– Позвольте мне, – вмешался албанский дипломат, который многое сделал для претворения в жизнь приказов Грина. Он встал рядом с раввином, наклонился над столом и затараторил, как пулемет. – Я не люблю вмешиваться, капитан. Я очень хорошо понимаю, почему рабби обратился к вам с подобной просьбой. Но сейчас не время для такой службы. Я европеец, я пробыл здесь достаточно долго и, возможно, понимаю то, что непостижимо для капитана. Я не люблю вмешиваться, но считаю, что разрешать евреям молиться на глазах у всех нецелесообразно.
Албанец замолчал, ожидая ответа Грина, но тот не произнес ни слова. Он сидел за столом все в той же позе, чуть кивая, словно пробуждаясь от сна.
– Капитан, возможно, не понимает здешних настроений, – продолжал албанец. – Настроений, господствующих в Европе. В таких вот лагерях. Какими бы ни были причины, справедливыми или нет, но такие настроения существуют. Это правда жизни. Если вы позволите этому господину провести службу, я не ручаюсь за последствия. Считаю своим долгом предупредить: возможны бунты, кровопролитие. Другие лагерники могут этого не потерпеть…
– Другие лагерники могут этого не потерпеть, – бесстрастно повторил Грин.
– Да, сэр. Я гарантирую, что другие лагерники этого не потерпят.