автордың кітабын онлайн тегін оқу  Энеида. Эпическая поэма Вергилия в пересказе Вадима Левенталя

Вадим Левенталь

ЭНЕИДА

ЭПИЧЕСКАЯ ПОЭМА

ВЕРГИЛИЯ

в пересказе

Вадима Левенталя

Иллюстрации Александра Веселова

ЛИТЕРАТУРНАЯ МАТРИЦА

Санкт-Петербург

АННОТАЦИЯ:

«Энеида» – главнейшее литературное достояние Римской империи. Падение Трои, история любви Энея и Дидоны, путешествие троянцев по полному опасных чудовищ Средиземному морю, посещение героем царства мёртвых, эпохальные битвы армий, распри коварных богов, картины будущего величия Рима и многое, многое другое – всё это составляет невиданное по размаху эпическое полотно, равного которому не выходило из-под пера поэта в Античности. «Энеида» не только заложила стандарты эпического повествования для римской литературы – она стала одним из краеугольных камней, на которых в последующие века выстроится величественное здание европейской литературы.

Настоящее издание предлагает читателю полный прозаический пересказ великой поэмы Вергилия, выполненный писателем Вадимом Левенталем.

ISBN 978-5-6052657-6-4

Знак информационной продукции 16+

https://litmatrix.ru/

© В. Левенталь, пересказ, 2024

© ООО «Литературная матрица», макет, 2024

© А. Веселов, иллюстрации, обложка, 2024

Предисловие

Эта книга выходит в серии «Matrix Epicus», но смотрится в ней немного белой вороной. «Гильгамеш», «Песнь о Нибелунгах», русские героические былины, «Калевала» и так далее – всё это фольклор, то есть народное, коллективное творчество. «Илиада» и «Одиссея» приписываются Гомеру, однако специалисты склонны первую считать всё-таки произведением фольклора и лишь вторую, может быть, в какой-то степени продуктом творчества одного-­единственного автора, о котором мы в любом случае ничего не знаем наверняка.

Что касается «Энеиды» – тут мы точно знаем, кто был её автор, когда, в каких обстоятельствах и с какой целью он её написал.

Публий Вергилий Марон (70–19 до н. э.), приближённый императора Августа и самый знаменитый поэт своего времени, писал поэму последние десять лет своей жизни и умер, не дописав её. Работая над «Энеидой», Вергилий выполнял своего рода госзаказ: от него требовалось восславить величие Рима и обосновать тот факт, что Август стал единоличным правителем государства. То есть на самом деле всё было гораздо сложнее и интереснее (найдите в Интернете статью М. Л. Гаспарова «Вергилий – поэт будущего» и почитайте её, она того стоит), но для первого приближения сойдёт и так.

В статье Гаспарова говорится и о другом общеизвестном факте: «Энеида» написана в подражание Гомеру, причём сразу и «Одиссее», и «Илиаде». На это указывают первые же слова поэмы, знаменитые:

Arma virumque cano...

Дословно: «Пою войны и мужа». Иными словами – расскажу о сражениях (как в «Илиаде») и о приключениях (как в «Одиссее»). В «Энеиде» полным-полно отсылок к Гомеру и не только к нему. Именно поэтому она – литературное произведение в отличие от любого фольклорного, ведь собственно литература появляется тогда и только тогда, когда текст отсылает к другим, известным читателю, то есть как бы «помнит» о текстах, сочинённых до него.

Одним словом, в отличие от «Старшей Эдды», «Пополь-Вух» или «Пятой Веды» «Энеида» – это литература.

И всё же появление её в одном ряду с ними закономерно: в силу гениальности автора и привходящих исторических обстоятельств «Энеида» воспринимается как «натуральный», без ГМО, народный эпос; в структуре римской и мировой литературы она выполняет его работу. Достаточно сказать, что многие сюжеты из неё мы знаем, даже если её не читали, – вот хотя бы про падение Трои и троянского коня или про Энея и Дидону, да мало ли.

Однако вот парадокс: сюжеты знаем, а саму поэму – чаще всего нет. Средний читатель, если он не учился на филфаке и не сдавал «античку», мог читать «Илиаду» или «Одиссею» (ну хотя бы отрывки в школьной хрестоматии), но «Энеиду» – едва ли. Этому есть простое объяснение: нам не повезло, гениального (конгениального, пхахах) перевода поэмы на русский не существует.

Европейской культуре такой перевод долгое время вообще не был нужен: вплоть до недавнего времени любой образованный европеец свободно читал на латыни, тем более что носителям романских и германских языков учить латынь проще, нежели нам. Именно поэтому Европа все эти две тысячи лет знала «Энеиду» наизусть, и знала её лучше, чем Гомера, – ведь как раз «Илиаду» и «Одиссею» там читали чаще всего в переводе.

На русский «Энеиду» переводили несколько раз, в том числе Фет и Брюсов, но читать эти переводы трудно, они больше похожи на головоломки; не везёт. Перевод С. А. Ошерова, появившийся в 1971 году, – единственный, который без труда можно найти в библиотеках и который до сих пор переиздаётся. Он хороший, но, увы, чуда не произошло – Вергилий так и не зазвучал по-русски. Читая его, трудно понять, почему «Энеида» сразу возглавила все хит-парады и две тысячи лет остаётся в чартах, стала серебряной, золотой, платиновой, палладиевой и бог знает какой ещё.

И почему именно эта пластинка так въелась в подкорку всей европейской культуры, что отсылки к ней и цитаты из неё есть буквально везде, куда ни ткни, в самых неожиданных книгах (а мы их не всегда видим, потому что сами «Энеиду» не читали)? А ведь она не единственная эпическая поэма, дошедшая до нас от Древнего Рима, их полно, от великолепных – как «Фиваида» Стация или «Фарсалия» Лукана – до ну такое типа «Пуники» Силия Италика. Но всё-таки «Энеида» – особняком. Почему именно она?

Секрет прост. Он – в Вергилиевой латыни. В оригинале стихи «Энеиды» звучат так, что читателя трясёт, будто на оголённых проводах. Вспомните самые торжественные из великих русских стихов – пушкинского «Пророка», или тютчевского «Цицерона», или «Товарищу Нетте» Маяковского, – сложите вместе и умножьте на два; вот примерно так. Величие и свободное течение, размах и простор, пафос и восторг, дыхание полной грудью и гулкий подземный рокот, литавры и фанфары, Девятая симфония Бетховена и увертюра к «Тангейзеру», мурашки по спине и слёзы из глаз.

Едва ли это вообще можно перевести на другой язык. Автор (безусловно, гений) работал десять лет; нужен был бы другой гений (и чтобы у него тоже было много свободного времени). А так, чтобы ещё при этом точно передать содержание каждого стиха, – ну нет, невозможно.

К счастью, передо мной такой задачи – переводить – и не стояло. Задача была – пересказать простым русским языком. Так, чтобы текст легко и удобно читался, чтобы понятно было, о чём речь. Если при этом мне удалось хотя бы отчасти, хоть на сотую долю, передать торжественный слог оригинала – тем лучше. Если при этом приходилось жертвовать строгой верностью букве оригинала – ну что ж, значит, приходилось жертвовать; важнее было сохранить дух.

Я пользовался двумя переводами – Ошерова и Брюсова, – постоянно сверяя их друг с другом, и время от времени залезал в оригинал, восстанавливая в памяти университетскую латынь. На филологическом факультете СПбГУ мне повезло учиться у Юлии Викторовны Гидуляновой, и, пользуясь случаем, я выражаю ей глубочайшую благодарность за тот суровый и беспощадный курс молодого бойца, который я прошёл под её руководством; учить латынь, знаете ли, это вам не лобио кушать.

И всё же: этот пересказ выполнен не для специалистов по Античности – зачем бы им это было надо? – а для любознательного читателя. Может быть, школьника. Может быть, студента с непрофильного отделения. Да просто любого читателя, который хотел бы ознакомиться с содержанием «Энеиды», а времени и сил продираться через гекзаметры, даже русские – о, это отдельный навык! – нет.

Тут, правда, возникает ещё одна сложность. Текст Вергилия полон реалиями, вещами и идеями, с которыми современный читатель, если он, конечно, не специалист, незнаком. Британский ученый Николас Хорсфолл написал пять томов комментариев к «Энеиде» – и его работа так и осталась незавершенной.

Снабжать этот пересказ постраничным комментарием – кто такая Кибела, где находится Фригийская Ида и т. п. – значило бы похоронить главную цель работы: сделать текст, удобный для чтения. Невозможно с удовольствием читать книгу, удерживать внимание на напряженном действии и понимать, о чём речь, если постоянно приходится отвлекаться от чтения в поисках объяснений, что значит то или иное слово.

Идеально, исчерпывающе решить эту проблему невозможно – пришлось бы заодно переводить пять томов Хорсфолла. Да и вообще для этого по-хорошему нужна целая рабочая группа при Академии наук (почему, кстати, такой группы до сих пор нет?). В общем, мне приходилось искать компромиссы и крутиться, имея в виду главную цель: удобство чтения.

Некоторые слова и явления, если это было удобно, объяснены прямо в тексте – там, где они впервые упоминаются. Скажем, в 13–14-й строках Третьей книги сказано:

Terra procul vastis colitur Mavortia campis

(Thraces arant)...

То есть (в переводе Ошерова): «Есть земля вдалеке, где Маворса широкие нивы пашет фракийцев народ». Комментарий здесь должен был бы разъяснить, куда именно и к кому приплыл Эней. Я позволил себе ввести этот комментарий прямо в текст: «Вдалеке, по другую сторону Фракийского моря, по берегам Струмы пашет Марсовы нивы племя эдонов». Заинтересованный читатель легко найдёт на карте и Фракийское море, и реку Струму и узнает, кто такие эдоны.

В каких-то случаях я всё-таки рассчитывал на школьные познания читателя в мифологии и географии – ну камон, нетрудно же вспомнить, кто такой Юпитер и где находится Ливия.

В других случаях я исходил из того, что у современного читателя всегда под рукой телефон с поисковиком – все названия и имена приведены к такому написанию, чтобы их было удобно найти в Интернете. Так, в той же Третьей книге Энею во сне являются пенаты и говорят:

Dictaea negat tibi Iuppiter arva.

То есть: «Юпитер не даёт тебе Диктейских пашен». Я позволил себе написать «пашни у подножия Дикти», потому что по запросу «Диктейские пашни» поисковая машина дает только ссылки на «Энеиду», а вот запрос «гора Дикти» сразу отсылает куда надо.

Для самых дотошных читателей в конце книги всё же сделан словарик со всеми именами и названиями, упомянутыми в поэме. Однако я рекомендую обращаться к нему только в самом крайнем случае – когда без этого совсем никак и ничего решительно непонятно (mea culpa). Ну или в том случае, если вы будете читать эту книгу во второй раз – ну мало ли, – чтобы пройтись по уже знакомому тексту и вникнуть в мелочи, которые ускользнули из поля зрения в первый раз.

Я всё же настаиваю: для первого раза кое-какие вещи легко могут остаться для читателя этакими неясными иероглифами древности; Лотман в предисловии к «Имени розы» говорит о читателе, который ничего не понимал в средневековой схоластике и для которого споры номиналистов и реалистов в романе оставались чем-то вроде музыки, нагнетающей саспенс в триллере, ну почему нет – подобным образом читатель моего пересказа может позволить себе воспринимать что-то, что он не вполне понял. В идеале эту книгу нужно прочитать быстро, насквозь, не отрываясь и не отвлекаясь на изыскания – как с горочки скатиться, – главное должно быть понятно и так. (А потом уже, если вдруг захочется – забраться на горочку снова и исходить её всю вдоль и поперёк, подолгу вдумчиво останавливаясь у каждого кустика... Обещаю, это отдельный и крайне увлекательный опыт.)

Читатель, у которого руки до этого не дойдут, имеет полное право спросить: а насколько этот пересказ вольный, очень ли его содержание расходится с содержанием оригинала? Что ж, ответ такой: нет, на самом деле не слишком, бывает и хуже. У Вергилия кое-где хромает греческая география, потому что он никогда не был в Греции, в поэме есть кое-какие тёмные места и единичные позднейшие вставки, кое-что в поэме осталось не отшлифованным, есть даже некоторые противоречия внутри самого текста, потому что, как уже упоминалось, поэт умер, не закончив работу, – такие вещи я как сумел «зашпатлевал». Кроме того, я свободно переставлял фразы, когда иначе не получалось, что-то перефразировал, а с чем-то с тяжёлым сердцем и расставался, потому что ну никак не получалось сказать это по-русски. Однако я всё же уверен, что всё это касается мелочей – иногда страшно интересных, но всё же на общую картину влияющих мало. Главное должно быть понятно и так, причём понятно без комментария.

Тем не менее есть несколько вещей, которые имеет смысл объяснить прямо сейчас. Так сказать, договориться на берегу. Зная их, читать будет легче и понятнее, а стало быть, интереснее.

Начнём с того, что мы тут не на семинаре по античному оружию и античным доспехам. Безусловно, есть разница между дротиком и копьём, панцирем и нагрудником, щитом таким и щитом сяким – однако там, где эта разница казалась мне непринципиальной для общей картины, я жертвовал точностью в пользу благозвучности. Реконструкторы, мамкины знатоки и прочие специалисты благоволят в таких случаях обратиться к латинскому оригиналу.

Нам также не обязательно детально разбираться в античной утвари – чаша и чаша, – однако есть одна вещь, которая в тексте упоминается довольно часто, – это крате́р. Тут нужно представить себе не просто чашу, а большую, размером этак с тазик, чашу. Из неё не пили; она предназначалась для того, чтобы в ней смешивать вино.

Вино греки и римляне обычно пили, смешивая с водой. Тот, кто пил неразбавленное вино, считался пьяницей. Однако иногда неразбавленное вино всё же было законно: в особо торжественных случаях и, само собой, когда вино предназначалась богам, то есть проливалось над алтарём, например.

Привычных нам богов здесь зачастую зовут их римскими именами – Юпитер, Юнона, Венера (а не Зевс, Гера и Афродита). Важную роль в какой-то момент в поэме играет чуть менее известная у нас Кибела, которая здесь отождествляется с греческой Реей, титанидой, матерью Зевса, Геры, Посейдона и некоторых других, поэтому она также называется Матерью богов.

Кроме богов, общих для греческого и римского пантеонов, тут есть и чисто римские боги, такие как Янус или Квирин, – но большой роли они всё равно не играют. Иногда вы увидите имена типа Марс-Градив, Диана-Тривия или Нептун-Эгеон – это не другие боги, а те же самые; в первом приближении можете считать эти наращения просто дополнительными именами. Однако если вам захочется чуть получше разобраться в путаной (вдвойне путаной) толпе античных богов, титанов, гигантов и прочей живности, а также в религиозных обрядах, которых тут тоже полно, – рекомендую обратиться к соответствующим главам в первом и втором томах «Истории веры и религиозных идей» М. Элиаде1 (а вот иностранный ресурс, внесённый в реестр сайтов с запрещённой информацией, – Википедию – в данном случае не рекомендую, тут она скорее запутает и введёт в заблуждение).

Вообще у одного и того же лица в «Энеиде» может быть много разных наименований, не нужно этого пугаться. Аполлон может называться Фебом, а может Тимбреем. Юл – он же Асканий. Пирр – он же Неоптолем, он же сын Ахилла и он же Пелид. Всё это каждый раз по разным причинам, объяснять которые я не вижу настоятельной необходимости. Я старался сделать так, чтобы всякий раз было понятно из контекста, о ком идёт речь, и в любом случае в главных героях вы точно не запутаетесь, они всегда называются одинаково. (Однако же не перепутайте реку Тибр и бога этой реки Тиберина!)

То же самое касается группы лиц. Спутники Энея, его народ, могут называться троянцами, тевкрами, энеадами, дарданидами или фригийцами – потому что они граждане Трои, принадлежат к народности тевкров, путешествуют с Энеем, их общий прародитель Дардан, а область, из которой они происходят, – это Фригия (то есть, на наши деньги, западная часть Анатолии, или иначе Малой Азии, где и стояла Троя).

В «Энеиде» также упоминается множество племён, населяющих (населявших) Италию, – ру́тулы, тиррены и другие. Латины при этом могут называться ещё лаврентцами по названию своей столицы Лаврента. При этом все эти племена вместе могут называться италийцами, понятно почему, или авзонидами, потому что Авзония  – другое название Италии. Иногда в тексте появляется Гесперия – так, вообще говоря, называлась вся область западного Средиземноморья, но тут опять-таки имеется в виду Италия.

И снова я призываю вас не пугаться, если вы чего-то недопоняли или в чём-то запутались. Самые важные, ключевые моменты сделаны так, что запутаться в них ­невозможно – во всех остальных случаях можно пренебречь и плясать дальше; разберётесь потом.

Чуть сложнее обстоит дело с манами, ларами и пенатами. Правда состоит в том, что до сих пор даже среди специалистов идут споры – кто это такие и в чём между ними разница. Для простоты и общего понимания давайте считать, что всё это – духи предков. Маны – это такие духи предков, которые живут в царстве мёртвых. Пенаты – это такие духи предков, которые живут в доме, а также их изображения, то есть маленькие статуэтки; их можно взять с собой, если куда-то переезжаешь. А лары – это такие духи предков, которые живут в доме, но взять их с собой нельзя, они прочно привязаны к месту; то есть если дом сгорает, например, то они сгорают вместе с ним.

Вообще мёртвых и смерти в «Энеиде» примерно столько же, сколько жизни и живых. Говорить об античной концепции смерти можно было бы бесконечно, но для понимания поэмы критически важно понимать вот что. В мире «Энеиды» страшно умереть, но ещё страшнее не быть похороненным. А ещё страшнее и того и другого – смерть детей. Да, в Шестой книге описывается Элизий, населённый душами праведников, – но как раз это для Античности небывалое исключение. Правило же состоит в том, что с представлением о бессмертии души у греков и римлян было туго: либо бессмертия нет, либо оно есть, но такое, что лучше б не было. Одним словом, для Античности дети, наличие потомства во многом идею бессмертной души заменяют. Поэтому, убивая меня, ты всего лишь убиваешь меня; но убивая моих детей, ты лишаешь меня бессмертия. Именно так к этому относятся герои «Энеиды».

Но вернёмся к праведникам и скажем главное.

Самое принципиальное.

То, без чего будет вообще ничего не понятно. Или понятно, но с точностью до наоборот.

Три восклицательных знака.

Относиться к героям «Энеиды», осуждать или одобрять их поступки нельзя с позиций современной (старой или новой, пхахах) этики. То есть можно, конечно, кто ж запретит, но это нарушало бы принцип историзма. Потому что наша современная этика хотя и наследует античной, всё же очень серьёзно трансформирована христианством.

Христианская этика, как известно, строится на системе заповедей, то есть запретов. Есть вещи, которые делать нельзя. Тот, кто их делает, совершает грех и становится грешником. Так возникает оппозиция «грех – святость». Причём для христианской этики предпочтительны именно эти экстремумы – как известно, раскаявшийся грешник Богу дороже ста праведников, а тех, кто ни холоден, ни горяч, Он пообещал изблевать из уст Своих.

Античная этика иная. Никаких запретов она не знает, экстремумы презирает, а ключевые ценности для неё – умеренность, смирение перед волей богов и перед судьбой, владение собой, самообладание. Грубо говоря, если христианская этика говорит «не убий», античная говорит: «убей, если такова воля богов, но сделай это без удовольствия».

Именно поэтому многочисленные поздние сюжеты на мотив «Эней и Дидона», как бы прекрасны сами по себе они ни были, не имеют никакого отношения к Вергилию. Мы, воспитанные в лоне христианской культуры, да ещё в реверберациях эпохи Романтизма, сочувствуем Дидоне: ведь она так страстно любит, разве это не прекрасно! Но с точки зрения Вергилия и его имплицитного читателя, она заслуживает осуждения – как раз потому, что от страсти потеряла голову. Мало того – ещё и впала в отчаяние, другую эмоциональную бездну. А вот Эней, наоборот, в этой истории красавчик – во-первых, следует воле богов, а во-вторых, ни в какие крайности не впадает: не влюбляется до безумия в царицу, но и не отказывает влюблённой.

Та же история и с главным антагонистом второй части поэмы, царём рутулов Турном. Мы ничего не поймём в их с Энеем противостоянии, если не обратим внимание на то, что Турн постоянно впадает в экстаз, в бешенство, теряет контроль над собой, выходит из себя, не помнит себя, позволяет страстям завладеть собой. Фуко назвал концепцию античной этики «забота о себе» – так вот Турн вообще о себе не заботится. Напротив, Эней всегда равен себе, владеет собой, держит себя в руках. Правда, он может впадать в ярость – но это только во время битвы, тогда можно, это единственный случай, когда можно – и, конечно, лишь до того момента, когда противник обезоружен. Тут нужно мгновенно успокоиться и прийти в себя. Что он в финале и делает. Правда, убить поверженного противника всё же придётся – но ведь такова воля богов, а значит, это ещё один плюс к карме!2

Вот почему Турна, при всей его доблести и храбрости, античный читатель «Энеиды» воспринимал как того, кто ведёт себя недостойно, фу таким быть.

И вот почему Вергилий так настойчиво всю дорогу называет Энея insignis – слово трудное для перевода, но ничего лучше, чем благочестивый, пока так и не придумали. Потому что в мире поэмы он – идеал современника; по римским понятиям, он находится примерно на том же месте, где по христианским находился бы святой. И кстати, местночтимым богом, то есть на римские деньги святым, он в конце концов и станет. Почему? Потому что он чтит волю богов и не подвержен страстям.

Ну что ж, вот теперь вы снаряжены в поход. Хотя бы самым необходимым.

Поехали.

Итак,

Arma virumque cano...

 

Воспоём же ратные подвиги и восславим героя, что первым, спасшись из сожжённой пожаром Трои, пристал к берегам Италии. Юнона, жестокая и злопамятная царица богов, много лет заставляла его скитаться по земле и по морю, но в конце концов, после многих бедствий и войн, в области Лаций, там, где Тибр впадает в Тирренское море, наш герой и его дети заложили города Лавиний, ­Альба-Лонга и, наконец, Рим. В этот город они перенесли реликвии своих предков и здесь же дали начало новому народу – народу римлян. С чего всё началось? Почему Юнона так ополчилась на нашего героя, почему насылала на него несчастье за несчастьем? Почему так гневалась на человека, известного своим благочестием и почтительным отношением к богам? Или боги безжалостны к нам безо всякой причины?

Гордый Карфаген, богатый и могучий город, стоял на юге Тирренского моря, на берегу Тунисского залива, и Юнона была его покровительницей. Храм царицы богов здесь был больше и роскошнее, чем на родном её Самосе, здесь хранились её доспехи и колесница. Она мечтала, что когда-нибудь Карфаген станет повелевать всеми другими народами. Но она знала и о пророчестве: что будто бы от поверженного троянского древа произрастёт побег нового народа, и этот народ однажды сровняет Карфаген с землёй. Так предсказали Парки. Юнона вела Троянскую вой­ну на стороне греков и вышла победительницей, но не успокоилась на этом. Троянцев она ненавидела люто и давно, с тех пор, как царский сын Парис признал прекраснейшей не её, а Венеру, с тех пор, как Юпитер пренебрёг ею ради Ганимеда, ещё одного юноши древнего царского рода тевкров. Сам этот род произошёл от другой давней измены её божественного супруга, и её ненависть к этому роду не ослабла и после того, как стены Трои пали, а уцелевшие троянцы, спасаясь от грозной ярости Ахилла, погрузились на корабли и отдались на волю волн. Юнона сделала всё, чтобы они не могли найти дороги в Лаций. Немало горя пришлось хлебнуть будущим основателям Рима, и уже много лет скитались они по волнам.

Обитые медными пластинами носы кораблей взрезали зеленоватые волны – то флот троянцев отчаливал из царства Акеста, от северо-западной оконечности Сицилии в сторону Лация. Видя это, Юнона не могла сдержать ярости:

– Неужели я должна смириться с тем, что они доберутся до Италии? Пусть их ведёт туда судьба, но разве боги не сильнее судьбы? Афина отомстила Аяксу, когда он возвращался из Трои, за то, что в её храме он силой взял Кассандру. Она сожгла корабли греков молнией, а самого Аякса бросила на острые скалы. А я – царица богов, сестра Юпитера и его жена – столько лет не могу справиться с троянцами! Кто же станет после этого почитать меня, кто будет приносить дары в храмы, кто будет мне молиться?

Во мгновение ока Юнона перенеслась на Липарские острова, мрачные и безжизненные вулканические скалы неподалёку в Тирренском море, что были вотчиной повелителя ветров Эола. Здесь, где в глубоких пещерах томились в заточении бури и грозы, сам Эол восседал на скалах, и в руках у него был жезл – символ власти, вручённый ему Юпитером. Из глубин пещер доносились рёв и рокот закованных в цепи стихий.

Юнона стала льстить Эолу, желая подкупить его:

– Ты так могущественен! Одним мановением своего жезла ты смиряешь стихии и заставляешь их вздыматься над морями! Смотри же, вот по тирренским волнам плывут корабли ненавистных мне троянцев, они несут в Италию свои реликвии из проклятой Трои. Обрушь на них бурю, разбросай корабли и утопи людей! А я за это отдам тебе в жёны одну из своих четырнадцати нимф, Дейопею, прекраснейшую из всех, и она родит тебе прекрасных детей!

Эол отвечал ей:

– О царица богов! Ты сделала меня повелителем ветров, ты дала мне силу и власть! Я всего лишь твой слуга, Юнона, и, когда ты приказываешь, моё дело – повиноваться.

Он ударил жезлом в скалу, и тогда, покорные его воле, наружу вырвались бури и ветры. Эвр, Нот и Африк – восточный, южный и юго-западный ветры вместе обрушились на море, вздыбив волны с самого дна до неба. Доски и канаты заскрипели на кораблях, люди завопили; небо затянула чёрная гроза, и стало темно, как ночью. Гремели тучи, и сверкали молнии – сама смерть подступала к троянцам. В ужасе Эней воздел руки к небу и прокричал:

– Блаженны павшие под стенами Трои! Лучше было бы мне умереть там, сражённым Диомедом. Почему я не погиб в битве рядом с Гектором, Сарпедоном и другими товарищами! Воды бурного Ксанфа омывали бы мой щит и мой шлем – вместе с телами других героев!

Ветер рвал паруса, разворачивал корабли боком к волне, и волны нависали всё выше и выше. Три корабля буря бросила на крутые утёсы острова Эгимур, а другие три унесла ещё южнее, в Большой и Малый Сирты, мелководные и опасные заливы у берегов Ливии. Корабль Оронта волна, перекрутив трижды, засосала в пучину. В воронке шторма крутились доски, копья, щиты и люди. Корабли Илионея, Ахата, Абанта и Алета едва держались на плаву, и не было ни одного, в днище которого сквозь щели не хлестала бы вода.

Тогда грохот возмущённых волн достиг ушей владыки Нептуна. С глубин моря он услышал разыгравшуюся бурю и поднялся над поверхностью вод, чтобы обозреть своё царство. Он увидел разбросанные корабли троянцев, увидел почерневшее небо и понял, что это дело рук его не в меру гневливой сестры Юноны. Тогда он призвал к себе разбушевавшиеся ветры и строго сказал им:

– Кто вы такие, чтобы в моём царстве поднимать волны до звёзд и смешивать море с небесами? Своей властью я повелеваю вам угомониться и вернуться к своему хозяину. Передайте Эолу, что власть над морем и трезубец, символ этой власти, вручены мне, а не ему. Голые скалы – его вотчина, темница – его царство! Пусть довольствуется ими да получше вас охраняет!

И Нептун своей рукой успокоил море и разогнал тучи, чтобы открыть небо для ослепительно яркого солнца. Тритон с Кимофоей помогли ему снять одни корабли с острых скал Эгимура и вывести другие с мелей Сиртов. Сам Нептун легко помчался в своей колеснице по тихой глади морских вод.

Так бывает, когда вдруг в толпе вспыхивает бунт, чернь выходит из себя и, ослеплённая гневом, буйствует и убивает, а во все стороны летят камни и факелы. Но стоит появиться на площади человеку, известному своей доблестью и благочестием, как толпа стихает. Он говорит, а остальные, обступив его, молча слушают речь, которая успокаивает людей и заставляет их задуматься. Так же успокоилось море, стоило его повелителю пронестись по волнам, правя своей послушной колесницей.

Эней со спутниками вместо берегов Италии очутились у берегов Ливии. Они нашли тихую бухту, прикрытую от моря островком, с двумя утёсами по бокам. Между ними шумела тенистая роща, посреди неё была поляна, а за ней – пещера, в глубине которой бил родник и стояли скамьи из необработанного камня; в таких пещерах обычно живут нимфы. Водная гладь здесь была так спокойна, что корабли Энея – те семь, которые он сумел собрать, – могли стоять тут даже без якорей.

Троянцы поспешили на берег. Насквозь пропитанные солёной водой, усталые, они повалились на песок. Ахат, верный друг Энея, стал разжигать огонь, другие принесли с кораблей остатки подмоченных зёрен, чтобы просушить их на огне, перемолоть камнями и испечь скудный хлеб.

Эней поднялся на вершину скалы, чтобы взглянуть на море – не видно ли других кораблей с его друзьями. Капис, Антей, Каик... Но море было пустынно. Зато на берегу в отдалении он заметил стадо оленей. Эней замер и позвал к себе Ахата, чтобы тот принёс ему лук и стрелы. Он убил семь оленей – по одному на каждый спасённый корабль, – остальное же стадо врассыпную разбежалось. В гавани он поделил оленей между товарищами и раздал всем кувшины с вином, которые дал ему в дорогу царь Акест, когда они покидали гостеприимные берега Сицилии. Энею было больно смотреть на своих печальных спутников, ему хотелось их ободрить и утешить.

– Друзья! – сказал он. – С нами и прежде случались несчастья. Чего мы только не пережили! Мы проплыли между Сциллой и Харибдой, мы миновали утёсы циклопов – разве новая буря ввергнет нас в уныние? Когда-нибудь мы будем вспоминать о наших несчастьях с радостью, как те, кто всё преодолел и добился цели. Нам судьбой предназначено достичь Италии и там, на мирных пастбищах Лация, основать новое царство, так будем же беречь себя для будущего счастья!

Успокоенные словами Энея, троянцы принялись за мясо и стали разделывать его, жарить жирные куски на весёлом огне, пировать и пить вино. Окончив трапезу, они стали говорить о товарищах и гадать, удалось ли ­кому-нибудь ещё спастись в шторме. Эней старался не показывать этого, но тревога снедала и его. Оронт, Амик, Лик, Гиас, Клоант – увидит ли он их когда-нибудь ещё?

Тем временем Юпитер с небесных высот озирал моря и земли. Когда взгляд его обратился к берегам Ливии, к нему подошла печальная Венера. Со слезами на глазах она так сказала отцу:

– Ты властен над судьбами людей и богов, твои молнии повелевают миром, чем же провинились перед тобой Эней и троянцы? Почему для них, испытавших столько горя, недоступны берега Италии? Им предназначено было построить Рим и дать в нём начало новому народу, что будет править морями и землями, – ты обещал им это. Или ты передумал? Когда греки разрушили Трою, я утешала себя тем, что однажды судьба снова улыбнётся троянцам, но до сих пор, через столько лет несчастные беглецы не могут найти себе пристанища. Сколько можно? Ведь другие беглецы счастливее их. Антенор ускользнул от ахейцев, пристал к берегам Иллирии, прошёл на север через Либурнское царство, пересёк бурный Тимав и основал Патавий, где его народ наслаждается теперь миром и покоем. И только Эней, мой сын и твой внук, которому ты обещал новое царство, из-за гнева одной-единственной богини опять оказался вдали от италийских берегов. Разве так подобает богам вознаграждать благочестие людей?

Юпитер улыбнулся дочери и поцеловал её.

– Не бойся, дитя моё, я не менял ни своей воли, ни судьбы троянцев. Верь мне, ты увидишь обещанные стены городов и будешь гордиться своим добродетельным сыном. Не мучай себя сомнениями, вот тебе моё пророчество. Эней долго будет вести сражения в Италии, покоряя местные племена, построит Лавиний и установит для него законы. Не пройдёт и трёх лет со дня покорения ру́тулов, как власть перейдёт его сыну, твоему внуку Асканию, которого в новом царстве будут называть Юлом. Он построит Альба-Лонгу, перенесёт туда свою столицу и будет править тридцать лет. Через тридцать лет дочь царя Нумитора, весталка, родит от Марса двоих близнецов. Они будут вскормлены волчицей, и один из них, Ромул, продолжит троянский род и построит город, который назовётся по имени основателя Римом. Могуществу этого рода я не кладу ни предела, ни срока, власть римлян будет вечна. Юнона откажется от своей упорной мести, Юнона, которой боятся и на земле, и в море, и на небе, забудет старые обиды и станет вместе со мной заботиться о народе, облачённом в тогу, – народе повелителей мира.

Таково моё решение, – продолжал Юпитер. – Через много лет род Энея подчинит своей власти Фтию, Микены, Аргос и другие греческие города, а от твоих потомков родится Цезарь Август, чья слава будет ограничена только звёздами и Океаном. Он возьмёт себе имя Юлий в память о своём предке, твоём внуке, он покорит Египет, и однажды ты примешь его в свои объятия в чертогах богов. Жестокие века, полные войн и суровых испытаний, минуют, и настанет время покоя и благоденствия. Богини Веста и Фидес, а с ними Квирин и Ромул, который к тому времени тоже станет богом, дадут законы всем народам. Двери храма Януса будут навсегда заперты на железный засов, и внутри него война, скованная медными цепями, будет бессильно выть окровавленной пастью на грудах бесполезного оружия.

Сказав это, Юпитер призвал Меркурия и направил его в Карфаген, чтобы там приняли беглецов, а царица Дидона не отказала им в убежище, и Меркурий на легкокрылых сандалиях стремительно полетел в Ливию.

Эней не спал всю ночь, тревожась о своей судьбе и о товарищах. С первыми лучами солнца он отвёл корабли в укромное место под тень прибрежных деревьев, под своды скал и, взяв с собой одного Ахата, отправился в глубь берега, чтобы попытаться узнать, в какой стране, на чьей земле они оказались. Держа в руке два копья, он брёл по густому лесу, и там, в чаще, ему явилась Венера. Приняв обличье девы-охотницы, она была похожа на спартанку или на Гарпалику из Фракии, наездницу, что мчалась быстрее ветра: на ней было лёгкое платье, подобранное выше колен, её волосы свободно спадали на плечи, и за спиной у неё был охотничий лук. Она улыбнулась Энею с Ахатом и спросила:

– Эй, юноши! Не видели вы здесь моих сестёр? Они бродят где-то тут, одетые в рысьи шкуры, у каждой лук со стрелами, в этом лесу они охотятся на свирепого кабана.

Эней не узнал своей матери, но видел, что перед ним не простая девушка.

– Увы, я не видал твоих сестёр. Но скажи, как тебя зовут? Ты не похожа на обычную смертную. Скажи, ты богиня? Сама Диана? Или нимфа этих лесов? Кто бы ты ни была, мир тебе! Помоги нам, расскажи, где мы оказались, к каким берегам нас принесло? Мы не знаем ни этих мест, ни людей, которые здесь живут. Нас прибило к этим берегам бурей, и мы в беде. Помоги нам, а мы принесём перед твоим алтарём обильные жертвы.

Венера в ответ рассмеялась:

– О, я недостойна такой чести. Мы, тирские женщины, все ходим с такими колчанами и в охотничьих сапогах. Ты оказался в царстве пунийцев, у города потомков Агенора. Раньше это были земли ливийцев, а теперь здесь правит царица Дидона, бежавшая сюда из Тира. Рассказывать всю её историю было бы слишком долго, а если коротко, то Дидону её отец, царь Тира, отдал замуж за Сихея, богатейшего человека в стране, и она очень его любила. Но потом царствовать стал её брат Пигмалион, прославившийся бесчисленными жестокими преступлениями. Он позарился на богатство Сихея, убил его в родном доме, на алтаре богов, и утаил тело, оставив непогребённым. Ему долго удавалось скрывать своё злодеяние от сестры, но однажды ночью Сихей сам явился Дидоне во сне. С бледным лицом и пронзённой грудью, он рассказал ей обо всём, что ­произошло, и убедил бежать из страны, а заодно открыл, где спрятаны его сокровища. Безутешная вдова собрала верных людей, ненавидевших тирана Пигмалиона, они тайно подготовили корабли и перенесли на них золото Сихея, а вместе с ним и всю тирскую казну. Дидона возглавила беглецов. Прибыв сюда, они выкупили у местных жителей часть земли, которую можно охватить одной шкурой быка, но одурачили ливийцев, разрезав шкуру на тонкие ленты и обведя ими землю, на которой можно построить крепость. И теперь здесь стоит Карфаген, а в его сердце та самая крепость, которую в память о шкуре быка называют Бирсой. А теперь расскажите и вы, кто вы такие, откуда сюда приплыли и куда держите путь?

Эней тяжело вздохнул:

– Если я буду рассказывать свою историю с самого начала, то не хватит и дня, чтобы поведать обо всём. Мы из Трои. Может быть, и в ваших краях слыхали о ней? Много лет мы скитаемся по морям, а сюда нас принесла буря. Меня зовут Энеем. Я спас от греков реликвии своего рода, изображения богов и предков, а слава нашего рода гремит до самых небес, ведь наш предок – сам Юпитер. Я плыл в Италию, послушный воле своей матери, ибо земли Италии предназначены нам судьбой. От фригийских берегов я отплыл с двадцатью кораблями, а теперь их осталось только семь, да и те потрёпаны волнами и ветрами. И вот, в безвестности и сиротстве мы оказались в Ливии, нам нет пути в Европу, но и в Азию мы вернуться не можем.

Венере было больно слушать жалобы сына, и она остановила его:

– Кто бы ты ни был, раз ты жив и прибыл к берегам тирийцев, значит, на то была всевышняя воля. Меня когда-то учили искусству гадания, так что я предскажу тебе: твои спутники вернутся, попутный ветер принесёт их в надёжную гавань. Гляди: там в небе летит вереница из двенадцати лебедей. Их разогнал орёл, птица самого Юпитера. Но потом они, спустившись к земле, собрались снова, и вот с ликующими криками они вновь плывут по небу. Говорю тебе: это знак того, что корабли твоих спутников уже или стоят на причалах, или входят в устья спокойных рек. А ты ни о чём не беспокойся и следуй прямо этой дорогой, никуда не сворачивая.

Сказав так, Венера развернулась и ушла, и вдруг Эней увидел, что от её тела исходит алое сияние, от волос её исходит запах амброзии, одежды упали с неё, и поступь её больше не была похожа на человеческую, ибо богиня приняла свой обычный облик. Эней тут же узнал мать и, удивлённый, с укором сказал ей вслед:

– Зачем же ты, жестокая, обманула сына поддельным обличьем? Почему не взяла моих рук в свои, не дала услышать своего подлинного голоса?

И он отправился вслед за ней, к стенам Карфагена. Венера скрыла Энея с Ахатом под невидимым покровом – чтобы никто не задержал их и не докучал расспросами, – а сама отправилась на Кипр, в свой храм в Пафосе, полный венков из живых цветов, где на ста алтарях ей приносят жертвы и курятся драгоценные сабейские благовония.

Тропа привела Энея с Ахатом на вершину холма, с которого открывался вид на Карфаген. В изумлении они смотрели на новый, построенный финикийцами город. Они ожидали увидеть деревушку с лачугами, но город был полон громадных каменных домов, и строительство не останавливалось. Толпы народа текли по мощёным дорогам к городским воротам и от них. Одни возводили городские стены, другие выбирали места для домов, углубляли дно в порту, ставили фундамент театра и из мраморных глыб вытачивали для него мощные колонны. Слаженной работой и трудолюбием финикийцы были подобны пчёлам ранней летней порой на цветущих полях, когда одни выводят потомство в его первый полёт, другие собирают пыльцу и несут её к ульям, третьи принимают у сестёр груз и наполняют соты, а четвёртые отгоняют от сладкого нектара бездельников-трутней. Всюду тогда кипит работа, и над полями разносится аромат мёда.

– Счастлив народ, нашедший свой новый дом! – вздохнул Эней, глядя на россыпь городских крыш.

Спутники вошли в ворота Карфагена и оказались посреди бурлящей толпы, но чары Венеры скрывали их от посторонних глаз.

В самом сердце Карфагена шумела древняя роща. В ней когда-то только что приставшие к этим берегам тирийцы нашли череп коня – знак того, что многие столетия их отважный род будет непобедим в бою. На этом священном месте Дидона построила невиданных размеров храм в честь Юноны и наполнила его богатейшими дарами покровительнице города. К входу в него вели медные ступени, блестящей медью были покрыты и ­балки, подпиравшие кровлю, и петли, на которых держались двери.

Эней подошёл к стенам чудесного храма, и страх покинул его, а сердце наполнилось надеждой. Он вошёл под высокие своды и в ожидании Дидоны восхищался богатством убранства и искусной работой мастеров. В изумлении он рассматривал фрески на стенах; на них одна за другой были изображены все битвы Троянской войны, молва о которой дошла и до этих мест. Вот Агамемнон с Менелаем, вот Приам, а вот ненавистный Ахилл... Эней замер и со слезами на глазах сказал Ахату:

– Есть ли на земле место, где не слыхали о нашей беде! Гляди, тут царь Приам – даже здесь чтут его память. Не стесняйся слёз – горе трогает наши души, это в природе вещей. Пусть слава, которую обрели наши герои, послужит тебе утешением!

Эней переходил от фрески к фреске, рассматривал изображённые сцены и плакал, узнавая памятные ему битвы. Вот троянские юноши теснят ахейское войско, а тут на них налетает в своей быстрой колеснице Ахилл, и шлем его ослепительно блестит на солнце. А вот белые шатры фракийского царя Реса, пришедшего со своей конницей на помощь осаждённому городу. Фракийцы спят, а коварный Диомед меж тем пробирается в лагерь – перерезать во сне людей и увести лошадей, чтобы не дать сбыться пророчеству, по которому город был бы спасён, если бы лошади Реса успели отведать травы в городских стенах и напиться воды из Ксанфа. А вот Троил, сын Приама. Несчастный мальчик обронил щит и спасается от неравного боя с Ахиллом. Он опрокинулся навзничь в своей колеснице и не выпускает вожжей, но голова его уже волочится по земле. Здесь троянские женщины с распущенными волосами, рыдая, идут к храму Афины. Они молятся ей, но богиня не смотрит на них, опустив глаза к земле. Ахилл трижды волочит по земле вокруг стен Трои привязанное к колеснице тело Гектора, а потом продаёт его отцу. Тяжкий стон вырвался из груди Энея: он узнал доспех и колесницу своего друга, а потом и его самого, и Приама, простирающего руки к бездыханному телу сына. На одной из фресок он увидел и себя, ведущего троянцев в бой на ахейцев. А вот союзники Трои: Мемнон, сын Авроры, царь Эфиопии. Вот царица Пентиселея ведёт ряды амазонок со щитами в форме полумесяца. Её обнажённая грудь перевязана золотой повязкой, она бьётся наравне с мужчинами...

Эней рассматривал так хорошо знакомые ему картины, а в храм, окружённая толпой, вошла прекрасная Дидона. Она была похожа на Диану, когда та бродит по берегам Эврота или по холмам Кинфа, и вокруг неё собираются тысячи горных нимф: выше их всех ростом, с луком и колчаном за спиной, она весела и спокойна. Так же и Дидона, полна радостных забот о благополучии своего царства, села на трон, что стоял посреди храма, и её окружила стража. Здесь, посреди храма, она вершила свой царский суд, устанавливала законы и по жребию назначала общественные работы.

Вдруг Эней увидел, как в сопровождении толпы в храм вошли Антей, Сергест, Клоант и другие троянцы, с ­которыми их разлучила свирепая буря. Поражённые, Эней с Ахатом замерли. Их переполняла радость, им хотелось поскорее обнять своих товарищей, но они не решались, их мучила неизвестность. Оставаясь невидимыми для всех, они хотели сначала узнать, что случилось с друзьями, куда выбросило их корабли и зачем они пришли в Карфаген. Троянцев провели к трону царицы, и Дидона велела им говорить.

Слово взял старейший из троянцев, Илионей.

– О царица, с благословения самого Юпитера ты построила этот город и смирила дикие племена, установив для них законы! Перед тобой несчастные троянцы, которых носит по волнам ветер, и мы молим тебя пощадить нас и наши корабли. Будь благосклонна к нам, ведь мы почитаем богов и пришли сюда с миром, а вовсе не для того, чтобы разорить ваши святилища, ограбить и умчаться с добычей. Нет таких надменных помыслов у нас, побеждённых. Мы плыли на закат, в западные области Гесперии. Там когда-то жило племя энотров, а теперь их потомки взяли имя италийцев – мы направлялись туда, когда нас застигла буря и вынесла кого куда, на скалы и отмели. Лишь немногим удалось спастись. Что за варварские нравы царят в этой стране, если попавшим в беду морякам не дают пристать к берегу, угрожают сжечь корабли и грозятся убить? Если тут презирают людей и не боятся оружия, то пусть хотя бы вспомнят о бессмертных богах, которые по делам воздают за честь и бесчестье!

Нашим царём, – продолжал Илионей, – был Эней, а о его благочестии, справедливости и отваге ходят легенды. Если судьба пощадила его и он жив, то нам бояться нечего. Да и ты не будешь раскаиваться, если поможешь нам в беде. Пусть лишь нам будет позволено привести в гавань разбитые бурей корабли, взять брёвна в лесу, починить суда и вытесать новые вёсла, – и мы тут же направим свой путь в Лаций. Но если наш предводитель, наш отец лежит бездыханный на дне моря, тогда мы отправимся на Сицилию. Её царь Акаст – наш родственник, троянец, мы будем искать убежища у него.

Илионей умолк, и по толпе пронёсся беспокойный ропот. Дидона же со скромным достоинством отвечала тевкру:

– Отбрось страх и забудь заботы. Наше царство молодо, и нам со всех сторон грозят опасности – лишь это оправдывает то, с какой бдительностью мои стражи берегут наши границы. Кто же не слыхал о горестной судьбе Трои, о великой войне и об отважных энеадах! Нет, наши души ещё не настолько черны, солнце ещё ярко светит над Карфагеном. Куда бы вы ни направлялись – в Италию, к благодатным нивам Сатурна, или на Сицилию, к горе Эрикс, в царство Акаста, – я отпущу вас невредимыми и помогу, дав в дорогу все нужные припасы. Но если вы захотите остаться здесь и строить город вместе со мной, то моё царство станет вашим. Приводите корабли сюда – тирийцы и троянцы всегда будут равны как братья в моих глазах. Ах, если бы и ваш царь Эней оказался здесь, принесённый тем же ураганом! Я отправлю людей во все стороны своей страны, чтобы искать его – как знать, может быть, он блуждает в лесах неподалёку.

Ахат с Энеем услышали слова Дидоны, и сердца их наполнились радостью и надеждой.

– Что скажешь, сын богини? – сказал Ахат. – Видишь, мы в безопасности, и наши товарищи здесь. Уцелели все корабли, кроме одного – мы сами видели, как он тонул. А в остальном предсказание Венеры сбылось!

Не успел он договорить, как покров невидимости, скрывавший друзей, рассеялся, и Эней явился собравшимся. От него исходило сияние, лицом и фигурой он был похож на бога – сама Венера даровала блеск его волосам, очарование юности лицу и радостное сияние глазам. Так искусный мастер до блеска полирует слоновую кость и оправляет в золото белоснежный паросский мрамор. Обращаясь к царице и ко всему народу, он сказал:

– Эней здесь! Тот, кого вы ищете, спасён из бурного Ливийского моря и теперь перед вами! Царица, ты одна снизошла к бедам несчастных троянцев, ты одна тронута нашей судьбой – судьбой беглецов, чудом уцелевших в жестоких битвах с данайцами, лишённых всего, скитающихся по морям и землям. И ты принимаешь нас в своём царстве! Нам не хватит ни слов, чтобы выразить свою благодарность, ни сил, чтобы отплатить добром за добро, – даже если бы все рассеянные по свету тевкры собрались бы вместе для этого. Но если в небесах чтут благочестие и если есть в мире справедливость, то боги воздадут тебе за твои благодеяния! Счастлив век, породивший такую дочь! И будут вовек славны твои родители! Покуда реки не повернут вспять, покуда не упадут горы и не затмятся светила – имя твоё будет греметь по всему свету, и мы будем славить его, куда бы ни занесла нас судьба!

Эней бросился обнять друзей – Сергеста, Илионея, Гиаса, Клоанта и других.

Дидона, поражённая явлением Энея и тронутая его тяжкой судьбой, воскликнула:

– Что за злой рок гонит тебя, какая судьба принесла к этим берегам! Эней, сын Анхиза, рождённый на берегах бурного Симоента самой Венерой! Я была ещё маленькой, когда к отцу явился Тевкр Теламонид, брат Аякса, изгнанный с Саламина своим отцом за то, что не сумел уберечь брата от смерти. Тогда мой отец дал ему землю на только что завоёванном Кипре. С тех пор я наслышана о бедах Трои, о тебе и о царях Греции. Тевкр был греком и врагом Илиона, но и он говорил о троянцах с уважением и даже похвалялся, будто сам произошёл от троянских предков и потому носит их имя. Что ж, позволь мне пригласить тебя и твоих спутников в свой дом. Я сама такая же беглянка, как и вы, мне пришлось много скитаться, прежде чем судьба дала мне покой на этих берегах. Мне знакомо горе, и оно учит помогать чужой беде.

Дидона пригласила Энея с друзьями в свой дворец, а в храме приказала принести благодарственные жертвы. К берегу, где пристали троянские корабли, по её приказу отправили двадцать быков, сотню ягнят и овец, сотню жирных поросят и вино.

А во дворце уже кипели приготовления к роскошному пиру. Коврами, расшитыми пурпуром, застлали полы, поставили на столы серебряную посуду и золотые кубки с чеканкой, изображающей славные деяния предков, их битвы и победы.

Пока шли эти приготовления, Эней отправил Ахата к берегу, чтобы тот привёл Аскания: отцовское сердце истосковалось по сыну. Кроме того, он велел принести с кораблей сокровища, которые удалось спасти из гибнущей Трои и которые он предназначил в дар царице Карфагена, – расшитый золотом плащ и шафрановое покрывало с узором из листьев аканта. Их когда-то Леда подарила Елене, которая забрала их с собой, когда бежала из Спарты в Трою. Ещё жезл, принадлежавший старшей дочери Приама, и жемчужное ожерелье с золотым венцом, украшенным драгоценными камнями.

Ахат поспешил к берегу, а Венера уже замыслила новую хитрость. Ибо она опасалась тирийцев, известных своим двоедушием, и знала, что Юнона, покровительница Карфагена, всё ещё лелеет свою злобу к троянцам и не отказалась от мести. Венера решила подменить Аскания Купидоном, принявшим его облик, – чтобы он, передавая Дидоне богатые дары, воспламенил её сердце любовью. Она сказала Купидону:

– Мой божественный сын, в тебе одном моя мощь и моя власть. Ты один не боишься гнева Юпитера, и мне нужна твоя помощь. Ты знаешь о несчастной судьбе своего брата Энея. Много лет он скитается по морям, гонимый злобой Юноны. Ты сам вместе со мной плакал над его страданиями. Дидона хочет удержать его у себя, говорит льстивые слова, но моё сердце неспокойно. Я боюсь гостеприимства города Юноны – как знать, чем оно обернётся? Ведь злопамятная богиня не упустит случая отомстить.

Вот что она повелела сделать Купидону:

– Чтобы предупредить козни Юноны, нам надо внушить Дидоне любовь к Энею, тогда уже никто из бессмертных не сможет изменить её чувства. Вот что я придумала. Царевич Асканий сейчас спешит с берега на зов отца с дарами для царицы. Я нашлю на мальчика сон, унесу его к себе на родину, на Киферу, или к себе домой, в убежище на кипрской горе Идалион. А ты на одну ночь примешь его облик – тебе это несложно, ведь ты и сам мальчик, – и как только Дидона посреди пира посадит тебя на колени и станет целовать, ты тайком вольёшь в нее пламя любви, незаметно отравишь её сердце страстью.

Купидон, известный своей мальчишеской любовью к проказам, без раздумий согласился. Сняв крылья, он принял облик сына Энея и, подражая его походке, отправился во дворец. А Аскания Венера погрузила в сладкую дремоту, взяла на руки и унесла прочь, на Кипр, где он мирно заснул в тени высоких деревьев, овеваемый ароматом душистого майорана.

Купидон же в самом прекрасном расположении духа шагал во дворец вслед за Ахатом и нёс дары для Дидоны. Они пришли как раз вовремя, к началу пира. Дидона заняла место во главе стола на своём царском золотом ложе, убранном коврами. На пурпурных покрывалах рядом с ней возлежал Эней и по сторонам от них другие ­троянцы. Слуги подали воду для умывания и мягкие полотенца. Пятьдесят рабынь принесли в пиршественный зал угощения и зажгли благовония. Сто рабынь и столько же рабов расставили по столам блюда и чаши. На украшенных резными узорами ложах лежали многочисленные гости. Все дивились богатым дарам, разглядывали золотой плащ и шафрановое покрывало, смотрели на Энея и его мнимого сына. Пристальнее всех смотрела и никак не могла насмотреться несчастная царица: она уже была обречена. Купидон некоторое время был с Энеем и обнимал его за шею, только чтобы насытить отцовскую любовь, а потом поспешил на руки к царице. Та прижимала к себе чудесного мальчика и ласкала его, не зная, что на коленях её могущественный и безжалостный бог. Он же, помня наказ матери, незаметно насылал на неё свои чары, чтобы она забыла о погибшем муже и её сердце освободилось для новой любви.

И вот пир окончен. Рабы проворно унесли столы и принесли крате́ры – большие чаши для смешивания вина. Кубки наполнялись до краёв, шум голосов разносился по чертогам, повсюду были слышны радостные восклицания. С золотых потолков свисали лампады и наполняли залу светом, разгоняя ночую тьму. Царица велела подать золотую чашу, украшенную драгоценными камнями, которая принадлежала ещё её отцу, и наполнила её вином, не разбавляя. Гости умолкли.

– О Юпитер, – сказала она, – ты сам установил законы гостеприимства! Сделай же так, чтобы этот день принёс радость и троянцам, и тирийцам! Пусть память об этом дне сохранят потомки! О благая Юнона и ты, Вакх, отец вина, пребудьте сегодня с нами! Вы же, мои гости, наслаждайтесь пиром!

Она выпила из золотой чаши, её наполнили снова, вслед за ней выпил её военачальник, а за ним и остальные знатные гости. Взял в руки золотую кифару Иопад, который учился игре у самого великого Атланта. Он пел о ходе Луны и Солнца, о происхождении людского рода и о появлении животных, о том, откуда взялись дождь и звёзды. О созвездиях Гиад, о звезде Арктур, о Большой и Малой Медведицах, а также о том, почему так короток зимний день и почему не спешит опуститься на землю летняя ночь. Тирийцы и тевкры рукоплескали Иопаду.

Так, среди шумных гостей, коротая ночь в беседах, несчастная царица Карфагена долго впитывала яд Купидона. Она расспрашивала Энея о Приаме и о Гекторе, какие доспехи носил Мемнон, что за кони были у Диомеда и каков был Ахилл.

– Но, – сказала она, – расскажи нам по порядку о злодеяниях данайцев, о бедах твоего народа и обо всём, что с вами приключилось. Ведь уже седьмой год вы скитаетесь по бескрайним морям и по всем концам земли.

 

Гости смолкли и приготовились слушать. Приподнявшись на своём ложе, Эней проговорил:

– Царица, ты просишь меня воскресить в памяти те ужасные дни. Невозможно без слёз вспомнить о былом величии царства Приама! Несчастная судьба судила мне собственными глазами видеть, как, сокрушённая коварством данайцев, Троя пала. Кто мог бы сдержать слёзы, рассказывая об этом, – будь он даже воином из стана Ахилла с Улиссом? Росистая ночь покидает землю, звёзды гаснут на небосводе и зовут ко сну, да и сама душа моя бежит памяти о тех ужасных событиях. Но если так сильно ваше желание услышать короткий рассказ о последних днях Трои, я начну.

Мы разбили данайцев в битвах, и удача отвернулась от них. После многолетней осады их вожди сделали вид, будто собираются покинуть наши берега, и стали строить исполинского деревянного коня. Конь был прекрасен – сама Паллада своим искусством помогала обшивать его бока резной елью. Они распустили слух, будто строят его во исполнение обета, данного богине, но это была ложь – в его деревянной утробе они спрятали избранных по жребию воинов, снаряжённых и вооружённых до зубов.

Есть недалеко от Трои остров Тенедос; до войны то был богатый и изобильный край, а теперь там лишь пустынные берега и одичалая бухта – в неё-то враг и отвёл свои корабли, а мы, не веря своему счастью, решили, будто он ушёл в Микены! Радостно распахнув ворота, мы высыпали за стены поглядеть на брошенный лагерь и не могли нарадоваться. Вот здесь была стоянка долопов, тут со своим войском стоял Ахилл, здесь – вражеский флот, а там шли кровопролитные битвы. Но больше всего все удивлялись громадному коню – погибельному дару. Тимет, из злого ли умысла, или по наивности, предложил забрать коня в город. Капис и другие, поосмотрительнее и поосторожнее, предлагали сбросить коня в море, сжечь его или по крайней мере пробить его бока и посмотреть, что у него внутри. Начался спор.

Тогда с крепостного холма спустился в сопровождении толпы горожан жрец Нептуна Лаокоон. Он прокричал нам:

– Несчастные, вы обезумели! Поверили, что враг отплыл? Что данайцы могут обойтись без всякого обмана? Или вы не знаете хитрого Улисса? Либо в этих досках спрятаны ахейцы, либо они построили этого коня, чтобы с высоты наблюдать за нашими домами, – не верьте коню, тевкры, в нём обман и предательство! Чем бы ни был этот дар, бойтесь данайцев, дары приносящих!

Проговорив это, он со всех сил метнул в коня своё тяжёлое копьё – и когда оно впилось в деревянный бок, задрожав, то породило глухой гул в его внутренности. Если бы не воля богов и не ослепление нашего разума, мы бы взломали аргосский тайник, Троя не пала бы, и крепость Приама до сих пор гордо стояла бы на холме.

Вдруг мы увидели, как толпа пастухов с криками ведёт к нам связанного юношу. Только много позже мы поняли, что он сдался им по собственной воле, подстроил собственное пленение, чтобы либо погибнуть от наших рук, либо преуспеть в коварстве и открыть Трою для ахейцев. А тогда мы поспешили к нему – всем не терпелось посмотреть на пленника и бросить ему в лицо насмешку. На какие только хитрости не способны данайцы! О царица, посуди сама об их коварстве!

Наш безоружный пленник стоял на виду у всей толпы, он медленно обвёл нас взглядом и начал говорить:

– О горе мне! Нет ни земли, ни моря, которые дали бы мне приют! Какая участь ожидает меня? Я отвергнут данайцами, нет мне больше места в их рядах – но вот и дарданцы исполнены гневом, жаждут моей крови и требуют казнить меня!

Мы были тронуты слезами юноши и попросили его рассказать, кто он, откуда, какие вести принёс нам и что толкнуло его сдаться в плен.

Обратясь к Приаму, он начал так:

– Тебе, царь, я открою всю правду, ничего не утаив! Да, я грек из Аргоса и сразу признаюсь в этом – ибо если судьба судила мне стать несчастливым, то сделать меня бесчестным лжецом не в силах даже она! Верно, ты слыхал о Паламеде, сыне Бела, славном и мудром воине, которого подлые пеласги облыжно обвинили в измене за то, что он призывал прекратить войну. Моё имя Синон, и я был ему родственник. Наш род небогат, но пока Паламед был жив, мы пользовались пусть малыми, а всё же славой и почётом. Когда же коварный Одиссей сжил со света нашего покровителя – вам, троянцы, известна эта печальная история, – в сердце моём поселилось горе и разум мой омрачила скорбь. Питая гнев за безвинно казнённого Паламеда, я не смолчал и во всеуслышание грозился отомстить за родственника, если только