Братья и сестры. Тетралогия
Федор Абрамов (1920–1983) родился в крестьянской семье в деревне Вёркола Архангельской области. В июне 1941 года добровольцем ушел на фронт, был ранен, пережил блокадную зиму в ленинградском госпитале. «В конце зимы сорок второго года меня, тяжелораненого фронтовика, вывезли из блокадного Ленинграда на Большую землю, — вспоминал Абрамов. — После долгих скитаний по госпиталям я наконец очутился у себя на родине — в глухих лесах Архангельской области… Много видел я в то лето людского горя и страданий. Но еще больше — мужества, выносливости и русской душевной щедрости…» На основе увиденного родились «Братья и сестры», дебютный роман Федора Абрамова. Книга вышла в свет в журнале «Нева» в 1958 году и сразу завоевала любовь читателей, а впоследствии получила продолжение в романах «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом».
Пікірлер35
Пряслины головного мозга, не иначе.
Это произведение я точно буду перечитывать, буду смотреть сериал и пойду на спектакль!
Если честно, сначала с большой настороженностью подошла к книге.
Опасалась, что будет сплошное воспевание власти, вознесение колхоза и советского человека.
Да-да, я не заглядываю в рецензии и не читаю отзывы, чтобы не «перебить» собственное впечатление🙈
И знаете что вышло?
Я прочла уже 2 части и это интереснее, страшнее, правдоподобнее и мучительнее чем любой сериал.
▶️Братья и сестры
▶️Две зимы и три лета
В тетралогии ( а есть еще 2 части), очень много действующих лиц, но Абрамов так выписывает героев (чаще через поступки, мысли и разговоры, чем через внешность), что запутаться просто невозможно.
И у каждого что-то происходит, каждый стоит перед выбором:
▪️закрыть ли глаза на поступок соседа
▪️послушать ли свое сердце
▪️выбрать себя или общее дело
Так как я все детство проводила в деревне у бабушки, то многие словечки, природа, уклад жизни, отношения между людьми - мне хорошо знакомы и я четко представляю все детали, места, дома.
А какие там женщины!!!
У всех мужиков есть червоточинка: вспыльчивость, легкомыслие, лень, несговорчивость, пьянство.
Но женщины…
Сильные, умные, думающие на 2 хода вперед, дипломатичные, отходчивые.
Лиза Пряслина и Анфиса Петровна - мои любимицы.
Сейчас дочитываю «Пути-перепутья», и тут совсем другое настроение, поделюсь позже.
Что после 35 лет тянет к земле и хочется свой огород - это одно, но я чувствую, что меня может затянуть деревенская проза 😃
Это произведение я точно буду перечитывать, буду смотреть сериал и пойду на спектакль!
Если честно, сначала с большой настороженностью подошла к книге.
Опасалась, что будет сплошное воспевание власти, вознесение колхоза и советского человека.
Да-да, я не заглядываю в рецензии и не читаю отзывы, чтобы не «перебить» собственное впечатление🙈
И знаете что вышло?
Я прочла уже 2 части и это интереснее, страшнее, правдоподобнее и мучительнее чем любой сериал.
▶️Братья и сестры
▶️Две зимы и три лета
В тетралогии ( а есть еще 2 части), очень много действующих лиц, но Абрамов так выписывает героев (чаще через поступки, мысли и разговоры, чем через внешность), что запутаться просто невозможно.
И у каждого что-то происходит, каждый стоит перед выбором:
▪️закрыть ли глаза на поступок соседа
▪️послушать ли свое сердце
▪️выбрать себя или общее дело
Так как я все детство проводила в деревне у бабушки, то многие словечки, природа, уклад жизни, отношения между людьми - мне хорошо знакомы и я четко представляю все детали, места, дома.
А какие там женщины!!!
У всех мужиков есть червоточинка: вспыльчивость, легкомыслие, лень, несговорчивость, пьянство.
Но женщины…
Сильные, умные, думающие на 2 хода вперед, дипломатичные, отходчивые.
Лиза Пряслина и Анфиса Петровна - мои любимицы.
Сейчас дочитываю «Пути-перепутья», и тут совсем другое настроение, поделюсь позже.
Что после 35 лет тянет к земле и хочется свой огород - это одно, но я чувствую, что меня может затянуть деревенская проза 😃
Очень тяжелая, жесткая книга. Читаешь, а перед глазами плывут эти вымершие северные деревни, эти непростые людские судьбы. Нет-нет, да и со своими близкими параллель проведешь. Вспомнишь слова бабушки, дедушки. Все так…
Спасибо издателям за вставки, пометки о цензуре. Сразу видно, чего боялись. Да шило-то в мешке не утаишь.
Спасибо издателям за вставки, пометки о цензуре. Сразу видно, чего боялись. Да шило-то в мешке не утаишь.
👍Ұсынамын
Лучшая книга, прочитанная, за последнее время, заставляет и плакать, и смеяться
Дәйексөздер438
Ни разу в жизни не довелось ей бывать дальше районного центра, и она не знала даже, как выглядит город. Но Волга, Волга-матушка... Да не проходило праздника в деревне, чтобы о ней не пели! И каждый раз, когда она слышала песенные разливы или подпевала сама, в душе ее поднималось что-то большое, широкое и светлое. И вот уже лиходеи на Волге...
Какой-нибудь молчаливый Кузьма за всю свою жизнь не сумел сказать надоедливой женке и двух ласковых слов. А почитай его письма с фронта! И лапушка, и любушка, и кровинушка моя, — наговорил такого, чего и сам никогда не подозревал в своем сердце...
И вот исстрадавшаяся Анисья получит письмо, расплачется от радости, перечитает его раз десять сряду — и про себя, и для свекрови, и для детишек, так что заучит каждое слово, еще прочитает, перескажет столько же раз соседям, а потом наконец выберет время — засядет отвечать.
Хочется много-много высказать, чем переполнено сердце: и о том, как она истосковалась по своему Кузе, и как часто видит его во сне, и о том, какими большими стали Сенька да Полюшка, которая родилась без него, и о том, как она — чего греха таить — каждый вечер, ложась спать, вспоминает его в молитвах...
Но ничего-то этого не попадет на бумагу. Где же ей, полуграмотной бабе, измученной непосильной работой, пересказать себя? Из-под огрубевшей, непослушной руки, с трудом удерживающей карандаш, выходят одни корявые строки с вечными, запомнившимися с детства поклонами от матушки, жены и детушек, от всей родни и знакомых. Но как много скажут эти поклоны Кузьме!
Домашними запахами, родимыми голосами повеет с листка. Перед глазами встанет далекая немудреная отцовская изба. Вечер. На столе чуть-чуть мигает коптилка, а то и просто трещит лучина, — где же взять керосин во время войны?.. Анисья только что подоила корову и, сев за стол на лавку, руками, еще пахнущими молоком и сеном, вырывает листок бумаги из толстой тетради, купленной года за два до войны для разных хозяйственных записей. Седая старенькая мать сидит на стуле, напротив жены, — слезы катятся по ее морщинистому лицу, и, должно быть, та же тоскливая дума, что и при прощании, грызет ее сердце. Суждено ли ей дождаться своего разъединственного кормильца? Возле матери пристроился пятилетний баловень Сенька. Рыжая лохматая головенка лежит на столе, глаза, серьезные и немигающие («письмо папке пишем»), следят за рукой матери... А где Полюшка, которую он ни разу не видел? Спит в зыбке или на руках у бабушки? В одной строке какая-то буква оборвалась вдруг резкой чертой. Да ведь это Полюшка помогала матери...
Солдат перевернул листок и на другой стороне увидел замысловатые ломаные линии, выведенные на всю страницу прямо по писаному. Он вгляделся и понял: это малюсенькая Полюшкина ручка срисована в натуральную величину.
В конце письма буквы совсем расплылись. Видно, Анисья здесь не выдержала и дала волю слезам...
Горючей тоской оденется его сердце. А потом встанет, выпрямится этот тихий и смирный Кузьма, и уже ничто не остановит его, страшного и неукротимого в своей ярости.
И вот исстрадавшаяся Анисья получит письмо, расплачется от радости, перечитает его раз десять сряду — и про себя, и для свекрови, и для детишек, так что заучит каждое слово, еще прочитает, перескажет столько же раз соседям, а потом наконец выберет время — засядет отвечать.
Хочется много-много высказать, чем переполнено сердце: и о том, как она истосковалась по своему Кузе, и как часто видит его во сне, и о том, какими большими стали Сенька да Полюшка, которая родилась без него, и о том, как она — чего греха таить — каждый вечер, ложась спать, вспоминает его в молитвах...
Но ничего-то этого не попадет на бумагу. Где же ей, полуграмотной бабе, измученной непосильной работой, пересказать себя? Из-под огрубевшей, непослушной руки, с трудом удерживающей карандаш, выходят одни корявые строки с вечными, запомнившимися с детства поклонами от матушки, жены и детушек, от всей родни и знакомых. Но как много скажут эти поклоны Кузьме!
Домашними запахами, родимыми голосами повеет с листка. Перед глазами встанет далекая немудреная отцовская изба. Вечер. На столе чуть-чуть мигает коптилка, а то и просто трещит лучина, — где же взять керосин во время войны?.. Анисья только что подоила корову и, сев за стол на лавку, руками, еще пахнущими молоком и сеном, вырывает листок бумаги из толстой тетради, купленной года за два до войны для разных хозяйственных записей. Седая старенькая мать сидит на стуле, напротив жены, — слезы катятся по ее морщинистому лицу, и, должно быть, та же тоскливая дума, что и при прощании, грызет ее сердце. Суждено ли ей дождаться своего разъединственного кормильца? Возле матери пристроился пятилетний баловень Сенька. Рыжая лохматая головенка лежит на столе, глаза, серьезные и немигающие («письмо папке пишем»), следят за рукой матери... А где Полюшка, которую он ни разу не видел? Спит в зыбке или на руках у бабушки? В одной строке какая-то буква оборвалась вдруг резкой чертой. Да ведь это Полюшка помогала матери...
Солдат перевернул листок и на другой стороне увидел замысловатые ломаные линии, выведенные на всю страницу прямо по писаному. Он вгляделся и понял: это малюсенькая Полюшкина ручка срисована в натуральную величину.
В конце письма буквы совсем расплылись. Видно, Анисья здесь не выдержала и дала волю слезам...
Горючей тоской оденется его сердце. А потом встанет, выпрямится этот тихий и смирный Кузьма, и уже ничто не остановит его, страшного и неукротимого в своей ярости.
Ни я ничего не знаю, ни ты ничего не знаешь. Много ли птичка из моря выпьет? Прилетит, раз-раз клювиком, а море все такое же. Так и человек насчет знаньев.
