Не следует так уж осуждать собственных родителей. В основном – и это свойство всех родителей – они старались вести себя как можно лучше. Они просто запутались, и денег у них не было, и они не могли позволить себе обратиться к юристам, и буквально все были против них, а сами они – согласно простейшим арифметическим расчетам – были еще поразительно молоды. Они и леса‐то за деревьями не видели и толком не знали, как прожить очередную неделю с понедельника до пятницы. Они были влюблены или же сердились друг на друга, их предавали, им доводилось горько, ох как горько, разочаровываться в людях, и они, в точности как и мы, как и все наше поколение, цеплялись за любую возможность, пытаясь все исправить, все переменить, обрести вторую жизнь; они разбивали и сбрасывали оковы логики, они заставляли себя вновь собраться и встать на ноги, отринув слабость и отчаяние, и плевали в глаза своей судьбе. Именно так и поступают родители. Они верят, что любовь надо всем способна одержать победу, а иначе зачем им было рожать детей, зачем им было рожать тебя? Нет, судить своих родителей вообще не следует.
История моего детства напоминает мне некое сложносочиненное предложение, которое я все пытаюсь закончить – закончить и оставить позади. Однако история эта сопротивляется, не дает себя закончить и отчасти потому, что одних слов тут недостаточно
ты сознаешь, что технически твоя проза должного уровня все еще не достигла, и говоришь себе: что ж, прекрасно, зато я теперь, по крайней мере, знаю свой потолок. Но не торопись. Постарайся выбирать простые слова. И тут вдруг тебе становится ясно, что читатели – любые милосердные читатели, все это время остававшиеся с тобой, – давно готовы услышать от тебя любые откровения
Оглядываясь назад – с приличного, надо сказать, расстояния и как бы сверху, – я, точнее мое писательское «я», вижу себя как какое‐то существо, уменьшившееся до размеров ракушки и ждущее, когда его наполнят плотью фраз. Очертания этой «ракушки» приблизительно совпадают с очертаниями моего тела, однако ее как бы окружает некая полутень, penumbra, оставляющая возможность для обсуждения и переоценки.
не доверяю анекдотам. Я предпочитаю постигать историю через цифры и проценты от этих цифр, представляя себе, каковы были в то время цены на уголь и зерно; короче, мне интересно, сколько стоила буханка хлеба в Париже в тот день, когда пала Бастилия. Мне нравится чувствовать себя свободной – насколько это вообще, разумеется, возможно – от тирании чужого мнения и чужой интерпретации фактов.
