Олег Ярков

Туман

Книга вторая

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Олег Ярков, 2018

То, что обещалось как приятная прогулка, стало опаснейшим приключением. Это именно то, что произошло с героями второй книги.

16+

ISBN 978-5-4490-7682-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Туман
2. Туман 2. начало глава 1
3. Олег Ярков
4. МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ
5. Пароход «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»
6. МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ
7. ПАРОХОД «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»
8. Туман 2. начало глава 2
9. Олег Ярков
10. Туман 2. начало глава 3
11. Олег Ярков ГЛАВА 3
12. ПАРОХОД «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»
13. МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ
14. ПАРОХОД «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА». БАЛАКОВО
15. Туман 2. начало глава 4
16. Олег Ярков
17. ПАРОХОД «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»
18. Туман 2. начало глава 5
19. Олег Ярков МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ
20. ПАРОХОД «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»
21. Разговор первый Олег Ярков
22. Туман 2 начало глава 6
23. Олег Ярков
24. Олег Ярков
25. Туман 2 начало глава 7
26. Олег Ярков
27. Разговор третий Олег Ярков
28. Туман 2 начало глава 8
29. Олег Ярков
30. Туман 2 начало глава 9
31. Олег Ярков
32. Туман 2 близится финал глава 10
33. Олег Ярков СТРАННЫЕ СОБЫТИЯ
34. Разговор четвёртый, подслушанный
35. Туман 2 всё накаляется глава 11
36. Олег Ярков
37. Туман 2 начало финала глава 12
38. Олег Ярков
39. Туман 2 глава 13
40. Олег Ярков
41. Разговор пятый, подслушанный Олег Ярков РАЗГОВОР ПЯТЫЙ ПОДСЛУШАННЫЙ, К СОЖАЛЕНИЮ, ТОЛЬКО АВТОРОМ
42. — ОтлиЧная? Вы издеваетесь?
43. — Это не моих рук дело — Простите, я не совсем вас понял — Не удивительно. Сия акция совершена не мной. Теперь понятно?
44. — Не знаю. Либо конкурент, либо…
45. — Либо это подстроено
46. — И кто он? — Ваш финансист-дворянЧик. Где покоится тело? — Внизу, в холодильном отсеке
47. — Я обязан согласовать с… ваши действия должны быть согласованы!
48. — Вы не можете так… — Ступайте к Чёрту! И готовьте деньги!
49. Туман 2 глава 14
50. Олег Ярков

Туман 2. начало глава 1

Олег Ярков

Кто-нибудь задумывался хоть раз над тем, чем река отличается от моря? Не в географическом смысле, а в простом, в очевидном и натуральном? Нет? Могу для вашего успокоения сообщить, что вы не одиноки в своей отстранённости от умозрительных размышлений на эту тему, равно как и на подобные оной. Проживая среди заученных формулировок о том, что море солёное, а река, напротив, пресноводна, мы успокаиваемся этим и более не отягощаемся размышлением о сути этого отличия и, вообще-то, вовсе не задаёмся подобным вопросом. Почему же так? А потому, что мы суть рабы устоявшихся правил, на запоминание которых мы истратили только сил, нервов и времени, что переосмысливать их не то, что недосужим считаем, а попросту даже не задумываемся над тем, что об этом возможно размышлять.

Но не все так легко оставляют без присмотра окружающий мир, чтобы не вдумываться в парадоксальность заданного самому себе вопроса и, отыскав не мене парадоксальный ответ, пристроить его во вполне тривиальную ежедневность. Одним из таких философствующих людей был некто, стоящий на верхней палубе большого парохода «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА». Он стоял, слегка свесившись за перила и, почти не мигая, глядел вниз. Исключительно на воду.

Уже предчувствую ваш вопрос — почему не мигая? Неужто вы об этом спросите?! Да-а, никак не ожидал от вас подобного, не ожидал. Да потому, что в момент поднятия верхнего века наблюдателю становилось видно гораздо более того, на чём, до этого, был сосредоточен взгляд этого некто. Понятно? Нет? Если человек, стоящий у перил, смотрел исключительно на воду и не видел никакой разницы промеж морем и рекой, то при моргании в поле прямой видимости обязательно показался бы берег, самим своим существованием демонстрирующий нелепость заданного вопроса. А ежели берега не видать, то вопрос имеет право на бытие и, уж тем более, на философский подход к его разрешению. Так-то, милостивые государи!

Однако же, опасаясь, что повествование может так же легко уйти в сторону, как и мысли, рождающиеся в голове этого некто, любующегося водой, принудим нашу историю двигаться плавно и целенамеренно как река, вдоль берегов, которой, шёл пароход.

Надобно ли говорить о том, что этот глубокомысленный некто был нашим давним знакомым? Судя по всему — надо, поскольку однажды вы уже задавали простоватый вопросец о моргании. А посему представляю вашей милости этого человека — Ляцких Кирилла Антонович, помещик Тамбовской губернии. И прочая, и прочая, и прочая.

Кирилла Антонович изводил себя мучительнейшим вопросом не из праздного любопытства, а исключительно из-за состояния своего организма, скверно переносящего долгое нахождение на воде. И в данной связи пароход или, даже, вёсельная прогулочная лодка, были одинаково плохо переносимы сугубо «сухопутным» помещиком. Нет, до опустошения желудка, слава Богу, дело не доходило, однако и не позволяло вести себя так же беззаботно, как и остальные пассажиры, совершавшие речную прогулку на пароходе по Волге из Самары до Царицына. Или, если угодно, до Волгограда. Вдоль всего пути в 741 версту случались швартовки у более-менее приличных пристаней.

Именно во времена этих остановок Кирилла Антонович приходил в себя настолько, что обретал новые силы, заставляющие его ноги вновь ступать на трап парохода. Впрочем, там же на трапе, обретённые силы его разом и покидали.

И только глубокое философствование позволяло помещику хоть как-то отвлекаться от утомительного созерцания своего утомлённого организма. Чем, собственно говоря, и был занят Кирилла Антонович в тот самый миг, когда мы решили обратить на него своё внимание.

А что же заставило Кириллу Антоновича отправиться в столь болезненное путешествие? Нет, совсем не желание получить новые ощущения, отличные от наскучивших помещичьих будней. Тогда, что? Не догадаетесь, даже побившись об заклад! И пока вы не спустили деньги в заранее обречённом на проигрыш пари, я вам скажу — шпионское приключение! Ну, каково вам подобное известие?! То-то! А я истинно вам говорю — шпионское при-клю-че-ни-е! Хотя, справедливости ради стоит сказать — не приключение, а задание. Но на момент, когда началось наше повествование, слова «приключение» и «задание» ещё не имели существенной разницы для помещика. Пока не имели. Имело лишь значение скверное состояние организма, с которым Кирилла Антонович боролся с помощью философского вопроса и неотрывного глядения на воду с правого борта парохода. Нет, с левого… или, всё же с правого? С того борта, на котором не крутилось гребное колесо. Да, и не важно, какой борт, каким считается при постоянной тошноте. И не важно, какой смысл заложен в словах «леер», «клотик» и «румпель». Хотя — нет. Румпель — это правильное название формы носа у тощей немки с зонтиком, одновременно являющейся женой престарелого бюргера, занимавших каюту по соседству с Кириллой Антоновичем.

— Господи! Ну, причём тут «румпель» и нос? — подумал про себя помещик. — Как же мне скверно, а? Как же скверно!

Наверное, есть такие люди, которые подмечали странную особенность в манере развития событий, внутри которых эти люди оказывались. На первых порах новое предприятие видится легким, понятным и, что самое странное, вполне выполнимым. Однако же, эти первые пары так стремительно улетучиваются, превращая туманную и лёгкую простоту в ясно различимую сложность, изобилующую многообразием острых углов и, не менее ясно различимых, тупиков.

Кстати, именно эту мысль и породил мозг Кириллы Антоновича сразу же, как он проговорил про себя о том, что ему скверно.

МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ

А как, в действительности, развивались события, так успешно видоизменившиеся из простых и понятных, в скверные по телесному состоянию, и более непредсказуемые, по сути?

А развивались они следующим образом. Легко и не вполне обдуманно приняв приглашение Александра Игнатьевича Толмачёва, содержащееся в письме, написанном на гербовой бумаге, и доставленным с нарочным в имение господина Ляцких, добрые друзья, а это сам Кирилла Антонович и его сосед штаб-ротмистр Краузе Модест Павлович, отправились в Москву. Куда, собственно, и прибыли.

На вокзале, делая честь пригласившему друзей надворному советнику, помещики были встречены человеком в штатском платье, однако с хорошо приметной военной выправкой, который и проводил их в небольшую гостиницу в Толмачёвом переулке. Позднее Кирилла Антонович сочтёт весьма символичным «двойное Толмачёвство», встретившееся им в Москве. Но это будет намного позднее.

Переодевшись с дороги и освежившись (хотя порядок сих действий был иным), господа Ляцких и Краузе отправились на пешую прогулку. Целью прогулки была ресторация, в которой должна была состояться встреча с господином Толмачёвым.

По мнению встретившего их чина (а в этом помещики ни секунды не сомневались, ничуть не поддавшись соблазну принять оного за гражданское лицо из-за его штатского платья), найти нужную ресторацию было делом не сложным.

— Вам следует пройти несколько улиц и свернуть… — встречающий достал из брючного кармана сложенный вдвое листок плотной бумаги, развернул его и, указывая мизинцем, который совершенно не гнулся, на синие точки на плане, начертанном от руки, — вот тут, и тут.

— Простите, вы в кавалерии служили? — Невпопад спросил Модест Павлович.

— Крестиком обозначено место, куда вам следует идти. Это ресторан «Крым». Вы его легко узнаете по тому, как он, мягко говоря, окрашен. А что?

Последнее «А что?» упёрлось, словно выставленным пальцем в Модеста Павловича.

— Вы близко знакомы с саблей. Я прав?

Встречающий (кстати сказать, не сделавший попыток представиться), поспешно убрал руки за спину. Повременив с ответом несколько секунд, он покачал головой, словно беседуя с самим собой, при этом, с чем-то сказанным самому себе, совершенно не соглашаясь. Однако тут же приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но…. Он только опустил голову, снова покачал ею и произнёс совсем не то, что ожидал от него услышать Модест Павлович и, что было особенно заметно, не то, что ему самому хотелось сказать.

— Вас там встретят, — ровным голосом произнёс встречающий, и откланялся.

Предложенный маршрут помещики прошли довольно скоро. Изредка переговариваясь и обращая внимание своего спутника на какую-либо вывеску, часть фасада или иную какую мелочь, друзья в разговоре старательно не касались манер в поведении и в разговоре своего недавнего знакомого. Знакомого, который, тем не менее, остался незнакомцем, не соизволившим представиться. Хотя обоим было интересно, отчего же он так поступил?

Отмеченную крестиком на карте ресторацию «Крым» и вправду узнали легко. В таком большом и важном городе, как Москва, подобная фасадная живопись могла быть названа «современной», или «дерзкой». Впрочем, многие вещи сомнительного свойства приобрели в подобных городах совсем иное толкование, более оправдательно-артистическое, нежели то, на какое они, в действительности, заслуживали. Кирилла Антонович, не оставивший привычку смягчать в речевом выражении настоящую остроту своей мысли, определил бы этот фасад, как «необдуманно окрашенный плохо гармонирующими колерами — мертвенно-синим и серо-белым. А в мыслях окрестил сие буйство малярно-архитектурного зодчества, как «вульгарную безвкусицу». Хотя, наверное, людям, которые придут на землю лет, эдак, через 150 — 200, эти оба выражения, и мысленное, и словами высказанное, не покажутся жёсткими, либо резкими. Если к тому времени вообще кто-нибудь будет понимать смысл этих слов или, что намного хуже, будет их вообще помнить.

Модест Павлович, остановившийся, словно конь, налетевший на невидимую преграду, при виде этой раскраски стен только и смог промолвить.

— Хорошо, что идти пришлось не долго….

Договорить штаб-ротмистру не довелось. Он всем своим видом постарался обратить внимание Кириллы Антоновича на массивную вывеску со словом «Крым», написанную той же самой синей темперой по серовато-белёсому полю. Однако не эстетическое несовершенство вывески обеспокоило Модеста Павловича, а то, что она, по мнению штаб-ротмистра, опасно закачалась в тот момент, когда помещик потянул на себя ручку входной двери. Но в тот день судьба благоволила обоим, а посему — обошлось.

Выбрав для себя пустой столик в зале, оказавшимся, в отличие от фасада, довольно милым и, однозначно, продуманным при использовании цветовых гамм, друзья тут же были услужливо уведомлены о том, что этот столик уж заказан другими господами, являющимися постоянными посетителями.

Сие уведомление прозвучало от стоящего рядом с помещиками молодого человека с расползающимся, из-за непослушных рыжих вихров, пробором посереди головы. Растянув, не менее рыжее от конопушек лицо в привычной, от ежечасного использования, улыбке и голосом, показавшимся соседям-помещикам, не менее рыжим, чем остальной облик ресторанного работника, молодой человек сообщил, что господам надлежит перейти в отдельный кабинет.

Не обращая внимания на недоумение, ярко осветившее лица Кириллы Антоновича и Модеста Павловича, рыжеволосый добавил, что «стол для господ уже накрыт и отсервирован, а их знакомец присутствовать изволят ранее». Насладившись впечатлением, произведённым своими последними словами, молодой человек указал рукой на дверь, в которую господам следовало пройти. Затем он с удовольствием стёр улыбку с рыжего лица и отбыл к стойке с бутылками и стаканами.

— Москва…. — произнёс Модест Павлович, и первым шагнул к двери.

Пароход «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРIЯ ПАВЛОВНА»

Оторвав от точек соприкосновения одновременно две вещи — взгляд от воды, а себя от перил (по-морскому — леера), Кирилла Антонович уныло побрёл по палубе, обходя по левую руку остеклённую кают-компанию и, держа одноимённую руку наизготовку, дабы иметь возможность моментально обрести ею точку опоры для своего многострадательного тела в момент возможной бортовой качки. И, хотя, река была спокойна, и никакой качки не предвиделось, помещик счёл не лишним совершать передвижение в сторону своей каюты именно в такой позиции тела.

Состояние Кириллы Антоновича не улучшилось, а даже наоборот, когда из своей каюты, расположенной рядом с каютой помещика, вышагнула худющая и длинноносая жена бюргера, совершенно счастливая от того, что путешествует пароходом по реке.

Увидев походку Кириллы Антоновича, и исполненное болезненной тоской его лицо, эта немка, кстати, Магда Теофил Эрнест Шенке, заговорила довольно приятным голосом, обращаясь к помещику.

— Уммёглихь! Майн Готт! Зи зеер кранк! Ви понимать мне? Дас ист зеер шлехт! Надо лежать, а не… топ-топ, как ви, понимать? Надо чай с лимон и мокро на голова… это….

— Полотенце?

— Я, я! Полотенце! Их бин сказать стюард про ваш… кранк… э-э… болеть! Идите в каюта унд лежать. Я прислать стюард, хорошо? Их шнелле… ходить.

Указав себе направление движения собственным носом, немка, она же Магда Шенке, унеслась по коридору, обдав Кириллу Антоновича воздушной волной.

— Может статься, что она и права. Попробую прилечь. Возможно ли такое, что это ужасное плавание закончится тогда, когда я ещё буду жив? Не верится, совершеннейшим образом не верится!

Причитая подробным образом, и жалея себя изо всех, оставшихся в его распоряжении, помещичьих сил, Кирилла Антонович проник в свою каюту. Хотя, слово «проник», было выбрано как самое толковое для определения способа попадания в отдельное помещение с кроватью, на которой он приляжет с «мокро на голову» полотенце. До следующей стоянки, большого Волжского города Балаково, оставалось пять часов. Господи, целых пять вечностей!!!

— Битте, э-э… пить! Бальд… скоро порт, вам выйти на… эрде… земля.

Стук в дверь вытащил Кириллу Антоновича из дремотной трясины, в которую он провалился, едва опустил голову на подушку. Не испытывая ни капли облегчения от нахождения на кровати, помещик встал (ладно, оставим слово «встал», хотя явно напрашивается иное словцо), и отворил дверь.

На пороге стояла всё та же немка, цепко держащая за локоть официанта. Тот, в свою очередь, держал в руках поднос, на котором красовался стакан, одетый в красивый подстаканник.

— Да-да-да, выйти на землю. Спасибо, фрау Шенке, спасибо и данке! Любезный, поставь чай на стол. Да, и тебе спасибо!

Довольная собой немка собралась удалиться, пристроившись в кильватере (Господи! Всего ничего на этом пароходе, а уж сколько морских словечек понавыучивал!) у официанта. Однако возня с расстановкой чая на столе, и манипуляция с нарезанием лимона были поняты длинноносой фрау по-своему, и она быстро ретировалась.

— Вот и хорошо, — сказал официант, доставая какой-то порошок из жилетного кармана. –Господин Ляцких, примите немедля, запейте чаем и полежите минут тридцать. Скоро Балаково, а вам надобно быть в форме. На борт поднимутся новые пассажиры, среди которых, может статься, окажутся те, на кого вам следует обратить внимание.

— Простите, любезный, а вы… кто?

— Яков. Просто Яков.

— Вы от….

— Да. Я — от. Имен называть не надо. Ежели случиться нечто срочное, или, ваш взгляд, архиважное, закажите мне… хоть чай с лимоном. Я буду знать, что у вас есть надобность в разговоре со мной. Хорошо?

— Непременно так и поступлю. А скажите, нас уж двое на корабле?

— На пароходе. Нет, есть ещё наши люди, но вам их знать пока не надо. Прилягте, отдохните, а мне — пора. Не гоже официанту так долго быть в каюте пассажиров.

Забрав поднос, Яков удалился.

— Что происходит такого, о чём мне не сказал господин Толмачёв? Я же должен быть один на пароходе, а, поди ж ты, тут целый отряд! Получается, что это не такое уж простое дело? Теперь понятен скепсис Модеста Павловича, говорившего, что то, что просто и мягко устелено, может оказаться не самым приятным приключением.

Кирилла Антонович умышленно исказил слова штаб-ротмистра, поскольку она, вышеупомянутая фраза, в оригинале содержала слишком уж мрачное слово.

Мельком взглянув на циферблат карманных часов, помещик сразу определил, что до стоянки в Балаково осталось немногим более трёх часов и, значит, могут начаться события, из-за которых Кирилла Антонович попал на пароход «ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ МАРИЯ ПАВЛОВНА», принадлежавший Волжской речной компании «Самолёт».

Утопив часы в жилетном кармане, помещик поглядел на себя в зеркало. Поворотив отражение то одним, то иным боком, благодушно отметил, что отражению даже очень понравился оригинал, стоящий перед зеркалом.

— И я хорош, и порошок хорош! И настроение хорошее! Спасибо, любезный Яков! Премного, так сказать, благодарствую.

Проведя пару раз по раздвоенному шраму на правой щеке, и уложив щёткой растрепавшиеся волосы, Кирилла Антонович проговорил, обращаясь к самому себе.

— Вот, вряд ли шрам меня портит, очень, даже, вряд ли. А порошок, принесённый Яковом, действительно меня исцелил. Я уж и скучать начал по такому отменному расположению душевного и телесного состояния. Отменное снадобье, Яков, право слово, отменное! Надо бы запас сделать этих порошков, до Царицына ещё долго. Ну, что же, дорогой мой Кирилла Антонович, скоро пристань, а, значит, начнётся приключение. И тогда, как говаривал Модест Павлович — шашки к бою! Вперёд, на палубу!

МОСКВА. НЕМНОГИМ РАНЕЕ

— А теперь, с вашего позволения, я перейду к самому делу, разрешение которого потребовало вашего присутствия в Москве. Выражая вам свою признательность за согласие принять участие в сём не простом предприятии, я вынужден сей же час рассказать вам о двух вещах, непременно возникающих перед посвящением в некие подробности. Во-первых, своим согласием прибыть сюда вы дали мне надежду на то, что у меня появились два помощника, сколь честных и порядочных, столь и храбрых, что очень немаловажно, учитывая, что дело сие настолько сложно, настолько и щекотливое. Не стану скрывать, что имею в своём распоряжении достаточно подчинённых, готовых выполнить то, что я осмеливаюсь вам предложить. Однако, вы обладаете некими качествами, проявляющимися в определённый момент, какими, к сожалению, не обладают мои подчинённые, демонстрирующие завидное рвение при исполнении своих обязанностей. Помимо этого, ваш взгляд на происходящее вокруг, заставляет меня признать, что ваша суммарная способность принимать решения на основе одних лишь догадок, и догадываться о чьих-то решениях и поступках не иначе, как основываясь лишь на умозрительных предположениях, заранее обрекает на успех любое дело, в котором вы согласитесь участвовать.

Кирилла Антонович резво продемонстрировал свою способность краснеть от смущения, что наглядно указало его собеседнику на честную и, немного по-детски, наивно-трогательную душевную конструкцию. Возможно ли такое, чтобы Кирилла Антонович, сам прочувствовавший прилив крови к лицу, списал бы увиденный конфуз на его лице за невыгодность освещения, или на то, что сие им померщилось? Ну, что ж, возможно, однако Л-образный шрам предательски стал выделяться очень светлой отметиной на порозовевшей коже. А по сему, следует правдиво отметить, что лесть, господина Толмачёва, попала в цель.

Иначе, совершеннейшим образом иначе, воспринял вступительные слова Модест Павлович. В первую голову ему, как человеку военному и привыкшему к ясному способу изложения приказов… простите, мысли, показались несколько далёкими от понимания недосказанности, изобилующие в словах Александра Игнатьевича. Более, чем следовало бы, надворный советник изрекал пустозвонные, по сугубому мнению штаб-ротмистра, слова типа «некие качества», «в определённый момент» и «умозрительные предположения». Ничего определённого, как, снова-таки, показалось Модесту Павловичу, господин Толмачёв и не собирался говорить, за исключением одного — ловко сплести словесный сачок, коим можно было бы поймать Кириллу Антоновича, так увлечённо внимающего сим лестным увещеваниям. Ежели так пойдёт и впредь, то очень просто помещик Ляцких согласится подписать кровью любой контракт, подсунутый льстецом Толмачёвым. Однако, следует малость погодить, пока советник не посвятит нас во вторую подробностью Слава Богу, что из нас двоих, — продолжил беседу с самим собой штаб-ротмистр, — я не так уж подвержен подобной словесной обработке, как Кирилла Антонович. Итак, господин советник, что у вас на второе?

— Теперь последует вторая часть моего вступления, — ровным, и каким-то безразличным голосом, произнёс Александр Игнатьевич. Но, при этом, совершенно не безразличными глазами он поглядел на господина Краузе.

— Неужто он меня услыхал? — Пронеслось в голове Модеста Павловича. От такого непонятного поворота событий краска залила и лицо штаб-ротмистра. Что и говорить, такие вот водевили сотворяет тело человеческое по своему произволу с двумя, ещё не старыми друзьями — заставляет их краснеть лицом, словно молоденьких гимназисток перед строгим преподавателем. Но, соблюдая строгость повествования, надобно отметить, что на появление румянца на лице, у каждого была своя причина.

— Дело, ради которого я пригласил вас, господа, носит действительно щекотливый характер. Однако, имеет место и драматизм. Я сказал бы — достаточный трагизм. Всё дело закручено вокруг трёх смертоубийств, случившихся в прошлом 1886 году и, к сожалению, уже и в этом. Резонанс этого дела таков, что я склонен подозревать проявление новых преступлений криминального характера, направленных супротив основ самой Империи. Доказательств, улик, подозрений и мотивов с лихвой хватает на то, дабы пребывать в полной уверенности, что случившееся в эти два года есть сознательным деянием неких лиц, а не актом самоубийств, как может показаться на первый взгляд. К несчастию, я склонен думать о новом, не менее масштабном преступлении, которое может быть содеяно так же необъяснимо, как и три предыдущих. Итак. Имеются в наличии две тайны.

Александр Игнатьевич встал из-за стола и, обойдя непонятно по какой причине стоящую тут кадку с геранью, подошёл к окну.

Советник поцарапал ногтём по стеклу, словно очищая его и, одновременно, раздумывая. Найдя правильные слова для продолжения своей речи, он вытер белым платком палец, старательно очистил ноготь и, повернувшись к столу, продолжил.

— Первая состоит в том, что все материалы по произошедшему… — снова что-то удерживало советника от откровенности. Наконец, это самое «что-то», было преодолено. — По трём убийствам, строго засекречены. Представьте, засекречены даже для чинов министерства внутренних дел. Они пребывают в счастливой уверенности в том, что эти три смертоубийства суть самоубийства. В подобном заблуждении я их разуверять не стану. Вторая тайна состоит в том, что в качестве подозреваемых мы имеем несколько лиц, которым ничего не можем предъявить. Им просто нечего предъявлять! Мы могли бы просто следить за этими лицами в ожидании случая, когда они совершат какую-то оплошность в своих действиях. Однако же, я не могу надеяться на то, что подобная роскошь, как ожидаемый промах, вообще случится. А вот жертвы, ежели их рассматривать в совокупности прижизненных деяний, занимаемых должностей и особенностей карьеры каждого, дают, на мой взгляд, очевидное направление, указывающее на следующую жертву. А вот тогда, если им будет сопутствовать удача, трагедии, или драмы предшествующих убийств не будет. Будет катастрофа!

Что-то невообразимо тяжёлое и, даже, физически ощутимое, навалилось на друзей-помещиков. Они замерли сидя за столом, причём, не успев завершить жест, в момент исполнения которого их застали последние слова господина Толмачёва.

Кирилла Антонович замер, поправляя салфетку, прикрывавшую его манишку, а Модест Павлович успел лишь на самую малость сделать надрез на куриной грудке. И только звук дыхания отличал их от обычных кукол, которых частенько показывали в вертепе на ярмарке в Нижнем.

— И последнее. Ежели именно сейчас вы встанете и удалитесь, я смогу вас понять и не осуждать. Однако, оставшись, у вас не будет обратного пути. Слишком велика тайна этого дела. Слишком велика для того, чтобы посвящать в нее сомневающихся людей. Слишком велика для того, чтобы позволять носить её людям, не полностью отдающим себе отчёт в последствиях, который ожидает любого сомневающегося в правильности присовокупления к числу носителей ея. Ежели вы согласны, то обратной дороги у вас не будет. Ежели вы сомневаетесь… ну, что же, был рад вас видеть. Ваше здоровье!