Цитаты из книги автора Алекс Хилл Это всегда был он

Мама часто повторяет, что молодость состоит из глупостей и ошибок, которые впоследствии и делают из тебя человека. То, что происходит в твоей жизни – твоя заслуга, результат твоего выбора и действий, но бывают моменты, в которых очень трудно, а иногда и вовсе невозможно мыслить разумно. И как же важно, чтобы в этом случае рядом был тот, кому ты действительно доверяешь

Мореева, давай уже выкинем эту лишнюю букву из твоей фамилии?

koroche: «Скобочка? Серьезно?»
Настя: «Чем она тебе не нравится?))»
koroche: «Две скобки? Мореева, ты не заболела?»
Настя: «Нет)))»
koroche: «Три?! Ты меня балуешь)»

– Перемены не спрашивают разрешения, они просто приходят.

– Твоя жизнь только твоя, – продолжаю выуживать слова откуда-то из глубины души. – И все решения в ней принимаешь ты сам. Никто больше, только ты.

Ненавижу тебя, – зачем-то говорю я.

– Ага. Я в курсе, – хмыкает Морев, стирая розовую пену с моей коленки.

– Ты дурацкий дурак!

– И снова не удивила.

– Вдобавок кривой, будто тебя трехлетка из пластилина слепила.

– Да-да, ты-то у нас красавица с обложки, – саркастично парирует он.

– Еще ты ужасно играешь в баскетбол.

– А вот это неправда.

Никто вообще никого не спасает. Так не бывает. Каждый сам за себя. Или против, тут уж с какой стороны посмотреть. Борется или сдается. Ищет или нарочно теряет. Любит или ненавидит. Принимает помощь или отвергает ее. Спасение начинается тогда, когда нуждающийся признает его необходимость, позволяет себя спасти. Это все выбор

Настя выбрала его. Его, а не Зимина! Мысли об этом согревают круче, чем коньяк, даже голова кружится не меньше. Да, Морев опьянен ею. Ее порывом и признанием в отсутствии ненависти. Она нуждается в нем, и это затмевает все то, что так сильно тяготит. Она попросила, а он не смог отказать. Как и всегда. И это ужасно почти так же, как и прекрасно. Сашу раздирают на части противоречия. Он знает, что не должен этого делать, знает, что ничего хорошего из этого не выйдет, но стоит представить, что они вновь окажутся вместе, подумать о ее улыбке, вспомнить голос и взгляд, мучительно добрый и манящий, как выхода не остается. Только к ней. Потому что нужен. Потому что она ждет.

– Какие цветы она любит?

– Что? – морщится Морев.

– Цветы. Какие нравятся Насте?

– Не знаю.

– Попробуй угадать.

Саша тяжело вздыхает, случившееся сегодня обрушивается на него мешком осколков, которые когда-то давно были блестящими надеждами. Он слишком устал притворяться.

– Назови первое, что придет в голову, – продолжает настаивать Дима.

– Сирень. Ромашки. Не знаю, Зима. Спроси у нее сам. Да и она будет рада любому букету, если он от тебя.

– А цвет?

– Зачем? – измученно спрашивает Саша.

– Просто скажи.

– Раньше был желтый.

– Откуда ты это знаешь?

Саша вспоминает ядовито-желтый дождевик Насти, за который он дразнил ее, называя Джорджи[2], ее тетради, обложки которых были того же цвета, ужасный мохнатый помпон, напоминающий дохлого цыпленка, который она носила на рюкзаке.

– Просто знаю, – отвечает он.

Дима скромно улыбается и хлопает Сашу по плечу:

– И ты прав. Во всем. Понимаешь, что это значит?

– Это ничего не меняет.

– Уже изменило.

Говорят, время лечит любые раны, притупляет тоску, позволяет забыть об ошибках и двигаться дальше. Но все это не имеет смысла, если человек, несущий груз прошлого, не желает себя прощать.