Нам нравились сэндвичи с сыром и луком. Нравился сериал под названием «33» и Дэвид Аттенборо. Нам нравилось море. Нравились долгие путешествия на машине. Нравилось сразу читать в книжках про шуры-муры. Нравились бобы на хлебцах. Нравилось краденое вино. Нам нравилось подолгу сидеть в ванной. Нравились «Диски необитаемого острова». Нравилось валяться утром в постели. Нравилось последнее печенье в коробке. Нравились посиделки у костра. Нравились диваны. Нравилось делать домики в гостиной. Нам нравилось то, что мы находили в саду. Нравился Интернет. Нравились белые платья с черными колготками. Нравились украденные духи. Нравились дни рождения. Нравились оладьи. Нравились голые ноги. Нравились обещания. Нравилась песня «Как тебя зовут?». Нравилась соль внизу пакета чипсов. Нам нравилось носить один шарф на двоих. Нравилось жить без отца. Нравилось жить без друзей. Нам нравился дождь. Нравилось школьное поле.
Когда дочери были маленькими, ей хотелось писать о том, как это – вмещать в себя что-то, словно дом, как можно быть одновременно кожей и плотью, и при этом цементом и штукатуркой. Она жалела «Гнездо», а потом и оксфордский дом, хорошо понимая, что это значит, когда внутри тебя шум и боль, понимая, почему иногда стены как будто сами собой проваливались внутрь. После родов она чувствовала себя опустошенной, словно любимый дом, закрытый на зиму.
Этот их особый взгляд, когда она заставала их вдвоем, и внезапное молчание, которое она не могла нарушить. Банальность ее болтовни, когда она пыталась подружиться с ними. С родными дочерьми.
Он был словно черная дыра, и все, что попадало в его гравитационное поле, не могло существовать долго.
В этом доме Шила мечтает о своих нерожденных детях, они видятся ей крохотными угольными набросками на стенах.
Вначале была только земля, на которой будет дом. Крепкие деревья, созданные, чтобы пережить морские ветры, грязь, влажная и соленая, кишащая жизнью. Овцы паслись на холмах, ягнились, умирали, насыщали собой землю. Маленькие поселения, пастушьи лачуги, рыбацкие хижины, кочевые кибитки, смрад углистой глины и копченой рыбы, трески и хека, разложенного на просушку. На кольях изгородей висели кроты, охраняя поля. Силки на кроликов с зубастыми пастями. Киты выбрасывались на каменистые берега и разлагались под воздействием стихий. Люди занимались тем же, чем всегда, жили, и жили, и жили, и проливали кровь и умирали.
Мне нравилось смотреть на них. На других людей, таких непохожих на нас. Особенно на девочек. Как они двигались. Они были независимы, но не слишком независимы, дерзки, но не слишком дерзки, умны, но не слишком умны. Они играли в игру, в которую мы не умели играть.
. У меня в уме целые предложения, но, когда я пытаюсь произнести их, слова задыхаются, моя голова дергается, и не выходит ни единого звука.
Как такое может быть, что в один миг ты ничего не понимаешь, а в следующий понимаешь все?
Когда одна из нас говорит, мы обе чувствуем, как слова шевелятся у нас на языках. Когда одна из нас ест, мы обе чувствуем, как еда скользит по нашим глоткам. Ни одна из нас не удивилась бы, узнав при вскрытии, что у нас общие органы, что чьи-то легкие дышали за двоих, что одно сердце билось двойным, лихорадочным пульсом.
