Оглавление

Стажировка

1993 год. Я прибыл для прохождения службы в Тейковский объединенный городской военный комиссариат из воинской части, которая дислоцировалась в этом же городе. Этому предшествовала эпопея с переводом длиной в год или около того. Правда, ветераны говорили, что это не много. Перевод даже из части в часть внутри соединения бывает, тянется, как резина. А тут вообще разные структуры. Общим была только военная форма и министр обороны генерал армии Грачев. Воинская часть относилась к РВСН (ракетные войска стратегического назначения), военкомат к МВО (московский военный округ). Такой перевод необходимо было согласовывать с командованием и ракетчиков, и округа. По ходу перевода у меня сложилось впечатление, что разрешение на него дает лично министр, и то только по согласованию с политбюро.

Эпопея перевода в структуру МВО началась с поездки в штаб округа для получения отношения в адрес моего командования. Отношение в данном случае — это бумага за подписью уж не помню какого должностного лица штаба округа (кажется, начальника организационно-мобилизационного управления) о том, что МВО ходатайствует о моем переводе в распоряжение командующего МВО. Понятно, что просто так зашедшему с улицы офицеру такое отношение не дадут. Это случилось только благодаря помощи тогдашнего военного комиссара города полковника Киселева. Он сам ранее служил в штабе округа, знал там все входы и, главное, выходы…

Ездил я тогда в Москву раза три-четыре, не меньше. Ну, конечно, не пустыми руками. В руках были пакеты с коньяком и приличной закуской. Закуска считалась обязательным приложением к коньяку. Сейчас это выглядит смешно и наивно, но тогда вопросы решались так. Ну, скажем, решались в том числе и так. Может, как-то и по-другому решались, не знаю.

С ракетчиками, думал, будет проще. Дивизионных кадровиков знал лично, да и главного кадровика штаба ракетной армии, когда-то служившего в нашей дивизии, тоже знал. Оказалось, не проще. Вроде, никто не против, командование препятствий не чинит, даже наоборот, уже присматривает кандидатов на мою должность, но идет время, месяц за месяцем, и ничего не происходит. Где-то ходят мои документы по штабам, видно, привязанные к панцирю черепахи. Когда я начинал теребить кадровиков, те сначала принимали загадочный вид, потом пожимали плечами, что, мол, ты от нас хочешь. Мы все сделали, осталось только ждать. Сколько ждать? По-разному бывает… Может, вообще ничего не будет…

Эти кадровики — хорошие ребята все, но таинственные… Вроде ордена тамплиеров.

Был временной период, когда я перестал ждать перевода и считал, что моя карьера продолжится в управлении дивизии, куда я был переведен из полка годом ранее. Почему бы нет? Служба в управлении дивизии мне была по душе. Служить можно. После полка — это вообще рай. На этот счет даже поговорка есть: « В армии хорошо, в полку плохо»…

Офицеры, служившие в полку, не заезжавшие с проверкой, которые там не кончались никогда, а служившие там, знают, какой это сахар. От этого сахара полковые офицеры бежали из полка при первой возможности, на любую должность вне полка.

Говорю только за себя, но мне до сих пор кажется, что самое трудное в полковой службе не бесконечные построения, не постоянные учебные тревоги и даже не рабочий день, не ограниченный по времени. Везде надо вкалывать, если хочешь расти вверх.

Самое трудное — это личный состав, за который ты отвечаешь, и с которым всегда что-то происходит. Редко что-то приятное. Хуже, когда это неуставщина, самоволки, утеря оружия, вывод из строя оборудования. И еще десять тысяч бед помельче, но каждый день.

Полк — это постоянно действующий генератор неприятностей и проблем.

Когда мой командир группы майор Хлынин перевелся в управление дивизии, пил неделю, отмечая уход от непосредственно подчиненного личного состава. Потом Хлынин перетащил в управление и меня. Неделю я пить не смог, но разок отметили это событие хорошо.

Так что военкомат военкоматом, а я и в дивизии был вполне счастлив.

А когда я уже стал немного забывать о военкомате, в мае 1993-го года приполз долгожданный приказ об откомандировании меня в распоряжение командующего войсками московского военного округа. Окрыленный приказом, я несколько дней летал по дивизионным службам с тонной вещей и бумаг. Аттестаты, выписки, обходной лист, предписание. Успел еще даже в наряде дежурным по управлению от нашей службы отдежурить. Хоть и не моя очередь была и, вроде, мне это уже и не надо, но подполковник Русанов, мой начальник, сказал, что больше некому. И добавил, что, если я буду против, он попросит кадры придержать выдачу предписания. Некрасиво, конечно, с его стороны, но в армии делают и более некрасивые вещи. Предписание на убытие к новому месту службы — это последнее, что связывает военнослужащего с воинской частью. Поэтому угроза весомая. Хоть и не знаю, поступил бы Русанов, как угрожал, я в наряд заступил и без особых проблем его отбарабанил. Тем более, что дежурство пришлось на воскресенье, а значит, прошло спокойно, без вводных от командования. Командир дивизии заехал на полчаса и все. Кроме того, дежурный по управлению, при всем уважении, это вам не дежурный по полку, где дежурный сутки живет в движении, как акула, которая, как пишут, не может остановиться. Тоже, наверное, дежурит по морю-океану.

Дежурный по управлению дивизии — это в основном телефонные разговоры. Зато их столько, что и после дежурства, придя домой, в случае звонков на домашний телефон пару раз отвечаешь, «дежурный по управлению, слушаю».

…Итак, в мае 1993-го года я в сопровождении начальника отдела кадров облвоенкомата полковника Грачева вошел в кабинет военного комиссара области полковника Коноплева и доложил, что я, капитан Семенов, прибыл для дальнейшего прохождения службы. Облвоенком посмотрел на меня чугунным взглядом и цыкнул зубом. В моем представлении, так смотрят перед приказом «расстрелять». Потом я узнал, что это был его обычный взгляд, даже с оттенком теплоты, а тогда во рту пересохло. В дивизии тоже умели свирепо смотреть, но это даже не взгляд был, а рентген. Я был уверен, что он видит меня насквозь, уже понял, что я лентяй и тупица и завалю любое дело, которое мне поручат. Знает все мои «косяки» от рождения по эту минуту и знает все будущие «косяки», которые я накосячу, если он меня оставит. Поэтому выгнать меня немедленно и выдать мое фото оперативному дежурному, чтобы тот мог меня опознать и, в случае моего приближения на дистанцию 25 метров к зданию облвоенкомата, открывать огонь на поражение.

— Грачев, — угрюмо процедил облвоенком, прервав мои размышления о светлом будущем, — куда он планируется?

— В Тейковскийй военный комиссариат, помощником начальника второго отделения, — доложил полковник Грачев.

— Где служил? — спросил кого-то облвоенком. Наверное, меня, но, поди, знай точно, меня или Грачева, если он смотрит в окно.

Я посмотрел на Грачева, он на меня. Я доложил.

После этого военный комиссар утратил ко мне даже тот мизерный интерес, что и был. Если был. Он подозвал к себе Грачева, и они принялись обсуждать свои текущие дела. Кабинет был огромный, и те полчаса, которые Грачев шел к столу облвоенкома, я потратил на обдумывание возможных вопросов и моих ответов. Этого не потребовалось, потому что, дойдя до стола комиссара, Грачев обернулся и махнул мне рукой, мол, сматывайся.

— Разрешите идти! — рявкнул я.

Облвоенком вздрогнул, покосился на меня и кивнул.

Я вышел в приемную. Секретарь, молодая девица с наглыми глазами, одновременно делала столько дел, что куда там Цезарю! Печатала на пишущей машинке одним пальцем, разговаривала по телефону, пила кофе, переговаривалась с двумя офицерами, сидевшими на стульях у двери в кабинет облвоенкома. Ну, ладно, всего четыре дела. Пятым делом было, наверное, обдумывание, куда меня пристроить, ведь оба стула были заняты, но и стоять над душой мне не полагалось.

— Что вам сказал комиссар? — спросила она.

— Ничего, — подумав, ответил я.

Через пять минут вышел полковник Грачев, и мы пошли в его кабинет этажом выше.

— Негатива ты у него не вызвал, — сказал Грачев, — только не ори так. У нас это не принято, не в полку… Комиссар решил прикомандировать тебя ко второму отделу на две недели, — продолжал он, — вроде стажировки… Поработаешь у них, посмотришь, чем они тут дышат… В призыв. Ну а потом поедешь в свой военкомат.

Так началась моя служба в военном комиссариате. Как и сказал полковник Грачев, две недели я провел во втором отделе военного комиссариата области. Второй отдел занимался вопросами призыва граждан на военную службу. Ну и всем, что с этим связано. Отделом командовал в то время майор Зайцев, энергичный молодой офицер. К сожалению, через несколько лет, будучи уже подполковником, он утонет в местном водоеме. Кроме второго отдела, в структуру военного комиссариата области, естественно, входили и другие отделы, части и службы, но знакомство с ними было еще впереди.

Поговорили с полковником Грачевым за жизнь. Понятно, что он тоже составлял обо мне свое мнение, я старался и у него не вызвать негатива. Потом, переполненный впечатлениями, я отправился представляться майору Зайцеву. Порадовать его, что предстоящие две недели я проведу в его отделе, и, пока я с ним, за отдел он может не беспокоиться.

Не знаю, обрадовался ли он или расстроился, но мое появление стало для него сюрпризом. Он принялся звонить по телефону Грачеву, который уже куда-то ушел. Потом, попросив меня выйти из кабинета в коридор, Зайцев убежал сам. Я присел на стоявший у стены откидной, как в кинотеатре, стул. Все было ново, поэтому я вертел головой, как локатор, изучая обстановку. Вокруг меня носился народ.

Призывная кампания в области шла полным ходом. Еще до моего пришествия начались отправки призывников со сборного пункта области в войска. В общем, жизнь у них тут кипела.

За десять минут, что Зайцева не было, в его кабинет ломилось не менее двадцати человек. Поскольку все, подергав ручку двери, оборачивались ко мне и говорили только одну фразу: «Не знаешь, где он?» — я пересел подальше. Это не помогло, и спрос на Зайцева не уменьшился. Я уже подумывал, не вернуться ли мне к Грачеву, как прилетел Зайцев и, не меняя брезгливого выражения лица (он с таким и уходил), вбежал в свой кабинет. Меня не заметил, хотя я всем видом показывал, что я здесь. Еще через пять минут в его кабинет зашел майор с улыбчивым лицом. Это был майор Палицын, с которым, как выяснилось, мне и пришлось послужить две недели.

Палицын был достаточно важной фигурой в структуре второго отдела, он был начальником отделения комплектования команд и в дни отправок призывников в войска лично занимался формированием команд. Работа не простая, с подводными и надводными камнями и не обделенная вниманием командования. Да и не только командования.

Думаю, мне повезло, что я попал к Палицыну. И не только потому, что я на практике узнал финальную часть призывной работы. В первую очередь потому, что я попал к умному офицеру, и не просто умному, но и умеющему дуракопонимаемо (термин нашего городского военкома полковника Киселева, означающий качество доведения знаний до обучаемого) объяснить человеку, что от него требуется. Такая стажировка дает гораздо больше, нежели обычная стажировка.

Обычно стажировка — это что? Пришел на службу, взял действующую нормативку, приказы, директивы и, вроде как, изучаешь. На самом деле, думаешь о чем-нибудь своем. Или болтаешь с кем-нибудь. Или вообще ушел по своим делам… В библиотеку.

А тут все две недели я сидел с Палицыным на комплектовании, причем процесс этот часто затягивался настолько допоздна, что я почти с ностальгией вспоминал полковые времена.

Процедура зачисления призывника в ту или иную команду тогда происходила так. Из районных военных комиссариатов в дни отправок прибывали призывники, призванные своими призывными комиссиями на военную службу. Со старшим от каждого военкомата. Как правило, это был офицер или прапорщик. После прибытия все это войско строилось и двигалось в медицинское отделение. Там ребята вновь проходили медицинское освидетельствование (первое было в районных военкоматах) и проходили профессиональный психологический отбор (его тоже сначала проходили у себя). Почему это надо делать дважды, никто не разъяснял. Потом прошедших все испытания призывников собирали в комнате формирования команд или в актовом зале, если команд было много. Когда формирование начиналось в актовом зале, я знал, что шансы вернуться сегодня домой у меня мизерные. В таких случаях я ночевал на стульях в одном из кабинетов сборного пункта, поскольку пригородный поезд в мой город уходил около 19-ти часов, и уехать домой было уже не на чем…

А дальше, по военно-учетным документам, по военным билетам, характеристикам мы с Палицыным комплектовали команду и передавали офицеру из войск, прибывшему за молодым пополнением. Ну конечно, «мы с Палицыным» — это у меня мания величия. Палицын, понятное дело, комплектовал. А я был вроде штабного писаря. Делал записи в военных билетах, составлял именные списки.

Палицын оказался классным мужиком. Был он не очень разговорчив и при этом часто улыбался, хотя считается, что это разнонаправленные признаки. Вроде как, если ты неразговорчив — хмурься. А уж если улыбаешься, будь говоруном. Вот тогда это признаки одного ряда. Лицо у него было стабильно утомленное, но там многие ходили с утомленными лицами. Вроде защитной маски. Выражение лиц всех офицеров 2-го отдела показывало постоянную готовность к неприятностям.

Ко мне Палицын относился вполне доброжелательно. И, хотя особенно мы с ним не сдружились, в дальнейшем при встречах всегда тепло общались. Потом я перешел на другую должность, он тоже ушел в районный военкомат за подполковником (в облвоенкомате у него была майорская должность), и если и встречались, то только на массовых мероприятиях.

Первый час стажировки был похож на стажировку в моем представлении. После знакомства Палицын посадил меня в свой кабинет, вытащил из забитого макулатурой (это его определение) шкафа пару книжечек.

— Почитай пока, — предложил он, — там все по призыву…

И ушел. Я стал читать. Через несколько минут понял, что постановление правительства о проведении призыва граждан на военную службу мозг не воспринимает. Не то чтобы я рассчитывал там прочесть триллер, а обнаружил учебник по химии за 9-й класс, просто мозг под завязку набит свежими впечатлениями, разбирается с ними и дополнительную информацию пока отвергает. Поэтому я отложил книжку и просто разглядывал хоромы Палицына. Мне, прибывшему из дивизии, где офицеры условно обитали в общей, на 4–5 человек, комнате, конечно, отдельный кабинет представлялся как нормальному человеку отдельная квартира после коммуналки. А условно, потому что в дивизии мы редко сидели в кабинетах — больше бегали…

Через час Палицын решил свернуть теоретическую подготовку стажера и придать моей стажировке практическую направленность. Он вернулся в кабинет с охапкой личных дел призывников. Я мгновенно схватил книжку и сделал одухотворенное лицо.

— Интересно? — бросив на меня взгляд, спросил Палицын и свалил охапку на стол. — Ладно, давай делом займемся.

Коротко пояснив, что надо делать с документами, он не ушел, а сел рядом и мы с ним принялись за дело: читали, писали, выискивали в документах нужные сведения.

После обеда Палицын спросил меня как художник художника, умею ли я рисовать. Узнав, что нет, спросил:

— А чертить?

Чертить я умел. Даже помнил, как чертить редуктор в разрезе, хотя после сопромата прошло к тому времени больше десяти лет. Оказалось, что редуктор не надо, а надо таблицу, но на ватмане и чтоб красиво. Я немного обсудил с ним критерии красоты таблиц, а то, может, ему с виньетками надо. Выяснилось, что красиво, по его мнению, значит ровно. В общем, начертил я ему таблицу профессионально, хотя у него нашелся только огрызок твердого карандаша и пластмассовая двадцатисантиметровая линейка. Ватман был бэушный и немного помятый. Он лежал сверху шкафа, в рулоне таких же бэушных ватманов. Там, на одной стороне, уже была таблица, начерченная чьей-то дрожащей рукой.

— Ничего, что он покоцаный? — спросил я.

— Ничего, — ответил Палицын, — они все такие.

Чтобы получить новый ватман, нужно было подать заявку-обоснование начальнику отдела. Далее цепочка терялась в дымке. Но новых ватманов, равно как и других канцелярских принадлежностей, в отделе не видели год.

Ластика тоже не было. Я собрался пройти по отделу в его поисках, но, когда Палицын в шутку спросил, что это такое, передумал.

Начертил, конечно, и без ластика. Потом до конца дня заполнял эту таблицу…

…Когда на следующий день я пришел с вокзала в облвоенкомат (там ходу минут двадцать, если быстро), майор Палицын уже сидел у себя. Он всегда приходил на службу минут за 30–40 до начала рабочего дня.

— Так, сегодня комплектуем две команды, двадцать пять и тридцать штыков каждая, — объявил Палицын.

Это было немного. Правда, я тогда еще не знал, много это или немного. Комплектовали и по 150 человек. Но это уже был аврал.

Времени до начала формирования команд было достаточно, и Палицын подробно объяснил мне мою задачу. Конечно, на слух все это выглядело несложно. А на деле… Посмотрим…

Делать мне пока было нечего, и я отправился бродить по сборному пункту. Людей посмотреть, себя показать.

Для начала нашел команду из моего города Тейково под предводительством прапорщика Никоненко. Познакомился с ним, немного расспросил о службе, узнал, что меня там ждут, но прапорщику и без меня было чем заняться, поэтому он потоптался со мной пару минут и убежал. Потом я совал нос везде и всюду, пока меня не нашел тот же Никоненко и не сообщил, что Палицын объявил меня в розыск. За два часа я в целом, без деталей, конечно, узнал общий порядок пребывания призывников на сборном пункте до отправки в войска. Этот порядок не менялся потом все годы, что я провел в призывном отделении военного комиссариата.

К 16:00 Палицын сформировал обе команды, отобрал для них необходимый резерв и на этом закончил.

Уже через час после старта я вполне втянулся в эту несложную работу, и мы отработали довольно слаженно.

Даже не знаю, как он раньше без меня обходился.

Особых проблем в этот день не было, и даже майор Зайцев, начальник отдела, ни разу не зашел узнать, как дела. Это ведь основной вклад любого начальника в работу. Зайти и спросить, «как дела?». Потом Зайцев заходил каждый день, а в дни формирования большого количества команд и по нескольку раз…

…Третий день украсил наши серые будни прибытием команды из Гаврилово-Посадского районного военкомата в невменяемом состоянии. Вся команда из пяти человек была пьяна в стельку. Трезвым был только старший команды прапорщик Касаткин. Неясно было, как он эту пятерку доставил от. вокзала в облвоенкомат, поскольку никто из них на ногах не держался. Я думал, что всех пьяных призывников транспортируют в медвытрезвитель, а прапорщика уволят уже сегодня. Если не вчера…

Оказалось, все не так. Сам был свидетелем, как на утреннем совещании у майора Зайцева (я на них тоже теперь присутствовал), когда ему доложили о прибытии пьяной команды, он не удивился, только уточнил,

— Из Гавпосада?

Видимо, трезвых призывников оттуда и не бывает.

Поскольку город Гаврилов Посад стоит на одной железнодорожной ветке с городом Тейково, призывники из наших городов доставлялись на сборный пункт одним поездом. Основная задача старших от Тейковского военкомата при сопровождении команд заключалась в изоляции наших призывников от Гавпосадских.

Если в поезде ехало больше одного призывника из Гаврилово-Посадского района к прибытию на вокзал за час они успевали споить полвагона. Если один — всего треть вагона. Мы боялись их, как проказу.

Бедолагу военкома из Гаврилово-Посадского района за этих призывников ругали ругмя, на каждом совещании у облвоенкома с него снимали скальп, а что военком сделает, если и отцы, и деды, и прадеды этих ребят уходили в армию исключительно на бровях. Традиция такая.

Основой традиции был спиртзавод, расположенный на территории Гаврилово-Посадского района, на котором в лучшие времена трудилось чуть не полрайона. В 2000-е спиртзавод закрыли, и местные призывники стали прибывать на сборный пункт, как все, трезвые.

А пока Гаврилово-Посадского призывники начинали пить еще дня за три до отправки на сборный пункт. От родимого порога до ворот облвоенкомата они неотрывно сосали разбавленный спирт, как младенцы соску.

В остальном день прошел без приключений. Палицын сформировал несколько мелких команд, которые в тот же день на московском поезде убыли к месту службы. А Гаврилово-Посадских ребят поместили в отдельный класс, где они отоспались и наутро стали похожи на призывников…

…На следующий день из новостей курилки узнал, что старший команды из крупного волжского города Кинешма забыл в поезде воинские документы на свою команду. Понял это он, только когда привел свой отряд в облвоенкомат. Оставив своих людей у дверей военкомата, прапорщик бросился на вокзал, к вокзальному отделению милиции, верно рассудив, что поезд уже не догнать, а проводник мог передать оставленные вещи в комнату милиции вокзала. И точно, там его уже ждали и сумку с военными билетами отдали. Реактивный прапорщик тут же улетел в облвоенкомат. Всего-то минут за сорок обернулся, для призыва некритично, но уж если не везет, то не везет.

Призывники из Кинешмы несмотря на завет прапорщика «стоять здесь и никуда», потихоньку стали разбредаться, кто-то пивка принял, кто-то ушел «тут рядом» к знакомым. Но все же костяк команды, а было их 12 человек, стоял на месте. В это время облвоенком полковник Коноплев решил проведать призывной отдел и, конечно же, наткнулся на этих беспризорников. А дальше как в армии. Почему Кинешемская команда стоит у дверей, «как стадо баранов», никто объяснить не смог, дежурный по сборному пункту о них ничего не знал, оперативный дежурный облвоенкомата контроль за несением службы подчиненным нарядом не осуществлял. Это я уже почти цитирую приказ военного комиссара области о наказании виновных.

Что там было дальше… Ну, вызвали Кинешемского военкома, дабы он лично… А прапорщик, мордованный больше всех, мне понравился. Не раскис, собрал своих «баранов» и дальше действовал грамотно. А документы… Бывает. Чего только не бывает…

Формировали в этот день несколько команд, но больших, по 40–45 человек. Одна была настолько серьезная, что представитель воинской части, прибывший за молодым пополнением, сам сидел с нами и участвовал в комплектовании. Вообще-то, им и положено — участвовать в комплектовании, но офицерам, прибывшим из войск, неохота тратить время на такую ерунду.

А этот капитан сидел с нами, и не просто сидел, а активно мешал Палицыну комплектовать команду. Палицын вежливо указывал капитану, что внешность будущего солдата не имеет решающего значения при зачислении в формируемую команду, если это не кремлевский полк. Туда и правда требовали предназначать ребят с благообразной внешностью. Но формировался не кремлевский полк. И довод капитана «У меня такое чувство» тоже не является основанием для замены зачисленного в команду призывника на «вон того пацана».

А капитан и, правда, обнаглел. Вообще-то я уже с позиций военного комиссариата на это смотрел, а когда был в войсках, знал, как командование прессует офицеров, привозивших молодое пополнение. И тоже удивлялся, где они таких имбецилов находят.

— Все отребье тебе скинули! — орал, помню, начальник штаба дивизии на офицера оргмоботделения, который привез призывников с 9-классным образованием.

Этот капитан, наверное, тоже представлял себе подобную сцену и изо всех сил старался отобрать ребят с хорошими данными. Но такое добросовестное отношение к своим обязанностям со стороны представителей войск, скорей, было редкостью. Нечасто они так себя вели. Обычно старшие из войск безразлично принимали сформированные для них команды и убывали к себе. Надо сказать, что и Палицын формировал команды достаточно принципиально. Команды укомплектовывались строго по тем требованиям, которые необходимы для данных видов и родов войск. Этого же, кстати, требовали и от районных военкоматов при отправке призванных ребят на сборный пункт. Правда, в районах, на земле, все было немного по-другому. Не то чтобы мы не стремились предназначать призывников строго в соответствии с требованиями к комплектуемым командам, просто не всегда тот призывной ресурс, который у нас был, соответствовал тому, что требовалось. Но об этом потом. В общем, с капитаном Палицын сражался долго, допоздна. По очкам победил Палицын. Основной его козырь был:

— Кто хотел отобрать подходящих им ребят, приезжали в феврале…

Накануне призыва войсковые мобисты (офицеры мобилизационных отделений) должны выезжать в военкоматы для изучения и предварительного отбора призывников. Пока я служил в войсках, этого не знал. Теперь знал.

Но кое-кого капитан выцарапал. Парочку спортсменов-разрядников и призывников с более высокой степенью годности по состоянию здоровья, чем требовалось для его команды. Палицын отдал ему их из резерва.

Пятым днем стажировки была пятница. Рабочий день с сокращением на один час. Я долго не мог привыкнуть к такому счастью. В войсках от начала времен рабочий день не сокращали. Вот удлинять — удлиняли…

Настроение было предпраздничное. Но и без того день был веселый.

Для начала дежурный по сборному пункту изъял у команды призывников из маленького района скромный запас водки, с которым мотострелковый полк мог гудеть неделю. Ребята, что и говорить, к предстоящей службе в армии отнеслись основательно. Хотели, наверное, таким образом скрасить тяготы и лишения будущей военной службы. Не сложилось. Водка было обнаружена при досмотре дежурным по сборному пункту. Старший от районного военкомата прятал глаза. Это ему полагалось обнаружить и не допустить прибытие призывников на сборный пункт с таким тяжелым вооружением. Но почему-то не обнаружил, хотя по звону, как от колокольни, исходившему от команды при движении, можно было предположить, что это бутылки.

Досмотр тогда проводился сразу по прибытию команды на сборный пункт. Ребят, конечно, не обыскивали, но вещи из сумок, рюкзаков, чемоданов заставляли показывать. Отбирали спиртное, ножи и все такое, что призывнику брать в армию не следует. Изъятое передавали родственникам, если те приезжали вместе с командой, или старший команды забирал с собой, чтобы вернуть тем же родственникам дома. Потом, когда призывников стали переодевать в военную форму уже на сборном пункте облвоенкомата, старший команды был обязан забрать оставляемое имущество призывника, доставить в свой военкомат и известить родственников призванного, чтобы те забрали родной чемодан. В конце концов, это стало настоящей проблемой. Никто ничего не забирал. И гора вещей на призывном пункте районного военкомата под конец года становилась как Эверест. Куда мы девали это имущество? Выбрасывали после года хранения. Исков за утрату одежды не помню. Честно говоря, вряд ли там было что-то ценное из одежды. В смокингах и фраках призывники на сборный пункт прибывали почему-то редко.

Да, так вот, дежурный отобрал у призывников водку и принялся (как он сказал) искать их родственников. Не нашел. И уже радовался, что и на его улице перевернулась телега с пряниками, как вдруг увидел, как из дежурки торопливо выходит майор Торопов, держа в руках тяжелый звенящий пакет.

— Начальник отдела приказал мне лично найти родню этих алкоголиков и отдать им… — пояснил он в ответ на немой вопрос дежурного.

Ну, а что? В воскресенье надел кроссовки, схватил рюкзачок с водкой и весело пошел 50 километров до деревни Верхние Дубы отдавать родне призывников запрещенный в армии продукт. Но дежурного Торопов как-то не убедил. Поэтому дежурный пошел к майору Зайцеву и доложил об изъятом продукте. До этого докладывать, скорее всего, в его планы не входило. Как он и ожидал, Зайцев о конфискате ничего не знал. О дальнейшем развитии событий Палицын, который довел мне эту сводку, не знал. Может, Зайцев забрал водку у Торопова, может, махнул на это дело рукой, а может, Торопов действительно отвез ее владельцам. Правда, вариант с возвратом водки владельцам кажется наименее вероятным.

В понедельник мне кто-то сказал, что в пятницу вечером офицеры 2-го отдела были сильно оживлены…

Что-то я задержался на этой истории, а это было не самое важное в этот день. Перед комплектованием выяснилось, что у призывников сразу двух команд в документах отсутствовали печати военного комиссариата. Документы — это личные дела призывников, военные билеты, учетно-послужные карточки. Такое упущение расценивалось как ЧП. Доложили военному комиссару. Он мог возвратить команды в отправившие их военные комиссариаты, но те находились далеко и сегодня на них рассчитывать уже бы не пришлось. Видимо, из этих соображений облвоенком принял решение поставить на документах печать военного комиссариат области. С приказом о наказании виновных, конечно. Районным военкомам тоже прилетело. Им всегда прилетало, за все. Это я понял, когда сам стал военкомом и даже пару лет «захватил» службы в этой должности с Коноплевым, в описываемое время полковником, а с 1994-го года генерал-майором. Он с наказанием никогда не задерживался, жесткий генерал был. Но, если честно, обычно по делу наказывал, самодурства особого за ним не помню. Боялись мы своего генерала, как дети волка.

В ходе комплектования одной из команд один из призывников заявил, что он свидетель Иеговы[1], пацифист и так далее. Служить не желает и не будет. Мне это было в диковинку, а Палицын уже имел опыт и разобрался с ним за минуту. Приняв сочувствующий вид (если глумиться, будет только хуже), он уточнил, заявлял ли призывник о своих убеждениях ранее. Призывник ответил, что нет. Вроде как, его только сейчас осенило. Потом Палицын мне объяснил, что парнем двигал исключительно страх перед армией, страх перед дедовщиной и неуставщиной. Палицын спокойно объяснил парню, что, если его убеждения не позволяют держать в руках оружие, ему необходимо объяснить это командиру части, в которую он прибудет, и ему подберут должность без оружия. А отменить решение районной призывной комиссии о его призыве на военную службу он, майор Палицын, не вправе. Призывник, уж не знаю, успокоился или нет, но больше не бунтовал, спокойно зачислился в команду (Палицын срочно подобрал ему менее «военную» команду) и убыл туда без приключений…

…В понедельник отправок не было, и мы с Палицыным целый день трудились в его кабинете. Он над отчетами, которых у него было довольно много, а я опять что-то чертил. Когда надоедало чертить, я приставал к нему с детскими вопросами. А вот если так (в ходе комплектования), то что?…

На следующий день команд было множество. Хоть и мелкие, но больше десятка. На комплектование пришел замначальника отдела подполковник Грачев. Не тот Грачев, что представлял меня облвоенкому, а свой, второотдельский. Какие-то команды комплектовал он с офицером, которого я не знал, какие-то мы с Палицыным. Комплектовали часов до 11-ти вечера, и домой я в тот день не попал. В первую очередь формировали те команды, которые уезжали уже сегодня ночью на московском поезде. Успели, конечно. Попробуй не успеть! Весь отдел работал, включая гражданский персонал, или, как тогда говорили, служащие РА (российской армии), пока мы не скомплектовали сегодняшние команды. Таков был принцип работы.

День был сумасшедший, и не только для нас. Районные военкоматы тоже подпрыгивали. Кого-то довозили, кого-то забирали. Суматоха стояла страшная. Несколько призывников перелезли через высокий забор, окружавший облвоенкомат, сбегали в ларек неподалеку, закупили водки и вернулись обратно. Системы видеонаблюдения тогда еще не было, но их случайно повязал майор Кручинин, офицер 2-го отдела, вышедший покурить. Этих повязали, но подвиг первопроходцев вдохновил других, и вскоре среди всего этого кошмара появились свежепьяные призывники. Тогда Зайцев загнал на территорию патруль, и ходоки за спиртным затихли…

…На другой день я чего-то задержался и зашел в кабинет формирования команд, когда Палицын уже приступил к работе. Я, не глядя по сторонам (что я там не видел?), прошел на свое место, уселся рядом с Палицыным, схватил пачку военных билетов и бодро принялся за дело. Для начала рассказал смешной анекдот, который только что услышал в курилке от майора Торопова, внештатного комика отдела. Палицын улыбнулся уголком рта, но смеяться не стал. Конечно, как рассказчик анекдотов я сильно уступал Торопову, но анекдот был смешной и даже в моем изложении оставался смешным. Я посмеялся за двоих. Непривычная тишина должна была меня насторожить, но не насторожила. Бывало, и раньше все замолкали. Я по-прежнему не смотрел по сторонам, зачем? Поэтому, заполняя документы, я стал излагать Палицыну последние события в облвоенкомате по версии курилки. Зачем я там остановился, не помню, курить не курю, но зато обогатился анекдотом и свежими новостями. А самая свежая новость в редакции Торопова звучала так. На сегодняшнем утреннем совещании у военного комиссара области с начальниками отделов и служб комиссар, недовольный каким-то прилетевшим ему замечанием из округа, сказал, что «все это из-за одного дятла». И все принялись вертеть головами, пытаясь по внешнему облику установить, кто тут дятел.

Как они это установили, по облику или комиссар назвал, не знаю, но им оказался начальник медицинской службы. Пока я жизнерадостно пересказывал Палицыну добытые сведения, он ерзал, покашливал, отворачивался (тогда я говорил громче) и всячески давал понять, что его не интересуют эти сплетни. Я даже обиделся немного. Я тоже, вообще-то, сплетнями не интересуюсь, но хотел поднять ему жизненный тонус, расцветить утро яркими красками, улыбнуть. В конце концов, я уеду, а ему тут жить этой жизнью. Палицын молчал.

Зато посмеивалась остальная публика. Я поднял голову, чтобы пресечь веселье призывников, которым смеяться пока не положено, и увидел съемочную бригаду телевидения с двумя камерами, нацеленным на нас с Палицыным. Смеялись над моими историями телевизионщики, призывники как раз молчали.

Оказалось, канал РТР, или второй федеральный канал, снимал сюжет о призыве в нашей области для программы «Вести». Как я их не заметил, до сих пор сам не понимаю. Но не заметил, хотя Палицын мне так и не поверил. Он думал, что я специально юродствовал.

На следующее утро мы с Палицыным, проходя мимо оперативного дежурного (это был, конечно, майор Торопов), были им остановлены.

— Погодите, погодите, — озабоченно сказал Торопов, листая тетрадь, — тут по вашу душу пришла телефонограмма из генштаба, ага, вот… Срочно откомандировать в Канны для участия в кинофестивале от России…

Я усмехнулся. Торопов юморил талантливо, хотя вредный мужик был, помню. А Палицын даже не улыбнулся и пошел дальше без комментариев.

Так и прошла моя учеба. Скучно не было.

Под занавес моей стажировки Палицын доверял мне комплектование мелких команд. Да и то проверял, что я там накомплектовал. А то, может, я в кремлевский полк уголовников (тогда судимых призывали, но, как правило, в стройбат) включил, как потом президенту Ельцину в глаза смотреть?

Ладно, до кремлевского полка мне было далеко, но несколько мелких команд сколотил. Особенно хорошо помню первую команду. Я тогда решил показать Палицыну, как надо работать, блеснуть гранями таланта.

Поэтому в ПВОшную команду с невысокими требованиями к состоянию здоровья я включил ребят, годных без ограничений, которые у нас были почти на вес золота. На вес золота потому, что мало их было, здоровых ребят. Но команду укрепил и собой был очень доволен.

До прихода Палицына я был убежден, что моими усилиями войска ПВО теперь будут приведены в боеспособное состояние. Но пришел Палицын и, добродушно улыбаясь, мою собранную монолитом команду разнес, как америкосы Хиросиму.

— Завтра тебе понадобятся тридцать здоровых призывников в ВДВ, — учил он меня, — а у тебя их нет. Ты по какой-то хрен их в ПВО засунул. А те дистрофики, которых ты оставил, в ВДВ не годны. И что ты будешь делать?

Я молча слушал. И, вроде, знал эти прописные истины. Только как же быть в случаях, вроде таких?

Эти двое с детства в одной песочнице росли, их нельзя разделять. Те трое — их всего в деревне три призывника, и больше лет двадцать никого не будет, их тоже нельзя разлучать. В общем, я понял, чтобы сформировать команду, надо отключать все человеческие чувства.

Дальше пошло получше. Еще пару команд я сформировал почти без замечаний. Даже разоблачил одного судимого призывника. Правда, он не знал, что я его разоблачаю. И на мой стандартный вопрос: «Не судим?», — ответил, что судим, и перечислил треть статей уголовного кодекса, по которым он был осужден. Я тщательно перелистал личное дело, перечитал характеристики, с лупой изучил справку из милиции об отсутствии судимости у призывника. Ничего, указывающего на наличие судимости, не нашел. Кому верить, призывнику или личному делу, я не знал. Поверил призывнику. Подошедший Палицын тоже. Поэтому призывника вернули в военный комиссариат по месту жительства, а я получил еще один урок. Документы документами, а с ребятами надо разговаривать…

…Еще один день прошел, что называется, в штатном режиме. Но только до 16-ти часов. Я уже знал, что завтра наш с Палицыным тандем распадается, и больше комплектовать команды мне не придется. Останется обойти народ, с которым я познакомился за эти две недели. А поскольку познакомился я со всем отделом, обойду всех. Потом пойду к полковнику Грачеву за документами, и здравствуй, новая жизнь! Такими приятными мыслями заканчивался день.

Но в 16 часов в отдел прибежал начальник службы ЗГТ (защиты государственной тайны). Ну, это я чуть позже узнал, что он прибежал, это не значит, что, когда он бежит, сверкают искры и в небе радуга. Прибежал он к майору Зайцеву, а немного погодя Зайцев вызвал меня с Палицыным. Каких-то косяков мы с ним за собой не чуяли, поэтому шли спокойно. Оказалось, что я не мог быть допущен к формированию команд, поскольку документы, с которыми мы с Палицыным работали, являлись секретными. А мой допуск оставался в дивизии и его еще никто не запрашивал. Косяк по тем временам был серьезный, да и по нынешним, я думаю, не меньше. Зайцев принялся препираться с ЗГТшником и, ясное дело, валить все на полковника Грачева. Пришел Грачев. Послушал и, ехидно улыбаясь, пояснил Зайцеву, что капитан Семенов направлен на стажировку во 2-ой отдел без допуска к секретным сведениям.

— Читайте приказ, — привел он самый популярный довод в армии при разборках.

Оказалось, приказ никто, включая меня, в глаза не видел. Тут уже перекосило Грачева. Он ушел разбираться в свой отдел, почему приказ о моей стажировке не доведен исполнителям. А остальные задумчиво сидели и смотрели на меня, злодея. Я тоже задумался и стал опасаться, не признали бы мою стажировку несостоявшейся и не пришлось бы еще две недели изучать жизнь призывного отдела изнутри. Других плохих последствий для себя я не видел. Грачеву и Зайцеву было хуже. Отдел ЗГТ при желании мог их сильно огорчить. Зайцеву при всех раскладах было несладко. Без приказа он вообще не должен был меня впускать в отдел. Я ничем помочь им не мог, ну, может, если только сказать, приказ был, я его видел, расписался об ознакомлении, но съел его в период душевного помутнения из-за тяжелых нагрузок по службе…

Вернулся Грачев. Приказ о моей стажировке облвоенком подписал, но почему-то до второго отдела под роспись не доведен. Все расселись на стульях и принялись думать.

Потом, подумав, все присутствующие пришли к единому мнению, что приказ все-таки до второго отдела был доведен. Я стажировался у наставника Палицына без допуска к секретным документам. Читал несекретные документы, законы, постановления по вопросам призыва и только издали поглядывал на процесс комплектования команд. Моих подписей в документах по формированию команд нет и быть не может, поэтому стажировка прошла в соответствие с требованиями приказа облвоенкома.

Я было раскрыл рот, мол, как же нет моих подписей, кормильцы, я три команды сам формировал, как же нет?

Но, посмотрев на Палицына, прочитал на его лице большими буквами: «Молчи!». И промолчал…

…В последний день стажировки я пришел к полковнику Грачеву уточнить насчет приказа о назначении на должность. Оказалось, что приказа из округа до сих пор нет.

— Ну, ничего, побудешь пока в распоряжении, — с оптимизмом сказал он.

— Где в распоряжении? — уточнил я.

— В своем военкомате. Так всегда бывает. Командующий подписывает эти приказы раз-два в месяц, — пояснил Грачев, — потом вышлют спецсвязью.

Так и случилось. Приказ командующего войсками округа о назначении меня на должность пришел в конце июня. Что не мешало мне исполнять свои обязанности все это время.

В понедельник ранним утром я прибыл в Тейковский военный комиссариат, поздоровался с дежурным, знакомым уже прапорщиком моего отделения Никоненко, и наконец достиг места своего пребывания на ближайшие двадцать лет.

Да, забыл сказать, что в сюжет «Вестей» о призыве граждан на военную службу в нашей области, мой номер не вошел…

Призывник Михалев

У дверей военкомата меня встретила уборщица в черном халате с пустыми ведрами. Я придержал дверь, давая ей выйти на улицу.

— Рано ишо, — в благодарность буркнула уборщица и, позвякивая ведрами, пошла вглубь двора. Я задумчиво смотрел ей вслед. Что-то из примет, связанных с пустыми ведрами, вертелось в голове, но так и не оформилось во что-то тревожное. А даже если бы и оформилось, не поворачивать же обратно. Я представил, как захожу в управление кадров штаба Московского военного округа и решительно заявляю:

— Прошу отменить приказ о моем назначении в военный комиссариат, в связи с тем, что меня там встретили пустыми ведрами…

Итак, в 8:00 я вошел в здание военкомата и хотел оглядеться. Но, поскольку сразу от порога, сделав шаг, я уткнулся в окно с надписью «дежурный», то оглядываться не понадобилось. Из окна на меня смотрел знакомый уже прапорщик Никоненко. На левом рукаве его кителя краснела повязка с той же надписью «дежурный». Кроме повязки, китель прапорщика был оснащен еще ремнем с кобурой. Только поясным ремнем, потому что с 1992-го года в армии зачем-то отменили плечевой ремень к портупее. А жаль, потому что плечевой ремень придавал офицерам бравый вид…

А еще, Бог с ним, с бравым видом, плечевой ремень не давал кобуре с пистолетом постоянно сползать вниз. Правда, плечо потом ныло…

Судя по тому, что у Никоненко кобура оттягивала ремень книзу, там тоже лежало что-то тяжелое. Неужели оружие? Я был убежден, что в военкомате оружия нет. Зачем оно им?

Первый стереотип о военкоматах в моем представлении был разрушен. Потом их много еще будет…

Поздоровались. Я попытался припомнить, как его зовут… Серега, что ли. Оказалось, Виктор.

— Еще никого нет, вы первый, — ответил Никоненко на мой вопрос, где народ с хлебом-солью и оркестр.

— Ясно, — сказал я, — другой бы обиделся и ушел… Тут можно подождать?

Вообще-то нахождение в помещении дежурного посторонних лиц строжайше запрещено. Но это в армии, а тут же военкомат. Вроде как, не совсем армия…

— Лучше не надо, — разбил следующий стереотип Никоненко, — давайте я вам отделение наше открою. Оно ведь теперь и ваше. Комиссар будет минут через пять-десять. Начальник отделения тоже. Обычно так…

Потом, подумав, Никоненко просто отдал мне ключи. Это правильно. У меня был случай, вроде нашего. Я дежурный по управлению. Раннее утро. Жду командира дивизии. Раз двадцать выглянул на улицу, нет и нет. И тут заходит незнакомый офицер, как оказалось, вновь назначенный в нашу дивизию на какую-то должность. Все, как положено, с документами, с предписанием. И я решил проводить его в кадры, там была пара стульев, где он мог бы обождать прибытия командования. Не помощника послал, не бойца-дневального, сам. Думаю, расспрошу, кто таков, куда и откуда. Только еще раз выглянул из штаба на аллею, по которой должен прибыть командир. Ага, нет? Ну, пошли… Ровно через минуту я уже мчался обратно на могучий рев командирского голоса.

Там хоть помощник что-то лопотал, а здесь Никоненко один…

Я пошел в отделение. Там идти-то: сюда и направо…

Зашел в большое фойе квадратной формы с тремя стульями у дверей. Два стула у двери в пенсионное отделение и один у двери в наше, призывное. Большое окно хорошо освещало помещение утренним светом. На подоконнике, несмотря на наличие стульев, сидели два парня, по виду призывники, и сонно смотрели на меня.

— Слезли с подоконника, — рявкнул я.

Они слезли, но не проснулись.

Я открыл выданным мне ключом крашеную фанерную дверь. Ну, то есть когда-то очень давно крашенную. Вошел. Вот тут огляделся. В отделении было три проходных помещения, из них две общих комнаты и в тупике кабинет начальника 2-го отделения с табличкой на двери «Подполковник Конев С. А.».

По внешнему виду комнаты ничем меня не удивили. В дивизии было все то же. Зеленые панели, полированные столы, хрупкие стулья, шкафы с не закрывающимися с фабрики дверцами… Или где их там лепят…

Хлопнула дверь. Я обернулся. На меня с любопытством смотрела молодая женщина.

— Доброе утро, — поздоровалась она, — мы знали, что вы сегодня придете…

Ее звали Нина Михайловна. Я тоже представился. Потом подошла еще одна молодая женщина, Наталья. И еще одна, постарше. Людмила Николаевна. Поговорили. Я спросил про ребят с подоконника.

— Это деревенские призывники. Автобусы по району теперь редко ездят. Добираются кто как может. А этих, видимо, кто-то подвез утром до города… Дежурные их пускают, к нам же приехали…

— А обратно?

— Пешком. Или опять на попутках. Май месяц, не зима. Зимой, бывает, у нас, на призывном пункте ночуют. Да тут километров 15–20 всего. Самые дальние — 30 километров… Им это как нам до магазина через дорогу, одно удовольствие…

Женщины засмеялись. Мне что-то это удовольствие показалось сомнительным.

Конева почему-то не было. А время… 8:30 уже, рабочий день начался.

— А где начальник отделения? — решил уточнить я.

— Он к комиссару пошел, — ответила Людмила Николаевна.

Я поднялся и пошел на второй этаж. Проходя мимо Никоненко, узнал, что комиссар интересовался, прибыл ли я, а если прибыл, то куда делся…

Постучав, я вошел в кабинет к полковнику Киселеву. Валерия Анатольевича я знал по приключениям, предшествовавших моему переводу в военный комиссариат. Сидевшего у него подполковника я не знал, но логика подсказывала, что это мой начальник отделения Конев.

Я доложил о прибытии.

Киселев поднялся и пожал мне руку. Конев последовал его примеру.

Военком уселся обратно в кресло и, наклонившись над шипящим ящиком, нажал клавишу.

— Собери ко мне народ к… 9:00, — сказал он.

Ящик что-то хрипнул. Я не понял, что, хотя и сидел недалеко. Видно, распознавание слов, исходящих из этого селекторного устройства, возможно только при наличии опыта.

— Да, всех, — сказал военком и отжал клавишу.

— Ну, что, отдохнул две недели у Зайцева? — спросил он.

Тон и смысл слов говорил о том, что полковник шутит. А может, и не шутит. Может, и правда, сейчас самая работа и начнется. А там, в облвоенкомате, была просто разминка. Забегая вперед, надо признать, что так оно и оказалось. Конев улыбнулся. Я на всякий случай тоже.

Ровно в 9:00 в дверь военного комиссара постучали, и кабинет наполнился людьми, как в военной форме, так и в гражданке.

После представления меня коллективу военком гражданский народ отпустил, а военных оставил. В 9 часов по понедельникам он всегда проводил совещание. Не смотря на то, что военком говорил по-русски, я мало что понимал из того, что он говорит, хотя слушал внимательно. В основном обсуждали мобилизационные вопросы. На носу, как выяснилось, была областная проверка, а в 95-м году ожидалась окружная. Для меня это тоже было странным. Из дивизии проверки вообще не уезжали, один состав проверяющих менялся другим, а сами проверки не прекращались никогда. А тут, оказывается, то же самое…

Когда, наконец, я оказался в отделении, был уже одиннадцатый час. Мне показали мое рабочее место, состоявшее из такого же, как и у всех, полированного стола и довольно хлипкого стула. После обеда я взял отвертку и как следует завернул на нем все шурупы, какие нашел. Скрипеть стул меньше не стал, но развалиться подо мной больше не пытался.

Мой стол стоял напротив стола прапорщика Никоненко, который, сменившись с наряда, ушел. Стол стоял не просто напротив: столы подпирали друг друга для большей устойчивости.

В армии с мебелью везде беда. Сергеич, сотрудник 4-го отделения, фронтовик, так и не вспомнил, когда эта мебель поступила в военкомат, до того, как барона Врангеля разбили или после…

До обеда я побродил по военкомату с познавательной экскурсией. Конев не возражал. Здание военкомата было старинным, постройки 1895-го года. Купчина строил — для себя. На первом этаже у него был кабак, на втором он жил сам. Шумновато, наверное, было, с кабаком внизу, но это дело вкуса. В 1918-м советская власть дом у него отобрала и отдала уездному военному комиссариату. Эти сведения я почерпнул у Сергеича в ходе краткой ознакомительной лекции. Два этажа, довольно крохотные кабинеты, фигурная крыша. С этой крышей воевали все военкомы. Дело в том, что верх здания вместе с крышей купцом был выполнен в готическом стиле и почему-то признавался за памятник архитектуры. Но только в том смысле, что не разрешали его перестраивать. Средств на поддержание этого памятника в мало-мальски сносном состоянии не выделяли никогда. В результате башенки, хоть и сделаны были добротно, начали понемногу разрушались. А раз начали, то уже не останавливались. Сто лет, целый век, непросто прожить, хоть людям, хоть кирпичам. И крыша, выглядевшая издали как средневековая тевтонская крепость, а при ближайшем рассмотрении, как горб у верблюда, текла решетом…

Во дворе стоял гараж из нескольких боксов, в которых парковался наш служебный транспорт. Вместе с двухметровыми бетонными плитами гараж образовывал закрытую территорию…

Полдня я знакомился с окружающей обстановкой, людьми. Какое-то неясное чувство мне подсказывало, что здесь я надолго…

Сдав предписание начальнику 3-го отделения подполковнику Семенову и заполнив пару анкет и карточек, я вернулся в свое отделение. Прошел мимо улыбчивого призывника, видимо, планирующегося к завтрашней отправке, поскольку я услышал перечень принадлежностей, которые ему необходимо иметь с собой. Одежда по сезону и погоде, кружка, ложка, зубная щетка и так далее…

День, понятно, был суматошным, как бывает первый день, где бы то ни было. Я наслаждался этими часами и минутами. На службе так редко бывает. Наказывать меня еще было не за что, хвалить…, на похвалу в армии рассчитывать наивно. Кроме того, не наказание в армии — это уже поощрение. Шучу…

Так что жизнь прекрасна, на улице май, и карьера почти с чистого листа! Я был в приподнятом настроении. Оно не испортилось даже после того, как мой начальник, подполковник Конев, под конец рабочего дня вызвал меня к себе и объявил, что завтра мне придется доставить призывника на сборный пункт. Да и чего ему портиться, служба есть служба. Доставка призывников — ее часть.

— Понимаешь, больше некому, — сказал Конев, — я завтра в наряд, а у Никоненко отчет горит.

К этому дню я уже знал, что начальники отделений доставляли призывников на сборный пункт облвоенкомата только по крупным праздникам, не чаще одного-двух раз в период призыва, и то брали с собой помощников, а некоторые начальники, из числа крупных полководцев, вообще не возили. Так что ничего странного в словах подполковника Конева я не нашел. Но все равно приятно, что начальник поясняет подчиненному мотивы своих распоряжений. В дивизии никто ничего не пояснял. Выполнить, об исполнении доложить — вот и все пояснение.

— Доставим, — бодро ответил я. — Почему не доставить… Сборный пункт — дело знакомое.

— Он один у тебя будет, а ты там всех знаешь, — бодро продолжал Конев, — Палицына задействуешь и к обеду вернешься, — он засмеялся.

Вроде, все так, подумал я и тоже засмеялся…

Так он прошел, мой первый день на новом месте службы, в военном комиссариате. За две недели, проведенные в качестве стажировки в облвоенкомате, я, как мне казалось, уже прилично ориентировался в вопросах призывной работы, во-всяком случае, довольно уверенно выговаривал слово «призыв». Всего один день, проведенный в родном военкомате, показал мне, что о работе призывного отделения я не знаю ничего. А тот опыт, что я приобрел, формируя с майором Палицыным команды, зачем он мне?

…Поезд отправлялся в 7:10. На часах было 7:05. Я стоял на перроне и выглядывал своего подопечного, призывника Михалева. Призывника не было. Я пришел на вокзал за полчаса до отправления поезда, взял по воинскому перевозочному требованию билет на призывника (военнослужащие тогда ездили без билетов, предъявляя удостоверение личности) и занял позицию на перроне, напротив входа в вокзал. Призывник, как мне сказали, это знает. Да и в военной форме я тут один.

С бойцами мне приходилось ездить на всех видах транспорта, а вот с призывниками нет. У солдата менталитет другой. На нем военная форма, он знает, что обязан подчиняться офицеру. Едет, куда прикажут, идет, куда прикажут. А призывники — народ, присягой не обремененный. И, хотя Конев мне вчера рассказывал об ответственности призывников за неявку на сборный пункт, я что-то сомневался…

И время в стране наступило такое, что законы как-то перестали бояться не исполнять. С экранов телевизоров и газет на призывников хлынул вал негатива об армии. Побои, издевательства, убийства, глумление — всё это ждет новобранца в части! Армия — это огромная зона с уголовными нравами, с паханами под видом командиров и их подручных из числа старослужащих. Немудрено, что ребята, насмотревшись таких ужастиков, старались всеми правдами и неправдами избежать призыва на военную службу. А те, кто не избежал, в воинской части поначалу тряслись от страха. В обиходе у военных появилось слово «пацифист» — сначала для смеха, потом как ругательство.

Посмотрим, что собой представляет этот Михалев. Это его я вчера видел на инструктаже, но видел-то мельком, не приглядывался, не знал же, что везти придется. Вроде, парень как парень, но поди знай, что у него на душе. Краем уха слыхал, что призывник у сотрудников 2-го отделения «крови попил», но в чем это выражалось, я не знал.

Теперь за пять минут до отправления поезда я стоял на перроне напротив входа в вокзал и высматривал Михалева, восстанавливая в памяти его облик по вчера брошенному вскользь взгляду. Я не профессиональный контрразведчик, поэтому просто смотрел на молодых ребят. Еще на наличие у них сумок, чемоданов, рюкзаков. И горластой родни из числа провожающих. Осложняло мои изыскания то, что на перроне было полно людей, треть из них — молодые ребята. Многие были с сумками, но вот провожающей родни с песнями, водкой и дрессированным медведем не было…

Подошел поезд, народ повалил в вагоны. Я стоял на месте, пока перрон не опустел. Повертел головой. Никого, только я и старая собака, лежавшая в метре от меня и смотревшая на меня с надеждой на бутерброд.

— Если не подойдет к тебе на вокзале, — говорил вчера Конев, — все равно езжай… может, не нашел тебя, сам сел, может, родня сопровождает с песнями и плясками, им не до тебя…

— А может, специально, из сволочизма, — глухо добавил он, — чтобы ты понервничал, побегал по перрону… этот Михалев может…

Бегать по перрону было уже поздно, да я и не собирался.

— Поеду, — сказал я собаке, — извини, Джек, бутерброда нет, я же к обеду вернуться собирался…

Вскочив в момент отправления поезда на подножку, я прошел мимо недовольно глянувшей проводницы в вагон. Поезд идет около часа. Успею обойти все вагоны. И пошел.

Михалева я нашел в последнем вагоне. Он сидел между мужчиной и женщиной, годившимися ему в родители и ими же и оказавшимися. Я прошел было мимо него, но тут же вернулся. Михалев с довольным видом смотрел на меня. Как я его узнал, сам не пойму. Скорее всего, по его хитрому взгляду и ощутимой неприязни, исходившей от его родителей. Ну и одежда. Они всегда в армию одевают все то, что давно хотели выбросить, да руки не доходили. Места рядом были, и я уселся напротив семейства, поставив портфель с документами сбоку. Руку с портфеля не убирал, вспомнив прапорщика из Кинешемского военкомата, забывшего в поезде командные документы.

— А мы вас искали, — доверительно сообщил Михалев, улыбаясь.

— Вот я и нашелся, — ответил я.

— А где остальные призывники? — спросил отец будущего солдата.

Я объяснил, что сегодня команда от нашего военкомата направляется в составе одного человека. Призывника Михалева.

Почему-то известие о том, что их сын направляется на сборный пункт от целого города один, вызвало у его родителей особую тревогу. Они видели в этом какую-то скрытую жуть. Им стало ясно, что все остальные призывники попрятались и только их сын, как лох, идет за всех отдуваться! Помолчав, я сказал, что из нашего города он один, но ребят из области в команде будет много. Родители Михалева понимающе переглянулись. Чем больше я пояснял особенности отправки призывников на военную службу, тем больше подозрений у них вызывал. Мои пояснения воспринимались ими как жалкие попытки отвести их глаза от чего-то страшного, куда собираются «засунуть» их сына.

Я понял бессмысленность своих речей и замолчал. Призывник улыбался и в разговор не вступал. Основным мозговым центром у них явно была мать, а спикером отец. Мамаша, хоть и молчала больше, но даже редкие ее реплики мгновенно мотивировали отца семейства на продолжение диспута. Он лихо разоблачал непорядки в армии, приводя в качестве доказательств родное телевидение и газету «Совершенно секретно». К концу разоблачений я уже лично фигурировал в качестве основного виновника этого бардака. Мои доводы, как лица заинтересованного, обличителями не запрашивались. Потом он выдохся и затих. Я уже стал надеяться, что волна негодования вот-вот спадет. Ну, повозмущались на безобразия в армии, пар стравили и давайте жить дальше. Я тоже был возмущен тем ужасом, что описывали газеты. Правда, еще две недели назад, когда сам служил в войсках, персонажи этих кошмаров мне не встречались. И солдаты наши, может, и не так, чтобы очень уж счастливые ходили, но выглядели вполне прилично. Босым никто не ходил, в драных лохмотьях тоже. Таких оборванцев, что рисовали наши СМИ, я там не встречал. Да и старшина бы не позволил. И черви в макаронах по-флотски не попадались… Специально стал высматривать: ну нет червей!

Когда все уже успокоились, в дело вступила проводница. Она долго прислушивалась к нашему разговору, с особым вниманием слушала декламацию газетных цитат Михалевым-старшим, который, то прятал листок «Совершенно секретно», то доставал его обратно. В то, что там напечатано, он свято верил.

Наконец проводница не выдержала долгого неучастия в разговоре, который ей, как выяснилось, был «близок и понятен», и примкнула к антивоенной коалиции.

Она решительно уселась рядом со мной и поведала миру, что у ее двоюродной сестры есть знакомая, троюродный брат которой знает одного мужика, который «отпустил» сына в армию, а там его почти до смерти убили.

— Лежит в госпитале, — зловеще сказала она, — год уже…

Когда поезд приковылял к областному вокзалу, мой статус был между Чикатило и Дракулой. Еще немного, и вагон бы отправил меня в Гаагский трибунал для военных преступников…

Вышли из вагона.

— Иди за мной, — сказал я Михалеву-младшему. Старшие Михалевы угрюмо молчали. Я не обратил на это внимание, а зря.

Михалев, закинув рюкзачок на плечо, пошел за мной. Пару раз я обернулся и в потоке людей видел своего призывника. Потом, уже в здании вокзала обернулся и его не увидел…

Остановился. Покрутился на месте. Нет призывника.

Мимо прошел прапорщик одного из районных военкоматов с тремя призывниками. Узнал меня, подошел, поздоровался, ушел. Я, как истукан, стоял на месте, недалеко от входа с перрона в здание вокзала, ну или на выходе из вокзала на перрон — кому как нравится. Потоки людей огибали меня, как скалу. Люди смотрели по-разному. Кто по привычке с уважением к военной форме, кто с неприязнью. В основном безразлично.

Я же смотрел на людей с бешенством. Это не давало мне сосредоточиться. Я впервые оказался в такой ситуации и не знал, что делать. Представить не мог, что это возможно, чтобы призывник взял и удрал. Тут бы успокоиться и подумать. Жгучая ненависть к зловредному семейству мешала.

Вдруг метрах в двадцати, у киоска «Союзпечать» («Роспечать» появится только через год) мне показалось, что я вижу Михалева-старшего. Не сводя с него глаз, боясь, что, если моргну, он растает, как привидение, я двинулся к нему. Отец призывника делал вид, что рассматривает сувениры в киоске, сам же поглядывал в мою сторону.

Разведчик, ссскотина!!!

Когда он в очередной раз глянул на меня, я стоял рядом, с трудом подавив в себе жгучее желание отреставрировать его ухмыляющуюся рожу.

— Где призывник? — хриплым от злости голосом спросил я.

Оказывается, на семейном военном совете, оперативно проведенном по пути из вагона в вокзал, было решено Михалеву-младшему воздержаться от прохождения военной службы до лучших времен. Вот наведете порядок в армии, тогда, мол, обращайтесь…

— Так что сын уже едет домой, — подвел черту Михалев-старший.

— А тебя что ж домой не взяли? — процедил я сквозь зубы, подойдя ближе. Михалев-старший на такое же расстояние отступил.

Ровным голосом, стараясь не показывать клокотавшую во мне ярость, я предупредил о правовых последствиях поступка его сына и их с женой самих как подстрекателей. Про подстрекателей Конев, правда, ничего не говорил, это я уже от себя прибавил.

Закончив с официальной частью, я перешел к неформальной. Прихватив его локоть, я прошипел:

— Слушай, мужик, ты меня достал…

Остальные выражения были не вполне парламентского содержания, поэтому я их опущу. А то вдруг внуки читают…

Мужик подергал руку из моего захвата, но я держал крепко.

— Сам-то в армии служил? — спросил я его. — Или родители не пустили?

Тут он выгнул колесом свою чахлую грудь.

— Служил… Отпусти руку! — крикнул он. — У нас порядок был!

Так мы беседовали минут десять. Я немного успокоился. Михалев-старший тоже слегка обмяк. Появилась надежда на мирное урегулирование конфликта. Но не дремала мать семейства. К месту нашей с Михалевым-старшим беседы она привела двух милиционеров. Видимо, наблюдала со стороны за развитием сюжета и, когда я дружески прижал к себе главу семьи, решила, что пора действовать. Менты были сержантами, один моего возраста, другой постарше.

Тот, что постарше, попросил меня отпустить руку собеседника. Я отпустил. Почувствовав свободу, Михалев-старший рванул к выходу из вокзала, как Усэйн Болт. Жена засеменила за ним. Я посмотрел семейству Михалевых вслед и вздохнул. Гоняться по вокзалу за родителями призывника в мои планы не входило. В планы милиции тем более.

— Молодцы, ребята, — сказал я ментам, — из-за вас отечество не получит защитника в свои ряды.

— Это он защитник? — скептически спросил один из сержантов.

— Отец защитника… Сам защитник где-то здесь прячется, — пояснил я. — Найти поможете?

Менты отказались. Тот, что постарше сказал:

— Порядка у вас сейчас нет, они и бегут. Что это за армия, если от офицера призывники прячутся? Вот когда я служил…

— У моего знакомого брат есть, так вот его племянника забрали в армию, — продолжил тему второй сержант.

— Знаю, — перебил я его, — а его там почти до смерти убили, да?

— Нет, — хладнокровно ответил сержант, — служит… прапорщик уже.

Менты ушли. Уходя, один из них обернулся:

— Капитан, посмотри в туалетах, обычно они там прячутся до поезда…

В туалетах моего призывника не было. Какого-то призывника я правда, спугнул, судя по его реакции на мое появление, но это был не Михалев.

Потом я вернулся на свой пост у входа или выхода и, как Илья Муромец на границе, стал смотреть по сторонам.

Задумался. Хорошенькое начало карьеры в военкомате, ничего не скажешь. Поручили целому капитану сопроводить одного единственного призывника, а он и того ухитрился потерять. Просто гений призывной работы! Обидно не то, что призывник сбежал, а именно неудачное начало служебной деятельности. Призывник-то найдется, никуда не денется, а мой дебют людям запомнится.

«Разве это косяк? Помнишь, как наш капитан начинал? У него вообще призывник удрал, у растяпы». «Это было месяца через три, как у капитана призывник удрал, аха-ха-ха!».

Я совершенно ясно слышал эти реплики, даже обернулся, посмотреть, кто это говорит. Говорил мой внутренний голос.

А еще он сказал, чтобы я перестал тут топтаться и ехал домой. Как раз к обеду успею.

Внутренний голос я отключил и пошел в облвоенкомат. Кроме беглого призывника, у меня еще были документы, которые необходимо было сдать в делопроизводство и что-то там получить.

— Так что вперед, гроза призывников, — сказал я себе и пошел знакомым путем.

Через двадцать минут, когда часы показывали 8:50, я положил руку на дверную скобу массивных облвоенкоматовских дверей, собираясь потянуть ее на себя. Взгляд упал на одиноко стоявшего рядом с дверью паренька в знакомом наряде призывника. Михалев. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Я без улыбки. Он, как всегда, с улыбкой. Ну что сделаешь, улыбчивый парень.

Я огляделся. Клана Михалевых видно не было.

— Как же ты сам дошел сюда, брат Михалев? — спросил я. — Не падал без папы и мамы? Где они, кстати?

— Я от них убежал, — ухмыльнулся Михалев. — Задрали уже… Я служить хочу, как все ребята, — продолжал призывник. –А мать с батей насмотрятся телик и стонут, что в армии бардак, в армии жесть.

— Ну, раз так, заходи, — я распахнул дверь.

И мы пошли.

Дальше все было обычным. Запустив Михалева на медицину, я пошел по призывному отделу, здороваясь с сотрудниками. Меня они еще помнили, всего три дня прошло, как я от них убыл, не должны были забыть…

Майор Палицын по моей просьбе Михалева в команду зачислил первым и в 11:00 я уже был, в общем, свободен. Но нет. По просьбе Палицына я уселся на знакомый стул и еще час мы с ним привычным тандемом комплектовали команду, которая в этот день была одна.