Оглавление

1. Единожды восстав
2. Книга I  Хищник
   1. ПРОЛОГ
   2. Глава 1
   3. Глава 2
   4. Глава 3
      1. Взгляд назад
   5. Глава 4
   6. Глава 5
      1. Взгляд назад
   7. Глава 6
   8. Глава 7
      1. Взгляд назад
   9. Глава 8
   10. Глава 9
   11. Глава 10
   12. Глава 11
   13. Глава 12
       1. Взгляд назад
   14. Глава 13
   15. Глава 14
   16. Глава 15
   17. Глава 16
   18. Глава 17
   19. Глава 18
   20. Глава 19
3. Книга II Насильник
   1. Глава 1
      1. Взгляд назад
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
      1. Взгляд назад
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
      1. Взгляд назад
   10. Глава 10
   11. Глава 11
4. Книга III Заключенный
   1. Глава 1
   2. Глава 2
      1. Взгляд назад
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
      1. Взгляд назад
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
      1. Взгляд назад
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
       1. Взгляд назад
   13. Глава 13
   14. Глава 14
   15. Глава 15
       1. Взгляд назад
   16. Глава 16
   17. Глава 17
       1. Взгляд назад
   18. Глава 18
5. Книга IV  Муж
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
      1. Взгляд назад
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
      1. Взгляд назад
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
   13. Глава 13
       1. Взгляд назад
   14. Глава 14
   15. Глава 15
       1. Взгляд назад
   16. Глава 16
   17. Глава 17
   18. ЭПИЛОГ

Книга I 
Хищник

ПРОЛОГ

Есть вопросы, которые, будучи брошены в усыпленное неспешным разговором общество, вызывают ответные волны внимания. Шесть человек мирно коротали вечер в беседе, и лишь один молча созерцал собравшихся. Но когда речь зашла о нравственных законах, и у него возникло желание войти в разговор. Тогда молодой человек задал свой вопрос:

— В писании сказано: «Единожды солгав, кто ж тебе поверит». Не означает ли это, что у оступившегося нет пути назад?

Вопрос вызвал оживление. Шесть голов повернулись в сторону спросившего, на него обратились шесть пар глаз.

— Да какая может быть вера лжецу! — воскликнула одна из дам.

— Но если он раскается, — возразила другая.

Один из мужчин лишь молча покачал головой.

— Как мне кажется, — вступил в обсуждение другой, — мысль эту можно трактовать шире. Причиной отказа в доверии может быть не только ложь.

— Ты считаешь, — поддержал его первый, — что изгоем делает любое серьезное отступление от принятых в обществе норм?

— Именно так. Человек, бросивший вызов общепринятым законам, обществом отторгается. Иначе нельзя. Законы вырабатываются веками, они даруют людям и порядок, и чувство защищенности.

Его собеседник склонил голову в знак согласия.

— Послушайте, — робко вступила в разговор самая молодая из дам. — Каково бы ни было отступление, разве у отступившегося нет пути назад?

Вопрос она обращала к молодому мужчине, молча всматривающемуся в огнедышащее чрево камина. Он единственный пока не принял участие в обсуждении. Слова, обращенные к нему, заставили мужчину отвлечься от дум. Медленно проведя рукой по лицу, он распрямился. Дама тихо повторила свой вопрос.

Мужчина вскинул голову. Глаза его блеснули.

— Пути назад нет! — жестко отчеканил он.

Глава 1

Та история, вернее, истории, что я хочу рассказать, могут послужить прелюдией к описанному разговору. Жизненные пути сталкивают людей, разводят их, сводят снова, их судьбы переплетаются в сложный узел, потом все налаживается, а, может быть, разлаживается, и наступает хаос, но выход находится, и жизнь течет дальше, исполненная радости и грусти, плавная и бурная, такая, как и всегда.

Мне трудно определить момент, который можно было бы посчитать началом повествования. Считать точкой отсчета первое столкновение героев? Но как тогда понять, какими они пришли к этому столкновению? Начать рассказ с момента, когда герой вступает во взрослость? Но взрослую жизнь он начинает уже сформированной личностью, а в каких обстоятельствах происходило это формирование? Считать началом всего детство? Но влияние на жизнь человека нередко оказывают обстоятельства, сложившиеся еще до его появления на свет.

Трудно определить, где та первая веха, с которой все началось. Тем более, что начало для каждого из героев было свое.

Поэтому не буду отступать слишком назад, вылавливая точку отсчета. Просто начну. Начну, как придется.

Началом может послужить известная фраза нашего классика: «Театр полон, ложи блещут…» Действие открывает эпизод, произошедший в провинциальном театре. Вообразите себе помещение, лишь подражающее блеску театра столичного: занавес — простой, без прикрас, масляные лампы вместо хрусталя люстр, крашеные стены и несколько выцветший бархат заменяют позолоту и роскошные портьеры. Однако и здесь можно насладиться богатством красок. Ложи заполняют дамы в туалетах, отливающих всеми цветами радуги, рядом с ними кавалеры, фигуры их в обтягивающих фраках смотрятся стройно и строго, яркие мундиры офицеров блистают золотом эполет… Блестящая эпоха…

Публику, заполняющую расположенные полукругом ложи и партер, не смущает скромный вид их театрального здания. Они рады любому представлению, ведь собственной театральной труппы в их городе нет, и это зрелище им доводится видеть нечасто. Поэтому поистине: «Театр полон, ложи блещут…»

Дают балет. Легкой птицей балерина порхает по сцене. Она то в неудержимом порыве устремляется ввысь, то плавно склоняется, чуть трепеща, как легкая травинка на ветру, то начинает кружиться, точеными движениями выбрасывая стройную ножку. Сотни глаз следят за ее движениями, одни с восхищением, другие с величественным спокойствием, третьи — с показным равнодушием.

Но у группы молодых офицеров, с удобством расположившихся в первых рядах партера, затейливый танец балерины вызывает истинный восторг. С шумным воодушевлением они обмениваются мнениями, не обращая внимания на недовольные взгляды окружающих. Один восхваляет ее изящный, гибкий стан, другого пленяют стройные ножки, у третьего вызывают восхищение грациозные движения юной дивы. Одобрительные возгласы, смачные эпитеты разогревают их воображение, и молодые люди расходятся все больше, пока случайно брошенная фраза не меняет направление их беседы.

— Говорят, она столь же хороша, сколь и доступна, — небрежно роняет один из них.

— А что, это действительно так! — смеясь, подтверждает другой. — Я знаю это достоверно.

Действие на сцене мгновенно забыто, взоры горят любопытством.

— И каков же источник твоих сведений? — спрашивает одни из офицеров.

Однако произнесший последнюю фразу лишь молча, с довольным видом покручивает усы.

— Господа, — вмешивается белокурый юнец по имени Стифон Нориш. — Господа! Интересно не это. Интересно, кто будет следующим избранником.

— О да, это было бы весьма интересно! — тянет черноволосый крепыш, которого товарищи по-дружески называют Петухом за горячий нрав. Настоящее имя его Годди Хауэр.

— Послушайте, господа, — неторопливо вступает в разговор еще один участник. — Все зависит от нас. Красотка достанется тому, у кого хватит на это дерзости и смекалки.

Он высок и крепок, серые холодные глаза его смотрят на мир с вызовом. Зовут его Айтон Дарагон.

— Дарагон прав! — соглашается первый из говоривших, носивший имя Котни Четер, но чаще его называли Усачом за преувеличенное внимание к своим усам. — Тот, кто проявит себя, того красотка и уделит своим вниманием.

— Вопрос, кто сумеет сделать это первым, — замечает Стифан Нориш.

— Или кто сможет произвести большее впечатление, — возражает Усач.

— Для этого нужно понимать, что нравится женщине, — высказывает свое мнение Петух. — Не каждый умеет найти нужный подход.

— Ерунда! — заявляет Дарагон. — Главное — захотеть, а чего хочешь, того и добьешься.

— Одного желания не достаточно, — возражает Петух. — Нужно еще желание самой красотки.

— Если я захочу, то и она захочет, — жестко говорит Дарагон.

— Не хочу тебя обижать, но ты преувеличиваешь свои силы, — отвечает Петух насмешливо.

— Не хочу ни о чем напоминать, — парирует Дарагон, сверкнув глазами, — но я всегда получаю то, что хочу.

Разгоряченные молодые люди приподнимаются, не обращая внимания на продолжающееся выступление. Вызвавшая это столкновение танцовщица распластана на полу. Ее тонкие трепещущие руки устремлены ввысь. Публика следит за их замирающим колыханием. Только спорщики ничего не замечают.

— Господа! Господа! — приятели пытаются остудить их пыл. — Айтон! Годди! Успокойтесь!

Усач кладет руку на плечо Дарагону.

— Айтон, дружище, — примирительно говорит он, — не стоит горячиться. Мы все знаем, на что ты намекаешь. Годди не может простить твой последний выигрыш в забеге.

— Нечестный выигрыш! — вставляет Петух. — Он оттолкнул меня!

— Господа! Господа! Тише! — раздаются голоса вокруг.

Всплеск восторженных выкриков и рукоплесканий врывается в спор и приостанавливает его. Танцовщица раскланивается. Повернувшись к сцене, молодые люди присоединяют свои рукоплескания к остальным. Однако спор не забыт.

— Когда представление закончится, — шепчет Айтон на ухо своему противнику, — я покажу тебе, кто первый добьется внимания актрисы.

— Это мы еще посмотрим, — тихо отвечает тот.

Однако разочарование подстерегало обоих. Пока молодые люди выясняли отношения, пока они дожидались окончания балета, пока разыскивали подарки, которыми намеривались снискать благосклонность молодой девицы, их товарищ, не имевший даже представления о сложившемся противостоянии, проник в гримерную балерины, сказал несколько комплиментов, быть может, присовокупил что-то еще, и вырвал желанное обещание. Он сам оповестил об этом приятелей. Их встреча произошла у дверей гримерной: спорщики собирались войти, их счастливый соперник выходил. Звали счастливца Эфри Стиган.

…

Эфри был мечтателем. В детстве он мечтал о дальних странах. Он — путешественник, он первооткрыватель, он идет туда, куда не ступала нога человека, он видит то, чего еще не видел человеческий глаз. Но, когда Эфри повзрослел, пришлось избрать карьеру военного, потому что так делали все мужчины в его роду. Впрочем, к этому времени мечты о странствиях уже потускнели. Теперь он обратил свои взоры к военным успехам. Он зачитывался биографиями полководцев, он знал наизусть великие битвы прошлого. Но ему довелось жить в мирную эпоху, когда служба сводилась к строевым учениям, а остальное время заполняли кутежи и пирушки. Тогда он обратил свое внимание на дам. Теперь он мечтал снискать внимание самой прекрасной из них. Надо сказать, что на этом поприще у него оказалось больше всего шансов на успех. Эфри обладал привлекательной внешностью. Стройный блондин с карими глазами, выглядящими бархатными на округлом лице с нежным юношеским румянцем, он не мог не нравиться. Мягкий голос, галантные манеры, все это выделяло его среди товарищей, отличавшихся большей грубостью. Эфри не сложно было найти путь к сердцу женщины.

Так произошло и на этот раз. Очаровательная танцовщица, мадмуазель Зарина, к его знакам внимания отнеслась благосклонно и согласилась одарить свиданием.

Окрыленный, он спешил к назначенному месту. Близившийся вечер спустил на улицы голубоватые сумерки, но выпавший еще третьего дня снег уже прочно разместился на крышах и заборах, и света, отражающегося от его блестящей поверхности, было достаточно. Скромные двухэтажные дома с редкими освещенными окошками серыми тенями тянулись по обеим сторонам улицы. Прохожих было немного. Никто не обращал внимания на пробегающего мимо юного стройного офицерика, укрывающего что-то под полой плаща.

Свидание должно было состояться в Северной Короне. Это пышное название носил скромный флигель, укрытый от посторонних глаз двумя большими трехэтажными домами на улице Оружейников. К флигельку вела хорошо расчищенная тропинка. Вошедший внутрь попадал в обстановку, которую трудно было предположить по неказистому наружному облику. Полыхал камин, удобные кресла с круглыми столиками рядом располагали к отдыху, бархатные портьеры навевали мысли об уюте. Дубовая лестница вела на второй этаж, где находились отдельные номера.

Скинув плащ, который тут же приняла откуда-то материализовавшаяся служанка, Эфри поспешил наверх. В руках он сжимал округлый сверток, в котором не трудно было угадать коробку с тортом. Толкнув дверь в конце коридора, Эфри оказался в удобно обставленной комнате. Столик у камина был сервирован для изысканного ужина, обстановку довершали широкая кровать под балдахином, два кресла, стулья с витыми ножками, туалетный столик с огромным зеркалом и изящная ширма.

Поставив торт на столик, Эфри довольно огляделся. Да, хорошо, что он не поскупился. Здесь есть все, что нужно. Мадмуазель Зарине должно понравиться. Она привыкла к изысканной обстановке. Она достаточно избалована вниманием.

Нагнувшись, он принялся распутывать завязанную на коробке ленточку. Узел оказался затянут туго, и поглощенный своим занятием, он не обратил внимания на движение сзади. Он слишком поздно почувствовал неладное. Шорох, прозвучавший рядом, заставил Эфри поднять голову, но больше ничего предпринять он не успел. Обрушившийся на голову удар заставил его отключиться.

…

Сначала вернулся слух. Он слышал невнятные звуки. Глаза Эфри были широко распахнуты, но видеть он не мог — все скрывал темно-красный сумрак. Попытавшись повернуться, Эфри обнаружил, что члены его скованы. Он хотел крикнуть, но передумал. Среди услышанных звуков различались шаги, рядом кто-то был, и этот кто-то был недругом. Стиснув зубы, Эфри стал ждать.

Ожидание его длилось недолго. Шаги приблизились, с ними пришел свет, и Эфри осознал, что ничего не видит из-за красной ширмы. Теперь он понимал, что крепко привязан к стулу, а ширма отгораживает от него остальную комнату. Свет шел от лампы, которую держал в руке человек в форме офицера. Поддавшись вперед, Эфри устремил взгляд на лицо подошедшего и с недоумением узнал Айтона Дарагона.

— Что происходит? — хрипло спросил Эфри.

— Не надо было тебе этого делать… — сказал Дарагон.

— Не понимаю…

— Не надо было вмешиваться. Мадмуазель Зарина — не для тебя.

— Ах, вот оно что… — медленно проговорил пленник, начиная понимать. — И как же ты собираешься исправить положение?

— Как видишь, я уже все исправил. Я приму мадмуазель Зарину вместо тебя.

Путы не помешали Эфри гордо вскинуть голову.

— Ты сошел с ума! — гневно бросил он.

Жесткая усмешка скривила губы его похитителя.

— А кто мне помешает? Не ты ли? — Он нагнулся к связанному, и тот близко разглядел глаза Дарагона. В них полыхал потаенный огонь. Он наслаждался беспомощностью своей жертвы.

— Как видишь, я даже не удосужился заткнуть тебе рот, — сказал Дарагон. — Впрочем, если ты будешь настаивать, я это сделаю. Однако, не советую тебе обнаруживать свое присутствие. Представляешь, как приятно будет мадмуазель увидеть тебя в столь постыдном положении.

Ярость комом застыла у Эфри в горле. Он отвернулся, чтобы не видеть издевки на торжествующем лице противника.

Айтон удовлетворенно кивнул и выпрямился.

— Я вижу, ты понял. Хорошо. Очень хорошо… В таком случае, ты засвидетельствуешь, что это я сегодня принимал очаровательную мадмуазель Зарину. Я устрою так, чтобы ты имел возможность все видеть.

Эфри стиснул зубы. Его била дрожь.

Не обращая больше внимания на своего пленника, Айтон занялся ширмой. Он передвинул ее так, чтобы через щель была видна часть комнаты. Лампу он установил с расчетом, чтобы свет от нее падал на противоположную сторону помещения, оставляя саму ширму и то, что за ней, в тени. Закончив приготовления, он вышел.

Пленник остался один. Лишенный возможности двигаться, он не мог ничего предпринять, а бессильные крики выглядели бы унизительно. Оставалось ждать.

Вернулся Дарагон скоро. Эфри услышал, как дверь открывается. Теперь он различал два голоса, низкий, жесткий — Дарагона и высокий, чистый, принадлежащий юной танцовщице. Недоуменные нотки, звучащие в нем сменились было игривыми, но вскоре в тоне девушки зазвучало беспокойство, потом гнев, потом страх. Дарагон сперва уговаривал, но очень быстро просящие интонации в его голосе стали жесткими и властными, а звук разговора сменился шумом борьбы. Сквозь щель в ширме Эфри мог видеть, как Дарагон швыряет свою жертву в кресло, как жесткие руки его мнут девушку, как она беспомощно извивается, пытаясь освободиться… Потом у него уже не было сил смотреть, отвернув голову, Эфри закрыл глаза, но уши заткнуть он не мог, и надрывный вскрик несчастной ножом резанул его по сердцу. Стиснув зубы от бессильной ярости, он ждал. Ждал конца этой муки. Ждал, когда придет освобождение. Ждал, когда из бессильной жертвы он сможет превратиться в яростного мстителя. За себя и за несчастную девушку.

Ждать пришлось долго. Наконец шум борьбы за ширмой стих, теперь слышалось лишь шуршание одежды и успокаивающие уговоры. Потом хлопнула дверь, и сделалось тихо. Все закончилось.

Эфри яростно извиваясь, попытался освободиться, но успел лишь чуть ослабить веревки. Айтон вернулся. Пленнику было слышно, как он, насвистывая, расхаживает по комнате. Потом от резкого пинка ширма повалилась, и Эфри увидел своего противника. Глаза Айтона возбужденно блестели. В руках его был нож.

— Я вижу, на тебя произвел впечатление мой маленький спектакль. Еще немного, и ты убьешь меня взглядом. — Лицо Дарагона скривила усмешка. — Ну-ну, не бесись так, это еще не конец света. Я всего лишь получил то, что хотел, а нашей очаровательной мадмуазель все равно, кого дарить своими ласками. Правда, ты оказался не у дел, но ничего не потеряно. Ты можешь утешить ее завтра. Или послезавтра, если кто-нибудь опять окажется более прытким.

Губы пленника шевельнулись, но вслух он ничего не произнес. Он не хотел тратить на Дарагона слова. Он знал, что будет бороться с насильником и одолеет его, но без пустых словоизлияний.

Между тем Дарагон медленно склонился над пленником и приблизил нож к его шее. Сузив глаза, он наблюдал за реакцией. Эфри не шевелился. Опустив нож ниже, Айтон быстрым движением перерезал веревку, стягивающую плечи пленника, и отступил назад.

— Теперь ты справишься сам, — бросил он.

Пока Эфри распутывал узы, Дарагон, поигрывая ножом, наблюдал за ним. Когда, освободившись, Эфри встал, Дарагон чуть заметно напрягся, но с места не двинулся. Жесткие глаза его смотрели с вызовом. Эфри молча двинулся к выходу.

— Могу дать совет, — внезапно сказал Айтон. — Забудь все, что произошло между нами. Для тебя так будет лучше.

Стоящий в дверях Эфри обернулся.

— В одном я уверен, — коротко ответил он, — ты не останешься безнаказанным.

Айтон Дарагон усмехнулся:

— Помни мой совет…

…

Айтону Дарагону исполнилось двадцать шесть. Это был высокий, широкоплечий, крепко сложенный молодой человек. Каштановые волосы жестко курчавились вокруг его головы, черты лица были грубоваты, хотя им нельзя было отказать в мужественности. Это лицо могло показаться привлекательным, если бы его не портили хищно раздутые крылья носа, тяжелая линия подбородка, а, главное, холодный взгляд отливающих сталью серых глаз.

Гордо откинув голову, Айтон смотрел на своего противника. Вокруг Эфри суетились друзья. Петух дружески хлопал его по плечу, Стифон Нориш что-то торопливо втолковывал, даже Усач, согласившийся выполнять роль секунданта Дарагона, был рядом с Эфри. Рядом с Дарагоном не оказалось никого.

Было серое морозное утро. Солнце уже выбралось из-за полуразрушенной стены и положило свои нежаркие лучи на пустырь перед нею. Слегка припорошенные снегом сухие стебли, голый кустарник и несколько елок, вот и все, что составляло пейзаж, скорее унылый, чем убогий. Когда-то место это было форпостом проникновения эретрийцев на север, теперь же от старой крепости остались лишь зарастающие развалины. Этот уголок посещался редко и как нельзя лучше подходил для той цели, с которой сюда пришли молодые люди.

— Будь внимателен, — торопливо говорил Петух. — Дарагон — хороший стрелок, он может опередить тебя.

— Я тоже неплохо стреляю, — ответил Эфри.

— Главное — твердая рука. Сохраняй спокойствие, — вставил Стифон.

— Не волнуйся, Я готов.

— Ну, удачи тебе!

— Господа, не изволите ли начать? Мы теряем время, — подал свой голос Дарагон.

Усач повернулся в его сторону.

— Как будет угодно, — отозвался он.

Он сделал знак остальным, и те торопливо расступились. Теперь Айтон и Эфри стояли друг против друга. Пистолет каждый держал опущенным к ноге.

— Господа, вы готовы? — спросил Стифан Нориш. Голос его тонкий и звонкий, слегка дребезжал от волнения.

— Я готов, — громко ответил Эфри.

Айтон лишь молча наклонил голову.

— Внимание! Сигнал! — Нориш поднял руку с платком.

Все замерли. Эфри подобрался, взгляд его был собран. Серые глаза Айтона сделались жесткими. Платок рухнул вниз, противники вскинули руки, и выстрелы грянули почти одновременно, сливаясь в один.

Эфри покачнулся и опустился на колени. Опершись рукой о землю, он попытался удержаться, но не смог и повалился на бок. Все бросились к нему.

Эфри лежал, прижавшись щекой к земле. Светлые кудри его разметались по снегу. Когда его развернули, стало видно красное пятно на груди.

— Я не смог… разглядеть… — выговорил он. — Я… попал?

Слова давались ему с трудом.

Усач подсунул ему руку под голову и помог приподняться.

— Можешь быть спокоен, ты попал, — тихо ответил он.

— Хорошо… — шепнул Эфри.

Он вздохнул и закрыл глаза.

— Скорее же, доктор! — нервно вскрикнул Петух.

Доктор торопливо раскрывал свой чемоданчик.

Усач внимательно вгляделся в спокойное, будто уснувшее лицо Эфри и осторожно опустил его на землю.

— Можете не торопиться, доктор, — сказал он. — Мы уже не успели.

Айтон Дарагон оставался на месте. Он не шевелился и не издавал ни звука. Кровь из раны на голове заливала ему лицо, превращая его в жуткую маску. Но единственный видный глаз продолжал сверкать холодным, жестким огнем.

Глава 2

Эретрия, страна, где живут наши герои, кажется мне страной мечты. Ее жители обладают тем, чего не достает современному миру. В жизни эретрийцев есть стабильность.

Ощущение стабильности — редкая, утраченная ныне драгоценность. Нигде это не понятно так, как в России, вечно находящейся в состоянии поиска лучшей доли и вынужденной постоянно довольствоваться худшей. Нам, не знающим, где на земле взбухнет очередная горячая точка, живущим в постоянном ожидании, какой новый закон еще больше осложнит наше существование, не имеющим представления даже, найдем ли мы на том же месте понравившийся нам магазин, стабильность представляется недостижимым чудом.

Вот почему, создавая свой мир, я наделила его именно этим даром. Эретрию не терзают войны. Не взрывают общество социальные катаклизмы. Переход из одного круга в другой возможен, и этого достаточно, чтобы удовлетворить жаждущих перемен, остальные довольствуются своим положением. Жизнь налажена достаточно, чтобы быть удобной.

И еще. Мир, в котором существуют наши герои — мир старый. В нем не забыта такая простая истина, такое богатство, такая опора общества, как семья. О ней и пойдет речь. Повествование продолжит описание одной семьи.

…

Скромный дом на Заставной улице, в котором проживали супруги Ристли, был достаточно известен в Хардоне. Небольшой, почти квадратный по форме, он мало чем отличался от своих соседей. Так же, как у других, стены дома утопали в зелени, также неширокий палисадник отделял его от узкой, тихой улочки, также позади находился сад. Дом был двухэтажным. Внизу — две большие комнаты, за которыми располагались хозяйственные помещения, наверху — четыре комнаты поменьше — вот и все, что составляло его нехитрую планировку. Обстановка не отличалась роскошью, но свидетельствовала о достатке обитателей. Мебель была добротной и удобной, утварь, хотя и не изысканная, смотрелась достаточно красиво.

Семья Ристли сделалась известной не благодаря активному участию в жизни хардонского общества. В этом доме не устраивались приемы и не происходили музыкальные вечера. Супруги не стремились привлечь к себе внимание частыми зваными обедами или организацией пикников.

Зато в их дом стекались все, кто нуждался в понимании и сочувствии. Зато сюда приходили те, кому нужна была помощь или защита.

Если трудно перенести горечь утраты, если сил нет терпеть семейный разлад, если сердце терзает страх потерять любимого, то за советом, за утешением шли к Ровине Ристли. Ровине уже исполнилось сорок. Она была невысокой и стройной, светлые волосы свои носила аккуратно собранными сзади. Возраст добавил морщинок к ее серым глазам, но не смог затенить излучаемый ими свет. Ясные, лучистые глаза освещали простое, невыразительное лицо, делая его почти красивым. Ровина принимала любого, юного и неюного, близкого и неблизкого, выслушивала, сострадала, искала, чем помочь.

Но если простого вдумчивого разговора было недостаточно, если для оказания помощи нужно было действие, если необходимо было что-то найти, разузнать, о чем-то договориться, а, может, и пригрозить, то на сцену выступал муж Ровины.

Хорвину Ристли перевалило за сорок. Он находился в том возрасте мужского расцвета, когда тело еще хранит свою силу, но юношеский пыл и страсть уже сменили опыт и холодный расчет зрелости. Он был смуглым, черты лица имел резкие, что, в совокупности со строгим, внимательным взглядом темных глаз, придавало его облику суровость, изредка смягчаемую приветливой улыбкой. Среднего роста, худощавый, с первого взгляда он не казался сильным, но это впечатление быстро менялось, стоило присмотреться к его скупым, отточенным движениям, твердой походке, ощутить на себе крепость его рукопожатия.

Хорвин и Ровина Ристли были теми противоположностями, что так удачно сочетаются вместе. Суровость и жесткость с одной стороны компенсировались мягкостью и добротой с другой, сдержанность в проявлении чувств у Хорвина контрастировала с открытостью и душевностью его жены.

Сказать о Хорвине и Ровине, что оба они любили друг друга, было бы сказать слишком мало. То чувство, что связывало этих двоих, нельзя было назвать просто любовью. Каждый не представлял себя без другого, они жили дружно и слажено, и в жизни их не было места пустым размолвкам. Когда оба были моложе, а страсти, будоражащие кровь — ярче, случалось, что трения между ними колебали семейный корабль. Но с тех пор миновало много времени, и оба давно уже пришли к согласию, они научились ценить друг в друге лучшее и принимать недостатки другого без раздражения.

Рассказ об этой паре был бы неполным, если бы мы не упомянули о главной ценности этой семьи.

Юлита… Первый весенний цветок на проталине, хрупкая пичуга в ладони, ясный свет в окошке — вот что была Юлита. Единственная дочь…

…

Хардон был одним из тех эретрийских городов, начальный путь которых теряется в глубине времен. Не сохранилось воспоминаний о том, как маленькое поселение на берегу лесистой речки Сарды росло, ширилось, принимало суда, следующие по старинному южному торговому пути, отвоевывало у леса новые земли. Вот город перекинулся на другой берег, вот первый мост связал обе стороны в единое целое, вот взметнул ввысь свои белые стены величественный Никольский собор — ныне старейшее здание города.

Никольский собор стоял на Вороньей горе — самой высокой точке Хардона. Отсюда хорошо была видна Ратушная площадь, можно было разглядеть ряды двух-трехэтажных домов, составляющих хардонский центр, виднелась узкая полоска реки, за которой, уже теряясь в зеленоватой дымке, просматривались особняки хардонской знати, тяготевшей к левому берегу Сарды.

Широкая лестница, степенно спускаясь от собора вниз, приводила к бульвару — обычному месту для прогулок хардонцев. Стоя у верхней ступеньки, Айтон Дарагон задумчиво смотрел вниз, но начинать спуск не торопился. Казалось, открывающийся перед ним вид заворожил его.

Но я не хочу сказать, что Айтон был поэтической личностью, и красота пейзажа нашла отклик у него в душе. Нет, он не был способен оценить ни прелесть юной весенней зелени, легкой дымкой оплетавшей стрелки тополей, ни стройный силуэт и величие старины взметнувшейся ввысь ратуши, ни манящую голубизну отрывающихся перед ним далей. Наш герой думал о другом.

Этот город был для него уже шестым. Ни в одном из мест Дарагон не задерживался надолго, и обычно отъезд его сопровождался скандалом.

Статный, удачно сочетающий в себе и крепкое сложение, и гибкость, Айтон привлекал внимание сразу. Но среди товарищей его выделяли не сила и не ловкость. Его отличала неистовая, бьющая через край энергия. Именно благодаря этому, благодаря тому неутомимому напору, с которым он стремился к поставленной цели, Айтон Дарагон неизменно оказывался в первых рядах. Удачливость вызывает уважение, и Дарагон добивался его.

Но уважаемый другими, Дарагон не умел отвечать тем же. В своих товарищах Айтон видел лишь соперников, тех, кого ему надо одолеть, тех, над кем он стремится возвыситься. Он не только не был способен считаться с интересами других, но, напротив, вид чьей-то неудачи вызывали в его душе какой-то странный восторг, неистовое упоение чужой болью.

Еще во время обучения в кадетском корпусе он случайно стал свидетелем, как один из приятелей присвоил казенные деньги. Дарагон долго преследовал виновного намеками. Он не стремился добиться этим какой-либо цели, он не вымогал у приятеля деньги, не пытался как-то использовать полученное знание. Ему нужно было одно — испытать чувство власти над несчастным, насладиться видом его терзаний. Когда виновный, не выдержав преследования, сознался, Дарагону удалось вывернуться только тем, что он никогда явно не давал понять, что шантажирует преступника. Положение Айтона в кадетском корпусе пошатнулось, но успехи, которых он достиг к тому времени, позволили ему удержаться и закончить обучение.

На первом месте службы он продержался больше двух лет — достаточно долго. Дарагон стремился тогда занять свое место в жизни. Он учился. Он только осваивался, овладевал умениями, что необходимы военному. В этот период он еще пытался приглушать свой неистовый темперамент, он был еще способен присматриваться к другим, чтобы перенять лучшее. Но стоило Дарагону ощутить себя твердо стоящим на ногах, сдерживающих факторов для него не осталось. Теперь он был способен на все.

Поводом для перемены места послужила история с Велесом Маринеути, одним из его товарищей. Маринеути однажды довелось пойти против желания Дарагона. Этого Айтон не простил. Он вставал на пути Маринеути в любом его начинании, он преследовал того насмешками и издевками, он практически организовал травлю своего бывшего товарища. Он не оставлял его в покое, пока несчастный окончательно не пал духом. Маринеути вынули из петли. Тогда общественное мнение, до сих пор бывшее на стороне Дарагона, развернулось против него. Дарагон не пытался восстанавливать внезапно утраченные позиции. Он просто уехал.

Крошечный провинциальный городок, ставший следующим местом службы, быстро Дарагону наскучил, и он сам добился нового перевода в более крупный город. Здесь он задержался подольше. От этого места службы у Айтона остались воспоминания о его связи с графиней Корнелески.

Графиня была богатой вдовой. И богатство ее, и высокое положение позволяли ей, пренебрегая общественным мнением, открыто держать любовника. Положение любовника графини было престижным, и немало как юных офицеров, так и отличавшихся приятной наружностью штатских мечтали занять это место.

Обратил сюда свои взоры и наш герой. То, что у графини уже был свой избранник, не только не остановило, но даже подстегнуло его. Айтон любил приобретать врагов. Он любил торжество победы. Любил пускать в ход изобретательность. Любил давать выход своей жестокости, ибо не считал возможным поступать с друзьями так, как поступал с врагами. В борьбе с врагами он не ведал запретов.

Айтон нашел способ вызвать своего соперника на дуэль. К тому времени он уже достаточно хорошо владел оружием, чтобы быть уверенным в победе. Во время поединка он метил противнику в голову. Он намеривался соперника убить, но промахнулся совсем немного: выпущенная пуля попала противнику в рот, выбив два зуба и повредив горловые связки. Соперник Айтона остался жив, но полученные увечья сделали его смешным. Графиня оставила его, чтобы обратить свое внимание на одержавшего победу.

Айтон добился своего. Некоторое время он торжествовал. Однако вскоре настроение его переменилось. Попав под власть капризной богачки, наш герой ощутил себя потерявшим свободу. Эта связь навсегда отучила его от желания становиться чьей-либо игрушкой. Айтон решил разорвать сложившиеся отношения.

Но прежде, чем он успел это сделать, у него появился новый соперник. Соперник был юн, строен и белокур. Он умел выразительно читать стихи и хорошо танцевал. Он противостоял Айтону в той области, в которой тот не был силен. Позволить ему одержать над собой вверх Айтон не мог. Соперник должен был быть наказан.

Подкараулив юношу в темном переулке, Айтон оглушил его и оттащил в находившийся неподалеку кабачок. Отнеся с помощью кабатчика юношу в подвал, Айтон дождался, пока тот придет в себя, и сообщил, что он никогда отсюда не выйдет. Насладившись ужасом несчастного, Айтон ушел, оставив своего пленника в заточении. С кабатчика он взял обещание, что тот освободит заключенного не раньше следующего утра.

Не дожидаясь, пока эта история сделается достоянием гласности, Дарагон стал хлопотать о своем переводе в новое место. Его Айтону пришлось покинуть после описанной дуэли с Эфри Стиганом.

Мне бы хотелось, вылавливая некоторые эпизоды из прошлого нашего героя, рассказать о нем и что-нибудь хорошее. Но мне нечего рассказывать. Айтон никому не помог, никого не защитил, ничью жизнь не сделал светлее. Он был слишком поглощен собой, чтобы замечать других. Он получал удовлетворение, когда унижал, а не когда одаривал. Единственное, что могу сказать в его оправдание, это то, что пострадавших от его руки было значительно меньше, чем людей, вовсе не попавших в орбиту его внимания.

Очередным местом службы нашего героя стал Хардон. Айтон Дарагон провел здесь уже больше двух месяцев.

…

Внимательно оглядывая расстилающийся перед ним пейзаж, Айтон думал, что Хардон не лучше и не хуже любого из городов, в которых ему довелось служить. Городу не доставало блеска, но все необходимое здесь было. Любое следующее место, куда его направят, могло оказаться лучше, а могло и значительно хуже. Так стоит ли уезжать отсюда? Не пора ли остановить свой бессмысленный бег? Ему двадцать шесть, а у него по-прежнему ни кола, ни двора, и носит его по свету без смысла и удовлетворения.

Вот только за что зацепиться, чтобы укорениться, в этом ли, в другом каком-либо уголке. Ведь у него за душой нет ничего, кроме обычного армейского жалования, которого ему, как и всем, не хватает. Пытаться выслужиться, сделать военную карьеру, занять высокое положение и жить на заработанный доход? Выслуживаться, значит, принять стройную логику армейских отношений, вписаться в четкую систему иерархии, занять в ней положенное место и, строго исполняя распоряжения одних, нести ответственность за других. Подобный путь никогда Айтона не привлекал. Положение низшего офицерского чина с несложным кругом обязанностей и вольницей в остальном отвечал его духу значительно больше.

Но тогда оставалось только одно, путь, которым всегда стремились воспользоваться малоимущие, подобные ему. Этот путь — выгодная женитьба.

Завидев неспешно поднимавшегося на смотровую площадку молодого человека, Айтон махнул рукой, привлекая к себе внимание. Тот сразу подошел. Он был худ и длинен, волосы имел рыжие, тонкий нос торчал на лице, как спица. Узкое лицо его не выглядело красивым, но не было и отталкивающим. Может, этому способствовали веселые веснушки, горстью брошенные на переносицу, а, может, подвижные тонкие губы, всегда готовые растянуться в приветливую улыбку. Звали молодого человека Гэмфри Холт.

Гэмфри считал себя приятелем Айтона, и тот никогда не пытался этого опровергнуть. Как и всегда, на новом месте Дарагон быстро обрастал друзьями. Одних подкупала исходящая от него жизненная сила, других восхищала его удачливость, третьих привлекал изощренный, затейливый ум. И пока какая-нибудь жестокая выходка не заставляла знакомых отвернуться от него, Айтон занимал то положение в обществе, к которому всегда и стремился — он верховодил.

Остановившись у края широкой лестницы, приятели заговорили. Они обсудили последние новости и предстоящий бал. Они вспомнили подробности состоявшихся на прошлой неделе скачек и поговорили о достоинствах лошадей. Но вскоре Айтон повернул разговор к интересующей его теме. Он спросил, есть ли у его приятеля на примете состоятельная невеста.

Гэмфри задумался.

Подходящих кандидатур было не так уж много. Он вспомнил госпожу Сорелли.

— Госпожа Сорелли? — Айтон пренебрежительно махнул рукой. — Да ей скоро сорок. Большой интерес брать в жены старуху!

— Зато у нее денег куры не клюют, — возразил Гэмфри. — И она будет не прочь ими поделиться.

— Ну, уж нет! Женитьба должна приносить не только доход, но и удовольствие.

— Ну, если тебя интересует молодая девица с хорошим приданным, — потянул Гэмфри, — то можешь обратить внимание на барышню Кончити. Ей досталось неплохое наследство от бабушки, и теперь у нее вполне приличный годовой доход. Она еще достаточно молода, по крайней мере, не старше тебя.

— Все это так, но барышня Кончити страшна, как смертный грех. Я же говорил тебе, что не собираюсь продавать себя только за деньги.

— Все и хорошенькие, и состоятельные давно уже пристроены. Ты думаешь, ты один интересуешься невестами как состоятельными, так и привлекательными.

— И что, нет никого на примете?

— Думаю, твоим требованиям удовлетворила бы Мализа Ириней, но она уже сосватана.

— Мализа? Погоди-ка! Это не та высокая шатенка, что пела на последней вечеринке?

— Да, это она. Но, говорю же тебе, у нее уже есть жених.

— Жених — проблема небольшая, — задумчиво пробормотал Айтон. — Но, пожалуй, я не буду ввязываться. Мне не понравилась эта девица. Через чур заносчива.

— Тебе не угодишь.

Айтон пожал плечами.

— Может, тебя бы устроила барышня Ходлисон?

— Ходлисон? А что за ней дают?

— Приданное ее невелико, но ей предстоит унаследовать поместье за родителями.

— А пока, в ожидании этого, предстоит перебиваться с хлеба на воду?

— Ну, не так мрачно, определенный доход у вас будет, но главное состояние впереди.

Айтон покачал головой.

— Нет, такой вариант меня не устраивает.

Было нечто мерзкое в этом циничном перебирании кандидатур, но Гэмфри этого не замечал. Таково было влияние натуры Дарагона, он мог увлекать людей одной лишь силой свой личности. Торг продолжался. Дарагон рассмотрел и отверг еще несколько предложенных ему вариантов. Фантазия его приятеля истощилась.

Между тем, по лестнице поднимались три девушки. Прервав разговор, приятели стали следить за их передвижениями. Одна из девушек, чуть полноватая блондинка с добродушным выражением на широком лице, в ответ на приветствие молодых людей вежливо присела. Вторая, довольно высокая, темно-русая, с задорно вздернутым носиком и веселым блеском зеленых глаз, лукаво улыбнулась и направилась к ним. Третья, маленькая худенькая брюнетка, держалась в стороне.

Гэмфри вступил в разговор. Две девушки охотно поддерживали беседу, третья молчала. Айтон разглядывал всех троих оценивающе.

Когда, простившись, девушки оставили молодых людей и пошли по направлению к собору, Айтон проводил их задумчивым взглядом. Обернувшись к приятелю, он спросил, не представляет ли интереса какая-нибудь из них. Гэмфри пожал плечами.

— Тора Дорвида, полненькая, вряд ли тебя заинтересует. В ее семье трое девиц на выданье, и отец не может дать приличное приданное каждой. Что касается Харизы Зальцер, то я просил бы не рассматривать ее кандидатуру. Я сам в ней заинтересован.

Дарагон поднял брови:

— Вот как! И что, этой девицей действительно стоит заинтересоваться?

— Говорю же, Хариза занята! — с досадой повторил Гэмфри. — Но вряд ли она тебе подойдет. У ее отца приличный доход, но большая его часть достанется сыновьям.

— Ладно, не кипятись, — сказал Айтон примирительно. — Нет, так нет!

Он отвернулся от девушек и стал смотреть на расстилающуюся перед ним панораму. Ветерок чуть колебал стрелки протянувшихся строгой линией тополей. Лента реки отдавала серебром.

— Да, там была еще третья девушка, — поговорил вдруг Айтон. — Не могу припомнить, как ее зовут.

— А эта… — Гэмфри рассмеялся. — Ее имя Юлита Ристли. Ну что ж, она отвечает по крайней мере одному из твоих требований. Она действительно красива.

— Да, она хороша! — согласился Айтон. — Но, по всей видимости, бедна, как церковная мышь?

— Не совсем так. Отец ее дослужился до начальника департамента и имеет вполне приличный заработок. Но он много тратит на благотворительность, и живут они небогато. Но есть одно обстоятельство…

Айтон живо повернулся к приятелю.

— Какое обстоятельство?

— На имя девушки положен капитал. Она сможет распоряжаться им, когда ей минет восемнадцать.

— Судя по ее виду, ждать этого не больше года.

— Не знаю точно, но может быть…

Айтон посмотрел в сторону собора, в котором скрылись девушки.

— Ну что ж! — подытожил он. — Из всех вариантов, о каких я сегодня слышал, этот наиболее приемлемый.

— Не знаю, не знаю… — потянул его приятель. — Юлита — своеобразная девушка. Она чрезвычайно застенчива. Никому еще не удавалось пробиться сквозь ее броню и приручить.

Но Айтон лишь усмехнулся:

— За этим дело не станет! — самоуверенно сказал он. — Я сумею ее расшевелить!

Глава 3

Приезд ровининой кузины, как всегда, был внезапен. Перед калиткой остановилась почтовая карета, из нее выпорхнула Элиса и уверенно направилась к дому. Весело улыбаясь, она обнимала поспешивших ей на встречу родных и говорила, не останавливаясь:

— Ну вот, я снова с вами! Боже, как я рада! Спасибо, доехала хорошо. Нет-нет, у меня все по-прежнему. Просто я соскучилась, очень-очень соскучилась! Села в карету и поехала к вам. Да-да, как и обычно! Ровина, ты хорошо выглядишь! Это платье тебе очень идет. А ты, Хорвин, как всегда, озабочен! Юлиточка, милая! Ты все хорошеешь и хорошеешь!

Несмотря на свои сорок с лишним Элиса все еще была привлекательна. Конечно, возраст сделал ее совершенные черты чуть расплывчатыми, слегка расширил талию и сделал мягче и округлее точеные плечи. Но глаза ее сохраняли прежний блеск, и она по-прежнему с гордостью несла свою черноволосую голову.

Слушая ее излияния, Хорвин хмурился. Вот уже многие годы он принимал серьезное участие в судьбе своей свояченицы, но частые визиты Элисы стали вызвать у него тревогу. Владевшее Хорвином напряжение не прошло мимо внимания его жены.

— Тебя что-то беспокоит? — спросила она, едва они остались одни. — Это Элиса? Или нечто иное?

Хорвин нетерпеливо расхаживал по комнате. Устроившаяся в кресле с шитьем Ровина смотрела на мужа.

— Меня беспокоит Юлита, — ответил Хорвин.

— Причем здесь она?

— Ты прекрасно понимаешь.

— Нет, не понимаю, — серые глаза Ровины смотрели спокойно.

— Все будет происходить, как и во время прежних визитов Элисы. Она будет вовлекать Юлиту в ту активную светскую жизнь, какую привыкла вести сама.

— Не вижу в этом ничего дурного! — возразила Ровина. — Нашей дочери полезно приобщаться к обществу. Затворнический образ жизни, к которому она имеет склонность, не сулит ничего хорошего.

— С этим я соглашусь, но Юлита слишком молода и неопытна. Ее легко ввести в заблуждение, ее легко обидеть. Элиса сама слишком легкомысленна и беспечна, она — не тот наставник, который мог бы уберечь нашу девочку от беды.

— Ты считаешь, что приобщать нашу дочь к общественной жизни должен был кто-то из нас?

— Без сомнения! Я взял бы на себя эту роль, но я планировал начать позже и более осторожно, постепенно знакомя ее с новыми людьми. Но теперь мы оба опоздали. Наша скромная и застенчивая девочка уже введена в самые беззастенчивые и разнузданные круги.

Вздохнув, Ровина опустила глаза на свое шитье. Она хорошо знала особенности дочери и разделяла тревогу мужа. Оба родителя, каждый по-своему, помогали девушке преодолеть и робость, и излишнюю чувствительность. Мать заботой, лаской, участием пыталась приободрить дочь, отец, напротив, стремился закалить ее суровостью и строгим обхождением.

Была и другая сторона в происходящем, и касалась она отношений, что сложились у Юлиты и ее тети. Ровина предпочла свернуть разговор к этой теме.

— Что поделаешь! — заметила она. — Я понимаю, почему моя кузина так поступает. Она желает нашей девочке добра, вот и пытается делать то, что считает лучшим. Элиса очень привязана к Юлите.

Хорвин резко развернулся к жене. Глаза его сверкнули.

— Мне не нравится эта ее привязанность! — заявил он.

Ровина молча смотрела на мужа. Ясный взгляд ее вопрошал.

— Да, мне не нравится, что Элиса любит Юлиту! — отчеканил Хорвин. — У меня это обстоятельство вызывает серьезное беспокойство.

— Не думала, — медленно проговорила Ровина, — что чувство любви, которое пробудилось у Элисы, может вызвать беспокойство.

Хорвин не отводил глаз от лица жены.

— Вот именно! — отозвался он. — Пробудилось! Ты нашла верное слово. Когда Элиса оставляла своего ребенка нам, она не испытывала к нему никаких чувств. Она едва помнила о его существовании.

Ровина возразила:

— В обстоятельствах, в которых она тогда находилась, едва ли могло быть иначе. Ты прекрасно помнишь, как это было.

Хорвин медленно покачал головой.

— Я не могу не помнить! — Он горько улыбнулся. — Как я могу это забыть! Но я не осуждаю Элису. Я прекрасно понимаю, что для нее этот выход был наилучшим. И все же… — он сделал шаг к жене, — и все же, зачем ты постаралась обратить происшедшее вспять? Зачем ты снова и снова сводила Элису с ее дочерью? Зачем ты делала все возможное, чтобы в ней зародилась эта привязанность? Элисина любовь к Юлите — дело твоих рук!

— Да! — спокойно согласилась Ровина. — Но почему это вызывает у тебя такую тревогу?

— Потому что… — Хорвин вздохнул и посмотрел поверх головы жены, — потому что… — Тяжелая складка прорезала его лоб. — Потому что я жду, что Элиса захочет вернуть все назад.

Взгляд назад

Беспечное существование Элисы Котомак, красавицы, богачки, баловницы судьбы, с детства росшей в роскоши и вседозволенности, было оборвано в тот день, когда в ее же собственной комнате на нее набросился мерзавец отчим. Последствия случившегося Элиса осознала очень скоро. Она была поругана, обесчещена, и ребенок, которому предстояло появиться, стал бы свидетельством произошедшего перед всеми.

А это означало крах. Свет не прощал оступившихся женщин. Общество строго стояло на страже освященного церковью брачного союза, и ребенок, произведенный на свет вне брака, считался незаконным, а мать его становилась изгоем.

В поисках спасения Элиса уехала. Она сбежала из родного дома, где владычествовал оскорбивший ее отчим, где от случившегося ее не смогли уберечь ни мать, приведшая в дом этого страшного человека, ни мягкосердечный дядя, не сумевший остановить его. Элиса бежала под защиту Ровины и Хорвина. Тогда она впервые обратилась к ним за помощью.

Элисино появление в маленьком доме на Заставной улице вызвало бурю. Роковое переплетение страстей, элисиных выходок и случайных обстоятельств едва не стало губительным для семейного союза Хорвина и Ровины.

В то время ярчайшим образом проявились обе грани сложной натуры Хорвина: его доходящая до жестокости жесткость и его добросердечие. Для Элисы он стал и суровым мстителем, карающим ее за разрушение своей семьи, и, одновременно, надежным защитником, укрывающим ее тайну от всего мира. Две эти противоречивые роли схлестнулись в его душе, и в течение долгого времени не ясно было, какая часть натуры одержит в нем вверх: темная ли, стремящаяся уничтожить обидчика, или светлая, призванная защищать того, кто пришел к нему за помощью. Доброта и благородство победили. Они оказались сильнее настолько, что Элиса навсегда сохранила чувство благодарности своему суровому защитнику и смогла забыть, вычеркнуть из памяти всю ту боль, что он ей причинил.

Разрушенная семья Хорвина возродилась, а элисин секрет, не смотря на все перипетии, был сохранен. Когда Элиса родила девочку, супруги Ристли взяли ее себе. К тому времени потерявшая ребенка Ровина уже знала, что больше не сможет иметь детей. Признать дочку кузины своей собственной для Ровины было наилучшим выходом. Для Элисы тоже.

Элиса добилась желанного. В глазах общества она оставалась незапятнанной. Ничто не связывало родившегося ребенка и ее. Теперь оставалось одно — найти человека, который согласился бы принять Элису такую, какая она есть, не сохранившей свою чистоту.

И такой человек нашелся. То был старинный друг Хорвина. Имя его было Дарти Гардуэй.

…

Когда Элиса вновь увидела свой дом, она была потрясена. Прекрасный особняк в Ортвейле с его радующими глаз розовыми стенами, с изящной ротондой по центру, со стерегущими вход грозными драконами изменился до неузнаваемости. Роскошные прежде залы несли в себе след проходивших здесь разнузданных оргий, бросались в глаза то разбитое зеркало, то покореженный светильник, то изуродованная статуэтка с отколотой изящной ножкой. Портьеры выглядели оборванными, ковры — истертыми, люстры — поврежденными. Отсутствовали знакомые вещи. Не хватало мебели: здесь не было столика с витыми ножками, там пропал старинный резной секретер мореного дуба, со стен исчезли многие картины. Не хватало канделябров, исчезли вазы, не доставало той тысячи мелочей, что заполняет каждый дом, составляя его очарование и уют.

Элиса в растерянности бродила по комнатам. Теперь, когда ее обидчика-отчима уже не было в живых, когда случайная пуля, выпущенная в потасовке пьяной рукой, оборвала его никчемную жизнь, Элиса надеялась, что она сможет снова здесь жить. Но возврата назад не было. Того дома, в котором прошли ее детство и юность, больше не существовало, он был изуродован и опорочен.

Изменился не только дом. Неузнаваемой сделалась и ее мать. Вместо беспечной, легкомысленной, громогласной женщины Элиса увидела женщину потерянную и притихшую. Женщину, которая не знала, как дальше жить. В потускневших глазах матери застыло недоумение, ее былая краса померкла, а движения сделались вялыми и неуверенными.

Элиса никогда не была особенно близка с матерью, в годы беспечного достатка та была слишком занята собой и мало помнила о дочери. Но теперь, когда в облике матери явственно читалось следы быстро приближающегося угасания, Элисе сделалось жутко. С потерей матери она утрачивала опору.

И дядя, тот единственный мужчина, что оставался в доме, на чьих плечах лежали все заботы об их благополучии, он тоже выглядел и озабоченным, и печальным. Господин Котомак поделился с племянницей своими сомнениями. Состояние элисиной матери по большей части было растрачено ее последним мужем, состояние самого господина Котомака было не столь значительно, и его явно не доставало, чтобы содержать огромный особняк.

— Если бы ты, Элиса, поселилась здесь со своим мужем, нашего совместного капитала хватило бы, чтобы привести все в порядок. Но если вы не захотите жить в Ортвейле, я вижу только один выход — продавать особняк и поселиться в доме более скромном.

Элиса поежилась. Мысль о том, что родной дом совсем прекратит свое существование, что здесь поселятся чужие люди и заведут свои порядки, обдало ее сердце холодом.

— А иного выхода нет? — спросила она.

— Иного выхода я не вижу. Если ты и твой муж не захотите помочь, мы не справимся.

— И что же тогда? — печально спросила Элиса.

— Ну, что тогда… Уедем в Лийск, в мое поместье. Большую часть жизни я прожил там, почему бы мне туда не вернуться. Ты не беспокойся, Элиса, — добавил он, видя, что в глазах его племянницы сохраняется сомнение. — О твоей матери я позабочусь. После всего случившегося ей нужны тишина и покой. В Лийске она получит это в полной мере.

Элиса никогда не бывала в Лийске, но Ровина много рассказывала ей, и Элиса представляла себе небольшой старый дом среди поросших липами и тополями холмов в маленьком убогом селении, где никогда ничего не происходит и время кажется остановившимся. Ей сделалось тоскливо.

— Я подумаю, — шепнула она. — Я поговорю с мужем.

…

Своего мужа она нашла в парке. Парк сохранился лучше, но и в нем ощущалась неухоженность. Дарти стоял у балюстрады. С этого места раскрывался вид на пруд с его прихотливо изрезанными берегами, с полощущими ветви в воде плакучими ивами. На другом берегу поднимал ввысь свои стены изящный голубой павильон.

Расслышав за спиной быстрые шаги жены, Дарти обернулся.

Он был привлекателен. Высокий, стройный блондин, он красиво смотрелся и на коне, и в бальном зале. Шапка мягких, вьющихся волос окружала тонкое выразительное лицо, волосы скрывали единственный изъян в его внешности — изуродованное еще в юности ухо. Мягкие, исполненные грации движения выгодно выделили его среди собратьев по полу, более приземленных и грубых. Но особенно притягательны были глаза: ярко голубые, светлые, ясные, они привлекали присущим им выражением жизнерадостности и душевности.

Внимательно выслушав сбивчивый рассказ жены, Дарти задумчиво покачал головой.

— Что ж, если тебя больше привлекает Ортвейл, давай поселимся здесь, — медленно проговорил он. — Уверен, если мы захотим, то сможем вернуть жизнь в это печальное место. Но хочешь ли этого ты?

— Я и сама не знаю… — потянула Элиса. — Мне хочется возродить свой дом, и все же… Я не понимаю, как это объяснить…

— Здесь слишком многое напоминает о плохом? — подсказал Дарти.

— Да, слишком много тяжелых воспоминаний. Может, лучше уехать? Как ты думаешь? Может, на новом месте мне будет лучше?

— А твои родные?

— О! — Элиса махнула рукой. — Они смогут устроиться. Дядя объяснил мне. У него есть собственное поместье. Он жил там раньше, пока не переехал к нам после смерти моего отца.

— Ну, если твоим родным есть, где поселиться, остается понять, где хочешь жить ты?

— Я не знаю…

Элиса медленно окинула взглядом пруд, окруженный ивами и тополями, горбатый мостик напротив, отражающийся в воде голубой павильон. В глазах ее плескалось сомнение. Дом, бывший когда-то родным, вызывал слишком горькие воспоминания, к ним добавлялись печальные мысли о том, что мать ее предала, а дядя не сумел защитить. Было и еще одно обстоятельство. Интуитивно Элиса ощущала, что в жизни, что она вела здесь, не хватало чего-то неуловимого, но очень важного — не доставало той душевности, к которой она приобщилась в доме Ровины с Хорвином.

— Скажи, — спросила она, — а этот твой дом, в Кардаполе, он большой?

— Не настолько, как этот особняк, но достаточно велик.

— А он красив?

— Я нахожу его красивым.

— Как ты думаешь, мне будет там хорошо?

— Я уверен в этом.

Голос у Дарти был тихий и мягкий, и когда он говорил, то речь его, то плавная и неспешная, то живая и выразительная, завораживала.

— Тогда… — Элиса снова обвела взглядом расстилающийся перед ней хорошо знакомый пейзаж. — Тогда… Тогда уедем отсюда! Я хочу начать новую жизнь!

Глава 4

С тех пор, как Элиса поселилась в доме мужа в Кардаполе, миновало много лет. Она больше не бывала в Ортвейле. Она не пыталась возрождать старые воспоминания. Скромный Лийск, где доживали свой век ее мать и дядя, тоже ее не привлекал. Но в Хардоне Элиса гостила часто.

Элиса не забыла, что именно Ровина и ее муж в трудную минуту пришли ей на помощь, что только благодаря ним Элиса может смотреть людям в глаза, может жить свободно, не опасаясь, что постыдная тайна опозорит ее.

Но не только чувство благодарности приводило Элису в Хардон. Она давно уже нуждалась в том тепле и участии, которое она неизменно получала в семье своей кузины, ей нужны были и Ровина с ее внимательностью и лаской, и Хорвин с его суровым сочувствием. С какого-то момента Элисе стала нужна и Юлита.

Юлита была похожа на свою родную мать и, одновременно, не похожа. От Элисы она унаследовала правильные черты лица, черные прямые волосы и темный цвет глаз. Однако все, что у матери выглядело ярким, броским, выставленным на показ, у дочери казалось скромным и едва заметным. Элиса была высокой и статной, Юлита — маленькой и худенькой. Щеки Элисы сверкали румянцем, Юлита была бледной. Руки и плечи Элисы были округлы, юлитины — угловаты. Даже глаза Юлиты такие же большие, миндалевидные, как у матери, выглядели меньше из-за привычки прятать их под длинными ресницами.

Элиса пыталась научить Юлиту тому, что хорошо умела делать сама — всеми возможными способами привлекать к себе мужское внимание. Но присущая девушке болезненная застенчивость делала ее уроки бесполезными.

Однако в последний приезд Элису ожидала хорошая новость — она узнала, что у Юлиты появился поклонник.

…

Айтон Дарагон взял Юлиту на абордаж, не обратив внимания, даже не заметив испытываемых девушкой чувств неловкости и стеснения. Айтон вел себя по принципу: «Вот ты, вот я, я выбрал тебя, ты теперь моя». Юлита покорилась. Обычную скованность вскоре сменило новое для нее ощущение успокоения. Ее выбрал самый энергичный, самый ловкий, самый смелый из всех окружавших ее молодых людей. Она чувствовала себя под его защитой.

— Юлита, скажи мне, как имя того молодого человека, что я несколько раз видел рядом с тобой? — голос отца звучал серьезно, а его темные глаза внимательно смотрели на девушку.

Бледные щеки Юлиты залил румянец. Она еще ниже склонилось над своим шитьем.

— Я жду ответа.

— Его зовут Айтон Дарагон, — ответила Юлита тихо.

— Что тебе известно о нем?

Водившая иглой рука девушки замерла. Она робко посмотрела на нахмуренное лицо отца и снова опустила голову.

— Очень немногое, — проговорила она. — Господин Дарагон только недавно был переведен в наш город.

— Откуда он прибыл?

Юлита молча смотрела на свое шитье. Хорвин повысил голос.

— Юлита, я хочу знать. Откуда он прибыл?

Юлита склонилась еще ниже.

— Я не знаю… — ответила она еле слышно.

— Ах, Хорвин, ну разве можно быть таким несносным? — вмешалась в разговор Элиса. — Ну что ты привязался к девочке? Разве ты не видишь, что ей неприятны твои расспросы?

Досадливо нахмурившись, Хорвин повернулся в ее сторону. Пока Юлита с матерью занимались рукоделием, Элиса, устроившись на софе, перебирала вышивки.

— Хочешь узнать об этом Дарагоне, спроси у меня, — продолжала болтать она, разглядывая затейливый узор из переплетенных лилий и незабудок. — Я уже с ним познакомилась.

— Вот как, — отозвался Хорвин сухо.

— На меня он произвел благоприятное впечатление. Он статный, довольно интересный, хорошо держится, сразу виден настоящий мужчина.

Хорвин покачал головой и прошелся по комнате.

— И что еще ты можешь добавить? — спросил он, останавливаясь против свояченицы.

— Он хорошо держится в седле. На недавних скачках он пришел первым. Говорят, он хорошо стреляет.

— Что-нибудь еще?

— Как я слышала, он заключил пари, что пройдет по карнизу между окнами третьего этажа. И, представь себе, он выиграл.

Губы Хорвина тронула скептическая улыбка.

— Еще что-то?

— Он со многими знаком, не пропускает ни одного мероприятия…

— Это все?

Элиса пожала плечами.

— Разве этого мало?

— Для того, чтобы произвести впечатление — достаточно, — отрезал Хорвин. — Но не для того, чтобы понять, что он за человек.

Не вступая в разговор, Ровина переводила взгляд с лица мужа на лицо дочери. В глазах у нее была тревога.

…

Между Ровиной и Хорвином давно сложилось то понимание, слова для которого не обязательны. Ровина сразу ощутила, что мужа снедает беспокойство. Не считая возможным начинать разговор при дочери и кузине, она предпочла дождаться, пока они с мужем останутся наедине, и только тогда задала волнующий ее вопрос:

— Ты встревожен новым знакомством нашей дочери?

Хорвин согласно наклонил голову:

— Да, ты права, я неспокоен.

— И неспокоен ты из-за этого молодого человека, Айтона Дарагона?

— Да, Ровина, из-за него.

Они оба находились в ровининой комнате. Хорвин устроился в кресле. Присев возле туалетного столика, Ровина машинально перебирала лежащие на нем мелочи,

— Разве не хорошо, что нити, связывающие Юлиту с обществом, окрепли? — спросила Ровина.

— Не думаю, что это так, — возразил Хорвин. — Укрепляется ее связь не с обществом, а с этим конкретным ее новым знакомым.

Ровина повернулась к мужу.

— Но почему этот молодой человек вызывает у тебя тревогу?

— Ты его видела?

— Нет. Только слышала о нем от Харизы Зальцер.

— И что тебе известно?

— Примерно то же, что говорила Элиса. Он видный, энергичный, привлекает к себе внимание. Сами по себе эти качества нельзя назвать отрицательными.

— Согласен. Но ты судишь об Айтоне Дарагоне с чужих слов, а я видел его собственными глазами. Мне не понравился его вид, не понравилось, как он держится, не понравилось, как он ведет себя с другими. Он смотрит на людей свысока, у него холодный, жесткий взгляд черствого и бездушного человека. Я бы даже сказал, что у него взгляд хищника.

— Но если это так, почему наша дочь ничего не чувствует? — возразила Ровина. — Почему такое обращение ее не отталкивает?

— Думаю потому, что Юлиту также, как и остальных, завораживает присущие ему сила и яркость. Все, что ты слышала о нем, соответствует действительности. Я видел его во время игры в поло. Он был самым активным, самым сильным из игроков в обеих командах. Это производит впечатление. Но меня насторожила его манера игры. Он идет напролом, он несется к цели, расшвыривая остальных, не видя вреда, который причиняет. Мне кажется, Дарагон принадлежит к типу людей, которые с легкостью переступают других.

Ровина покачала головой.

— По-моему, ты знаешь об Айтоне Дарагоне слишком мало, чтобы иметь возможность судить о нем.

— Согласен, быть может, я преувеличиваю. И все же, моя интуиция редко меня подводила.

Ровина попыталась представить свою дочь рядом с этим, пока неведомым ей молодым человеком. Она понимала, что предположения мужа не имеют под собой твердой почвы, но его беспокойство передавалось ей все больше.

— Ты боишься, что намерении Айтона Дарагона бесчестны? — спросила она. — Что он намеревается соблазнить нашу дочь?

— О нет, — сказал ее муж, — я опасаюсь как раз обратного. Бесчестным намерениям Юлита смогла бы противостоять. Но перед намерениями честными она может оказаться беззащитна.

Ровина встретилась с мужем взглядом.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она тихо.

— Я опасаюсь, что этот Айтон Дарагон задумал жениться на нашей дочери.

Ровина поднялась. Тревога холодной иглою прошили ей сердце. Подойдя к окну, она вгляделась в затуманенное стекло. Вечерняя тишина уже спустилась на землю. Голубые сумерки окутывали сад. Тени деревьев сплетались в причудливый рисунок на фоне темнеющего неба.

— Ты считаешь, этот брак может стать несчастьем для нашей дочери? — спросила Ровина.

— Я почти в этом уверен, — ответил Хорвин. — В супружество вступают один раз, потом нельзя будет ничего переменить.

Ровина обернулась к мужу.

— Но можно постараться приспособиться. Трения бывают всегда, ты знаешь, и у нас они были. Но мы же смогли справиться.

Подойдя к жене, Хорвин осторожно обнял ее плечи.

— Что бы ни было в прошлом, наш с тобой брак был счастливым с самого начала. А мне кажется, что этот человек не способен принести счастье кому бы то ни было.

Они стояли, прижавшись друг к другу. Общие воспоминания накрыли их.

— Чтобы выжить в несчастном супружестве, — заговорил Хорвин снова, — нужны силы, и силы немалые, Ты же знаешь нашу девочку! В ней нет собственной жизненной энергии. Она, как плюш, что может виться только вокруг опоры. Если опора крепка, то и Юлита становится крепкой. А без опоры наша дочь увянет.

Ровинино лицо туманила печаль. Она прекрасно понимала, что муж имеет в виду.

— Родная мать Юлиты в браке была несчастлива, — продолжал Хорвин. — Ты помнишь, как все сложилось? Но у Элисы достанет и стойкости, и внутреннего огня. Наша с ней дочь совсем иная…