автордың кітабын онлайн тегін оқу Настоящее чудо
Александр Муниров
Настоящее чудо
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
Дизайнер обложки Катя Дракон
© Александр Муниров, 2018
© Катя Дракон, дизайн обложки, 2018
Одинокий человек узнает, что его бывшая жена имеет пистолет и, как будто, работает проституткой; девушка, которая считает себя персонажем фильма; несостоявшийся изобретатель, который видит привидение; девушка, которая видит сны о костре. Тысячи жизненных нитей сплетаются в Узор, и за ним неустанно наблюдают и правят, переплетая, меняя или разрывая нити, во имя красоты, практичности или некой великой цели, которую сами владельцы нитей не способны увидеть.
18+
ISBN 978-5-4493-7424-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Оглавление
19
6
20
4
19
13
14
5
6
25
20
21
8
18
13
7
11
5
8
4
24
11
25
19
6
13
18
12
17
2
7
12
25
7
23
23
23
5
15
16
16
3
9
16
22
4
10
10
17
24
3
24
11
8
9
21
15
20
15
21
14
2
9
3
10
12
2
14
17
22
0
18
0
Ложь, Жонглер — понятие весьма относительное и во многом зависит от точки зрения и цели Скажем, сознательное введение в заблуждение, даже если и не является прямой ложью, таковой может считаться, а может и нет.
Как тебе такие слова:
«Ты знаком с ними, признайся. Каждый день видишь их на улицах и в метро. Они рядом с тобой в магазинах, в кино и на работе. Не замечаешь, но видишь постоянно. Присмотрись, только осторожно, чтобы они не заметили: даже если кажется, будто они веселятся, достаточно одного внимательного взгляда, чтобы понять — это не так. Они — как люди. Носят такую же одежду, какую носишь ты, водят те же машины, что и у тебя, работают в таких же офисах. Как и ты. Но внутри у них уже давно ничего нет, понимаешь? Никакого света. И достаточно одного взгляда в глаза, чтобы понять это, увидеть в них серую асфальтовую пустоту. Все действия, что совершаются ими — это инерция. То, что они привыкли делать раз за разом, выполняя необходимую социальную программу, которой обучались с детства. Условные рефлексы. Они делают вид, что живут полноценной жизнью, но, в то же время, постоянно утверждают, что ей недовольны. И это неудивительно, ведь все самое главное уже утеряно, а без главного все пустое.
Я хожу среди этих… давай назовем их зомби, с тщательно скрываемым страхом. Что произойдет, если они вдруг поймут? Осознают свою истинную природу? Что они тогда сделают? Мне страшно думать об этом. Страшно, но и завораживающе интересно тоже. Прямо сейчас я потягиваю коньяк из бутылки, стоя под козырьком и ожидая, когда закончится дождь. Серый город, серые люди, кругом все серое, яркая реклама лишь подчеркивает эту серость. Осторожно смотрю на прохожих так, чтобы они не увидели моих глаз. Ведь если я могу разглядеть в их глазах безропотную серость, то и они наверняка смогут разглядеть в моих что-нибудь иное, верно? Кто же тогда меня спасет?»
Как ты считаешь, в разрезе всего того, что теперь тебе известно — это ложь или введение в заблуждение? Я могу назвать эти слова художественной аллегорией, однако и ложью тоже.
Авторство слов — мое, но он верил, будто оно принадлежит женщине, с которой лично я никогда не был знаком. Он и сам не мог похвастать близким с ней знакомством. Однако, вследствии заблуждения, причиной которому не в последнюю очередь являлся я, верил, будто она живет в столице, что у нее за плечами два неудачных брака, несколько неудачных романов, десяток неудачных работ и пара неудачных творческих проектов.
Такая была информация о ней в сети в открытом доступе, и он верил ей и потому что хотел верить, и еще потому, что не верить не было повода.
В самом деле, — рассуждал он, — зачем человеку писать о себе неправду?
В зомби, кстати говоря, верить не хотел.
У него самого, между прочим, из жизненного багажа за плечами имелся один неудачный брак, пара интрижек на двух работах после развода и ни одного творческого проекта. Негусто и банально, как и у многих.
Несколько лет назад, когда интернет, наконец, превратился в глобальную платформу обмена информацией, он и «подруга», которая, к слову, к началу моего рассказа уже была мертва, подобно всем прочим мимолетно-знакомым между собой людям их возраста, добавили друг друга в друзья во всех возможных социальных сетях. Ни разу не обязывающая к дальнейшему общению интернет-вежливость, чему доказательством является тот факт, что они не написали друг другу ни слова в сети до самой ее смерти. Потом уже от ее лица писал я. Не банальное «привет, как дела?», — как делают многие, хотя глупо, согласись, интересоваться делами человека, которыми никогда раньше не интересовался и который живет едва ли не в противоположной точке планеты? Она, или я, в общем, мы, написали: «Я помню, что у тебя был галстук-бабочка. Можешь дать одному человеку всего на один вечер?»
Галстук-бабочка у него конечно же был, но остался в другом городе вместе с молодостью. Да и не нужен был он мне: было нужно, чтобы он удивился. Не такая уж редкая вещь, этот галстук-бабочка, чтобы просить ее у человека, с кем не общаешься уже десять лет, да и до того ваши разговоры ограничивались мимолетными «привет» и «пока» и то лишь благодаря общей компании.
В тот раз он мог бы, конечно, ответить простое «нет» и покончить с этим. Многие бы так и поступили и тогда мне пришлось бы выдумывать новую причину для обращения к нему. Но момент был выбран верно, и фраза, к моей гордости, подобрана идеально, не сработавшая в другой ситуации и с другим человеком, и он ответил не «нет», а: «Привет. Боюсь, галстука-бабочки у меня под рукой нет. Но могу попробовать найти и передать.»
Впрочем, за верный момент, Жонглер, нужно благодарить дорогую подругу. То было ее идеей.
«Не надо, — написал я, — это было проверкой, и я рада, что ты отозвался. Сегодня просто пишу дурацкие вещи людям, напоминаю о прошлом, исключительно затем, чтобы увидеть, что для кого-то оно еще важно. Понимаешь, друг мой? Я ведь могу назвать тебя другом? Между прочим, ты единственный, кто ответил».
«Друзья», конечно, несколько громкое слово, но опять же, сказанное в нужный момент нужному человеку, работает самым лучшим образом. Ложь это или введение в заблуждение? К тому моменту, что я описываю, у него уже не было друзей, а те, что когда-то имелись — последние лет пять проявляли дружбу разве что только через поздравления с днем рождения. Он уже и забыл, я думаю, что такое дружба, и такое проявление симпатии, какое проявила она, в его условиях вполне могло быть засчитано самой настоящей дружбой.
Давай, для некоторой классификации, я буду называть свои слова в той переписке — «ей» или «подругой»? Хотя бы потому, что он сам ее так называл.
«Понимаешь ли в чем дело, — писала она, — есть разница между нами прошлыми и нами настоящими. Нынешний возраст — тридцать три года. Иные люди за это время успевали создать целую религию, умереть за нее и воскреснуть. А что сделали мы?»
Он конечно не планировал умирать на кресте, даже если бы после подобной выходки об этом написали книгу и сделали ее самой популярной в мире. Он работал в техническом надзоре за строительством и считал свою работу престижной и важной, не говоря уже о куда большем уровне поощрения за нее, чем за божественные чудеса и пророчества, если верить первоисточнику во времена его создания. Да, Жонглер, не слишком уникальная профессия, но он верил, что обжигать горшки — не так уж и плохо. В конце-концов, их обжигает почти сто процентов всех людей на свете. А если бы каждый начал умирать на кресте, то что за хаос бы начался? Страшно подумать!
«Да ты работай хоть дворником! Но вспомни всю ту грандиозность мира, которая была у нас перед глазами десять лет назад! Почему сейчас он усох? Признайся, ведь он усох, нивелировался в плоскость, в которой ты сейчас и живешь? Многие оправдывают это профессиональной деформацией и громким словом „взросление“. Но что хорошего в том, что теперь ты видишь куда меньше, чем раньше?»
Это была не самая умная из моих мыслей, но я и не планировал умничать. Важно было вызвать интерес, заинтриговать этого человека. Вывести из зоны комфорта, в которой он уютненько регрессировал день за днем и посмотреть, получится с ним что-нибудь или нет.
«Сижу в кафе, а на меня смотрит ребенок, — читал он, — и глаза у него голубые-голубые, светятся внутренней красотой. Он пронизывает меня насквозь своим взглядом, очищает легкие от курева и кровь от вчерашнего алкоголя. Заставляет чувствовать, что я и все эти гадости, физические и не только — совершенно разные вещи.»
Только представь, Жонглер:
Прочитав этот текст с экрана телефона, он поднимается с дивана, где спал прямо в одежде, укрывшись пледом, и случайно сбивает стоящий на полу пустой бокал из под вчерашнего коньяка, а тот падает прямо на пепельницу, рассыпая обгоревшие останки сигарет. Вполголоса ругаясь, идет включать чайник, чтобы после развести в кипятке мерзкий растворимый кофе, а после направляется в ванную, где долго разглядывает в зеркало опухшее от сна и алкоголя лицо, черные мешки под глазами и черную, трехдневную щетину.
Позже он прочитает новое сообщение: «И я понимаю, что меня наполняет какое-то иное чувство, будто ребенок, который никогда не курил и не пил, обладает особыми силами, уже давно мною потерянными и теперь делится ими со мной, так как у него этих сил чрезмерно много, и он просто не знает, на что их потратить. А потом улыбнулся и… о божечки, я, кажется, теперь никогда не буду пить».
Дело конечно же было не в алкоголе или никотине. Я просто играл словами, нащупывая слабые точки и подбирая подходящие, из всего того набора образов симпатий и антипатий, которые сочинило человечество за все время своего развития. Ввожу в заблуждение, но, тем не менее, рассказываю о настоящих вещах. А он потом стоит под душем, не для того, чтобы смыть с себя грязь, а чтобы хоть немного проснуться. Разглядывает, будто на медосмотре, свое тело перед зеркалом, причесывая правильным образом уже довольно редкие волосы на голове, чтобы припрятать лысинку и втягивая уже хорошо наметившийся животик, думая, что если наденет рубашку размером побольше, то тот будет не слишком заметен. Пьет кофе, размышляя, что, в принципе, он еще ничего. Не красавец, конечно, но вполне благообразный мужчина средних лет, с хорошей работой и обычной внешностью. Обычной, для мужчины средних лет. Как минимум, не хуже прочих. А раз так, рассуждает, то весь этот треп относительно детей, алкоголя и прочего — милые женские мысли излишне творческой девицы. Излишне, потому что творчество ей мешает нормально жить. А вот про то, что физический пик его жизни уже пройден, а ничего важного так и не было сделано — он не думает.
И, покончив с самовнушениями, идет на работу.
Примерно так целый год он и жил, и я за ним наблюдал, а через год мы с тобой познакомились.
Часть I
Гипокрит
1
Из своей большой квартиры в даунтауне, дорогой и солидной, какую и полагалось иметь уважаемому человеку, на работу он выходил в одно и то же время. Квартира располагалась, как ты знаешь, на шестнадцатом этаже — достаточно высоко, чтобы не слышать раздражающих звуков машин с улицы, но, при этом, недостаточно высоко, чтобы видеть из окна что-либо иное, кроме окон других высотных домов.
Я не просто так упомянул «уважение»: оно было тем социальным критерием, за которое он и держался, стараясь соответствовать образу «уважаемого человека». Например, читал по утрам новости, чтобы потом было что обсудить на работе с коллегами: о надуманных проблемах с экологией, нарочно раздувавшихся до мировых масштабов, чтобы люди вкладывали деньги в нерентабельные проекты; о коррупционных и политических скандалах, которые все так любят обсуждать; о военных операциях, ценах на продукты и других вещах. В действительности, он не любил новости и не интересовался даже жизнью соседей в соседних квартирах, не говоря уже о чем-то более удаленном, если оно выходило за рамки должностных обязанностей, но все равно читал, потому что так делали все.
Уважаемые люди читают новости и находятся в курсе последних событий.
До того, как выйти, он наводил порядок в комнате, шел в ванную и скоблил лицо бритвой, стоял, как я уже рассказывал, под душем и после рассматривал себя в зеркале. Проверял погоду и долго подбирал одежду, чтобы выглядеть одновременно привлекательным, современным и солидным — брюки, рубашку, галстук — все должно подходить друг к другу. Уважаемые люди одеваются одинаково, но со вкусом. Радовался тому, что пиджаки шьются таким образом, чтобы скрыть недостатки фигуры, превращая толстых просто в крепких, а худых — просто в стройных. Правда, он не считал себя толстым, хотя, в качестве компромисса между своим видением и объективной реальностью, и признавал за собой некоторую склонность к излишнему весу.
Так было и в тот день, в середине весны, когда ты и я, наконец, познакомились, на исходе года нашего с ним общения: он проделал все заученные, до автоматизма, необходимые утренние действия и вышел из квартиры, держа в одной руке зонт, а в другой дорогой кожаный портфель.
У него была и машина, какой же уважаемый человек без машины? Но на метро из центра города и до работы добиралось быстрее, оттого личный транспорт, чаще всего, просто стоял на подземной парковке, дожидаясь выходных, в которые он ездил по магазинам, покупая продукты на неделю вперед. Для других поездок машина почти никогда не использовалась.
Противные апрельские дожди, раздражавшие большую часть людей, понемногу сходили на нет, но мало кто доверял погоде и потому окружающие продолжали одеваться в плащи, брать с собой зонты и поглядывать на тучи, торопясь поскорее уйти туда, где их не могла бы настичь не зарегулированная разного рода обязательствами природа.
В тот день окружающий мир не обманул их ожиданий, позволив лишний раз убедиться в собственной предусмотрительности. Но об этом позже.
В лифте ему в очередной раз встретилась юная девушка. Да-да, это я уже о тебе.
— Здравствуйте.
— Доброе утро.
Вот как он видел тебя: милое создание, с пшеничного цвета волосами до пояса, одетая очень небогато: светлый плащ, совершенно неподходящий ни старым сапогам, ни джинсам. По утрам вы, к его досаде, частенько встречались в лифте, по вечерам же он не менее часто встречал тебя с другой, более взрослой женщиной — мамой, если вы возвращались назад из магазина.
По правилам хорошего тона, вам уже надо было найти хотя бы одну тему для беседы. Но о чем разговаривать с юными девушками так, чтобы слова нельзя было интерпретировать желанием чего-то большего, он не знал. Ты чувствовала что-то похожее, я подсмотрел это, потому здоровалась и тут же отворачивалась, делая вид, будто погружена в свои мысли.
— Доброе утро! — с недовольным видом сказал портье, выглянувший из-за своего стола. Вечером у него возникнут проблемы, но об этом портье не мог знать, а его недовольство было пока что связано лишь с тем, что в его запасах вышел весь сахар к кофе, и он транслировал свою неудовлетворенную потребность в углеводах окружающему миру в той степени, в какой позволяла должность.
— Доброе утро, — почти хором ответили вы.
И он, и ты шли в одном направлении — на одну и ту же станцию метро, где после разъезжались, каждый по своим делам. Путь на станцию занимал пять минут и для того чтобы не идти рядом с полузнакомым человеком всякий раз приходилось выдумывать повод разминуться. Ты, обычно, останавливалась посреди улицы и смотрела в телефон, делая вид, будто что-то читаешь. Он же, сегодня, как обычно, подошел к газетному киоску и задержался у него, глядя в ничего не значащие заголовки, а на самом деле просто считая до двадцати, прежде чем пойти дальше. За двадцать счетов твой светлый плащ почти всегда успевал утонуть в человеческом потоке.
Далее следовал спуск по кишке эскалатора вниз и вход в кишку метро. Он работал в промзоне и ехал из центра, на этой станции выходили многие, одетые также стандартно — уважаемые мужчины и женщины в деловом, стремящиеся поскорее рассесться по офисам даунтауна; он же шел поперек потока на окраины, взамен не престижного расположения работы имея возможность сесть в вагоне. Усевшись, доставал телефон и проверял, как и весь последний год, сообщения от подруги:
«Ты знаком с ними, признайся. Каждый день видишь их на улицах и в метро…»
Подруга была единственной, из известных ему людей, кто писал нечто подобное, по меньшей мере так, чтобы было интересно читать. И единственной, кто писал ему постоянно. Это эпистолярное мастерство и манило, сильно выделяя ее среди других людей, включая и его самого, предпочитавших куда более конкретное общение:
«Не хочешь сходить куда-нибудь выпить?» — писал он, например, какой-нибудь знакомой даме, с которой можно было бы рассчитывать на романтическое продолжение.
«Пошли.» — могла бы ответить она (но чаще отказывала) и, вроде как, разговор считался законченным.
Или:
«Видел новость об очередном убийстве?» — обращаясь к какому-нибудь коллеге, — «Опять мужчина из твоего района».
«Ага. Ужас.» — вот и весь ответ. Разговор окончен.
Конкретно и точно. Скучно и сухо.
«…Ведь если я могу разглядеть в их глазах безропотную серость, то и они наверняка смогут разглядеть в моих что-нибудь иное, верно? Кто же тогда меня спасет?»
В тот день он поднял глаза и оглядел скучный, с обшарпанным пластиком «под дерево», пронизанный тусклым светом, вагон. Напротив сидела женщина под сорок в, уже несколько не по сезону, черном пальто с белым воротником из жиденького, искусственного меха, делающего, вопреки замыслу, ее верхнюю одежду еще беднее на вид. Поймав взгляд, она тут же потупилась, хотя до того тоже его разглядывала пусть и без особого интереса — просто скуки ради. Рядом, опираясь на поручень плечом, стоял молодой человек в спортивном костюме, держа в руке телефон, от которого к голове тянулись наушники. Голова ритмично качалась в такт неслышимой музыке, как у копеечных собачек на панелях автомобилей. По другую сторону от женщины, поставив на колени портфель, сидел человек в костюме, почти точная копия нашего героя, разве что волосы на голове были еще более редкими. Рядом с ним — подросток, казавшийся старше на десять лет из-за модной ныне бороды, бездумно смотревший в окно на пучки кабелей, ползущих вдоль стен тоннеля.
Ничего необычного. Он не видел того, о чем писал ему я, и это неудивительно, потому что он и сам — обычный. Не видел, и не хотел видеть до самого вечера.
2
«Я часто вспоминаю детство. Оно не было счастливым, безоблачным, нет, напротив: наше с тобой взросление пришлось, пожалуй, на одно из самых неудачных времен в стране: разруха, социальные потрясения, тотальное отсутствие денег у родителей, повальный бандитизм, парадоксально казавшийся тогда чем-то весьма уважаемым. Я совершенно не люблю тот период. Но помнишь это ощущение? Мир, несмотря на все сложности и проблемы — огромный и загадочный. Из каждого подвала на тебя смотрят глаза, в каждом незнакомом дворе таится какая-то опасность, не такая конкретная и омерзительная, как трясущиеся наркоманы, о которых постоянно твердят родители, или гиперболизировано размалеванные проститутки, которых вообще бояться не стоило; более непонятная и потому гораздо более притягательная. Никто из взрослых не был способен ответить на все мои вопросы простыми словами и оттого приходилось самостоятельно додумывать, наделять предметы новыми свойствами, превращая мир в иную, свою реальность. С этого, наверное, и пошли все наши увлечения».
Он прочитал это сообщение на работе за год до нашей встречи, задержавшись допоздна за проверкой отчета: с одного из курируемых объектов слишком поздно прислали акты выполненных работ, и теперь их нужно было просмотреть и подписать, чтобы подрядчик мог получить за них деньги — в общем, слишком много бюрократии, чтобы долго о ней рассказывать. Замечу только, что он мог бы и упереться, сказав, что надо было раньше оформлять документацию и был бы прав. Но тут вставал, как я понял, покопавшись в его голове, вопрос профессиональной этики: любое строительное делопроизводство во многом строилось на взаимопонимании; мировые тенденции, если верить выписываемой им технической литературе, вели к ускорению процессов, а строительная сфера к ним адаптировалась медленно и потому предпочитала экономить время на том, что можно было сделать в последнюю очередь. Например, на оформлении исполнительной документации, и это все понимали.
Тем не менее, и оставлять без проверки документы было нельзя — это запрещала уже профессиональная гордость, так как, кроме взаимопонимания, строительное делопроизводство зачастую отличалось попытками закрыть больше работ, нежели было сделано. И строительный надзор как раз и был тем самым органом, который за этим следил.
А он, чтобы ты знала, работал начальником строительного надзора.
В тот вечер, это обернулось половиной одиннадцатого вечера и пустым офисом, с заваленными бумагами столами. Он сидел за горящим монитором в одиночестве, в темном помещении, и охранник уже дважды заходил, в первый раз просто молча, якобы что-то проверить, в последний раз вежливо спросив, когда ему уже можно будет поставить здание на сигнализацию.
Смысл фразы подруги он уловил не сразу, какое-то время по инерции, продолжая перекладывать бумаги из стопки непроверенных, в проверенные. Но когда основная мысль моего крошечного, но разрушительного текста все-таки родила нужный электрический импульс в мозге, он оторвался от работы, откинулся в кресле и задумчиво сделал глоток отвратительного и остывшего кофе из местной грязной кофемашины, которой все, почему-то, здесь гордились.
Детство. Что там было в детстве?
Самое его яркое воспоминание о тех днях было связано, ты не поверишь, с беспомощностью и старым стоматологическим кабинетом, больше похожим на пыточную — яркий свет бьет в лицо, и врач, закрыв усмешку повязкой, наклоняется, держа в руках тонкие и острые инструменты, чтобы причинять ими боль. И понятно, что лучше не дергаться, так как, отрицательно мотать головой с блестящими острыми штуками во рту — идея — не самая лучшая. И последующее уютное ощущение, когда все заканчивается, и ты, уставший и зареванный, униженный жестоким обращением с собой, не совсем понимая стоила ли польза случившегося, отдыхаешь где-нибудь у мамы на коленях.
Но я имел ввиду совсем не то, и он это тоже понимал. Да и что там, по настоящему от физической боли он никогда не страдал, ни в прошлом, ни в настоящем, та ужасающая детская стоматология не в счет. Другие дети ломали себе руки с ногами, попадали под машины, изо всех сил бились головами о железные детские горки, скатываясь с них на санках, стреляли друг в друга из отцовских пистолетов, стремясь наиграться во все-все, пока еще не достигнут возраста, в котором это уже становится стыдно, а он мог противопоставить всем инфантильным актам саморазрушения только стоматолога, да и то по принуждению. Мама еще рассказывала, будто в возрасте около года он чуть было не умер от какой-то пневмонии, но это никак не отложилось в воспоминаниях.
И он ответил:
«Мое детство было довольно заурядным, хотя я сам себе казался центром Вселенной. Обожаемый, главный ребенок, которого подвергают испытаниям, но всегда со счастливым исходом. Верил в то, что со мной ничего не могло произойти, иначе бы вся Вселенная рухнула. Никто бы этого никогда не допустил».
В бой пошла последняя пачка документов — самые старые и потому самые легкие в проверке. Все выполненные работы в них уже обсуждались не один раз.
«Не верю, что у человека с такой юностью, детство было заурядным. Уверена то, что ты считал заурядным, для других детей было чем-то исключительным!»
Разумеется в это он не поверил. Да я и сам не поверил бы в такую чудовищную ложь.
Через пятнадцать минут, выключив компьютер и пройдя по мертвым коридорам до лестницы и охранника, отчитавшись, что техника обесточена, окна закрыты, а офис можно ставить на сигнализацию, он вышел на улицу и посмотрел на часы. Метро уже не работало.
Усевшись на специальную лавочку для курящих в специально отведенном месте, подальше от окон, ровно в центре парковки, он вызвал такси и достал сигарету.
На пустой расчерченной асфальтовой площади, обслуживающей шестиэтажное грязно-белое здание с широкими окнами, где и располагался офис его компании, стоял только один автомобиль, вероятно охранника — пыльный, с трещиной на бампере, а на лавочке сидел только он — уважаемый человек, в скучном костюме, стоимостью в среднюю зарплату человека классом пониже. На улице собирался капризничать мелкий дождик, природа была безразлична к статусу человека, способная намочить даже самого уважаемого из людей, если он не успеет вовремя прыгнуть в такси.
— Да уж, — сказал он себе, но так, словно в пику подруге, — сперва ты считаешь себя уникальным, а потом сидишь ночью и ждешь такси на пустой парковке.
Потом он ехал на заднем сиденье самой стандартной машины на свете, какие и отбирают для такси, слушал вместе с водителем новости о случившимся, где-то в другом краю мира, теракте и глядел на ночной мокрый город, который, за три года жизни в нем, так толком и не узнал.
Оказавшись дома, не включая верхнего света, достал старый салат, оставшийся со вчерашнего дня, налил немного коньяка из бутылки, оставшейся со вчерашнего же дня. Стащил с себя одежду и лег спать на неразложенный диван, укрывшись одним пледом, вслушиваясь в звуки ночного города через полуоткрытое окно — единый неразборчивый гул, незамолкающий голос человечества.
— Не верю, что у человека с такой юностью, детство было заурядным, — повторил он сам себе, перед тем, как закрыть глаза.
Это случилось, Жонглер, на второй день моего с ним заочного общения и поверь, за год он придумал множество защит, чтобы не видеть очевидного и тем изрядно меня разочаровал. Потому с ним все и получилось именно таким образом.
3
Все свои мысли, что возникали от общения со своей «подругой», он долгое время относил к кризису среднего возраста и, держась за эту мысль как за спасательный круг, продолжал жить своей жизнью.
Хорошая работа, хорошая квартира, отличный послужной список, всего этого он добился исключительно своим трудом, — убеждал себя. Хороший противовес разного рода лишним мыслям в голове, и он обращался к перечислению нажитого всякий раз, когда в голове возникало что-либо противоречащее привычному. И был, в своем роде, прав.
Он закончил университет, не самый престижный, но очень практичный, инженерный. Пока другие, став историками, философами или математиками, шли, по окончании учебы, продавать телефоны, поскольку на одно вакантное место историка приходится десять вакантных мест продавцов разного рода гаджетов и, впоследствии, ломали голову над тем, зачем им вообще понадобилось высшее образование, он отправился работать по специальности. Инженеров в стране как раз не хватало — слишком долго это считалось куда менее престижным способом добыть себе кусок хлеба, нежели разные полузаконные методы владельцев собственного бизнеса, так что по окончанию учебы его с радостью взяли на не очень высокооплачиваемую, но перспективную работу. Набравшись некоторого опыта в строительном деле, за пять лет он докарабкался со статуса ведущего специалиста, потом до руководящей должности, а после ушел в строительный надзор, где стал курировать то, что еще недавно строил. Через три года нашел место получше и уехал работать сюда — из небольшого провинциального города в мегаполис, где стройки не прекращались и жаловаться на отсутствие работы или низкие зарплаты, при серьезной потребности в строительстве, не приходилось. А через год и здесь стал начальником отдела и на том пока остановился. Таким я его и застал.
Умный, авторитетный, с большим опытом и хорошими отношениями с подчиненными, на хорошем счету у руководства и профильных организаций, требовательный, но справедливый, без лишней придирчивости — вот то, что он слышал от своих коллег на каждый свой день рождения. Можно было еще добавить, что он ни при каких обстоятельствах не берет взяток и ни разу не воспользовался служебным положением в личных целях. Просто идеальный работник, которому не за что краснеть.
Ты знаешь теперь, Жонглер, как я отношусь к таким людям.
— Нам нужно развестись, — сказала его жена спустя три года после свадьбы, ровно на годовщину.
— В чем причина такого решения? — он не то, чтобы удивился, все к тому шло уже давно, думал он позже: весь последний год жена становилась все холоднее и отстраненнее с каждым месяцем, — но все ведь было неприятно.
— Ни в чем, — ответила она чересчур спокойным голосом для человека, который только что доломал свою личную жизнь.
Потом жена куда-то ушла, а он остался сидеть на диване и думать о ней, попивая коньяк. А следующим утром, когда супруга вернулась, сказал:
— Хорошо, если тебе так хочется — давай разводиться. Можешь забрать из дома все что захочешь.
Если ей от этого будет лучше, — убеждал он себя, втайне надеясь, что она передумает — пусть так и будет.
Но жена не передумала.
В тот же день они написали заявление о разводе и месяц до получения свидетельства о расторжении брака почти не разговаривали, ходили по квартире, как призраки семьи, на которую три года назад все смотрели с завистью и пророчили прекрасное будущее. Спустя месяц она исчезла из его жизни, забрав из нее все, что хотела. Не так уж и много, между прочим, если не считать семейных накоплений.
Супруга обычно преподносила себя человеком с большим талантом к фотографии и повсюду таскалась с камерой, снимая все подряд, а после кое-что выкладывая в интернет. Работать она не работала, но он не особо беспокоился на этот счет, так как к тому моменту вполне мог обеспечить хорошую жизнь и двум людям, и даже трем, в том случае, если бы они решили завести ребенка.
Признаться, я и сам обманулся, когда копался в его воспоминаниях, воспринимая бывшую жену этаким гедонистом с завышенным самомнением и сильно удивился, когда увидел ее настоящую.
Приехав на работу в день нашей настоящей встречи, через год после того, как я ему впервые написал от лица бывшей полузнакомой, он, привычно поздоровавшись со всеми коллегами и сходив на ежедневную планерку, налил себе кофе, открыл почту и обнаружил там уведомление, что страница с фотографиями его жены, на которую он все еще был подписан, удалена владельцем.
— Интересно… — пробормотал он и полез изучать жизнь супруги в интернете, быстро выяснив, что то же самое касалось многочисленных социальных сетей, блогов, форумов, где она была зарегистрирована и писала или, чаще, не писала в них, просто присутствуя.
Он залез даже на Тот Самый Сайт, Жонглер, несмотря на то, что системный администратор за такое вполне мог бы его сдать, и тогда он получил бы замечание от руководства. Но и там бывшей супруги не оказалось.
Он безуспешно набрал в поисковике ее имя — интернет ничего не выдавал. О бывшей жене теперь напоминали лишь два штампа в паспорте — о заключении брака и о его расторжении.
4
«Никогда не обращал внимание на уборщиков? Я однажды вот о чем подумала: все здание обслуживается минимум десятком человек. Уборщицы и уборщики, электрики, слесари, охрана… впрочем, охрану можно не считать. А еще есть дворники, вентиляционщики… все те люди, без которых здание не будет жизнеспособным. Как полезные микроорганизмы, они приводят все в порядок, следят за тем, чтобы здание работало как надо. Системные администраторы, повара в столовых… признайся, большую часть этих людей ты даже не помнишь в лицо. Человек моет пол рядом с твоим компьютером, а ты не обращаешь на него внимания. А между тем, у них есть ключи от всех дверей и, вероятно, доступ ко многим важным документам. Кинут они какой-нибудь отравы в вентиляцию и все. И все».
Это я написал одиннадцать месяцев назад.
Он как раз вернулся из командировки. Ездил проходить аттестацию и вез назад очередное удостоверение доказывающее, что идеально подходит для своей работы.
— Здравствуйте, — сказал через минуту в трубку телефона технический директор — совершенно никчемная, с его точки зрения, профессия, задача которой подписывать письма, делая вид, будто в них разбираешься. На его работе техническим директором был сын одного из учредителей, на два года его младше, с восполняющей недостаток опыта значительной важностью. Во всяком случае в тех ситуациях, когда не требовалась консультация, — а вы уже приехали? У нас тут небольшая проблема…
Небольшая проблема означала необходимость проверить результаты комиссии по расследованию несчастного случая на производстве: Сорвавшаяся с крана бетонная плита упала на самосвал с песком, водитель остался жив, но сломал себе несколько костей, ударившись о дверцу, когда машина завалилась на бок. Для технического директора проблема заключалось не столько в самом факте покалеченного водителя, сколько в том, что строительный надзор может за это нести ответственность. Что, естественно, сказывалось на репутации компании, не говоря уже о сумме на лечение пострадавшего.
— Регламентный срок заключения комиссии завтра. От вас требуется оценка деятельности наших людей на объекте и подпись. Они уже написали отчет…
Также это означало, что теперь придется ехать на работу, а не домой.
Майская погода — особенная для городов, что на зиму оказываются под снегом. Март — это грязь и лужи. В апреле город слишком серый, лишь к концу месяца начинающий зеленеть первой, жалкой, урбанизированной растительностью, растущей сквозь антропогенный слой из похороненного под тонкой старой почвой человеческого мусора. А май — уже полноценное торжество зелени и жизни. Люди чувствуют это и начинают больше улыбаться, по городу начинают сновать парочки влюбленных, не пытаясь поскорее укрыться в какой-нибудь кофейне от неприглядных городских пейзажей, а прочие жители перестают куда-либо торопиться и просто гуляют, наслаждаясь этим промежуточным временем между грядущей бетонной, летней, городской духотой и ушедшей слякотью.
— Все изменилось. Надо ехать в промзону, — коротко сказал он ранее вызванному таксисту и, упав на заднее сиденье, раздраженно бросил сумку на соседнее место.
Мимо проносились деревья, в их молодой листве играло, будто дразня, яркое солнце. Чем дальше в промзону — тем больше зелени. Мало кто знает, Жонглер, но, вопреки воплям разного рода экологов, требования к окружающей среде на промышленных объектах гораздо выше требований к остальной городской застройке и потому там гораздо чище, чем на любой из улиц. Гуляя в промзоне, можно легко представить, будто заводы и заводики, промышленные комплексы и административные здания, где принимаются все решения о строительстве новых заводов, разбросаны в парках. Разве что, вместо уютных пешеходных дорожек, проложены дороги обычные, по которым катятся тяжелые грузовики. Территория промышленности, где все природное переделывается в новое и очеловеченное — одно из наиболее близких к природе мест из всех, где люди бывают постоянно и в больших количествах. Мне хочется верить, что в этом проявляется двойственность человека — с одной стороны заскорузлая практичность, как следствие создания надежных инструментов для выживания, с другой — тяга к некоторой творческой натуралистической эстетике, нарушающая практичность. Они свойственны всем людям, хотя в выбранном вами пути, последнее всплывает все реже, и это заметно хотя бы в том, что эстетики в ваших творениях становится все меньше.
В тот день кое-что произошло. Какая-то обида на ограничение своей свободы работой или теплый майский день что-то пробудили в его голове, заставив написать мне, в ответ, следующее:
«А я сегодня это проверю,» — чрезвычайно тем меня удивив.
Времени было шесть часов вечера; официальный рабочий день как раз закончился и встретить того же технического директора на работе, нивелирующего последствия сложившейся небольшой проблемы, было уже невозможно. Зато встретить обслуживающий персонал, убирающий за теми, кто принимает такие важные решения — запросто.
— Что-то вы поздно, — неудачно пошутил охранник у турникета, когда он пересек пустеющую, на глазах, парковку перед зданием и вошел в фойе.
— Угу, — ответил он и нажал на кнопку вызова лифта.
На его этаже как раз мыли пол. Молодая женщина в синей спецодежде, обставившись знаками, сигнализирующими о мокрой поверхности, елозила шваброй по дорогой, песчаного цвета, плитке. Светлые волосы собраны в хвост, на руках — синие же перчатки. В воздухе едва заметно пахло каким-то моющим средством с хлором.
Видел ли он ее раньше, или она работает здесь недавно? Уборщица была похожа на всех уборщиц разом, которых он когда либо видел. Почувствовав на себе взгляд, женщина повернула голову в его сторону — в одном ухе был наушник, кабелем уходящий в карман.
— Здравствуйте, — сказала она, чуть растерянно, будто не понимая, что ему нужно, будто она только что была невидимой, а он все равно увидел.
— Здравствуйте, — ответил он, сразу почувствовав себя неловко и толкнул дверь в свой кабинет.
Вот и проверил.
Внутри никого не было. Вообще, надо сказать, в его отделе большая часть столов всегда пустовала — только начальник, то есть он, здесь бывал часто, остальные разъезжались по объектам, появляясь только тогда, когда было необходимо заняться подписью каких-нибудь документов, или когда требовалось официально оформить очередную поездку.
Он открыл компьютер, почту, сел изучать материалы, направленные его же людьми. Ничего сложного: «Нарушение техники безопасности и производственных процессов носило случайный характер и не может быть квалифицировано просчетом в работе строительного надзора…» Обычная бюрократическая вода, предназначенная для того, чтобы потом, если вдруг начнут разбираться следователи, виновным назначили кого угодно, только не его работников. Да и незачем было грузовику проезжать под работающим краном, а строительный надзор не может контролировать каждое крепление на стройке. Для этого есть другие люди.
Вся оценка ситуации заняла десять минут. Составление отчета — еще пятнадцать. За это время я успел прислать еще одно сообщение:
«А ты знаешь, где располагается подсобка в твоем офисе?»
Он и правда не знал. Но когда с работой было покончено, и компьютер погас, подхватил сумку, вышел в коридор и внимательно его оглядел. Уборщица уже ушла, оставив после себя чистый пол и звенящую тишину. Он сделал пару шагов, прислушиваясь: звуки были чуть иными, будто сейчас он вступил в незнакомое пространство, с виду похожее на его офис; будто он попал в другой мир, о котором, среди прочего, думал в юности; будто спишь и снится работа, в которой почему-то не шелестят принтеры и никто не разговаривает по телефону.
Я ждал.
Он осторожно прошел по коридору в поисках какой-нибудь двери, назначения комнаты которой бы не знал. Таковых, только на этом этаже, оказалось две. Он всегда проходил мимо них, не обращая внимания, но в тот день он повернул ручку первой, потом второй — обе двери предсказуемо были заперты, на них не имелось ни номеров, ни табличек. Я могу тебе рассказать, что было за ними — в одной располагалась неиспользуемая душевая, в которой все та же уборщица хранила свои тряпки. В другой размещалась венткамера. Он и сам мог бы догадаться — многолетний опыт строительства общественных зданий подсказывал верные ответы, но в тот момент в нем пробудился юношеский интерес к неведомому, таинственное детское «а вдруг», заслонившее профессиональное знание, превращавшее банальный мир в непредсказуемый и таинственный.
Я ждал, когда в нем пробудится свет.
Этот интерес заставил подняться на этаж выше и там подергать ручки у незнакомых дверей. И этажом выше тоже. И дальше тоже.
— Вы что-то ищете? — раздался голос охранника на лестничной клетке, когда он добрался до шестого.
Посмотрев вниз, он увидел, как тот, запрокинув голову, заглядывает между перилами.
— Нет, просто гуляю — ответил, — а что, это запрещено?
Охранник открыл было рот для хлесткого ответа, но официальной причины для запрета подобного рода подозрительной деятельности в тот раз не нашлось, и поэтому он сказал то, что полагалось говорить людям, которые оказались не там, где им должно находиться:
— Вы закончили работать? Если да, давайте я вас провожу вниз.
Свет так и не появился, но мне еще хотелось верить, будто дорогая подруга подбросила стоящего человека.
