Он и живой «завладел» мною больше, чем мне бы того хотелось: кто знает, на что он будет способен после смерти? Известны нам эти фокусы, я читал про Раскольникова, я читал про Терезу Ракен. Я не верю в привидения, но зачем же самому лезть на рожон.
В этой жизни надо уметь рисковать. Ты жаждал Дела. Ты забыл, что ты писал в этом вот самом дневнике всего несколько недель назад, когда мы с тобой и не подозревали еще о том, что случилось после! Положение, репутация, будущее — все это ты готов был забросить на первый же корабль, груженный Делом…
Соблюдать обычаи страны, в которую ты попал, — разумно; глупо заниматься этим истово. Я путешественник в этом мире; я гляжу на людские обычаи и перенимаю те, что могут мне пригодиться. А ведь мораль происходит от «mores» — обычаи, потреба; она целиком и полностью основана на обычае, на общепринятом; у нее нет иной почвы.
Милый друг, мораль пребывает, и тебе это известно не хуже моего, в состоянии текучести. Она претерпела заметные изменения даже за тот мгновенно промелькнувший отрезок времени, что мы с тобою прожили на свете. Мораль — это знаменитая меловая черта вокруг курицы: она связывает того, кто в нее верит. Мораль — это представления других о «правильном» в жизни.
Так, значит, теперь он актер; в сущности, это было предопределено. Теперь он говорит со сцены перед широкой публикой. Удивлюсь, если однажды он не прославится; по-моему, у него есть дарование. И тогда он, возможно, со временем превратит исключение в парадигму, в которую старательно впишутся другие, подобно скромным правильным глаголам.
Фабриканты зонтов и калош поначалу обрадовались, но вскоре и они перестали улыбаться. Увы, люди не понимают, что для них значит хорошая погода, пока не наступает плохая! Весельчаки становились меланхоликами, а меланхолики теряли рассудок и вешались один за другим или же устраивали молебственные собрания. Вскоре никто уже не ходил на работу, всех одолела нужда. Преступность росла с головокружительной быстротой, тюрьмы были переполнены, а сумасшедших домов хватало теперь только для сохранивших рассудок. Число людей все убывало, а жилища их стояли покинутые и заброшенные. Была введена смертная казнь за самоубийство. Ничто не помогало.
Настал день, когда милосердному Господу Богу до того осточертела людская испорченность, что решил он в наказание людям сделать их еще хуже. В неизреченном милосердии своем он бы охотнее всего утопил их всех до единого, устроив новый всемирный потоп: он не забыл еще, какое это было приятное зрелище, когда все живое захлебнулось в воде. Но, к сожалению, он как-то в порыве сентиментальности обещал Ною никогда этого больше не делать.
