Амбивалентная модальность не только компенсирует простоту текста — она избегает какой-либо определенности, а значит — маскирует истинные коммуникативные намерения говорящего/пишущего и скрывает его «Я»
Лианозовцы, по всей видимости, ощущали себя кем-то вроде людей, которые после ядерной катастрофы честно высекают настоящий каменный топор, в то время как другие торгуют уцелевшими деталями машин и собирают из них симпатичные, но неработающие устройства
Абстракция понимается здесь как искусство выражения субъективного экзистенциального переживания, «деформирующего» реальность: «…художник делает это не по неумению, а по тому, что в этой концепции форм и линий он достигает той эмоциональности, которая таится в нем…» [262]. Определение абстракции Кропивницкого позволяет говорить о, возможно, первом в традиции отечественного искусства прямом переходе на платформу экспрессионизма. При этом, определяя абстракционизм как новую онтологию чувственного опыта, Кропивницкий сохраняет категорию прекрасного и предостерегает художника от свойственного экспрессионистской живописи увлечения депрессивными аффектами боли и страдания: «объектами для картин не могут быть противные вещи и люди, так как это будет не в согласии с праздником творчества» [263]. Картина для Кропивницкого — икона экзистенциального мира художника, место воплощения его прозрений и созидания праздничных миров.
Мы считаем, что современная русскоязычная поэзия отдалилась от первоосновы всякой вообще поэзии — от конкретного события, от предметов, стала выхолощенной, абстрактной и риторичной, «литературной». Мы хотели вернуть поэзии ее конкретность, конкретность, которая была у Катулла и средневековых лириков, у Державина и в народном фольклоре. Отсюда и название «Группа конкретной поэзии», или группа «Конкрет» [18].
главная сложность связана с лирическим субъектом: хотя он не проявляется в тексте напрямую и остается только словесной инстанцией, организующей поэтический материал, основная читательская проблема — понять, почему субъект об этом говорит, что это значит и как найти нужные фреймы описываемых ситуаций.
графоманское письмо здесь не является носителем метапоэтического дискурса, а скорее дефинирует говорящее Я, которое полностью заменяет автора. Это и приводит не к созданию фиктивных альтер эго, а скорее к какофоническому сосуществованию речевых масок.
«Бедность» интонационного и формального уровней, нарочитая не-изысканность поэтических средств (например, рифмовка из бедных или глагольных рифм, «нейтрализующихся основ рифменной пары» [406]) встречается с такой частотой, что подобные «банализирующие» приемы являют собой метапоэтические декларации о позиционировании пишущего Я как графомана или приверженца неактуальной эстетики.
