Оглавление

Позитивный посыл из прошлого

Интересный и любопытный материал! Интерес возникает по мере углубления в тему книги, когда становится очевидным, что в жизни прототипов повестей и рассказов присутствует сам автор и люди, с которыми он работал многие годы. И, в конце концов, возникает желание познакомится со всем материалом полностью. Автор не ставил цели, чтобы его «байки» — посыл из настоящего в прошлое — могли сполна осмыслить современные люди, уже далекие от событий более чем 20-летней давности. «Участковые» литературные истории современности осилят, конечно, и современные авторы. Однако преемственность в том, что это всегда будут истории о людях правопорядка, которые ежедневно и ежечасно работают возле наших домов и даже квартир. Сегодня несколько навязчивая дружба полиции с населением, как это было прежде, у многих может вызвать удивление, но прежде участковый был часто своим «домашним» для тех, к кому он приходил помочь и применить меры воздействия. «Ментовские байки» подтверждают эту связь милиции с народом. И в авторских воспоминаниях об этом мы в сравнении видим яркое отражение — интересной во всех смыслах, и захватывающей во всех своих удивительных деталях — нашей российской прошлой и настоящей действительности.

При чтении книги видно и то, что автор не справился с его первоначальной задачей. И к счастью! Он, есть ощущение, хотел вспомнить больше своих бывших сослуживцев, нарекая их новыми именами и фамилиями. Это особенно очевидно и в посвящении повести «Рикошетом от «дядь Юры» — Жукову, начальнику милиции, тогда как один из главных начальников в ней — Жуковский. Но настоящая литература тем и отличается от мемуаров, что она властно все меняет в сознании и ведет с каждой новой строчкой своими неведомыми путями. Автору очень хотелось, видимо, чтобы его прототипы могли узнать себя в книге. А, может, — чтобы создать повествование, которое, благодаря обозначению именами всех даже мелькающих персонажей, смотрелось бы более естественно и, как бы, более правдоподобно. Эта наивная и часто провальная попытка многих авторов в данном случае только увеличивает ценность восприятия материала, потому что начинает наиболее выпукло и всесторонне проступать личность главного героя и главного прототипа, самого автора, его работы, его дружбы и его заботы о собственной семье.

В повестях и рассказах автор соединяет пространства и времена, вставляя в отдельные главы повестей или в рассказы те или иные сюжеты, которые могли иметь место в разных измерениях. В разных главах повестей и рассказов может быть несколько мини-сюжетов, но всё это делает книгу летописной историей конкретного времени конкретных героев — участковых милиции крупных новых мегаполисов Москвы.

Желаю всем читателям приятного ознакомления с данным житейским материалом. И в то же время — постараться увидеть в нём профессиональное мастерство автора «Ментовских баек» Александра Карповецкого, проработавшего около десяти лет участковым инспектором и ставшего весьма плодотворным, довольно известным для своих поклонников писателем.

По большому счёту, всё произведение под общим названием «Участковый» приобретает двойственную ценность, что, с одной стороны, не делает литературу такого жанра классической, но, с другой, — выполняет именно ту цель и роль, какую и хотел придать ей автор. Такая манера нравится многим из нас.

Каким-то удивительным образом автору удалось рассказать обо всей своей жизни на посту участкового, поведав о себе и своих бывших сослуживцах в небольшом ряду историй. Вероятно, и от того, что вся книга переполнена массой житейских рабочих деталей, превращающих её в очень правдоподобную.

Член Союза писателей России А. Викторов

Авторское слово
о «Ментовских байках»

Двадцать лет прошло с тех пор, как я, сняв милицейскую форму, продолжаю жить и трудиться на пенсии. В далеком 1981-м году, наставляя меня, молодого милиционера, первый замполит Смычок Илья Владимирович (ныне полковник милиции в отставке) сказал такие слова: «Запомни, мой юный друг, две вещи. На работе не пей. И не бери взяток. И ты сможешь доработать до пенсии». Наставление запало мне в сердце, и моя память спустя сорок лет воскрешает эти немудрёные, но важные слова почти из небытия… Около десяти лет я отработал в микрорайонах Орехово-Борисово и Братеево в одной должности — участкового инспектора. Должность считалась в милиции не «кабинетной», мне приходилось слышать, как коллеги называют её даже «собачьей». Дальше участка не пошлют, говорили офицеры. Роптать не приходилось, поскольку я избрал эту стезю сознательно.

Вспомним былые восьмидесятые. Трезвость должна была стать нормой жизни. Постановление от 16 мая 1985 года «Об усилении борьбы с пьянством» обязывало большую армию участковых инспекторов милиции быть на переднем крае этой «борьбы» и выдавать наверх — в УВД, Главк и Министерство показатели в протоколах. По количеству «палочек» или «птичек» — таких вот трудодней — нас, офицеров, оценивали, поощряли, а при отсутствии их и наказывали, — рублем или выговором — бывало по-всякому. Руководители подразделений, в которых мне приходилось тянуть лямку, не все были исправные и справедливые к подчинённым. Кто-то делал служебную карьеру. Мы, в свою очередь, случалось, затаскивали в свои околотки — опорные пункты милиции — мужиков с невеликим признаком спиртного, составляли административные протоколы. Бумага приходила на работу, и побывавших у нас бедолаг, конечно, лишали премий, могли временно лишить каких-то льгот, перенести отпуск с летнего на зимний период, или отодвинуть очередь на улучшение жилищных условий. Словом, поступали всяко, как и везде; но где начальство было добрее, там судили по нашей «вине» не так и строго. Не было белых и пушистых среди нашего брата, как, вероятно, и среди всех других братьев по тысячам профессий и специальностей в стране. По прошествии нескольких десятилетий, говорю о работе с некоторым покаянием в душе, но и благодарностью ко всем добрым людям, кто, простив, уменьшает боль горьких воспоминаний.

Работая «на своей земле», участковому инспектору — «министру» участка — ежедневно приходилось встречаться с людьми, выслушивать их обыденные проблемы. Ведь и в наше время многие жители обращаются с заявлениями, не решаемыми представителями разных органов власти в микрорайонах. К примеру, вот супруги часто ссорятся, вынося сор из избы, на суд участкового. Но вот если приходится примирять семейную пару, уже подавшую заявление о разводе? Это сложно. Жена не прощает мужу пьянство, супруг — завсегдатай медвытрезвителя. Она напишет заявления в милицию, и «министр» участка собирает их и направляет дело в суд. Упечёшь пьяницу в лечебный профилакторий на пару лет, а по выходе на волю он злоупотребляет спиртным пуще прежнего, семья — первичная ячейка общества — распадается. Вот в таких случаях бывало особенно горько. Эти явления жизни 80-х годов прошлого века автору данной книги приходилось наблюдать не со стороны, а изнутри — топча землю административного участка и составляя вот эти самые протоколы –«палки».

Милиционеры тоже нередко позволяют себе принять на грудь крепкого горячительного, бывает, как по поводу, так и без, будто алкоголики. В милицейской среде десятилетиями существуют традиции даже уходя в отпуска «проставляться». Иной так напроставляется, что спать ложится в опорном пункте на стулья, а жена ночь напролёт звонит в дежурную часть, ища не пришедшего с работы благоверного служилого человека.

Став отставным, я однажды задумался написать о службе участковых инспекторов — не мемуары, — поскольку это очень трудно и чрезвычайно ответственно, а рассказы, допускающие художественный домысел и вымысел, позволяющие выплеснуть из сердца в пространство всё то, что всё равно не дало бы покоя, пока об этом всём с кем-то ни наговоришься, либо вовсе обо всём не забудешь. Но подумалось, я ведь могу и впрямь много чего забыть, а потом не иметь того оптимизма, который ещё не растерян с тех пор, как служилось в родной милиции, ведь в советские времена мы воспитывались принципиальными и ответственными за дело. Так уж лучше написать, сказал я себе, что просится на бумагу, подарить книгу родным, друзьям и знакомым, а также читателям моего, в общем, незамысловатого, и уж точно бесхитростного литературного творчества. Многих участковых инспекторов я достаточно неплохо знал по работе, с некоторыми и поныне в общении. Один мой друг подал несколько своих сюжетов о работе службы участковых в «лихие» 90-е годы, и появилась повесть «Ради жизни», занявшая в сборнике повестей и рассказов своё достойное законное место.

Судят так: пиши о том, о чём думаешь, что хорошо знаешь. А писатель А. М. Горький утверждал, что каждый человек может в жизни написать одну книгу о самом себе. Не так много написано о работе нужной обществу профессии участкового. И я, наверно, в числе других литераторов, бывших милиционеров, вывожу эту тему из более затемнённого пространства в более светлое. Тем более, что не занимаю ничью нишу. Ведь я написал о духе времени конкретных микрорайонов столицы 1980-х — 1990-х годов, где работал сам. Удалось ли мне справиться с поставленной задачей, судить не мне.

С признательностью ко всем вам, мои уважаемые читатели.

Член Союза писателей России
А. Карповецкий

Рикошетом от «дядь Юры»

Повесть

Памяти начальника

159 отделения милиции г. Москвы

Жукова Виктора Ивановича

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель.

О совесть! Наших дел закон и обвинитель,

Свидетель и судья!

Василий Жуковский

Глава 1 
С верой в справедливость

В начале восьмидесятых годов прошлого века я работал в одном из отделений милиции Орехово-Борисово в должности участкового инспектора. Перевестись на эту «собачью» должность (так называли её в рядах самой московской милиции) из отдела вневедомственной охраны Северного округа столицы в Южный, меня вынуждал квартирный вопрос.

В нашей семье родились, одна за другой, две дочери, погодки. Вчетвером, мы жили недалеко от Белорусского вокзала в огромной коммунальной квартире на полезной площади в восемь с половиной квадратных метров, то есть, без особых удобств, к тому же, моя семья проживала там нелегально, не имея в обозримом будущем никаких перспектив получить в отделе охраны своё жильё.

Старшие товарищи по службе надоумили меня, как решить этот каверзный, со времен Булгакова, жилищный вопрос. Евгений Большаков, бывший опер «карманник» и мой сосед по коммуналке, рассуждая на эту тему, говорил:

— Ежели ты, Семён, пойдёшь работать участковым инспектором в новый микрорайон, то заработаешь для семьи, в перспективе, эдак, лет через восемь-десять, отдельную двухкомнатку. Только вот заруби себе на носу, — наставлял опытный старлей меня, молодого лейтенанта, — что в этой должности не придётся прохлаждаться, как дежурным в охране. Ныне ты сиднем отсидел восемь часов на три в дежурной части, а втрое дольше коротаешь дома, с женой и детишками. У тебя не работа — лафа! Участковым же придётся мерить землемером и пахать землю сутками напролёт, семь дней в неделю, и про выходные, что имеются в кодексе о труде и зарплате, тебе придётся забыть. Да, да! Запомни, сосед: в нашей доблестной милиции квартиры за здорово живёшь сотрудникам не раздаривают. Начальник охраны Рябоконь и тот проживает в коммунальных условиях.

Прикуривая в половине второго ночи на опустевшей от многочисленных жильцов двадцатиметровой кухне от газовой конфорки «приму», сосед, старший лейтенант Евгений Большаков, философски заметил:

— Отпустит ли тебя начальство работать участковым, ещё вопрос! Не в правилах нашего руководства разбазаривать на стороны в «чужие» районы, таких кадров, как ты. Ты больно не обольщайся!

Мои брови откровенно ползли вверх от удивления и сомнений, но соседа это нисколько не тронуло:

— Объясняю, почему. По два раза на неделю в отделе ты проводишь политинформацию. Раз! — Евгений, загибает на левой руке мизинец и продолжает: — Ежемесячно, ты выпускаешь в отделе газету — два! — Глядя мне в лицо, он сгибает безымянный палец. — Заправски, как журналист, ты строчишь заметки в ведомственный печатный орган «Петровка, 38», это три! — Большаков прижимает к ладони средний палец, подводя итог своих рассуждений: — Все три обстоятельства, Сеня, не в твою пользу. Ты незаменимый в отделе офицер, и, стало быть, тебя легче уволить в назидание другим или пристрелить, нежели перевести к пользе другого района. Вот такие твои дела с переводом на участок. — Он посмотрел на оставшихся два пальца, и было видно, что пожалел, поторопился с выводом: мог бы помучить меня ещё немного.

Выслушав будто бы всё про всё знающего офицера, я всё же, артачусь:

— Вот ещё! Незаменимых, как известно, у нас нет! О каком таком чужом районе ты говоришь? Южный округ — и что, уже не московская милиция? Все её райотделы и вневедомственная охрана в подчинении Главка, не переведут, так обращусь на Петровку.

— Обжалуешь действия своего руководства? Ну-ну…

Большаков, выпуская пучками, виньетками, кольцами и гирляндами из раздувающихся ноздрей и сомкнутых в трубочку губ белый, серый и синеватый дым, даёт мне шанс одуматься. Всем видом он просто говорит, что я вступаю в единоборство со всей системой. Это, естественно, невозможно, но я бросаю:

— Если прижмёт, так можно обратиться наверх и найти понимание, для того и существуют наши министерства и ведомства.

— Повидал я много всяких «умников».

— А вот я не сомневаюсь, — режу своё. — Справедливость есть!

— По молодости и я так рассудил бы. Но и набил бы шишек на дурной башке, — дипломатично пошёл сосед. — Как бы я это сделал? Об этом, расскажу как-нибудь, а пока накрепко уясни одно: не доедешь до Главка, как попрут из органов и, уж поверь, — каким-нибудь задним числом, чтобы вписать причину увольнения.

Тут он бросает окурок в пол-литровую баночку с тёмно-шоколадной бурдой, где спекаются будто в наркотик не менее полсотни бычков, и тут же накрывает ржавой металлической крышкой своё индивидуальное «курилкино хозяйство» на столе. Прежде, чем уйти спать, он пытается добродушно похлопать меня по плечу, но со мной что-то происходит. Я упрям и будто зол, он качает головой, но затем вдруг доброжелательно улыбается:

— Ну, тогда вот ещё напоследок тебе бесплатный совет. Как решишь переводиться на должность участкового инспектора — переводись мирно, что бы ни случилось, — без обжалования действий руководства. Знай, молча строчи, согласно субординации непосредственному начальству рапорта, и жди резолюции — отказа или положительного решения. И сделай ещё так: обязательно намекни начальству, что с женой планируете уже скоро родить третьего ребенка. Вот этот аргумент может перевесить и их упрямство, и уязвленное самолюбие, тоже люди. На тебя, как многодетного папашу, махнут рукой и отпустят в широкое плавание — зарабатывать свое жильё. — Ну, давай пять!.. Так и сделай, они там, может, ещё и сами чего доброго посоветуют!

Вооружившись советом бывалого опера, я подаю руководству рапорт о переводе в Южный округ столицы на должность участкового инспектора. Спустя месяц, после первого рапорта с отрицательным ответом строчу новые, вплоть до четвёртого включительно. Работаю и терпеливо мечтаю увидеть на своём прошении добрую вескую резолюцию.

И вот, спустя полгода руководитель отдела охраны Рябоконь начертал на моём рапорте дорогу к моей мечте. Первая страница моей службы в милиции была перевёрнута. Начиналась вторая, в новой, «собачьей» должности. Я был назначен на должность участкового инспектора милиции в Орехово-Борисово.

Глава 2 
Груздь и кузов

«Всё! Назвался груздем — полезай в кузов!» — говорю я себе и нахожу на Ореховом проезде, недалеко от метро Красногвардейская, отделение милиции, расположенное на первом этаже жилого дома. В дежурной части представляюсь капитану, кто таков и почему здесь. Дежурный пожал мне руку:

— Капитан Шилов, — представляется дружески.

Затем, оставив за себя старшину, он сопровождает меня, через улицу, в соседний подъезд, к дверям служебного помещения.

— Совещание начнётся с минуты на минуту, — поясняет Шилов. — Ну, счастливо, лейтенант. Не стесняйся, заходи как время будет, а я назад — в дежурку.

— Спасибо.

Шилов уходит на своё рабочее место. Я не тихо так, чтобы постатней, стучу, затем открываю дверь. В просторной «ленинской», как называют в милиции красные уголки, собрались офицеры и рядовые местного отделения. За длинным столом с красной материей восседает пожилой майор. Сквозь очки он просматривает лежащие перед ним служебные бумаги. «По всему видно, — думаю я, — это и есть начальник Виктор Иванович Жуковский, о котором говорил мне начальник отдела кадров Красногвардейского района майор Клименков. Думаю и делаю несколько шагов к столу по проходу между стульями, прикладываю руку к козырьку фуражки и, чувствуя, что будто неловко покачиваюсь в тесноте, всё же, бодро докладываю:

— Лейтенант милиции Полищук! Представляюсь по случаю назначения меня к вам на должность участкового инспектора.

Начальник милиции поднимается над столом. Не сразу, а будто по затиханию эха доклада и стряхивая что-то с головы, делает как можно более добродушное лицо и говорит:

— Подойдите, товарищ лейтенант. О вас уже звонили из кадров. — Сам сделав шаг навстречу, майор как можно крепче пожимает мне руку. — Ну, добро пожаловать!

— Товарищи, попрошу внимания, — далее говорит он. — Представляю вам нового участкового инспектора, он уже отрекомендовался, все слышали. С сей же минуты прошу полюбить и пожаловать тем, кто каким опытом уже разжился, хотя и новый наш товарищ сам стреляный, направлен к нам из отдела вневедомственной охраны.

В зале громко зашушукались, я расшифровал: «У лейтенанта все ли дома? — Перевестись с дежурного отдела охраны в участковые?!»

Начальник милиции тут вступился:

— Что тут особенного, коллеги? У Полищука детей двое, а в охране с жильём весьма проблематично. Никаких перспектив, я бы подчеркнул, но не стану… У нас же городская окраина, «спальный мешок», и много новостроек, значит, при добросовестной работе на участке имеется неплохая перспектива получить не то что угол в коммуналке, а, так сказать, заслуженную служебную квартиру. Правильно я очерчиваю вашу проблему, товарищ Полищук?

Пока я набирал в грудь воздуха майор буравил меня цепким взглядом, но понимания в нём я видел больше, чем строгости, поэтому я почти весело отрапортовал:

— Так точно, товарищ майор! Вашими бы устами!..

— Спасибо за откровенность, лейтенант. Присаживайтесь, — сказал он, посмотрев на личный состав подразделения.

— Итак, товарищи, начинаем, я вижу все в сборе.

— Все, Виктор Иваныч! — сказал один из офицеров и занял стул возле начальника.

— Ну, а тогда, где же дядь Юра? — переспрашивает Жуковский. Что-то хотите объяснить, капитан Ловцов?

Как выяснилось впоследствии, это был замполит отделения, он язвительно прокомментировал:

— Дядь Юра, вы же знаете, всегда на месте, но, как всегда, задерживается. Докладываю официально: старшему участковому сделано сто первое «китайское» предупреждение, но все старания приучить дядь Юру соблюдать служебную дисциплину, разбиваются, как это, ну, сами знаете…

«Как о стену горох» — ответ был очевиден и завис в воздухе, как и следующий, когда Ловцов, обведя всех взором надежды, вдруг предложил:

— Может, вынесем ему выговор, а, товарищи?

В это же время, чуть скрипнув, распахнулась входная дверь, в зал вошёл капитан милиции, одетый по форме и с иголочки, чуть выше среднего роста, коренастый, черноволосый, с пробором посередине хорошей копны волос, в левой руке он держал милицейскую фуражку, а правая держала в подмышке толстую чёрную папку.

Офицер счёл нужным объяснить начальнику милиции причину своего опоздания, открыл рот, но Жуковский не дал ему:

— Вам, кажется, надо было срочно закрыть дело по отказному материалу? И хотя причина уважительная, вам, дядь Юра, как старшему инспектору, следовало бы предупредить дежурного, а то, что подумают о нас новички? — Он кивнул на меня, дядь Юра встретил мой взгляд, и мы молча поздоровались. — Начинаем. Проходите, дядь Юра, занимайте место!.. Итак, мы подводим итоги работы подразделения за полугодие…

Ближе к концу совещания начальник милиции вновь вспоминает обо мне. Он обращается ко всем службам: участковым инспекторам, уголовному розыску, работникам паспортного стола, инспекторам по делам несовершеннолетних, а также милиционерам патрульно-постовой службы оказывать мне, как новому сотруднику, необходимое содействие в изучении территории и жилого сектора.

Замполит Ловцов, вставая, подаёт личному составу команду: «Товарищи офицеры!.. — Все присутствующие встают. — По рабочим местам разойдись!..» Меня и опоздавшего капитана начальник просит задержаться:

— Познакомься, дядь Юра, с лейтенантом Полищуком. С сегодняшнего дня он на должности участкового вместо уволившегося на пенсию майора Черникова. И поскольку Полищуку работать в вашем опорном пункте, стало быть, вам и стажировать лейтенанта, станьте ему добрым наставником. Это не просьба, а приказ. Человек он серьёзный, с двумя детьми, думаю, хорошо сработаетесь. Ясно, дядь Юра?

Надев фуражку, старший участковый вскидывает руку под козырёк:

— Товарищ майор, что ж тут не ясного?..

— Идите, работайте. И вы тоже, лейтенант Полищук, под начало дядь Юры. Назвались груздем, полезайте в наш кузов! Успехов!

Я поблагодарил и приготовился к близкому знакомству с капитаном, задаваясь вопросом: «Отчего Жуковский так фамильярно обращается к нему? — подумал я, в то же время немного растерянный от мысли, что так и не узнал фамилии назначенного наставника, чувствуя, что мне он теперь должен стать чуть ли не родным дядюшкой.

Выходим с дядь Юрой на улицу. Мой наставник первым подаёт мне руку.

— Юрий.

— Семён.

— Куришь?

— Да, копчу небо, как все.

— Собираешься бросать?..

Стоим, курим возле подъезда «приму». Затягиваюсь крепким едким дымом. Рассказываю о себе. Дурная привычка прижилась во время службы в армии и теперь, как родились две девочки, уже пуще неволи. Чтобы бросить курить, требуется всего одно обстоятельство, но оно веское — иметь силу воли.

— Ничего, у тебя есть причина, бросишь.

— Воли бы у кого подзанять?

— Не-ет, можно быть и волевым человеком и с дурной привычкой прожить всю жизнь. Вот у меня, к примеру, в этом году юбилей: пятнадцать лет как с папироской, и все эти годы не бросаю и всё. Вот это воля!

Я посмеялся. Он продолжил:

— Ты вот в армии начал, а я как поступил в школу милиции.

— Обоих служба заставила, — поддерживаю разговор.

— А то… И скажешь, воли нет?! Не, если всерьёз! Да я один месяц в году, как выхожу в отпуск, забываю о куреве. Дома, в Крыму, перед отцом с матерью ни капли никотина, и они даже не догадываются, сколько пережил их сын лошадей.

— Точно — воля!

— А ты говоришь… Не-ет, чтобы бросить, главное, — должна быть веская причина!

Затем капитан оглядывает себя, что-то стряхивает и предлагает:

— Зайдём, Семён, на пару минут в дежурку. Познакомишься, а я получу «Макара» и рацию. Затем потопаем в опорный пункт — это наш второй дом родной.

Мы бросаем окурки в бетонную мусорку. Услужливо открываю входную дверь подъезда, пропуская вперёд старшего, а он мимоходом начинает посвящать в курс дел:

— Оружие за тобой закрепят дней через десять, комиссии сдашь зачёт по пятнадцатой «Закона о милиции». Рацию получишь денька через два-три. Работать без оружия намного проще.

Любопытствую: почему?

— Поясняю: после вечерней смены не нужно заходить в дежурку, сдавать оружие и рацию. Из опорного пункта звонишь по телефону дежурному, докладываешь, что закончил работу. И — топаешь домой. Ты где живёшь?

— У Белорусского, на восьми метрах в коммуналке.

Он смеётся.

— И живём в ней нелегально.

Он смеётся громче, потом доброжелательно заключает:

— У вас малыши, слава Богу, что хоть им пока всё равно.

— Да, старшей — два года, младшей год.

— Счастливое семейство.

— Что есть, то есть!..

В дежурной части и в помещении выдачи оружия толпятся милиционеры. У многих и смена идёт с пятнадцати до двадцати трёх часов. Старший участковый уходит за своим «макаровым» в небольшую комнату, откуда слышно, как внутри отлаженного станка, металлическое лязганье — это передёргивания затворов оружия, холостые выстрелы без патрона и щелчки предохранителей. Ожидаю наставника у открытых настежь дверей. Старшина, помощник дежурного, выдает милиционерам ППС и участковым инспекторам громоздкие рации и аккумуляторы. В дежурной, на столе, в открытой амбарной книге расписываются за рации и резиновые палки-«успокоители». Наставник возвращается из помещения для получения служебного оружия, проходит мимо меня в дежурную часть. Он тоже ставит свою подпись в книге, отвечая с этого момента за сохранность казённого имущества. Наконец, из оружейной комнаты, святая святых милицейского подразделения, выходит дежурный капитан Шилов, запирает железную дверь и ставит на сигнализацию.

Наставник обращается к нему:

— Познакомься с моим новым участковым… К завтрашнему утру попрошу подобрать ему лучшую в конторе рацию.

Капитан Шилов, по всему видать, калачом был тёртым, и с чувством юмора.

— Ха! Удивляешь, дядь Юра. С Полищуком я знаком уже полтора часа. Рация лейтенанту полагается наследственная — майора в отставке Черникова-«Анискина». Мне не жалко, хоть сейчас забирайте матчасть под роспись!

Далее Шилов с добродушной улыбочкой начинает расспрашивать:

— Расскажи-ка, дядь Юра, много выдали «на орехи» от начальника за опоздание? Сколько учить? Поехал из дому на судмедэкспертизу, хоть по «нофелету», но сообщи! Или не нашлось в будущих генеральских красных шароварах двухкопеечной?

— Пустячки. Жуковский за опоздание не ругает, а до лая моськи мне дела мало. Ну, бывай. И в ответ мой тебе дружеский совет: на работе много не пей, до утра держи оборону, а затем трое выходных, хоть упейся. Мы с Полищуком пошли в опорный, а затем изучать территорию «Анискиного» участка. Шумни по рации, если кому-то станет невтерпёжь резинового кнута. Пряниками, ты меня знаешь, никого не лечу.

— Шумну! Только с этого дня запиши в талмуд: услуги я выполняю через вино-водочный универсама на Шипиловской.

— Пошли-ка, Семён, от этого биндюжника подальше, — обращается ко мне наставник. — «КапШило» — оно и есть шило, так и норовит в задницу!

Вдогонку мы услышали смех не чистого на язык капитана.

По дороге в опорный пункт милиции наставник решил расспросить меня: откуда я родом, какое получил образование, как попал в милицию? Но почему перевёлся с должности дежурного отдела вневедомственной охраны на такую неблагодарную, «собачью» должность, спрашивать больше не стал. Я, в свою очередь, интересуюсь, почему должность участкового — «собачья»?

— Собачья или не собачья, а с кондачка на этот вопрос не ответить, — нехотя отвечает он. — Да и вообще, тут кому как…

— Вот я… по образованию историк. Осилю участок?

— Уверен, справишься. Образование здесь особой роли не играет, здесь другой талант нужен, разве что для продвижения в должности. Вот ты только что слышал о вышедшем на пенсию майоре Черникове…

— И в чём фишка?

— Черников имел за душой техникум, вроде лесной промышленности.

— Лес рубил и щепки летели?

— Это не про него. Честно дослужился до звания майора, проводили с почётом, его уважали, жители тоже. И кличка его была соответствующая…

— Уже понял — «Анискин».

— Ага, не одного фантомаса на место поставил. Начинал службу, когда Орехово-Борисова в помине не было. За железнодорожной платформой Москворечье, по сторонам Каширского шоссе, были сплошь деревни — Сабурово, Орехово, Борисово, Братеево и Рабочий посёлок. И гонял же он аборигенов и всякого рода забулдыг! Стоило посмотреть, как кидается врассыпную публика, завидя издалека «Анискина». Правда, ему мстили, другой бы утихомирился, а он наоборот, по горячности мог составить на одного задержанного три-четыре протокола одновременно: за тунеядство, распитие спиртных напитков, мелкое хулиганство и брошенный под ноги окурок.

— Уважал «Кодекс об административных правонарушениях»! — поддакнул я. Наставник посмотрел на меня странно, будто с неодобрением. Я умолк.

Пришли в милицейский опорный пункт в здании местного ДЭЗа. Капитан открывает стоящий в одной из трёх комнат серый железный сейф, достает оттуда ключ, идёт в соседнюю смежную комнату, где стоит почти такой же напольный непробиваемый шкаф. Открыв и его, протягивает мне ключ. Из железного чрева, явно с юридической литературой и папками с документацией, извлекает небольшую светло-зелёную книжицу в мягкой обложке, потускневшую от времени и любовно потрёпанную. Затем, приняв торжественную позу, он вручает мне наследство предшественника и крепко пожимает руку.

— Держи, историк, «анискинский» кодекс, сокращённо зовётся «коап», наш с тобой основной закон для повседневного использования.

— Спасибо.

— Поначалу откроешь статью сто шестьдесят вторую — появление граждан в общественных местах в пьяном виде, вызубришь наизусть, как «Отче наш». Вторая, по важности, статья, — наставляет далее, — сто пятьдесят восьмая — по мелкому хулиганству. Они обе важны и равнозначны… А вообще, мой тебе совет, сразу изучи статей десять, я напишу какие.

— И всего-то?

— Остальные, — добавляет самодовольно, что обошёл всю юриспруденцию, — в повседневной работе не понадобятся. К примеру, не реже двух раз в году будешь проверять владельцев охотничьего оружия, за неправильное хранение будешь составлять административные протоколы. Ну, и всё такое… Главное, что? — не знаешь статью — открыл «кодекс», а там ответ. Уразумел?

— Уразумел. Я и прежде его чтил.

— Вот и хорошо. Да, запомни ещё первое правило…

— Я так и знал…

— Чего знал?

— Что ещё есть и правила.

— Шутишь? Запомни, работу твою руководство будет оценивать по показателям административной практики, где главная единица измерения есть «палка»!

— А!..

— Ну, да! А говоришь, что учёный! Составил, к примеру, в рабочую смену два протокола, и это потянет на сорок протоколов в месяц. Тебя тут же заметит руководитель службы Божков, зовут Василь Михалычем, запомни, он тебе и «царь, и бог».

— А я уж подумал это вы, мой наставник.

— Не преувеличивай. А я гляжу, ты весёлый человек. Одобряю. Только шеф весёлых не любит, так ты ему больше «палок» обеспечь, вот и похвалит на совещании, а то и в пример поставит.

— Может, и передовики-стахановцы у вас есть?

— Не отделяй себя от коллектива. Теперь это и твоё! За полгода отличишься — доложат в район полковнику Кравченко, первый замначальника «рувэдэ», курирует службу участковых.

— Видел я его, он обстоятельно побеседовал со мной перед назначением на должность.

— Вот-вот, это он… Серьёзный руководитель, я и говорю — выйдешь к нему со списком передовика, возьмёт на заметку… Никого не ругает и не хвалит, а вот к передовикам питает слабость, ценит! Сам посуди, надо же кого-то на районных совещаниях выделить, наградить?!

— Думаю, что каждому надо отрабатывать зарплату.

— Да. И ещё планки понадобятся на грудь… У тебя семья…

Через пятнадцать минут мы, дымя как паровозы, продолжили разговор, сидя в опорном. Мне казалось, что лёгкие бывалого капитана уже сдавали.

— Ух, гадость!.. Тебя интересует, почему нашу должность называют даже «собачьей»? Не знаю кто как, а я привык всё обнюхать и знать каждый свой угол! Кто и чем занимается, кто с кем дружит, с какой соседкой поругалась баба Нюра и по какой причине обиженный сосед Овсей положил за пазуху кирпич, ожидая случая, чтобы уронить его исподтишка на своего соседа Тимофея.

— И что, собакам всё это знать тоже полагается?

— Пошути, пошути, пока не на работе, историк… Когда сам будешь знать на участке не только жильцов, но и всех владельцев собак и кошек, вспомнишь меня. Увидишь, что люди делятся на две половины: кто любит собак и кто их ненавидит.

— Мне всё равно, что кошка, что собака.

— Это правильно. Тебе необходимо будет уважать и тех, и этих. Собаконенавистники, известно, регулярно пишут участковому жалобы на своих соседей… Читаешь в заявлении: такая-то собачка, по кличке «Ассисяйчик», чтоб она-де, скорее сдохла, нагадила в лифте, а её хозяин, Яков Абрамович, за своей любимицей не убирает. Ай-я-яй, каков подлец! Принципиально, не носит с собой совка и веника, как надо в просвещённой Европе. А он-то, такой весь чернявый да кудрявый, сделал хозяину собаки всего-то замечание, а в ответ сосед послал, как водится, на три буквы, и все знают какие. Обидно!.. — Дядь Юра расходился, видно, читал и Чехова или Гоголя. — Собачник мнит себя интеллигентом, шляпу носит! Чхал я на него самого и на его белую и пушистую болонку! Примите, товарищ участковый, к моему соседу самые строгие меры — арестуйте его на пять суток за оскорбление личности! Как тебе такой сюжет?

— Сюжет?

— Ну, да… Ты грамотный, уверен, когда-нибудь и книжку напишешь, в дополнение к опыту во вневедомственной… Закурим-ка ещё по одной!..

— Поссорившихся чеховских и гоголевских персонажей помирить никак невозможно, — далее продолжил он, словно прочитав мои мысли. — И ты, как представитель власти, не становись ни на чью сторону! Иначе сам станешь злым, как собачник! Святейший долг участкового — разобраться с заявителем собаконенавистником безо всякой собачьей злобы, но со слоновьим спокойствием в сердце! К тому же, поблагодарить его за правильную гражданскую позицию! Он ведь, как ни суди, вокруг прав! Если каждая собака будет гадить в лифте, то в «дэзе» не хватит и уборщиц! А если какой слон позволит себе такое в посудной лавке?!.. Пускай у заявителя от твоей похвалы за спиной вырастут крылья, пусть отныне он станет тебе стучать на соседа-собачника, и ты будешь знать о нем всё! Само собой, ты составляешь протокол на хозяина, подчеркнём, с той же любовью в сердце! Тебе — плюс, ты сделал «палку»! Чтобы этот любитель-собачник не обиделся на тебя, ты нахваливаешь и его тоже! Какая у вас обворожительная болонка! Никогда в жизни не видел такой красоты! В итоге, как говорится, и волки сыты, и овцы целы. А о слонах и говорить нечего, как и в Африке. Жалобщик остался доволен представителем власти — участковым, принявшим меры к его соседу, не посадил собачника на пять суток, как требовалось в заявлении, но и не спустил заявление на тормозах — оштрафовал владельца Ассисяйчика. И тут ты, Семён, как тот пёс из известного мультфильма, угодил и хозяину, и волку.

«И слону», — отчего-то подумал я и вздохнул.

Наставника, произнёсшего монолог, в это время настиг кашель, у него выступили слезы; между двух пожелтевших пальцев правой руки прыгал дым недокуренной «примы» и делал кольца.

Наконец, капитан, поболтав рукой в воздухе, чтобы окончательно не задохнуться, бычкует окурок в круглой стеклянной пепельнице, поднимается за столом и говорит:

— Прежде, чем пройтись по территории твоей земли, мы сейчас поднимемся на второй этаж. Представлю тебя Хорошевцевой, начальнику домоэксплуатационной конторы.

Старший участковый закрывает дверь опорного пункта, и мы направляемся к лестнице, ведущей на второй этаж. По пути наставник инструктирует далее:

— После руководителя милиции Жуковского начальник «дэза» твой второй шеф, намотай на ус, от него зависит многое. В плане предоставления тебе служебного жилья никто лучше неё не знает, какая квартира из жилфонда освободится за выездом жильцов.

— Намотал!

— Ты всегда обязан поддерживать с Хорошевцевой это… нормальные отношения. Но вот вторая сторона таких отношений — хреновая.

— Ага. А почему?

— Потому, что заканчивается на «у». Ты обязан составлять на неё, как на должностное лицо, административные протоколы. Перечисляю, вкратце, за что: за неубранный на территории «дэза» мусор, складированную возле мусоросборников бумагу, не посыпанный песком лёд и за многое другое, накоротке не перечислишь. Анекдот о гаишнике и стоящем не в том месте столбе, знаешь?.. Ну, вот, тебе, Семён, коль уж стал участковым, волей-неволей придётся поступиться кой-какими жизненными принципами, взяв на вооружение и гаишные. Прежде всего, научись красиво улыбаться, ласково произносить её имя, — Ольга Дмитриевна, — так её зовут…

— И «Анискин» так делал?

— Да!

— Буду делать также.

— И ежедневно, с улыбкой, делай своё хреновое дело — составляй на неё протоколы. Без всякого сожаления — за бездействие и невыполнение служебных обязанностей, хотя человек она хороший и отзывчивый.

Робко пытаюсь возразить: как бы себе хуже не сделать?

— Ты, Семён, не жених, а она не невеста, чтобы её любить да холить. Участковый есть представитель власти, он, в первую очередь, должностное лицо, а уже потом — человек. Его должны бояться, и тебя, Семён! Не уважут — вытрут о тебе ноги, народ он тоже всякий бывает! Вот мы и пришли.

Сказав в приёмной секретарю «здрасьте», капитан без стука открывает дверь кабинета Ольги Дмитриевны. Зайдя в кабинет, мы застукали начальника ДЭЗа, видно, врасплох. Миловидная сорокапятилетняя женщина с высокой копной светло-каштановых волос, стоя перед зеркалом шкафа, подкрашивалась красной помадой. С недовольством она закрыла дверь шкафа и вернулась к рабочему месту.

— Здравствуйте, — ответила она на приветствие. — Слушаю вас.

— Позвольте представить нового участкового. Полищук Семён…

— Александрович, — добавляю я.

Хозяйка кабинета начала внимательно меня рассматривать, в это время включается селекторная связь и слышится голос секретарши:

— Ольга Дмитриевна, в приёмной собираются на совещание техники домов.

Отключив связь, она обращается ко мне:

— Вы не возражаете, если мы с вами побеседуем в другой раз?.. — Она смотрит в календарь. — Можете прийти завтра?.. Жду вас завтра, Семён Александрович… Тамарочка, пускай техников в кабинет. А с вами мы пока простимся, дела срочные!

— До свидания, Ольга Дмитриевна! — говорю я как можно ласковей.

— «До свидания, дорогая Ольга Дмитриевна!» — передразнивает меня наставник, когда мы выходим на улицу, чтобы отправиться на мою новую землю.

Я не обижаюсь: в жизнь начинает воплощаться мой план.

Глава 3 
«Терра-инкогнита»

— Вдыхай воздух новой жизни. Тебе это внове и страшно, «терра-инкогнито» — земля неизведанная, но если ты настоящий мужик, примет тебя, как своего хозяина. Скажи, Северный полюс не покорял?.. И в Антарктике не бывал?.. Что, и Сибирь не осваивал?..

Я засмеялся.

— Я вам что, Дежнёв, Лазарев, Ермак?

— Сам-то откуда? Наверно, из Украины?.. Ну, вот, тогда, может, как Тарас Шевченко, на горе Полковник копи мясной яшмы разведывал?.. Ей потом в Санкт-Петербурге в храме алтарь украсили. Царя на куски разорвало. Тоже нет?

— А к чему вы это?

— К тому, что это всё по сравнению с тем, что тебе теперь предстоит — одно удовольствие. Там льды, пингвины, река Яик, — говорит наставник, улыбаясь, — а здесь — люди, и не просто люди, а в образе жителей. И для тебя теперь они — «терра инкогнито».

Мне, как историку, ипонирует, что дядь Юра тоже, видно, читает много. Значит, думаю я, и у меня свободного времени будет оставаться предостаточно.

— Про историю и географию ты можешь в книге почитать, а жизнь узнать можно только в этих домах!..

Мы, в общем, неспешно прохаживаемся между жилыми домами. Опытный старший участковый инспектор знакомит меня с территорией участка, но начинает говорить о людях:

— Участковый, как никто другой в милиции, связан с населением. Кабинетным работником уж точно его не назовёшь. Мы ежедневно встречаемся здесь с людьми. Каждый день, исполняя многочисленные официальные бумаги и заявления граждан, мы посещаем квартиры, знакомится с жильцами. Запомни: участковый милиционер всегда на виду у населения. Зачастую, по участковому, население судит о работе всей милиции.

— Ну, да, — говорю я. — А что вы вспомнили о мясной яшме?

— Она в Храме-на-крови в Петербурге, на алтаре, словно, сложенные фрагменты разованной бомбой в клочья царской плоти, я так понимаю. Все эти дома вокруг тоже камень, бетон, а внутри течёт своя плоть и кровь…

В это время шедшая нам навстречу молодая женщина за несколько шагов до нас весело поприветствовала:

— Здравствуйте, моя милиция! Товарищ дядь Юра, я хочу прийти к вам на приём. Часы приёма населения остались те же? — чуть замедляя шаг, интересуется она у наставника.

— Вторник и четверг, с шести до восьми, Маргарита Васильевна. Приходите, — отвечает женщине старший участковый. — Он останавливается, и некоторое время отчего-то молчаливо смотрит миловидной женщине вослед.

Мы следуем дальше. Наставник поясняет мне:

— Учительница «моей» школы. Её муж — ужасный ревнивец. Работает, кстати, со взрывоопасными веществами. Женщина устала доказывать, что не изменяет ему! Не удивлюсь, если и ей в кровать бомбу подложит. Педагогический коллектив сочувствует, но помочь бессилен, а вот мне что-то придумать надо.

— Что, открыли от ревности лекарство?

— Вот хорошее лекарство! — показал наставник на резиновую дубинку, но — он вздохнул, — жаль, что не от любви! Нет у нас с тобой такой компетенции! Но есть голова. Каждый случай требует своего подхода. У них в семье двое детей, мальчик и девочка, уже всё понимают, так папаша и в школе их смущает: беспрестанно заглядывает в окна школы, высматривая любовников жены.

— По-моему, тут рецепт очевиден, — говорю я.

— Но ведь он, какой ни есть, а тоже человек! Не признан больным, считай отклонения свойством характера. Вот и приспосабливайся, участковый, ко всякому. Тебя это не минёт. Вот, к примеру, есть на твоей земле один технический «гений». Анискин не успевал перенаправлять его оригинальные изобретения в физико-технические институты и проектно-конструкторские бюро. Этот гений почему обращается к нам?

— Почему, дядь Юра?

— Он требует, чтобы милиция приняла меры уголовного характера к бюрократам-чиновникам, не реагирующих на его изобретения. От этого непоправимый вред государству, а главное — оборонной промышленности. Проверил: на учете в психдиспансере не состоит, и его заявления списывать в архив я не имею никакого права.

— Ни юридического, ни тем более гражданского, да и военные могут потом припомнить.

— Да на кой я им сдался, и я не про страх, а про совесть. Регулярно, раз в месяц Черников получал в канцелярии проекты изобретений на пятнадцати-двадцати листках, говорят, за такое мог бы за бугром стать миллионером, а жил в бараке… Во всем Орехово-Борисово проживают переселенцы в спальный район из послевоенных бараков. Мы называем этот жилсектор «спальным мешком», власть умудрилась не построить здесь ни одного предприятия, кроме торговых, да столовая ещё хорошая, советую… На твоей земле ещё продовольственный магазин на Шипиловской, дом пятьдесят. Вон он, — наставник кивнул куда-то вперед, где между двумя домами мне и впрямь почудилась зелёная крыша универсама. — Не плохой, кстати. Директриса татарка Зульфия, по-нашенски Зоя, баба вполне нормальная и нас ментов уважает. Если потребуются дефицитные продукты, колбаса там, икра для оказии — иди к ней прямо в кабинет, и не стесняйся, ты, вижу, из больно-то стеснительных, это хорошо. Стеснительность не лучшая черта участкового. Когда-то на себе проверил… Сразу выработай в себе для гражданского населения, особенно торгашей, принципиальную требовательность.

— Принципиальную, по-анискиному кодексу. Понял!

— Вот я и говорю, хорошо, что такой понятливый, за словом в карман не полезешь…

Тут мы с дядь Юрой проходим по моему участку жилсектора Шипиловской улицей. В основном, это пяти-семи, а кое-где девятиэтажные дома. Здания подведомственны автозаводу «ЗИЛ». Старший участковый характеризует каждый дом:

— Жильцы тут, как правило, рабочий класс. Ты, смотрю, хоть и лейтенант, но пока ещё и студент-интеллигент, тяжко может работаться с этой категорией трудящихся. Я людей вижу насквозь, тебя тоже, ты обидчивый, а на обиженных сам знаешь, что возят.

— А что возят?

— Воду возят, вот что! Запрягут, как водовоза.

— Как лошадь, что ли?

— Участь лошади ты для себя сам выбрал, я говорю про погоны. Соблюдай честь!

— А!

— Насчёт лошади забудь, я понимаю, тебе нужна квартира…

А вот этот белый четырнадцатиэтажный дом, — показывает мне капитан, — почти весь Генштаба Минобороны. Само собой, публика в нём такая, что сама честь бережёт, сильно в душу не лезь! В основном, вся семейная, но жалоб и заявлений в милицию не строчат, будто брезгуют нашей инстанцией. — В голосе капитана пробежала нотка уважения и какой-то печали.

— Военнослужащих, — продолжает, — будешь проверять как охотников, стоящих на особом учете в паспорте административного участка. Найдёшь в конторе такую толстую секретную книгу, выдели потом денёк-другой для ознакомления. Там Черниковым описаны все категории населения: судимые, алкоголики, тунеядствующие, злостные алиментщики и прочий антиобщественный элемент. Это «паспорт», и он в сейфе у замначальника милиции по нашей службе Василия Михайловича Божкова, запоминай, — наш и прямой, и он же непосредственный начальник. Выдаёт книгу под роспись и сажает знакомиться с содержанием только в кабинете. Надо бы запомнить!

— Уже запомнил, дядь Юра! — чётко отвечаю в благодарность за науку.

— Ты вот что, Семён… Мы с тобой оба уже не в армии, а в милиции. Да, я постарше лет на десять, но с этого момента мы офицеры-коллеги. И, прошу, «дядь Юрой» больше не подначивай, Юрий и всё, по-простому, договорились?

— Договорились, ага!

— Ну, вот… Вернёмся к нашим баранам, хотя бы и к универсаму… Будешь крутиться-вертеться как белка в колесе. Обязан будешь составлять на Зульфию административные протоколы.

— Что, так надо?

— Надо, Сеня, надо! Жуковский-то наш он депутат района и по совместительству начальник райадминистративной инспекции. Административка его излюбленный конёк-горбунок, здесь послабления участковым не даст, потребует выдавать на-гора служебные показатели. А где нарубишь столько «палок»? Да хоть и в магазине на Шипиловской! Составляй на директрису протоколы хоть ежедневно, хоть по два, по три на дню, но, когда придёшь за дефицитом с заднего хода, не вздумай светиться возле продавцов. У Зои своё золотое правило — без её личного указания никто из продавцов и завотделами тебя не обслужат… Ты чего молчишь?..

Кажется, меня сейчас стошнит. Высказать же своё подлинное мнение, чую, рановато.

— Всё понял, — говорю, будто слышу его обиду и стараюсь подавить её всеми средствами. — Быть принципиальным, как деревенский детектив Анискин и беспринципным, как предшественник майор «Анискин»-Черников!

Капитан останавливается и смотрит на меня.

— Слышал: не соберёшь шишек, пока не настучат по голове? Так вот твои шишки ещё впереди.

— Говорю же, всё уяснил.

— Тогда идём дальше…

Мы проходим возле панельной девятиэтажки. Дядя Юра вновь закуривает. Глубоко затянувшись, кивая, продолжает:

— Дом «зиловский», сорок восемь корпус два, возьми на заметку, и контингент — тут сборная солянка! Каждую смену захаживай сюда, да по два-три раза… Чего тут одна только семья Полевых стоит, прямо по-Высоцкому — такая пьянь, такая рвань, на опохмелку — в любую рань… извини, концовка моя, но, главное, тоже о правде жизни… словом, тунеядцы, отпетые перепродавщики винно-водочных изделий и содержат притон. Бывал?..

— Приходилось, по службе, ловили одного, — вру, смотря прямо в глаза наставнику.

— Ясное дело, по службе, у тебя семья, дети… Запомни, в квартире у Полевых можешь встретить всех алкашей микрорайона разом, то, что среди них могут быть судимые, сам знаешь, будь осторожен. Ну, то что днём и ночью из окон тут летит мат-перемат какой, тоже объяснять не надо.

— Ага, лучше не надо.

— И мне бы навек позабыть. Но куда нам! Притон — круглосуточная блатхата, где пьют, гуляют, жизнь отравляют соседям, а сами счастливы. Гляди, Сеня, не хлебни тут сам невзначай жидкого фунта лиха, как было, однажды, с майором Черниковым.

— Спасибо за заботу, конечно. Но сразу скажу: не буду я с ними долго цацкаться, соберу, как наш «Анискин», на каждого по пуду компромата и загоню за Можайск, ну, и кого-то, ясное дело, — в лечебно-трудовой профилакторий по слову суда, а заключение составить я помогу.

— За такую заботу они, конечно, спасибо скажут, только не согласятся. У обоих, жены и мужа, серьёзные медсправки, что туберкулёзники плюс инвалиды второй группы. Эту парочку легче на луну отправить для испытаний алкоголизмом в условиях слабого притяжения, нежели в лечебно-трудовой профилакторий.

— Знаю, потому, что там нужны здоровые алкаши, забесплатно работающие на государство, — цинично поддакиваю я.

— Вот-вот… Нравится мне твоя покладистость, Семён. Умеешь признавать ошибки.

— Спасибо, конечно. Но эту аморальную семейку можно выселить через суд, как злостных нарушителей жилищного кодекса. Провести собрание жильцов, они с удовольствием проголосуют за выселение Полевых, с заявлениями и подписями обращусь в народный суд, объясню требования граждан…

— Ну да, дескать, Полевые пьют-гуляют и своим аморальным поведением не дают папам и мамам воспитывать советских детей. И я тоже, как дурак, вслед за тобой, раз уж мы побратались, лично выступлю в суде и как представитель власти, как свидетель, и как надоумивший на глупость молодого лейтенанта наставник. Мы вдвоём расскажем всю правду об этой семейке, ведущей паразитический и антиобщественный образ жизни, укажем, что в жилищном кодексе судьи могут найти статью и выселить паразитирующих элементов за сто первый километр. Считаешь, что нужно всего лишь очень серьёзно подойти к решению данного вопроса и отработать зарплату?

— А как же мне заработать квартиру? Сами же говорите — без «палок» никак не обойтись.

— В нашем деле не качество главное, а количество — «палки». А если по судам таскаться, где напасёшь результатов на жильё?

Значит, на судебных делах «палок» для начальства не нарубишь?

— Не знаю, не знаю… Но могу утверждать совершенно точно — судебной практики о выселении плохих жильцов из квартиры нет. Нет ни одного судебного решения, нет и прецедента. И у Полевых несовершеннолетний сын.

— А-а!

— А ты думал, что вы с женой одни такие умелые?

— Тоже, сравнили!.. Но я всё же попытаюсь первым создать такой судебный прецедент. Что-то мне хочется выселить эту злополучную семейку.

— В тридцатые годы за этот подвиг тебе бы дали переселиться на освобождённую жилплощадь.

— Да лучше застрелиться, чем жить даже с такими мыслями! Я же о том, что не поддамся ни одной тут заразе!

— Я это вижу, ты честный будешь работник.

— И на том спасибо.

Мы долго молчим. Уже на подходе к опорному пункту наставник вдруг говорит:

— Лично я тоже двумя руками за выселение Полевых. Хоть бывает кишка и тонка, но и попытка не пытка. А если и впрямь выселить эту семейку, после столь громкого дела можно работать адвокатом. Да… — И капитан опять вдруг поглядев на себя, что-то стряхнул со своей одежды и о чём-то тайном вздохнул.

Старший участковый открывает опорный пункт милиции. Войдя в свой служебный кабинет, он виртуозно, метров с трёх, бросает толстую чёрную папку на рабочий стол. Таким же путем его милицейская фуражка летит на крючок стоящей в углу железной вешалки. Подойдя к небольшому овальному зеркалу на стене, дядь Юра вынимает из внутреннего кармана кителя расчёску и принимается тщательно расчёсывать густые чёрные волосы.

Смотрю на его отражение и, кажется, испытываю будто радость: с наставником вроде бы повезло. Спокойный, уравновешенный и уверенный в себе, знающий законы, жизнь. Есть грехи, а кто без греха?

В дверь без стука вбегает с заплаканным лицом женщина, истерично кричит:

— Помогите, родненькие! Убивает меня мой изверг!..

Капитан спокойно подходит к ней, взяв за руку, говорит:

— Вера Васильевна, прекратите истерику. Вашему горю слезами не помочь. А муж сюда не придёт, я его трусливую душу давно знаю. Мы сейчас же пойдём к вам и разберёмся в деталях.

— Ага! Давайте-ка в деталях разберитесь там с ним… Пойдёмте, дядь Юра, я готова. — С этими словами женщина старательно вытирается носовым платком.

Капитан представил меня:

— Познакомьтесь со своим новым участковым…

— Это вместо Черникова? — Женщина с сомнением разглядела меня с ног до головы. — А что случилось с «Анискиным»?

— Не важно… Это Полищук Семён Александрович. Как говорится, прошу любить и жаловать. Все ваши конфликты теперь будет разрешать он. Но поскольку у Полищука сегодня первый рабочий день, и ему будет затруднительно найти язык общения с вашим мужем, я готов оказать коллеге посильную помощь. Если нет возражений, не мешкая ведите нас к вашей половине.

— Фу, половине! Скажете тоже! Конечно, я не возражаю, и пусть ему сейчас же не поздоровиться! Это — вирус! Его надо изолировать! — уже вполне себе бодрым голосом отвечала заявительница, разворачиваясь к выходу из опорного пункта, как санитар, готовый спасти весь микрорайон.

Мы направляемся к сорок восьмому дому. Вспоминаю, что там проживает «сборная солянка». «Каждый день будешь сюда захаживать», — слышу голос капитана. Слова наставника уже сбывались.

Муж гражданки Ворониной лежит в кровати и мирно похрапывает. Старший участковый присаживается на стул и просит хозяйку принести его паспорт. Достав из своей толстой чёрной папки административный протокол, он начинает его заполнять. Минут за десять протокол составлен. Капитан знакомит с ним заявительницу, показывает, где поставить подпись, затем протягивает бумагу мне для ознакомления, сам же, выйдя в коридор, звонит по городскому телефону в дежурную часть.

— Шилов? Дядь Юра на проводе. Решили с Полищуком подсобить тебе. Для выполнения, так сказать, суточного плана по «пьяной» сто шестьдесят второй. Направляй воронок с архаровцами к сорок восьмому… да, по Шипиловской же… Подъезд третий, этаж шестой, ждём.

Читаю в протоколе: «Гражданин Воронин находился у дома… корпус… по улице… в пьяном виде, слабо держался на ногах, падал, своим внешним видом оскорблял человеческое достоинство и общественную нравственность».

Пьяный хозяин, разбуженный громкими посторонними голосами, поначалу ворочается в кровати, а затем просыпается. Его осоловелый блуждающий взгляд останавливаются на мне.

— Что здесь происходит? Ты кто такой? — Пьяный делает попытку приподняться на кровати, но это ему не удаётся. Он продолжает лежать, в верхней одежде и в ботинках. Подсунув ему под горло резиновую палку-«успокоитель», наставник строго предупреждает:

— Сейчас, Воронин, ты медленно поднимаешься и встаёшь с кровати, не делаешь резких движений, особенно в сторону жены. Во избежание с моей стороны греха смертного, проедешься сейчас в ментовку.

Хозяин медленно сползает с кровати, сквозь нечленораздельное до слуха доносится: «У-у, су-уу-ка! Опять сдаё-о-шь меня в менто-о-вку. Погоди-и, я тебе-э это припо-о-мню-у. Убью-у, стерву-у! Отсижу-у срок, но убью-у, гадину-у! Пригре-эл змею-у на свое-эй груди-и. Прописа-а-ал тамбо-о-вскую-у волчи-ы-цу в свое-эй кварти-ыре…»

Заявительница, не выдерживая психической атаки, уходит восвояси на кухню. Мы удерживаем приподнятого гражданина от повторного падения на кровать, его ноги не желают держаться ровно и вертикально, но с нашими усилиями шестипудовая ноша медленно тащиться от кровати до коридора прихожей. В это время раздаётся звонок в дверь.

На пороге стоят два милиционера.

— Милицию вызывали? — спрашивает старшина у хозяйки квартиры.

— Да, проходите. Милицию вызвал ваш сотрудник, дядь Юра, — отвечает Вера Васильевна, пропуская в квартиру прибывший наряд.

Волоком тянем Воронина к двери.

— Ребята, подсобляйте, — обращается старший участковый к сотрудникам патрульно-постовой службы.

— Это мы завсегда-пожалуйста, дядь Юра, — тут же откликается почти двухметрового роста старшина.

Без промедления, с необыкновенной проворностью и сноровкой великан перехватывает у нас ношу, и, словно мешок, взваливает на могучие плечи. Второму сотруднику остаётся только поддерживать Воронина, ругающегося матерными словами в адрес жены:

— Убью-у-суку-у-змею-у-подко-о-ло-о-дную-у…

Выбираемся, наконец, из квартиры. На лестничной площадке вызываем лифт. У подъезда стоит милицейский «УАЗик». Старшина и водитель заталкивают груз внутрь «воронка». Но пьянице удаётся схватиться руками за открытую дверцу машины, и начинается отчаянное сопротивление милиции.

— Не хочу-у в ментовку!.. Домой хочу-у! Жена-а!..

Наставник обращается ко мне:

— Нам, Семён, здесь делать больше нечего. Старшина Цалко обламывал и не таких буйних. Сейчас отдам ему бумаги, а затем пройдёмся с тобой дальше по участку.

Слышны душераздирающие крики несчастного, видно, старшине приспичивает применить в отношении буйного пьяницы резиновый «успокоитель».

Я прошу наставника объяснить, почему в протоколе записано, что Воронин задержан по «пьяной» статье от дома и корпуса, тогда как доставляем его в отделение не с улицы, а из собственной квартиры.

— Не является квартира общественным местом, и мы с тобой не имеем права оттуда доставлять пьяных в «обезьянники». С лестничной площадки можем, как приравненную к общественному месту, как стадион или сквер. Разберём что и как… Мы сейчас доставляем пьяного в контору по устному заявлению благоверной супруги, так? Доставал её, оскорблял, ругался матом, угрожал, мы это слышали. С другой стороны, с письменным заявлением к нам не обращались, стало быть, за мелкое хулиганство по сто пятьдесят восьмой никого тут ни с какого бока не притянешь. Нет ни свидетелей, ни опрошенных соседей. Факт?

— Факт. А отреагировать на заявление страдалицы мы обязаны. Какой выход? И вот мы, спасая заявительницу, задерживаем её благоверного по «пьяной», пишем в протоколе, что «задержан от дома».

— И не оставь тут без внимания устное заявление гражданки, реагируй на него! А что, если пожалуется, что обратилась в милицию, а она не отреагировала? Понял теперь, зачем Воронина бежит к нам в опорный и разыгрывает целый спектакль: убивает-де её изверг?! А тот, как видел, преспокойно почует в квартире, видит сладкие сны, открывает глаза, а тут четыре архаровца!

Совесть моя была возмущена. Здесь и сейчас совершалась несправедливость: жена — не по щучьему велению, а по-своему хотению — упекла благоверного муженька подальше от себя — в милицейский «обезьянник». Наставник будто читает мои мысли.

— Не переживай. Мы доставляем пьяного Воронина в ментовку и даём проспаться.

— Если бы она его в стационар, подлечиться… Было бы понятно и не обидно.

Старший участковый широко улыбается.

— Конечно, ты прав. — Но больше наставник не добавляет ничего и лезет за пачкой курева. Мы стоим у подъезда. Воронина уже затолкали в машину. Дядь Юра смотрит вверх, я тоже: в квартире наблюдавшая за нами заявительница удовлетворенно задёргивает тюль. Капитан достаёт из папки административный протокол, передаёт составленную бумагу старшине. Затем, повернувшись ко мне, отдаёт распоряжение:

— После работы в отношении Воронина напишешь рапорт и отдашь дежурному Шилову. — И опять к старшине: — Поезжайте, хлопцы, а мы с Полищуком — в опорный. Целке от нас привет!

Старшина садится в машину, громко хлопает дверкой, водитель заводит двигатель и «воронок» увозит Воронина в контору. Я спрашиваю, кто такой Целка, за что к нему такое пренебрежение. Если дурной человек, что означает ему «привет»?

— Не бери в голову. Фамилия его Целко. В конторе у нас почти каждый имеет прозвище, главное — не каждому говорить его в лицо. Дежурный капитан Шилов — «капШило», у замполита Ловцова — «Подстава». Мы, участковые, своего шефа зовём ласково — «Божок». Ты и месяца не прослужишь, как получишь прозвище. Как тебе, лейтенант Полищук, если станешь «Полщукой» или того хуже — «Поллитрой»? Хорошо, если не за обидное, к примеру, когда половину дела будешь оставлять на других, а, выпивая, наоборот, себе наливать больше.

— Не буду, чужого на других не перекладываю, чужого не пью, сигареты чужие не курю.

— Похоже, что так. Ладно… — Капитан докуривает, бросает окурок под ноги.

Я мысленно благодарю шагающего рядом со мной коренастого капитана за оказанную мне, стажёру, помощь в мой первый рабочий день.

— Запомни, Воронина коварная и двуличная, — поучает наставник. — Воронин сегодня глаза залил, спору нет, но он трудоголик — шесть дней в неделю вкалывает, как ломовая лошадь, а на седьмой день расслабляется, покупая пару бутылок пива. А его жена, стерва, и за пиво врывается в опорный и истерично вопит, что убивают.

— Побил бы он её хоть, что ли? — с надеждой спрашиваю я.

— Представь, ни разу и пальцем жену не тронул. Но язык, что помело, угрожает — и это уже факт, многие слышат.

— Наверное от горя запил, что расписался с ней.

— А у вас как в семье, без драк?

— Да, всё в порядке, ревнивая только сильно, зря угрожать не станет, если что — и впрямь пристрелит спящего в кровати.

— Ну, в общем, я другого и не ожидал. Любовь это… ценить надо! Ты постарайся, за жильё-то… И не таким, а и всяким прощелыгам давали. Ты пробьёшься, я верю.

«Спасибо, дядь Юра», мысленно благодарю участкового.

Наставник продолжал что-то говорить, а я уже думал о семье.

— Ну, Семён, ты где? Слышишь ли?

— Да, да, конечно, я слушаю.

— …Так вот, рассказывал мне один алконавт, вернувшись из «элтэпе». Построили, говорит, нас, вновь прибывших, на плацу, как солдат. Вышел к нам начальник лечебного профилактория и объявляет: «Запомните, алкоголики московские, наше главное правило — вы сюда приехали работать на государство, а лечиться будете дома, в Москве!.. Ха-ха-ха!..

— Да уж, смешно…

— Ну, точно? Всё нормально?

— Да, всё нормально. «Всё нормально!» — отзывалось в сознании будто эхом.

Глава 4 
От теории к практике

Возвращаемся в опорный. Мой наставник первым делом вытряхивает на стол из своей видавшей виды чёрной папки ворох документов; уму непостижимо, как все они поместились в ней? Знакомя меня с бумагами, каждую характеризует:

— Вот эта — обыкновенный запрос из организации, присланная по месту жительства гражданина. Тебе надлежит проверить, проживает ли он по данному адресу, и выполнить просьбу отдела кадров — указать полный состав семьи… А эта вот бумага из наших доблестных внутренних органов — коллеги просят написать характеристику на молодого человека, недавно вернувшегося из армии. Ты обязан в трёхдневный срок выполнить их указание. Во-первых, проверь этого дембеля на компромат, пробей по милицейским учётам и картотекам. Далее надо, как водится, опросить в устной форме соседей по лестничной площадке и жильцов с верхнего и нижнего этажей. Проси, пусть охарактеризуют соседа — каков характер и отношение к людям. Затем составишь подробный рапорт-отчёт, подпишешь у руководства и отправишь по канцелярии инициатору запроса. Запомнил?

— Да, запрос исполнять в трёхдневный срок.

— Поехали, что ли, дальше?

— Поехали.

— Тогда держи вот, заявление гражданина Снегирёва, на трёх листах… Рассматривается согласно законодательству в месячный срок… но это не значит, что его нужно таскать в папке целый месяц — чем раньше исполнишь его, тем тебе же лучше, не будут дёргать на совещаниях. Замначальника по службе майор Божков ведёт статистику исполнения участковыми заявлений граждан, кто и в какие сроки их исполняет. Стоит раз попасть в его отчётность, как волокитчик, и весь твой наработанный авторитет насмарку. И ещё заруби на носу, на каждое заявление и жалобу ты обязан направить гражданину письменный ответ. Печатаешь его вот на этом аппарате… — Он указал на стол с электрической печатной машинкой «Оптима». — У начальника милиции, или у нашего шефа Божкова подписываешь ответ гражданину, а все материалы заявления относишь в канцелярию. Татьяна Алексеевна «спишет» их в архив.

— Постараюсь запомнить…

— Ладно. Считаю, что для первого рабочего дня знаний по бумажным волокитам достаточно. — Подытожив, наставник начал убирать некоторые документы в сейф, а другие засовывая назад в кожаную папку. Далее вновь закурил, и, сделав две глубокие затяжки, выпустил ноздрями две большие струи дыма, как из выхлопных труб двух мотоциклов «Урал». — Но это ещё не всё… Из своего восьмичасового рабочего дня на бумаги я трачу не менее четырёх часов. Сижу здесь, в опорном и, как заправская канцелярская крыса, сочиняю на машинке многочисленные ответы. Как-нибудь, посидим с тобой, научу, какие материалы собрать для суда на того же Воронина, если запьёт, дабы отправить в лечебно-трудовой профилакторий, «элтэпэ», на два года. Что?.. Расхотелось?.. Тут дело хозяйское. Далее следует знать, какие основания дают тебе право выносить постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Самая распространенная, злободневная и повседневная для нашего брата «сто двенадцатая ука» — это нанесение побоев. В компетенции участковых инспекторов по кодексу имеется несколько статей, по которым мы только собираем материалы, а затем передаём их в службу дознания, она самостоятельно проводит предварительное досудебное следствие. Или же мы, участковые, по указанию начальника милиции, как органа дознания, по согласованности с прокуратурой возбуждаем уголовное дело. Например, по двести шестой — хулиганство. И проводим предварительное следствие. По его завершению, с подписанными у начальника милиции и прокурора материалами, направляем дело в суд. Статья же сто двенадцатая предполагает рассмотрение дела в порядке частного обвинения в суде… Потерпевший сам обращается в народный суд. Уразумел?

— Так точно дядь Юр! — сплоховал я.

— Вот сейчас ты у меня, наконец, получишь!

— Виноват, исправлюсь, — отвечаю со смехом.

— Так-то лучше!..

Раздаётся телефонный звонок. Первый конфликт улажен.

Старший участковый поднимает трубку.

— Дядь Юра слушает. Ты, «капШило»? Что случилось?.. Пишу адрес… А-а, эти! Известная семейка, адрес помню… от Полевых позвоню.

«Сам себя называет дядь Юрой, другие так зовут. Кто ни попадя к нему также, а я чем хуже?..»

Бросив трубку, восклицает:

— Ну, а я что тебе говорил?! Всё тот же неблагополучный сорок восьмой дом! Сигнализируют: из сто пятьдесят третьей квартиры раздаётся мат-перемат, кто-то орёт дурными голосами, и там, со слов соседа, кого-то убивают.

— Для первого рабочего дня только убийства не хватает…

Наставник, поглядев на меня, успокаивает:

В этой квартире и есть самый известный в микрорайоне притон, где пробавляется перепродажей водки то самое семейство Полевых. Думаю, бытовое явление: собрались опять друзья-алкаши на попойку, теперь бьют друг другу морды.

— Ну, да.

Капитан достал из шкафа резиновую палку и протянул мне, как выдал автомат перед боем.

— Эта у меня храниться про запас. Бери. Без этого инструмента туда соваться небезопасно. И отныне один туда не заходи, не посоветую одиночке и с «калашом».

Выходим из опорного и спешно направляемся к «шесть на восемь», как я уже окрестил злополучный сорок восьмой. На ходу, наставник разъясняет диспозицию:

— Возможно, запротоколируем мелкое хулиганство, это сто пятьдесят восьмая «коап», а может и сто двенадцатая и даже двести шестая «ука» — хулиганство, но покажет только вскрытие. Стажировка твоя удалась, лучше и не закажешь… Сто шестьдесят вторую «коапа» ты изучил полчаса назад на пьяном Воронине. В притоне, уверен «каша» покруче, думаю, как минимум, хулиганство. — Он говорил, словно, в чём-то убеждая себя самого.

На лифте поднимаемся на восьмой этаж… сто пятьдесят третья квартира… доносятся крики, пьяная ругань… дверь была не заперта от того, что внутренний замок в старой грязной двери попросту отсутствовал. Входим с капитаном в неосвещённый и довольно мрачный коридор. Из чёрного патрона, свисающего с потолка на кривом проводе, торчат стеклянные осколки. Первая, левая по ходу комната открыта настежь, из неё-то и слышится пьяный шум, в том числе громкая ругань вперемежку с отборным матом.

— Как зайдём в комнату, ты становись у двери и держи оборону. Бей наотмашь всех, кто станет прорываться в коридор. Я сейчас мигом осмотрю кухню, туалет и ванную комнату. Если начнут выходить из залы, громко зови меня, но удерживай сектор обороны!

— Есть!

На цыпочках наставник ушёл по темному коридору