Люблю часы ночного погруженья я в самого себя, где жизнь, как в старом письме таясь, недаром или даром пережита, исканье отраженья, легенда и возможность искаженья.
В свои глубины молча погружусь, где мой двоится век вневременными днями, и деревом себе кажусь, растущим над могильными тенями и теплыми объемлющим корнями гроб мальчика, чьи давние печали, в моих ветвях воскреснув, зазвучали.
Зверь ходит и не видит небосклона. Не светит в клетке ни один предмет. Везде для глаз препона миллиона стальных полос, а дальше мира нет. О вкрадчиво грозящая наружность, вселенной безысходной теснота! Танцует сила, вычертив окружность, где в центре воля грезой занята. Порой приподнимается завеса, и некий образ, пойманный зрачком, блуждает в дебрях мышечного леса, где сердце съест его тайком.
Души твоей как избежать мне, как с ней не соприкоснуться, как над ней подняться мне к вещам, когда едины друг с другом вещи? Скрыться ли во мрак нетронутый, где тишина чужбины, и не вибрировать, когда слышней твои трепещут смутные глубины. Но все, что нас касается, — смычок, который нашу разность превозмог, и мы звучим, как две струны звучат. Но на какой мы скрипке? Кто скрипач? Неразрешимейшая из задач! Сладчайший лад!
Одиноко уходит он в горы страданья. Там не слышно шагов. Там беззвучный удел. Может быть, мертвые нас разбудили бы знаменьем неким? Явили бы нам хоть сережки на голой лещине Или дождик весенний, Падающий на темное царство земное. И мы, привыкшие мыслить Счастье в подъеме, были бы тронуты, Были бы поражены, Когда падает счастье.
Там, где живут они, в долине старшая жалоба К юноше подойдет и расскажет: «Мы были Раньше великое племя, мы, жалобы. Наши отцы Минералы вон в тех великих горах добывали. У людей и сейчас найдутся куски отшлифованной скорби Или окаменелого гнева из древних вулканов. Все это оттуда. Прежде мы были богаты». Тихо его проводит она пейзажами жалоб, Храмов колонны покажет ему и развалины замков, Откуда князья многомудрые жалоб Управляли страною. Покажет ему Высокие слезные рощи, поля, где печаль расцветает (Только нежные листья печали знакомы живому), Стадо грусти на пастбище. Птица порою Взлетает в испуге и пересекает им взоры, Плоская тень, письмена одинокого крика. Вечер ведет их туда, где в могилах покоятся предки, Прародители жалоб, волхвы и сивиллы. Темнеет. Идут они тише. И полной луною, Бодрствуя надо всем, возникает могильный памятник вскоре, Брат величавого нильского сфинкса, Горницы скрытной Лик. И они изумленно глядят, как в молчаньи всегдашнем На звезды-весы коронованная голова Людское лицо опустила.
