автордың кітабынан сөз тіркестері  Татуировка в виде косули

Александра Цибуля

Дождь затопляет домики червей.

Непривыкшие к жизни на асфальте русалочки,

они двигаются толчками, сокращаясь

и растягиваясь, как в теле человека самая

нежная мышца. Под толстовским балконом

намокают кротовины (именно там я впервые

узнаю это слово). Просто отрезок

психической жизни, без оболочки и пола (но в белом

ободке на волосах)

останется в облачном хранилище

вместе с другими призраками.

Через книжный стеллаж

Центра Андрея Белого

виден сегмент

любимого существа,

и становится ясен

смысл глагола «лучиться».

Я даже не сразу узнала это место,

хотя у меня была здесь

выставка в пятнадцатом году.

Всё так изменилось на Пушкинской, 10:

чистые стены, инстаграммные

лестничные пролёты, абрис

Тимура Новикова в виде стикоса,

трезвость, несвойственная этим местам,

неизбежно пронзительные события,

крупные или более мелкие,

выносимые или нет,

дрозд-рябинник

движется любовью

здесь сгущение

чистой розовой интен

сивности, а потом

лепестки магнолии вянут

вместо них растут

повседневные листья

какова твоя

светимость сегодня

если это чувство

перевести в число

При исчезновении живых существ, скажем, червей и людей, остаются их призраки и следы — Цибуля и есть следопыт, изучатель, cобиратель следов исчезающего, подверженного опасности, не справившегося мира.

Важно, что взгляд натуралиста здесь постоянно оказывается с изумлением и нежностью направлен на катастрофу

«Цветы: всё еще оживляют <…> / пробивают упругими бутонами норки- / тоннели в киферовской листве».

Нежность — главный аффект этой речи как открытой системы, способной включить в себя буквально всё в своей страстной беспристрастности.

Привет, у меня разорвано сердце, —

уместно ли так говорить

в условиях войны?

Этично ли писать «цветение —

это взрыв», когда они пишут

«хлопо́к»?

Принять окончательное решение —

примерно как отрезать

кисть руки.

Осыпается с вершин колючая

пыль и свивает ласковых призраков,

можно восстановить дыхание,

пока ветер не причиняет боль,

делая воздух видимым

и его валёры, часы работы у ветра

непредсказуемы, у ветра

свободный график.

Если я уеду в Армению или в Лондон и начну вспоминать,

чем была для меня Россия, я вспомню:

— перевалившийся за край сквера, мокрый и покрасневший

девичий виноград на остановке сорок восьмого;

— направления с жёлтым кружком;

— живых черепашек в хосписе;

— радио «Мария» с молитвой за упокой;

— бездомного саксофониста и то, как он надувает щеки,

наполняя

подземный переход легкой бессловесной энергией;

— треугольный разрез на чёрной футболке и мое желание

к этому худому длинному телу, никогда по-настоящему

не принадлежавшему никому;

— металлические цветы из колючей проволоки со слепящим

зеркальцем в середине, торчащие из воды где-то

в окрестностях Пряжки: спасибо за этот подарок,

напоминающий

инсталляцию Франсиско Инфанте;

— инопланетные головы белок с чёрными

выпуклыми глазами и их беспомощность

перед силой, готовой снять кожу с земли, обезглавить

посаженные нами растения.