автордың кітабын онлайн тегін оқу Последняя патриотическая
Артур Чёрный
Последняя патриотическая: очерки и рассказы
© Чёрный Артур, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Мы никогда не знали пораженья,
И, видно, это свыше решено:
Донбасс никто не ставил на колени,
И никому поставить не дано!
Drang nach Osten!
Кто не помнит, не знает или не слышал про 2014 год от Рождества Христова на Украине?
Только немой, глухой и слепой – один, страдающий всеми тремя болезнями.
Так слушай в который раз!!! Слушай!!! Слушай!!! О Новороссии! О боях, о победах, о героях, о славе… Слушай, как падают на головы мины, как разбивает сердца свинец, как от огня и от слез вытекают глаза…
Для меня Майдан начался по телевизору в ноябре 2004 года в Грозном. «Рыжий Майдан», на который хотелось приволочь из Чечни пулеметы, покрошить на винегрет всю его «демократию».
Но пулеметы тогда остались без мяса. Майдан победил, а через месяц я закончил службу в Чечне. Прошло еще десять лет. Как они пролетели в моей судьбе – многого не расскажешь. Разве что без войны. Но я не поменял своих взглядов на эти майданы. Где вечно всё вело к катастрофе.
Вот и Украина разменяла десятилетие.
С кровавыми следами шел по Киеву новый 2014 год. Потому что вновь никто не решился спустить с привязи пулеметы, досыта накормив их новым Майданом. Забыв простое правило власти: убей тысячу – спаси миллионы! В феврале на Украине победил Евромайдан, проплаченный США. С закваской покруче. О которой первый не смел и мечтать. Куда уж там Ющенко и Тимошенко, что шестилетку подряд втихаря, под месяцем, ночью, обворовывали народ… Устал караул, и примчалась новая революция: Яценюк, Аваков, Турчинов, Ярош, Ляшко и Кличко… И если прежние шли с дубьем, то эти – с ружьем. И со всеми «европейскими ценностями» в мозгах, что не менялись из века в век: «Убей в себе русского!»
Через семьдесят лет взял реванш побежденный на Украине фашизм. Потому что умерли от слабости и от старости прежние его победители. Не было больше советских армий и советских солдат. И никого не пришлось сокрушать, кроме обезоруженного одинокого «Беркута» – единственного, кто вышел умирать под пули нацизма.
Слава спецназу «Беркут»! Слава бойцам, павшим за Украину, свободную от фашизма! Вечная слава бессмертной дружине «Беркута»!
Долой шапки, товарищи, когда повторяет память ИХ имена!
Киселевский Александр, Булитко Василий, Власенко Дмитрий, Гончаров Виталий, Евтушок Владимир, Иваненко Алексей, Савицкий Петр, Спечак Сергей, Теплюк Иван, Третьяк Максим, Федюкин Андрей, Цвигун Сергей, Захарченко Виталий, Зубок Владимир, Кизик Роман, Мирка Назарий, Михайлович Сергей, Симисюк Николай…
Пулеметы Киева не жевали мяса семьдесят лет. С той поры, как бежала от наступающей Советской армии по Крещатику и Подолу побитая нечисть Гитлера. Перепадало лишь единицам, когда в годы Чечни мать городов русских, на свой позор, подавала в руки террористам свой хлеб – снабжала чеченцев оружием и бойцами. И вот настало время вспомнить про них – голодных собак войны, что до костей износили пушечное сало на железных боках.
В 2014 году от Рождества Христова на престол в Киеве сели нацисты. Открылись нараспашку городские ворота и, взяв на Большую охоту железных собак, двинулась – Drang nach Osten! – восставшая из ада дивизия «Галичина». Покатились на восток фашистские батальоны.
Не стало больше такого государства, как Украина. А стало Темное царство, управляемое Соединенными Штатами Америки. И черная его тень накрыла весь славянский союз…
Я, русский солдат Чёрный Артур, участник антифашистского восстания в Донбассе, правом, данным мне павшими моими товарищами, объявляю со страниц этой книги на весь Русский мир:
НЕТ БОЛЬШЕ КИЕВА – МАТЕРИ ГОРОДОВ РУССКИХ!!!
Киев, наш отчий дом, захвачен фашизмом! И сам перешел на сторону Бандеры и Гитлера.
Долой злую ведьму, с издевкой продолжающую называть себя матерью!
МОСКВА – ПОСЛЕДНЯЯ И ЕДИНСТВЕННАЯ МАТЬ РУССКИХ ГОРОДОВ!
Москва – это всё, что теперь осталось у нас от Русского мира.
Эх, русские! Держитесь крепче друг за друга. Не то упадете.
В красноярских лагерях
В дни второго Майдана на Украине я сидел в России в тюрьме. По всем бумагам я был на государственной службе в колонии строгого режима, где и сидел вместе с зэками за колючей проволокой. Они – всем отрядом в большой казарме на железных кроватях, я – в углу той казармы в своем кабинете, начальником их отряда. Когда-нибудь я напишу про это отдельную книжку, дежурную хронику похлеще любой самой страшной войны. Где главным будет, увы, не высота поступков, а больше мерзость с позорищем. Но все это будет потом, если не провалится в преисподнюю…
В феврале вооруженное меньшинство Майдана опрокинуло невооруженное большинство власти. Прошла зима. На Украине по всем медвежьим углам загремело оружие. Вставал на западе в полный рост фашизм, и на востоке поднимался ему навстречу антифашизм. Весной против Киева возмутился Крым, откололись Донбасс и Луганск. Началось антифашистское восстание народного ополчения.
В марте вернулся в Россию Крым.
В апреле ударили в дверь Донбасса первые сатанинские авангарды – каратели «Правого сектора» неонациста Яроша. За ними подтянулись и регулярные вооруженные силы. Да споткнулись – ни вперед ни назад – о Славянск. Завязали затяжные бои и просидели на месте вплоть до июля. Так против горсти ополчения Донбасса с самого начала села в лужу, что будет еще не раз, вся украинская армия, вся украинская рать.
Пыталась восстать и Одесса, да вот слабое это восстание сожгли заживо в одном пожаре. Сейчас эти истории еще на устах. Но скоро забудутся. А мы будем помнить, как 2 мая 2014 года на Куликовом поле в Одессе фашисты украинского «Правого сектора», «Самообороны Майдана» и прочая нацистская нечисть напала на безоружный митинг противников власти. Загнала их в Дом профсоюзов, где методично расстреливала из оружия, забрасывала ядовитыми газами и коктейлями Молотова. Падали с верхних этажей и разбивались насмерть, горели в огне и кричали живые люди…
Это был настоящий кошмар, сравнимый только со зверствами гитлеровцев. Это всё невозможно описать, это невозможно всем рассказать. И нет возможности перечислить убитых. Одни твердят: сорок восемь, другие молвят: триста пятнадцать. Говорить дальше у меня не хватает дыхания.
Сломалась Одесса. Так и не набрало здесь сил второе восстание.
Всё это я продолжал наблюдать из тюрьмы, кусая пальцы.
Я буду здесь честным. Сорваться и бросить всё мешали сомнения: уволят с работы, когда меньше года до пенсии; чем, если уволят, платить ипотеку, которая кончится через двадцать лет; взять отпуск – да точно, что не дадут; как ехать, с кем связываться, а если и ехать, то как перепрыгнуть границу; как бросить семью, когда на руках еще старший, а два-три месяца – и родится второй… Как всё это бросить?! Ведь не Чечня же, когда ничего не имел и оттого был свободен.
А тем временем с каждым днем ускорялись события, и от каждого выпуска новостей у меня опускалось сердце. Я сидел дома, спрятавшись за спинами зэков, когда гибли под напором фашизма молодые республики, когда эти нелюди бомбили кассетными и фосфорными бомбами города и бомбами убивало детей. Их показывали по телевизору – маленькие изуродованные трупики, с маленькими ручками, с маленькими ножками, окровавленные, обожженные… Кто постарше, а кто-то совсем младенец. Всё как в Беслане десять лет назад, в 2004 году. Когда я первый раз в жизни видел, как плакал русский спецназ.
Нужно было что-то решать, а я не мог разобраться с собой. Но плескался в груди огонь, и всё, что я сделал, – записал на видео обращение да выложил в интернет. Чем на пару дней облегчил, но не освободил душу. Я понял, что не могу ничего решить и оттого совсем потерял себя. Я, ветеран другой войны, сидел, сложа руки, когда рядом безнаказанно проливалась кровь.
Самое трудное в те дни было то, что, когда я оставался наедине с собой, ко мне приходила совесть, которая хозяином в доме – моей душе – садилась напротив и смотрела в глаза. «Обставил себя причинами, чтобы не ехать? Равняешься на других равнодушных?» – «Еще поеду, – расстроенный, успокаивал я себя. – А сейчас не могу».
А втихаря от совести говорил ей да.
Вот тот ролик из интернета, что имел историю больше, чем я ожидал. Сядьте, послушайте.
Мир вашему дому!
Я хочу, чтоб мой голос услышали все! Остановитесь! Послушайте!
Русские! Татары! Калмыки! Даргинцы! Сегодня в наш дом постучалась беда! Над Украиной развевается черное знамя фашизма!
Президент Путин! Не подведи! Мы верим в тебя! Я, ветеран второй чеченской войны, могу говорить от имени многих ее ветеранов. Путин, мы потеряли веру в тебя там, в Чечне. Потому что совсем не так, как мы ждали, закончилась эта война. Но сегодня, после Крыма, мы простили тебе все! Простили Чечне, потому что сегодня чеченцы стоят вместе с нами. Потому что идет гроза страшнее Чечни. Президент Путин, мы верим в тебя! Потому что нам не в кого больше верить. Потому что распался, развалился на части наш великий и могучий Советский Союз! И мы оставили все свои рубежи. По всем нашим рубежам маршируют солдаты НАТО.
Мы оставили Югославию. Не помогли, не защитили. Там многие годы убивали наших братьев сербов, а мы только молчали на это, пряча глаза. Нет больше южных славян! Ушли к нашим врагам и больше не причисляют себя к славянам Польша, Чехословакия и Болгария. Кончились западные славяне. Разладилось у нас с Белоруссией. А вот и Украина скатилась в фашизм. Настала очередь последних славян.
Русские! Россияне! Быть может, кто-то еще не понимает или не видит, но мы остались одни на всей планете. У нас больше нет союзников. У нас больше нет ни одного союзника, кто бы поддержал нас на этой земле. Они были у нас в Первую мировую и во Вторую, а теперь все они, объединившись, стоят против нас. И расстановка в этой игре – со всех сторон проигрыш. И многие из нас уже пали духом. И многие говорят: нам не выстоять.
А я говорю: выстоять! А я говорю: стоять! Стоять, когда уже нет сил. Стоять, когда нет надежды. Стоять, когда нет смысла. Просто стоять, пока не свалимся замертво. Потому что у нас уже не осталось что терять. Потому что ставка в этой игре – существование нашей Родины!
Оставлен Белград! Оставлены София, Будапешт, Варшава, Рига и Вильнюс! А вот и Киев скатился в фашизм! Дальше отступать некуда. Позади Москва!
Товарищи! Не стройте иллюзий. Не думайте, что с Западом можно договориться. Никому не верьте. Наша сила только быть вместе. Сегодня к нашим границам вплотную подступил фашизм. И несет его не Украина, а несет его весь Западный мир. И они намерены довести эту битву до конца. Теперь то, что не доделали наши деды, досталось доделывать нам.
Мы разобьем фашизм! Потому что мы – русские! Если кто-то пал духом, если кто-то сомневается в себе, товарищи, вспомните только об одном! Вспомните единственное свое имя – РУССКИЕ!!!
Мы – русские! Мы получили славу от врагов наших, проклинавших нас. Мы – русские! И пусть не все мы русские по национальности, но все мы русские по духу. Наши враги называли нас русскими и сами дрожали от этого имени. Наши пращуры били железные римские легионы, наши прадеды стояли за Веру, Царя и Отечество, наши деды сражались за Родину и за Сталина, наши отцы умирали во Вьетнаме и Афганистане во имя интернационального долга. А мы постоим за Правду. И будем стоять даже тогда, когда отступят самые храбрые. Потому что мы – русские! Мы, кто создал величайшую в человеческой истории державу, которую еще носит земля.
Украинцы, отступитесь от своего! Не будет никакой Украины без России! У нас одна Родина. Вам не выстоять одним! Вас сметут! И вы нужны нам за тем же – чтобы выстоять. У нас когда-то был с вами Советский Союз, была Российская империя, которые мы не сберегли. И вот теперь мы продолжаем заливать наши родины кровью на радость нашим врагам.
Украинец! Мы не хотим с тобою войны! Помни: мы тоже славяне! Те, кто сегодня стравливает нас друг с другом, извечные наши враги. Наш извечный враг с Запада, который хочет только одного – погубить нас. Он дрожит перед нами, когда мы все вместе, но погубит по одному. Всех до последнего. Те, кто останется, всю жизнь будут ползать в цепях в роли обслуживающего персонала «цивилизации Запада».
А поэтому будьте сильны! Будьте вместе! Товарищи, не малодушничайте, не отступайте, не прячьтесь!
Украинец, помни! Мы с тобой одной крови, ты и я!
Президент Путин! Поддержите этих людей, повернитесь на запад! Сегодня они с голыми руками идут против танков и авиации. Сегодня они ждут нашей помощи. Ждут нашу Красную армию, которая – в этом ее историческая миссия – разнесет в клочья весь неофашистский сброд!
Украина! Героический Славянск! Одесса! Донецк! Луганск! Держитесь! Мы, русские люди, простые русские люди, всегда с вами! Что бы ни случилось, как бы ни повернула история.
Президент Путин! Мы переживем санкции. Мы не боимся угроз и лишений! Мы боимся только одного – позорного отступления!
Сегодня они грозят нам санкциями. Они грозят привести к нам несметные армии. Только пусть помнят, что мы защищаем свою землю. Кажется, последний раз на нее посягал Гитлер. Кто-нибудь помнит, что стало с его миллионными ордами?! Кто-нибудь знает, где они сейчас?! Пусть грозят привести к нам несметные армии… Пускай приводят. Больше убьем! Мы все еще ядерная держава! И мы умеем постоять за себя, если прижмут к стене.
Пусть Бог рассудит нас в этой борьбе!
Болит за Украину душа. Болит за нашу Украину душа. За ту Украину, которую отстояли когда-то от фашизма наши деды. Которую придется отстаивать нам.
Мир вашему дому!
Летом 2014 года, в самые тяжелые для восстания дни, я продолжал сидеть в тюрьме. Оттого, что в моей жизни все оставалось на месте, а там у республик сужались фронты и падала в пропасть вся Новороссия, я перестал подходить к телевизору. Потому что каждый раз меня словно спрашивали с экрана: «А где сейчас ты?»
Совсем ушел в работу и попытался заставить себя не думать об этом. Благо позволял коллектив, где рядовым было не до войны от новых указаний начальства, которое держалось единой прямой: главное – зона, все остальное – иные миры. «Мы и в Великую Отечественную служили здесь Родине!» – гордо отметил один полковник, просидевший здесь жизнь.
Единственными, кто с разных сторон переживал за всё это, были зэки, которые, презирая запреты, и по ночам включали тайком телевизор.
– Ну что, орлы, – выходил я утром перед ними во двор, – кто хочет в штрафбат, смыть кровью вину перед Родиной?
В ответ – разноголосье.
– Пиши всю пятую секцию! – гордо выступали одни.
– Не виноватые мы, – улыбался кто-то, – но воевать пойдем!
– На Луганск, начальник! – кричали в строю.
– Только если ты командир!
Конечно, кому-то была грош цена как бойцам, другие никуда б не пошли: воевать-то не воровать. Но многие из этих людей были искренны и действительно сели б в вагоны, когда собирали штрафной эшелон.
– Я командиром не буду, – улыбался теперь уже я. – Меня в первом бою в спину тут шлепнут. Я бы и сам некоторых отправил в расход.
И мне аплодировали за откровенность.
А днем отдельно от остальных ко мне всерьез подходили зэки отряда, синие от всех наколок, как изолента.
– Когда нас?
– Никогда, – отворачивал я лицо. Потому что знал, каким будет следующий вопрос.
– А ты когда? – задавал его каждый, кто приходил.
– С вами уедешь… – уже для себя говорил я ответ.
Почему-то в то, что я должен ехать, верили все – целая зона в тысячу человек. Утром я выходил на плац или открывал двери камер, а мне оттуда – больную тему:
– Еще здесь, начальник? А мы тебя по телевизору ждем увидеть. А в отпуск пойдешь – поедешь?
– Зачем? – пытался я от них что-то скрыть.
– Сейчас это модно – ехать в отпуск в Донбасс.
Это были единственные люди, хоть и по ту сторону решетки, кто меня понимал. Мои сослуживцы пусть и были неравнодушны, но считали все это нереальным и сумасшедшим. «Мы никогда туда не поедем. Мы ведь и правда всю Отечественную отсиделись по лагерям», – говорили они. Не понимая, что сами себе, а не зэки определили им срок.
К середине августа стало ясно, что идет к финишу концерт «Новороссия». В окружении зал, и по всей сцене свистят дикие пули. Дымит оркестровая яма и гаснет, словно электрический свет, едва взошедшее солнце. Готовятся стать новым Грозным Донецк и Луганск. Все кончено для республик. Оставлен Славянск, пал Краматорск, отрезаны мятежные столицы.
И вот 18 августа Новороссия перешла в наступление по всем фронтам. Пошли вперед, ломая фашистские шеи, русские батальоны – внуки и правнуки советских воинов-освободителей. И за несколько суток села в котлы вся хваленая армия «великих укров». И без того бичами гонимые в бой, показавшие способность воевать лишь при превосходстве один к десяти, бросая технику и людей, из Луганщины и Донбасса в панике катились в обратную сторону украинские фронты.
Надломилась в Донбассе украинская кость. Не вынесли русского сопротивления внуки Мазепы и дети Бандеры. Отстояли свой край от нацисткой нечисти шахтеры. Народная армия Новороссии – шахтеры и агрономы, строители и студенты, милиционеры и уголовники, юристы и бухгалтера, пекари и врачи… Люди по зову сердца шедшие в бой. Склонявшие над плахой голову, а не колени. Солдаты, ставшие при жизни легендой.
Побежала украинская армия. Заюлила от ужаса в Киеве вся фашистская хунта. Побелел розовощекий президент Петр Кровавый. Покрылись испариной лысины и залысины новоявленных геббельсов – яценюков, турчиновых и аваковых. Засверкали надвигающиеся с востока штыки, и, стуча копытами, в панике бросилась лизать хозяйские сапоги вся чертовщина. Зачесались грязные шеи, да заныли нечищеные рога. В те дни ползла на коленях, как на отрубленных ногах, в Белые дома президентов вся сатанинская секта. Ползла к своему Сатане, сутулясь от страха.
И загремело небо от возмущенного голоса лживых «мировых демократий» Запада и Америки. И от этого грома не дошли до Киева, не разбили цепи всей Украины, и не перевешали на площадях киевских гитлеровцев русские войска. Вновь показали русские всему миру никому не нужное великодушие.
Пятого сентября было остановлено наступление. Отползли на запад истрепанные лохмотья армии «великих укров». Россия собрала в Минске Киев и Новороссию, дав заключить перемирие. Лицемеры и ехидны – бандеровская прислуга – еще надменно торговалась за каждый проигранный метр земли. Словно не ее полки были в щебень раскрошены в Иловайском и Южном котлах, разбили лбы о двери обеих столиц. А едва только кончился «Минск», бросилась по миру с протянутой лапой – собирать подачки для новой войны.
Я просидел отступление, просидел наступление. Я не знал, как вырваться из тюрьмы.
В августе на меня донесли за видеообращение в помощь Донбассу. И один генерал поставил в углу доноса свою подпись и запись: «На аттестацию.
Уволить». На месте, в колонии, на общей планерке меня обвинили ни много ни мало в оскорблении президента, сказав писать рапорт на увольнение, потому что завтра в тюрьму, но уже зэком по тяжкой статье.
Из того зала все уходили шокированные: не каждый день судят человека за оскорбление президента.
– Зачем это сделал? – спрашивали меня.
– Родина в опасности.
– Какая Родина? – смотрел на меня как на блаженного один полковник. – Родина – она здесь! В тюрьме!
Кому, видно, и тюрьма – Родина.
– У меня видео твое в столе лежит. Я несколько раз его посмотрел. Там куча уголовных статей. Если пустить его в дело – сядешь! Сядешь за разжигание межнациональной розни, – по душам делился со мною другой.
Меня тащили на аттестацию, как «не справляющегося с должностными обязанностями» – вон куда вывернули.
– Дайте мне отпуск. Поищу себе место, – пришел я в кадры.
– Какой еще отпуск? Только через увольнение, иначе по отрицательной, – вертелась на каблуках одна кадровичка.
Пришел в управление кадров:
– За что увольняете?
– На жопе надо сидеть! Не высовываться, – свернул там очками другой кадровик.
На эти аттестационные комиссии я не ходил, благо знал результат: прочел на бумаге приказ генерала – «Уволить». Я сдавал кровь и получал за это отгулы в назначенные для судилища дни.
Но с каждым новым днем я все больше оставался один. Если поначалу кто-то подходил поддержать и не скрывал возмущения, то мало-помалу все тихо стали проходить мимо меня. Я шел каждый день на работу, а надо мной, я это чувствовал, висел приговор. Да, трудно стоять одному. Но я не переживал насчет этого. Меня бы хватило на год и на два, если бы не обстоятельства.
В один такой день подошел старый опер, всерьез дав совет: «Зашей карманы». Тогда я понял, что мне не устоять против этих низких людей. Что они готовы на все для следующего доклада: «Товарищ генерал! Ваше приказание выполнено! Уничтожен!»
Я, помню, сидел в кабинете на зоне и думал: «Как ты загнал себя в эту яму? Сколько ни выбирайся, только сильнее осыпаются стены». Можно было искать виноватых, можно было пытаться и дальше вилять. Но сам собой пришел ко мне единственный правдивый ответ: тебе не устоять без Новороссии. Но и она должна была переходить века! А кто про нее напишет? Кто, кроме меня?!
Все просто решилось в моей голове: пожертвовать всем, оставить семью и работу и ехать на фронт.
В конце сентября я подал рапорт на отпуск с последующим увольнением по собственному желанию.
– Богато играешь. Не боишься переиграть? – спросил меня друг.
– Когда ставка – жизнь, не ставят вопрос о пенсиях и ипотеках.
В последний перед отпуском день меня вызвал к себе зам генерала по кадрам.
– Есть решение генерала – уволить. И оно будет сделано. Твой отпуск – последнее, что есть у тебя.
– Вы сами видео видели?
– Нет, – честно признался полковник.
Так, наконец, получил я свой отпуск. А рапорт на увольнение я отозвал почтой, и в зоне его получили. И оставили меня дальше служить.
Сложнее всего было врать семье. Сначала сказал, что в тайгу, а после, что на границу, пропускать гуманитарные грузы. И кажется, мне поверили.
Как было ехать туда одному? Какой дорогой и с кем? В Сети я нашел контакты, попросил анкету добровольца, заполнил и отправил по почте. И мне назначили место встречи – Ростов-на-Дону. Никаких тебе документов, кроме своего паспорта, ни – каких тебе медкомиссий, все на честном слове, что сам здоров. Я уезжал один, без команд и сопровождающих, сам по себе, собрав вещи: старую чеченскую «горку», ранец, разгрузку, еды на дорогу.
Я несколько лет отсидел в тюрьме и наконец, благодаря войне, мог уйти на свободу.
А еще пришло вдохновение. Оно куда-то пропало в последние годы. Все эти годы после Грозного я жил серой жизнью, с какой-то пробоиной в умирающей душе. Не было счастья. Семья и дети – они были счастьем, но не таким. Оказалось, я в Грозном обманул сам себя, поверив в семью. Потому что единственным настоящим счастьем в моей жизни был фронт. А семья – это тыл, крепкий, надежный тыл, составляющий счастье. Но его было мало для полного счастья.
Последние десять лет я жил в какой-то глуши. А я так не могу. Я должен гореть. Как звезда. Иначе я умираю.
У мужчин свое понимание счастья.
Мне нужно было повернуть свою жизнь. Пусть даже ценой самой жизни.
No pasaran!
В Ростове-на-Дону полицией был оцеплен вокзал. Позвонили хулиганы, что заложена бомба. Меня, в берцах и камуфляжной кепке, остановили прямо на перроне, единственного из поезда.
– Не в ополчение собрался? – подошли старший лейтенант и сержант.
– Да ну. На рыбалку приехал, – засмеялся я, протянув служебное удостоверение.
Те посмеялись, пожали руку и пожелали удачи.
За вокзалом встречали два плохих актера, игравших в войну в мирном городе, – Финн и Рей. Первый в куртке милиции, второй в камуфляже, с рыжей бородкой. Но у Финна не было глаза, что сразу исключало его из милиции.
– Я Ангара. Нормально доехал, – сообщил я о себе все важные сведения. Помолчал и зачем-то добавил. – Хвоста нет.
Здесь все звались по позывным, и редко кто знал имена. Я не стал менять старый свой позыв – ной из Грозного. Но лейтенант Ангара за эти десять лет стал майором.
1-я Интернациональная бригада юго-востока. А мы, ее бойцы, – интернационалисты. Только не Испания и не Афганистан. Все поменяло время. Все это не за границей, а здесь, в России. Все на добровольной спонсорской помощи.
База бригады. И штаб, и тыл в одном двухэтажном домике. Железные ворота, маленький двор, где уже загнил под ногами урожай этого лета – орехи и груши. Как-то все слишком уютно и по-домашнему для фронтового резерва.
Наша временная группа. Сборная солянка со всей страны. Десяток-другой человек добровольцев, что ждут отправки через границу. Завтра или через неделю.
В первый вечер мы сидим в курилке на улице, на лавках за большим деревянным столом. Сидим ровно грешники перед адом. Осень, темнеет рано, и кто-то запретил зажигать электричество. Плавает во тьме сигарета, и тянется в небо душными лентами дым. По разным сторонам стола сидят одноглазые – Финн и Пермь. У первого просто бельмо, а у Перми – экзотическая повязка пирата. Сидишь рядом с ними и чувствуешь дыхание с той стороны границы.
Веселый человек Пермь. Всегда улыбается, вечно в каких-то делах. Но веет от него какой-то чернухой. Я это сразу почуял особым чутьем. Что после и подтвердилось. Пермь занимался делами мертвых. Убивали нашего добровольца, и он ехал на место забирать труп, а если не успевал, то после откапывал из земли, укладывал и отправлял гроб в Россию. Спонсоры были.
– Пермь работает с «грузом двести»! Его здешние дела не касаются! – зло объявляет нам старшина базы Дедушка Рамзай, маленький человек с разбитым сердцем. У них здесь существовала какая-то своя, нам неизвестная возня и борьба за власть. – Так что кто хочет работать с Пермью – пожалуйста!
Рамзай подкуривает у Финна вторую.
– Когда успокоишься? Когда второй глаз выбьют? Этот-то где пострадал?
Финн долго молчит – видно, и вправду задумывается всерьез.
– На последней патриотической, – слышно наконец его севший голос. – А успокоюсь, когда голову оторвут, – уже полновесно добавляет он.
«На последней патриотической», – запомнил я слова Финна.
– Наемник он, Финн. Ему двадцать шесть, а у него уж четвертая война. А глаз ему летом на Саур-Могиле выбило, – объяснил мне Орда, когда тот ушел.
Орда – старый татарин, капитан, бывший оперработник милиции, уже под пятьдесят, сразу признал во мне друга и первым делом подарил спальный мешок за знакомство. Свой я оставил дома, как лишний груз, зато приволок тяжеленные резиновые сапоги. Потому что из прошлой войны больше всего запомнил бездонную чеченскую грязь.
– Каких только волшебников здесь не насмотришься! – предупреждал заранее Орда. – Был здесь один – Медвежонок. Круглый да коренастый, а на поясе по всему кругу ножи с топорами висят. Парень-то неплохой… Простой, видно же. Бабенка у него дома богатая, правда, с ребенком. Подобрала его, значит, оформила, а он, чтобы что-то себе доказать, сюда и подался. Я долго над ним хохотал: «Ты, знаешь, что тут не компьютерные игры?»
Но Медвежонок уже через неделю задержал на Луганщине диверсанта, за что командир на месте наградил его банкой сгущенки. А еще через полмесяца Медвежонок вернулся домой.
Информации по всем здесь хватало: у каждого телефон плюс интернет. Ведь не какая-то там чеченская в каменном веке… Украинская, двадцать первый век.
Два других аргонавта из прежней временной группы: Связист да Сапожник, для краткости – просто Связь и Сапог. Перешли группой границу, попали в какую-то местную охрану станицы, где их назначили в караул у склада вооружений. Даже не успели получить автоматы, да тех всем и не хватало. В первую ночь в охране восстание – против командира взбунтовались бойцы. Подошли к Сапогу со Связью, стволы в лоб: «Открывай склад!» Забрали, что было, и укатили.
Эти остались и первым делом поняли, что утром расстрел. Ну, все как по военным законам. Они же служили раньше в Российской армии: Сапог – пулеметчик, а Связь – офицер. Забыли, что не в России, растерялись и с перепугу спрятались рядом в саду. Даже не разбудили своего командира, тоже интернационалиста. Зато уволокли с собой пару товарищей.
Утром их нет – и всех сразу в дезертиры, как причастных к бунту. А вот это уже настоящий расстрел. Тут же прилетел какой-то отряд – зачищать всю станицу от мятежа. Всех, кто прятался в саду, довели до забора, поставили с поднятыми руками и до обеда расстреливали. Хитрее всех оказался боец, который попросил перед смертью молитву. Он так и просидел на корточках весь расстрел. Остальные стояли с поднятыми руками до онемения, упрашивая «карателей» перед смертью дать хоть минуту на передышку. Руки им позволили опустить часа через четыре. А после транспортировали обратно через границу с угрозой расстрела по возвращении. Никто не шутил. Так многих пустили в расход.
– И что, вы на новый расстрел туда? – сижу я, один некурящий за этим столом.
– Да тут уж как повезет, – стоит во весь рост обширный Связист.
– Да не хотелось бы… – улыбается во весь рот сухожильный Сапожник.
Еще одна группа до нас зашла под Луганск. Шли за войной, да угодили в перегной. Дремучая деревня, где правит бал местный отряд обороны.
– Ну шо? Жрать хотите? Марш в поле металлолом грузить! – поставили им первую боевую задачу.
Вокруг по полям – сожженная украинская техника: БТР, БМП, машины. Приезжает какой-нибудь коммерсант на грузовике, загружается под завязку, на месте рассчитывается и через границу в Россию, где в четыре раза дороже сдает в пункте приема металл.
Переглянулись наши вояки: Господи, унеси! Позвонили в соседний отряд, где тоже интернационалисты, запросили мотор. Втихаря сложили оружие и вприпрыжку, через все огороды, на край деревни. Там уже ждут. Едва ноги унесли с этой передовой.
Следующим утром с Украины вернулся Горец. Воевал со Славянска, прошел весь Донбасс, был командиром разведгруппы. На груди лопатой черная борода. На берцах вместо шнурков белые капроновые веревки. Согнувшись, разувается у порога, а встал перед дверным косяком – будто пропал. И без того был гончей породы, а стал совсем пройдисвет. Закончил войну начальником блокпоста. Не пропустил контрабанду – машину с углем. В Чечне была нефть, здесь – уголь. Раз предупредили: не лезь! Снова не пропустил. Честный ведь, в глаза глянешь – всю душу видно до донышка.
Приехал за Горцем отряд, разоружил весь блокпост, а с этим справиться не смогли: он раньше борьбой занимался и вручную шестерых из отряда уделал. Только под стволом в Россию и вывезли. Напутствие, как и всем: «Еще раз приедешь – расстрел!»
– Что делать будешь? – раз в час спрашивает у Горца вся база.
Молчит.
– Едь, – говорю, – домой. Все-таки перемирие.
Сомневается. Но днем пошлепал на рынок покупать гражданские вещи.
Днем же уехал на границу Орда. Он был старшим нашей временной группы, но почему-то «оттуда» заказали его одного. Уходя, Орда оставил старшим меня. А еще утром я попал в местный наряд. И вот в обед меня вывел перед всеми Рамзай и с пафосом объявил: «Майор Ангара… Старший временной группы… Боевого опыта – как у дурака фантиков… Мы вам плохих командиров не даем…» А вечером, потому что в наряде, я мыл в доме полы и, выгоняя во двор подчиненных, объяснял непонятливым: «Это просто утро не так началось. Сначала я был уборщиком, а после стал командиром. И второе не отменило первого».
– Ну и что, что не был еще? А кого ставить? – возмущался днем на меня Орда. – Расстрельных? Так им там недолго жить. На хрен они нужны? Или Замполита? Он боевой, в Луганске работал в «Призраке». Но, сам видишь, раздолбай он: пожрать, поспать, поболтать да по бабам погулять… Остальные – пехота. Некого, кроме тебя!
– Это хорошо, что тебя командиром назначили, это понимать надо, – учил меня уму-разуму, сидя за борщом, Замполит, бывший старлей Российской армии. – Ты теперь не просто командир временной группы, ты теперь наш постоянный командир. Людей должен уметь беречь. Зайдем туда, попадем в какой-нибудь отряд, будут у тебя просить людей: «Дай туда двух человек, у нас не хватает. Дай сюда троих, тоже нема». Это насовсем. А ты не должен давать. Не дам, мол, и все. Группу надо держать! У меня прошлый командир был железный. На него раз наехали: дай людей! Не дал. Второй раз не дал. И пропал он за это однажды. Совсем пропал. Без вести. Вместе с замом своим. Никто не знает, где он, – опускает он ложку в пустую тарелку.
«Чудненькая история», – понял я для себя.
Орда вернулся под полночь, когда уже легли спать. Утром был один человек, а сейчас их несколько. И все страшнее чертей.
– Там ведь не просто война, – сидит он ночью в курилке, зловещий и мрачный, с черными ямами на месте щек. – Там даже не первая чеченская. Там – батько Махно. Я такого бардака ни сам не видал, ни от других не слыхал, – блестит он бельмами в темноте. – Кто тут собрался: «Сами зайдем… Поможем своим…» Границу перейдете – вас арестуют всех на хрен и посадят в подвал. Вот тебе и помог Новороссии. Меня одного не смогли провести, а вы всей толпой. Полдня прокатали по Донбассу и обратно в Россию швырнули, не довезли до места. Сорвалось… Думать надо! Сидим, думаем! Выход надо искать на своих, кто примет всю группу.
Орда коротко описал кусок того айсберга, который увидел за день. Но даже этот кусок впечатлял чудовищным размахом анархии. И поэтому каждому сама ползет в голову мысль: стоит ли вообще это все начинать?
– Короче… Надо ехать! – восхищенно произношу я в общем молчании, потрясенный тем, что ждет впереди.
– Ну, всё как у русских… «Надо ехать»… – макает в стакан сигарету Рамзай.
База существует на деньги спонсоров. Кто они, кому и что присылают, нам неизвестно и, честно сказать, безразлично. Но когда б не их патриотический запал, все покатилось бы к черту. Потому что в 1-й Интернациональной развал и анархия. Создали ее безупречные идеалисты, они же отправляли первых бойцов на антифашистский фронт, а скоро, не удержавшись в тылу, и сами укатили в огонь.
Ополченец Бревно – один из бывших начальников базы. Провел лето в боях, в какой-то передряге попал во вражеский плен. Взяли их прямо с оружием, снайперскую пару. Да не сработал непреложный закон войны – снайпера непременно в расход! Украинские вояки позарились на винтовки, втихаря присвоили их себе, а при передаче пленных командованию промолчали, кого привели. Иначе б пришлось отдавать и винтовки. Бревно обменяли позже на украинских пленных, живого и невредимого. Сейчас он, кажется, в России на отдыхе[1].
На базе висит на стене подписанная им «Памятка ополченцу» о конспирации: «Не выходить в город в военной форме… Не отлучаться без строгой надобности… В случае обнаружения слежки…» Да, шпионы из нас никакие. Что здесь за база – кому нужно, давно всё известно, но пока за нами не едут ночью черные воронки. И мы ходим в город в военном, как только приспичит, и вряд ли оглянемся, услышав шаги.
Бывают периоды, когда исчезают спонсоры, и бригада живет на подножном корму. Как раз наступили такие дни. Старшина Рамзай тряс каждого прибывающего на деньги. Встанет против тебя и смотрит, как штопор в бутылку вкручивает:
– Живем, хлеб жуем. Сколько у тебя на руках?
И ты честно – вокруг боевое братство, всё пополам! – отвечаешь:
– Ну, тысяч пять еще есть…
– Себе тыщу, остальное на кассу! На обратную дорогу, если что, соберем.
Со мной номер не прокатил. Я знал по Чечне, что такое «если что, соберем», и помнил, как по дороге домой несколько дней попрошайничал на аэродромах Ханкалы и Моздока, вылавливая попутный в Сибирь самолет.
– Ну, тысяч пять еще есть, – соврал я перед всем братством, оставив в карманах пятнадцать.
Многие приезжали просто без денег. В никуда. Словно обратно не собирались. На мои пять тысяч мы ели два дня. Потом Рамзай раскулачил кого-то еще. Главный начальник базы, он был главным ее горюшком. Провозгласив борьбу с пьянством, старшина на ночь замыкался в каморке под лестницей, где заливался спиртом под самую пробку, но не прощал подобного остальным, постоянно заглядывая в чужой карман.
– Кто там последний раз день рождения Перми справлял по саунам? – скрипел он зубами на участников недавней гульбы, что все еще были здесь. – Шестьдесят блюд на стол, шестьдесят под стол… Тут жрать нечего, а они пьют до зеленых чертей!
Когда нужно было и самому выйти в город, Рамзай напяливал поношенный свой камуфляж и черные лисьи очки.
– Главный конспиратор пошел, – показывал на него пальцем Орда. – Главное в конспирации – черные эти очки… Главное, туману побольше вокруг себя напустить…
В один из походов на рынок за провиантом к нам троим подходит женщина средних лет.
– Вы ополченцы?
Мы в форме. Горец с медалью под бородой, Док с георгиевскими ленточками над сердцем, я еще дома оторвал с камуфляжа нашивки Российской армии.
– Вам зачем?
– У меня муж ополченец. Я хотела узнать, можно ему туда-сюда кататься через границу с оружием?
– Мы в охране работаем, – обрывает вопросы Док.
На следующий день она же на рынке. Сразу к нам.
– Вы передайте своим!.. Вы передайте своим… – Подходит вплотную, и у нее истерика. Мы молча стоим. – Вы передайте своим, чтобы сдавали оружие! Чтобы разоружались! Нам нужно мирно с Америкой жить… Нам нужен с ней договор…
Но мы уже уходим. Она еще кричит что-то вслед.
– Мы твою Америку на дрова разнесем, – оборачиваюсь я к ней.
Покончил с собой зимой 2015-го.
Беркут
Несколько дней мы собирались зайти. По-черному – ночью через границу с проводником, или по-белому – днем через погранпосты. Но с той стороны были проблемы с приемом: некому было брать группу. А идти наудачу, как в мертвое царство, никто не решался. «Там – батько Махно! – помнили мы слово Орды. – Арестуют всех на хрен и посадят в подвал. Вот тебе и помог Новороссии!»
А еще нужно было определиться, куда заходить – в Луганск или Донецк. Сошлись на едином мнении. В Луганске много центральной власти и более-менее относительного порядка, а потому – трясина. В Донецке нет никакой власти, а при хаосе проще плавать в мутной воде. К тому же в Донецке тянутся бои за аэропорт. Его не взял Моторола, по слухам, положив за три дня около семидесяти бойцов. И нам хоть прямо в аэропорт, лишь бы не в поле в окопы, воспитывать вшей.
А еще оказалось, нет ее, никакой 1-й Интернациональной бригады юго-востока. Это всего лишь красивая военная сказка, написанная для тех, что, прожив жизнь, до сих пор еще верит в справедливость и доброту. Верит настолько, чтоб идти за ними на смерть.
Хочешь стать воином-интернационалистом? Хочешь продолжить подвиг испанцев, монголов, египтян, афг
