, отвечал лакей: -- но он только что сел завтракать.

"-- Ничего: это не помешает сказать ему, что джентльмен желает поговорить с ним по одному важному делу.

"Лакей выпучил глаза и начал озираться во все стороны: вероятно, он хотел увидеть джентльмена, о котором шла речь. Я отнюдь не думаю, чтобы кто нибудь кроме слепца решился принять Фиксена за джентльмена; а что касается меня, то я в ту пору казался таким ничтожным, как гнилой огурец. Лакей повернулся и отправился с докладом в чистенькую столовую, где сидел его барин, а Фиксен, не дожидаясь приглашения, отправился вслед за лакеем. Не успел еще лакей выговорить своему господину, что с ним желает говорить какой-то человек, а уже Фиксен стоял на пороге столовой и так фамилиярно, с таким самодовольствием смотрел в лицо господина, как-будто вся эта история происходила в его собственном доме.

"-- Кто ты такой, и как ты осмелился войти в дом джентльмена без позволения? загремел господин страшным голосом.

"-- Меня зовут, сказал Фиксян, подмигивая господину, чтобы тот выслал своего слугу, и в тоже время вручая ему в виде записочки законное разрешение арестовать должника: -- меня зовут Смит, повторил Фиксен: -- и я зашел сюда от Джонсона, поговорить с вами по делу Томсона.

"-- А! это совсем другое дело, сказал господин, совершенно успокоившись. -- Здоров ли мистер Томсон? Прошу покорно садиться, мистер Смит. Джог, ты можешь оставить нас.

"Лакей удалился; а джентльмен и Фиксен начали пристально смотреть друг на друга, и смотрели до тех пор, пока им не наскучило. Тогда, для разнообразия этого удовольствия, они стали смотреть на меня, а я стоял, как вкопаный, в конце коридора.

"-- Кажется, полтораста фунтов? спросил джентльмен.

"-- Полтораста фунтов, отвечал Фиксен: ну да еще незначительные издержки, неизбежные с производством этого дела.

"-- Гм! что тут станешь делать? проворчал джентльмен: -- а раньше завтрашнего вечера мне невозможно рассчитаться с вами.

"-- Очень жаль, отвечал Фиксен, с видом глубокого сожаления: -- но до того времени я принужден буду оставить в вашем доме вот этого человека (показывает на меня).

"-- Это невозможно! воскликнул джентльмен. -- У меня сегодня назначено собрание, и если узнают, что я под арестом, то я совершенно погиб.... Пожалуйте сюда, мистер Смит, сказал он, отходя, после непродолжительной паузы, к окну.

"Фиксен приблизился к нему, и из всего разговора, который продолжался между ними, до меня долетели только звуки золотых монет. Разговор кончился, и Фиксен отправился ко книге.

"-- Послушай, Бонг, сказал он: -- я знаю, ты малый честный и расторопный. Вот этому джентльмену нужен человек, который помог бы в его доме вычистить сегодня серебро и прислуживать во время стола,-- и вместе с этим Фиксен с едкой улыбкой всунул мне в руку два соверена.-- Если у тебя нет сегодня особенных занятий, то джентльмен будет рад твоим услугам.

"Я засмеялся, джентльмен тоже засмеялся: про Фиксена нечего и говорить: он хохотал без совести и меры. Разумеется, я недолго думал над подобным предложением: в ту же минуту отправился домой, принарядился, сменил Фиксена, перечистил серебро, прислуживал за столом, покрикивал на лакея, -- короче сказать, вед себя так благопристойно, что никому и в голову не приходило, что я был маклерский прикащик. Но вдруг одно обстоятельство чуть-чуть не испортило всего дела. Один из запоздалых джентльменов, спустившись в приемную, где я сидел один-одинехонек, далеко за полночь, подошел ко мне и, сунув мне в руку пол-кроны, сказал:

"-- Сделай милость дружок, выбеги на улицу и найми мне карету.

"Мне тотчас же пришло в голову, что со мной хотят подшутить, или, как говорится, выжить из дому. Это взбесило меня: я уже хотел было высказать, что не на того напади, что понимаю их хитрость, как вдруг передо мной является хозяин дома -- джентльмен в полном смысле.

"-- Бонг! вскричал он, с видом ужасного гнева.

"-- Что прикажете, сэр?

"-- Я приказал тебе смотреть за серебром, -- а ты что здесь делаешь?

"-- Я только что хотел послать его на наемной каретой, сказал другой джентльмен, стараясь защитить меня.

"-- А я только что хотел сказать, что.... начал я.

"-- Ах. мой друг! пошлите кого нибудь другого, прервал хозяин дома, толкая меня в коридор: -- я отдал на руки этого человека всё серебро, и согласитесь, что ему ни под каким видом нельзя отлучаться отсюда. Бонг, сию минуту отправляйся в столовую и пересчитай всё серебро.

"Вы можете быть уверены,что я от души посмеялся, когда узнал, что подозрения мои не имели основания. На другой день деньги были заплачены сполна, и даже с прибавлением нескольких шиллингов за мои труды. Эта проделка, в которой я участвовал, была из лучших во всё время моей службы у старого Фиксена.

"-- Я представил вам светлую сторону картины, продолжал мистер Бонг, оставляя шутливый тон и выразительный взгляд, с которыми он рассказывал предыдущий анекдот: -- но, к сожалению, я должен сказать,что эта сторона показывается очень редко, -- гораздо реже, нежели темная сторона. Учтивость, которая покупается за деньги, никогда не оказывается тем, кто не имеет средств купить ее. Бедные люди не знают даже и того, каким бы образом спровадить одно затруднение, чтоб дать место другому. Меня однажды посадили наблюдать на домом в самой грязной части города, позади газового заведения, на дворе Джорж О, я никогда не забуду нищеты, в которой находился весь тот дом! Сколько мне помнится, арест был наложен на полугодовую квартирную плату, и именно за два с половиной фунта. Во всем доме находились всего только две комнаты. Коридора или отдельного входа в каждую из этих комнат не было, а потому верхние жильцы обыкновенно входили и выходили чрез покои нижних и повторяли это движение круглым числом четыре раза в каждую четверть часа, при чем с обеих сторон произносились страшные ругательства. В передней части комнаты лежали груда сору и опрокинутая дождевая кадка; от груды сору и до самых дверей рассыпанная вода образовала небольшую дорожку. Окно закрывалось грязной полосатой занавеской, повиснувшей на слабом снурке; тут же, на подоконнике, покоился треугольный обломок зеркала. И полагаю, что этот обломок предназначался для известного употребления; но, судя по жалкой наружности обитателей дома, и убежден, что едва ли кто из них, взглянув на свою страшную физиономию однажды, соберется с духом повторить эту операцию. У одной стены прижались два-три стула, которые при самом начале, может быть, стояли десять пенсов, а ужь много, если один шиллинг; небольшой стол соснового дерева, старинный угольный шкаф, в котором давным-давно всё было пусто, а одна из тех кроватей, которые для удобства складываются по средине, но складываются так, что горизонтальное положение ножек или доставляет вам возможность разбить себе голову, или вешать шляпу. Перед очагом вместо ковра разостлан был старый мешок, около которого по песку и муке ползало пять ребятишек. Арест был наложен не потому, чтобы предвиделась возможность возвратить долг, но потому, чтоб должники как можно скорее выбрались из этого дома. Я пробыл там три дня и вполне убедился, что бедному семейству не только нечем было заплатить долг, но нечем пропитать себя. На одном из стульев, против того места, где должен находиться огонь, сидела старуха, -- самая безобразная и грязная старуха; она ничего не делала, ничего не говорила, только качалась назад и вперед без малейшей остановки, а если и останавливалась, то для того, чтоб судорожно сжать свои иссохшия руки или потереть себе колени. По другую сторону сидела мать семейства, с ребенком на руках, который кричал до тех пор, пока от усталости не засыпал, а проснувшись, снова принимался кричать и снова засыпал. Голоса старухи я не слышал: по видимому, она находилась в каком-то оцепенении; что касается до матери, то гораздо было бы лучше, еслиб и она приведена была в такое же оцепенение, потому что нищета превратила ее в совершенную фурию. Еслиб вы слышали проклятия, которыми она осыпала своих детей, и видели побои, которыми наделяла грудного ребенка, когда тот плакал от голода, вы бы, право, ужаснулись. Семейство находилось в этом положении, как я уже сказал, три-два. Жалким детям нечего было есть кроме черствого хлеба; впрочем, я отдавал им лучшую часть обеда, который получал от маклера. Женщины оставались без пищи и без сна; комната ни разу не очищалась от грязи. На третий день явились Фиксен и хозяин дома. Положение семейства не на шутку испугало их, и они тотчас же сделали распоряжение отправить его в рабочий дом. Для старухи прислали носилки, а дети перевезены были попечениями Симмонса. Старуха поступила в лазарет и вскоре умерла. Дети и теперь еще живут в рабочем доме и не жалуются на свою судьбу. Что касается матери, то несчастия,которые она перенесла, превратили ее в безумную женщину. Ее не раз посылали в исправительный дом на буйные поступки, но без всякого успеха. Одна только смерть исправила ее и успокоила обитателей рабочего дома, которым несчастная ни на минуту не давала покоя.

"-- Да, милостивый государь, это происшествие произвело на меня неприятное впечатление, сказал мистер Бонг, делая пол-шага к дверям, как будто желая показать что он кончил свое повествование:-- очень неприятное впечатление.... Но при другом случае я был сильно поражен и растроган необыкновенным спокойствием дамы, с которым она встретила и перенесла подобное несчастие. Не считаю за нужное рассказывать вам, где именно случилось это происшествие, скажу только, что мне и Фиксену пришлось взыскать квартирные деньги за целый год. По обыкновению, мы явились рано по утру к назначенному дому. Маленькая служанка отворила нам дверь, и мы вошли в чистенькую, но очень скудно меблированную комнатку. Здесь встретили нас трое маленьких детей, на которых платьица были весьма незавидны.

"-- Бонг, сказал мне Фиксен, тихим голосом, когда дети выбежали в соседнюю комнату: -- судя потому, что мне известно об этом семействе, нам не получить отсюда ни шиллинга.

"-- Неужели вы думаете,что они не захотят разделаться с нами? спросил я с сильным беспокойством, потому что взгляды детей мне очень понравились.

"Фиксен покачал головой, и в ту минуту, как хотел что-то отвечать, отворилась дверь из ближайшей комнаты, и к нам вошла лэди, такая бледная, какой я не видывал от роду: ни одной капли румянца по всему лицу, исключая только глаз, которые были очень красны. Она вошла твердым шагом, плотно затворила за собою дверь и опустилась на стул с таким спокойствием, как будто лицо её было сделано из мрамора.

"-- Что вам угодно, джентльмены? спросила она твердым голосом. -- Неужели вы пришли описывать мое именье?

"-- Точно так, сударыня, отвечал Фиксен.

"Лэди с прежним спокойствием взглянула на Фиксена; видно было, что она не поняла его.

"-- Точно так, сударыня, повторил Фиксен: -- вот и разрешение, по которому я имею право действовать решительно.

"И вместе с этим Фиксен вручил ей свое полномочие так учтиво, как будто это был номер газеты с передаточным адресом.

"Губы лэди задрожали, когда она взяла печатный документ. Она устремила на него глаза, но я видел, что бедняжка не читала и не понимала его значения, хотя Фиксен старался объяснить всё, что заключалось в нем.

"-- О, Боже мой! сказала она наконец, заливаясь слезами роняя документ. -- О, Боже мой! что будет с нами! повторила она и закрыла лицо руками.

"Громкий голос, которым она произнесла эти слова, привлек из той же комнаты барышню лет девятнадцати или двадцати, которая, как я полагаю, подслушивала у дверей, и у которой на руках был маленький ребенок. Не говоря ни слова, она посадила ребенка на колени лэди и стала подле её стула. Лэди крепко прижимала к груди своей ребенка и горько рыдала над ним. Эта сцена заставила самого Фиксена надеть синие очки, чтоб скрыть две слезинки, которые катились по обеим сторонам его грязного лица.

"-- Перестаньте, мама, говорила молодая барышня: -- не плачьте, мама. Вы и без того уже много перенесли. Поберегите себя, мама, для нас, для нашего папа. Не плачьте!

"-- Да, да, мой друг, действительно надо поберечь себя! сказала лэди, принимая прежнее спокойствие и отирая глаза. -- Слезы мои ни к чему не послужат. Теперь мне лучше, гораздо лучше.

"Вслед за этим она встала и повела нас по комнатам, где мы делали опись, сама отпирала все комоды, сортировала детское белье, чтобы облегчить наш труд, и во всё время сохраняла такое спокойствие, как будто в доме её ничего не случилось.

"Когда мы возвратились в прежнюю комнату, заметно было, что лэди хотела что-то сказать, но долго колебалась.

"-- Джентльмены, сказала она наконец: -- я боюсь, что поступила нехорошо, и, может быть, этот поступок будет затруднять вас. Я утаила от вас мою единственную драгоценность -- вот она! -- И лэди положила на стол минꙗтюрный портрет в золотой оправе.-- Это портрет моего бедного отца! продолжала она. -- О, я не думала, что наступит время, когда лишусь и этого портрета. Возьмите его, сэр! Это лицо с участием и состраданием склонялось надо мной во время болезни моей или горести; я и теперь с трудом отрываюсь от него, -- теперь, когда болезнь и несчастия далеко превышают мои силы.

"Я ничего не мог сказать на это, но только отвел глаза от описи, которую дополнял, и взглянул на Фиксена. Старик выразительно кивнул головой; я понял его, зачеркнул в описи "минꙗ....", которое только что вписал туда, и оставил портрет на столе.

"Не распространяясь дальше, я должен сказать вам, что, окончив опись, я остался присматривать за домом. Хотя я человек недального ума, а хозяин дома был большой руки умница, но я видел в его доме то, чего он никогда не видал, и я уверен, что он отдал бы все сокровища (еслиб они были у него), чтоб только увидеть это во время. Я видел, сэр, что жена его быстро сокрушалась под бременем забот, на которые никогда не жаловалась, и скорби, о которой никому не говорила. Я видел, что она умирала перед его глазами. Я знал, что одно усилие с его стороны могло бы спасти ее, но он не решался на этот подвиг. Впрочем, я не виню его: я не думаю, чтобы он мог что нибудь сделать сам собою. Жена его так долго предупреждала все его желания, так много действовала за него, что без её помощи он остался погибшим человеком. Глядя на нее, в её изношенном наряде, мне часто приходило в голову, что если бы я был джентльмен, то сердце мое давно бы сокрушилось при виде женщины, которая некогда была прекрасною, веселою девицей и которая, из пламенной любви ко мне, так страшно изменилась. Несмотря на холодную и сырую погоду, не обращая внимания на тонкую одежду и изношенную обувь, бедная страдалица в течение трех дней, с утра и до вечера, бегала по городу, доставала деньги, достала их и заплатила долг, С появлением денег всё семейство собралось в ту комнату, где я сидел. Отец был совершенно счастлив, когда миновалось затруднение, хотя он и не звал, каким образом всё это устроилось. Дети прыгали, резвилвсь; старшая дочь хлопотала над приготовлением питательного кушанья, которого они не видали с первого дня ареста; мать была счастлива при виде радостных лиц которые окружали ее. Но если мне когда нибудь случилось видеть смерть на лице женщины, то я видел ее именно в тот вечер.

"-- Да, милостивый государь, продолжал Бонг, торопливо отирая рукавом свое лицо: -- я был прав в своих предположениях. Положение семейства изменилось к лучшему: вскоре после этого происшествия умер богатый родственник и оставил им хорошее наследство. Но это случилось слишком поздно. Бедные дети лишились своей матери, и их отец готов бы отдать всё, что он получил, готов бы отдать дом, домашний покой, драгоценные вещи, деньги, -- всё, всё, что имеет и что мог бы иметь, лишь бы возвратить жену, которую он потерял."

VI. ЖЕНСКИЯ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ ОБЩЕСТВА.

Наш приход изобилует благотворительными учреждениями. Зимою, когда мокрые ноги весьма обыкновенны и простуды встречаются нередко, у нас есть женское общество бесплатной раздачи пищи, общество бесплатной раздачи каменного угля и общество бесплатной раздачи теплого платья; летом, когда созревают плоды и следовательно начинают страдать желудки, у нас есть лазарет, учрежденный женским человеколюбивым обществом, и есть женский комитет посещения бедных. В течение всего года у нас существуют женское общество испытания малолетних детей, общество для снабжения неимущих библиями и молитвенниками и общество приготовления и раздачи детского белья.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Что касается общества приготовления и раздачи детского белья, то оно менее других зависело от шаткости публичного мнения, и, кроме того, в нашем приходе ему никогда не встречалось препятствий к распространению круга своих благотворительных действий. Наш приход принадлежит к числу многолюднейших и, сколько нам известно, немало споспешествует к увеличению общей цыфры новорожденных, как в столице, так и в её окрестностях. Вследствие этого, ежемесячная раздача детского белья бывает весьма значительна, а потому общество процветает и открывает своим членам беспрестанные случаи оказывать благодеяния. Общество делает раз в месяц собрание, в котором пьют чай, слушают месячный отчет, выбирают на следующий месяц секретаря и тщательно рассматривают те из своих доходов, для траты которых не предвидится случая.

Нам не случалось присутствовать при этих митингах; да и то надобно сказать, что все джентльмены исключаются из всех этих собраний. Впрочем, почтенному нашему мистеру Бонгу до выбора его в старосты случилось бывать на дамских митингах, и с его позволения мы можем передать нашим читателям, что во время этих митингов строжайшим образом соблюдаются величайший порядок и регулярность; там ни под каким видом не позволят говорить в одно и то же время более, чем четырем членам. Комитет исключитедьно составляется из замужних дам; молодые же барышни, в огромном числе, допускаются участвовать в комитете в качестве почетных членов. Это распоряжение принято частию потому, что они бывают очень полезны в пополнении общественных кружек и к посещению страждущих; частию же потому, что крайне было бы желательно посвящать их с ранних лет в более серьёзные, материнския обязанности, а частию и потому, что благоразумные маменьки, как оказывалось, довольно часто пользовались этим обстоятельством, как превосходным случаем к супружеским связям.

В дополнение к расходам, деланным из кружек (которые, мимоходом сказать, всегда бывают выкрашены синей краской, с написанным на крышке, крупными белыми буквами, именем общества), общество принимает на себя случайные расходы на бульон, на теплое пиво, на специи, на яицы, на сахар и другие непредвиденные предметы, необходимые для матерей новорожденных. Вот здесь-то чаще всего и требуются услуги почетных членов общества, и члены оказывают их с величайшей охотой и удовольствием. К пациентам обыкновенно отправляются по два, а иногда и во три члена, и при этих случалх начинается такое пробованье крепительного бульона, такое размешиванье молочных кашек в крошечных жестяных кастрюлечках, такое одеванье и раздеванье крошечных младенцев, такое завязыванье, складыванье и пришпиливанье, такое няньчанье и согреванье крошечных ножек перед камином, такое пленительное замешательство, шум, суета, услужливость, с желанием сохранит свое достоинство, какого никогда и нигде больше не увидите.

В соперничество с этим учреждением и как последнее потухающее усилие приобресть расположение прихода, общество испытания малолетних детей решилось сделать своим ученикам блестящий публичный экзамен, и для этой цели, с согласия и разрешения главных приходских властей, отведена было классная комната национального учебного заведения. Приглашения на экзамен были посланы не только к почетным прихожанам, но и к главным членам некоторых других обществ, в назидание которым предпринималась эта крайняя мера; под непосредственным наблюдением сестриц Броун, пол класной комнаты был вычищен; для удобнейшего помещения посетителей расставлены были поперек комнаты ряды скамеек; с величавшим тщанием отобрали образчики чистописания и так искусно подправили их, что они гораздо более изумляли тех, кто писал, нежели тех, кому приходилось читать; арифметическое сложение и приличные к нему задачи повторялись до тех пор, пока каждый ученик знал наизусть каждую задачу.... Короче сказать, все приготовления к блистательному дню совершались в самых многотрудных и обширных размерах.... Но вот наступило и утро торжественного дня. Учеников вымыли, натерли им щоки, чтобы вызвать румянец, причесали волосы; девиц украсили снежно-белыми перелинками и маленькими чепчиками с розовыми лентами; шеи мальчиков поместили в воротнички изумительных размеров.... Вот распахнулась дверь, и в отдаленном конце комнаты открылись три сестрицы Броун и Ко, в белых кисейных платьях -- обыкновенная форма воспитательного общества. Комната быстро наполнялась: приветствия посетителей были громки и чистосердечны. Старший ученик выступил вперед и прочитал из за воротничка торжественную и вместе с тем трогательную речь, произведения мистера Генри Броуна, единственного братца сестриц Броун; всеобщия рукоплескания огласили комнату. Экзамен продолжался с успехом и кончился блистательным триумфом.

....В тот же вечер в обществе раздачи детского белья держали тайный совет, о том, какия должно принять меры для отражения удара, который так неожиданно разразился над обществом. Что оставалось им делать теперь? Вторичный митинг? увы! едва ли кто решится ознаменовать его! Обратиться еще раз к комиссионеру?-- бесполезно. Нужно сделать самый решительный шаг. Приход непременно должен быть изумлен тем или другим образом; но никто не мог подать совета, какой именно шаг должно предпринять. Наконец какая-то старая лэди проворчала едва внятным голосом: "обратиться к Экзетер-Голль за оратором. При этом намеке, внезапный свет озарил всё собрание. Единодушно было решено послать депутацию из почтеннейших и пожилых членов общества к знаменитому оратору и умолять его о помощи; но чтобы успех был вернее, то депутации предстояло взять с собой еще двух престарелых женщин из чужого прихода. План был исполнен: оратор (ирландец) явился, -- митинг состоялся. Оратор витийствовал о цветущих островах, о заморских берегах, о беспредельной Атлантике, о бездне океана, о християнской любви, о милосердии к ближнему, об оружии в руках, об алтарях и домашнем благочестии, о зависти и честолюбии. После этого оратор отер глаза, громко чихнул и заключил свою речь латинской цитатой. Эффект был ужасный: латинская цитата нанесла решительный удар. Разумеется, никто не понял её, но каждый был убежден, что она должна быть чрезвычайно трогательна, потому что сам оратор прослезился. Популярность общества раздачи детского белья утвердилась на всегда; общество же испытания малолетних детей быстро клонится к упадку.