Скорее на смену автору повсеместно приходит «автор-персонаж»: он присутствует в холинских «Лирике без Лирики», «Почтовом ящике» и, конечно, в цикле стихов «Холин», в дионисийских перевоплощениях Генриха Сапгира и программно в его цикле «Терцихи Генриха Буфарева». Но, в первую очередь, автор-пероснаж — это «поэт окраины» Евгения Кропивницкого, в котором Олег Бурков видит образ «плохого поэта», отсылающий к «авторам второго ряда» времен классической русской поэзии и мастеров низкого жанра «жестокого романса» рубежа XIX–XX веков [258].
По сути, заново нужно было создавать не только литературный язык, но и отношение автора к литературному слову и даже саму идею авторства, то есть заново решать, зачем можно и нужно писать стихи
Для творчества Сапгира характерно снятие этого, казалось бы, принципиально неразрешимого противоречия: с одной стороны, он самым активным образом апеллирует к национальной традиции (причем не к маргинальным ее ответвлениям, а к вполне ортодоксальным фигурам, например, к Пушкину и Фету); с другой стороны, та же самая традиция последовательно трактуется им как своего рода протоавангард.
вернее будет сказать, что эти стихи — как и можно было ожидать — тяготеют к кибер-бараку.
В том же направлении работают и другие манифестации минимальности. На уровне фактов это: пустота сада; возраст персонажа, живого лишь отчасти; его беззубость (жевать приходится десной); агрегатное состояние еды (мягкий, бесформенный творог).
пустотных фрагментов три. Вот один из них:
Второй — в одновременном стремлении к предельному сокращению отдельного текста за счет отказа от его избыточных, по мнению поэта, компонентов. Эта линия прочерчивается от минималистской в традиционном смысле (минимум слов) «Войны будущего» к стихотворным «Детям в саду» с радикальным сокращением слов и прозаическим «Пустотам» со столь же радикальным сокращением объемных фрагментов текста.
Во многих барачных стихах поэтов школы Евгения Кропивницкого не просто доминирует парадигма нелинейного перечисления-нагромождения, как это часто свойственно лирике как ненарративному жанру, но вообще отсутствует или сведена до минимума синтагматика синтаксиса. Эта отмечавшаяся не раз черта лианозовских текстов [327] обусловливает пикториальный и нередко мифический характер текста: пробелы в значении, изначально свойственные живописи, но ставшие приемом в архаике модернизма — зритель тракует картину сам, в ней нет «объяснения» — воспроизводится в поэтическом минимализме с помощью а-грамматизма, пустот и повторов и приводит порой к ситуации чистой
хотя марксистская историософия, видящая в войнах и революциях закономерные этапы освобождения человечества, казалось бы, предлагала для этого уже готовую рамку.
