Вслушиваясь в речь Рахманинова, мы улавливаем все черты его высокого душевного склада. И вновь хочется обратиться к словам современников. Вот как говорит о нем Гофман в интервью для американского журнала The Etude в ноябре 1944 года: «Никогда не было более чистой, святой души, чем Рахманинов. Вот почему он был великим музыкантом, а то, что у него были такие превосходные пальцы, явилось лишь чистой случайностью»[142]
Я добежал до Невского проспекта, вскочил в трамвай, что живо напомнило мне детство, и беспрестанно ездил туда-сюда по нескончаемой улице, в ветре и тумане, преследуемый мыслью о собственном провале.
Обстоятельства, сопутствовавшие исполнению моей Первой симфонии, сильно подействовали на меня и наложили глубокий отпечаток на мое позднейшее развитие. Мне казалось, что не существовало ничего, что было бы мне не по силам, я возлагал большие на
Как ни понятен и с артистической, и с человеческой точки зрения нам этот поступок, он все же безусловно свидетельствовал об отсутствии внутреннего равновесия и повышенной раздражительности композитора;
