Кармен Мола

МОЛЧАНИЕ МАТЕРЕЙ

ИНСПЕКТОР ЭЛЕНА БЛАНКО
книга IV

Москва, 2025

18+

Carmen Mola

LAS MADRES

Las Madres © 2022, Carmen Mola

 

Translated from the original edition of Penguin Random House Grupo Editorial S.A.U., Barcelona, 2022

This edition has been published through the agreement with Hanska Literary&Film Agency, Barcelona, Spain

 

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2025

 

Перевод с испанского Марии Малинской

 

Мола, К.

Молчание матерей / Кармен Мола; пер. с исп. М. Малинской. — М.: Синдбад, 2025.

ISBN 978-5-00131-674-9

В течение нескольких дней в городах Мадриде и Ла-Корунье были обнаружены два мужских трупа, в животе каждого из которых был зашит плод. В обоих случаях анализ ДНК подтвердил биологическое отцовство убитых.

Расследуя эти жестокие преступления, команда инспектора Элены Бланко окажется в лабиринте предательств и преступлений, следы которых ведут на самые высокие этажи власти.

 

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

 

МОЛЧАНИЕ МАТЕРЕЙ

Часть первая

Я совершил тягчайший из грехов,

Я не был счастлив. Нет мне оправданья.

Х. Л. Борхес.

 

 

Ей повезло, только и всего. В день, когда пропали три ее подруги, они собирались все вместе походить по распродажам в торговом центре «Лас-Мисьонес», но в последний момент Виолета отказалась: у нее поднялась температура, и сил выйти из дома не было. Свернувшись под пледом на диване, она представляла себе, как подруги бродят по магазинам и хохочут, жутко счастливые. Больше она никогда их не видела. Она оплакивала их, но нельзя сказать, что их исчезновение ее потрясло: женщины в Сьюдад-Хуаресе часто пропадали без следа. Виолета размышляла о капризах удачи, от которых судьба женщины зависит куда больше, чем от ее усилий и воли, когда несколько недель спустя одна из знакомых работниц на фабрике прошептала ей на ухо:

— Их нашли…

О том, живы они или нет, и речи не было.

— На холме Кристо-Негро. Их убили и выпотрошили…

Ломас-де-Полео, Лоте-Браво, Кристо-Негро — все это были пустыри, чьей-то злой волей обращенные в кладбища.

Три года назад Виолета поселилась в квартирке в районе Парахес-дель-Сур. Вместе с чемоданом она привезла в Сьюдад-Хуарес свою давнюю мечту — перебраться в Америку. Она оставила позади свое прошлое и парня-уголовника, который крал кошельки у зевак на рынках и террасах кафе, проникал в покосившиеся домишки в Экатепеке и вскрывал проволочной отмычкой автомобили. Он и Виолету пытался приобщить к своим занятиям. Такая жизнь была не для нее.

В двадцать один год Виолета была стройной блондинкой с медовыми глазами, за которые мужчины неустанно осыпали ее комплиментами. Она верила: ее ждет лучшее будущее.

Но ее внешность идеально соответствовала профилю жертвы. В демонстрации, организованной «Голосами без эха», общественной организацией родственников похищенных женщин, чтобы заставить федеральную полицию принять меры и положить конец убийствам, участвовали десятки девушек — таких же, как она. Но Виолета больше, чем в полицию, верила в судьбу, которая уберегла ее от похода по магазинам с подругами.

— Кем надо быть, чтоб сотворить такое? — произнес кто-то поблизости. — Даже сердца им вырезали.

— Мой парень читал, что одной раскроили череп и вынули мозг.

Виолета отошла, чтобы не услышать еще больше. Ей не хотелось вспоминать, как описывали тела ее подруг в газетах. После демонстрации девушки с фабрики отправились в бар на проспекте Висенте-Герреро, но Виолета, извинившись, отделилась от компании.

Сидя на скамейке в парке напротив собора Девы Гваделупской, она пыталась собраться с мыслями и представить себе, как окончит курсы программирования и — когда-нибудь — заживет в Америке.

Он сел рядом и улыбнулся ей:

— Вид у тебя нерадостный.

Он отпустил шутливый комплимент: как это, такая красотка — и грустит? Виолете польстило его внимание; она и сама не заметила, как рассказала ему все: и о подругах, убитых на холме Кристо-Негро, и о тоске, которая охватывала ее, будто лихорадка, стоило представить, какие страдания выпали им на долю.

— Вернуть твоих подруг я не могу, зато могу сделать так, чтоб ты несколько часов о них не думала.

Его звали Нестором. Ему было около тридцати, он был хорош собой, любезен и тепло улыбался ей. Они прогулялись по проспекту, зашли перекусить в ресторан (заплатил Нестор), он проводил ее до двери и распрощался, но в ближайшие дни они встретились еще не раз, и Виолета поняла: он не беден. Одежда от модных брендов, деньги из кармана льются рекой, пикап «форд-рейнджер». Правда, не самый огромный, но все же, глядя, как Виолета садится в машину рядом с Нестором, любая девушка хотела бы оказаться на ее месте.

Кое-кто из подруг предостерегал Виолету: ее новый поклонник мог оказаться котом. Так называли мужчин, которые влюбляли в себя молодых и красивых женщин, — в некотором смысле ее фигура и медовые глаза были скорее проклятием, чем даром, — а потом продавали их главарям наркокартелей. Но это не про Нестора, говорила она себе, он точно не кот; просто ей улыбнулась удача, невзлюбившая ее подруг; ею заинтересовался красивый и достойный мужчина. Он был добр к ней и предложил помощь, чтобы она могла уйти с макиладоры и посвятить время учебе, готовясь к будущей лучшей жизни. А еще позвал ее на несколько дней в Акапулько. Виолета представила себе отель на берегу моря, роскошные рестораны, прогулки в обнимку с Нестором — и решила не слушать ничьих предостережений, ведь ей сопутствовала удача.

— Я хорошо выгляжу?

— Ты всегда хорошо выглядишь, детка.

Они мчали по Панамериканскому шоссе; Нестор вел, а Виолета сидела рядом и нервно косилась на него. Они собирались поужинать и переночевать на ранчо Санта-Касильда, принадлежащем Альбертито Сеспедесу, которого Нестор называл своим крестным. А еще Нестор на него работал. Там будут важные люди, может, даже выступит какой-нибудь актер или музыкант. Такие вечеринки Виолета раньше видела только на страницах журналов.

— Ты никогда не рассказывал, чем вы занимаетесь.

— Крестный помогает людям получить, что им нужно. Даже самым влиятельным бывает нужна помощь дона Альбертито. Видишь ли, не все можно купить за деньги. Дон Альберто ценит меня, он сам стал звать меня крестником, и, конечно, он хочет с тобой познакомиться. Просто улыбайся и доверься мне.

Ранчо Санта-Касильда оказалось огромным. Некоторые гости прибыли на вертолетах или частных самолетах. В туалете женщины обсуждали, что на вечеринку, возможно, приедет Исмаэль «Эль-Майо» Самбада, после ареста Чапо Гусмана возглавивший картель Синалоа. А еще на ней будут члены семейства Тревиньо, того самого, что рулит картелем «Лос-Сетас».

Виолета мало знала о мире наркоторговли, и ей было не по себе от мысли, что Нестор имеет к нему отношение. Впрочем, она вроде бы видела среди гостей начальника секретариата общественной безопасности, так что, возможно, женщины в туалете все выдумали.

Дон Альбертито, приветливо улыбаясь, развлекал гостей. Ростом он был всего около метра шестидесяти, и все же его фигура внушала присутствующим почтение. Крупные мужчины рядом с ним казались робкими школьниками, столпившимися вокруг учителя, чтобы выразить ему свое восхищение. Нестор рассказал ей, что дон Альбертито кубинец, но живет в Мексике уже почти десять лет. Он был в белом костюме, оттенявшем смуглую кожу, а на шее у него висело множество ниток красных и белых бусин. Виолета видела: эти бусины завораживали гостей, словно бриллианты.

Вернувшись к Нестору, она хотела расспросить его об этих бусах, но тут оркестр заиграл ранчерас, и, когда возлюбленный увлек ее за собой на площадку для родео, напоминающую арену для корриды, вопрос замер у нее на губах. Они сделали круг по площадке; Нестор оказался прекрасным наездником, Виолета сидела позади него на крупе великолепной черной кобылы. Она ощутила на себе восхищенные, даже завистливые взгляды гостей, когда дон Альбертито подошел поздороваться с крестником.

— Какая красотка… Я давно хотел с тобой познакомиться. У меня есть для вас элеке, Нестор, не думайте, что я о вас забыл.

Казалось, дон Альбертито видит ее насквозь, видит даже то, чего не видит никто другой. Он отошел в сторону, чтобы спокойно побеседовать с Нестором. К вечеру гости стали разъезжаться. Лишь немногие избранные удостоились чести переночевать на ранчо Санта-Касильда.

— Что такое элеке? — спросила Виолета, когда Нестор вернулся к ней.

От толпы гостей, еще недавно кипевшей и бурлившей на ранчо, осталось порядка двадцати человек — крестники дона Альбертито, как объяснил Нестор. Среди них — секретарь общественной безопасности и Майо Самбада, окруженный какими-то людьми.

— Скоро узнаешь. Дон Альбертито сказал, что сегодня ночью тебя посвятит.

Нестор протянул правую ладонь и показал ей место между большим и указательным пальцами: там виднелись бледные царапины, по форме напоминавшие пару стрел и крест. Виолета и раньше обращала на них внимание, но не решалась спросить, что они означают.

К ним подошла женщина ростом почти метр восемьдесят и обратилась к Виолете:

— У тебя сейчас время месячных?

Виолета удивилась вопросу, и женщина пояснила:

— В эти дни в хижину заходить нельзя.

Виолета покачала головой и, взяв Нестора под руку, направилась вслед за другими гостями к небольшому домику, стоявшему поодаль от основного здания.

— Что там будет, Нестор?

— Дон Альбертито — бабалаво. Помнишь, я говорил тебе, что он помогает людям получить то, чего не купишь за деньги? Он разговаривает с Орунмила и видит прошлое, настоящее и будущее. Никто не сможет защитить тебя лучше его. Не зря все к нему обращаются — хотят, чтобы их защитили ориша. Они и тебя станут защищать после посвящения.

Виолета переступила порог хижины. Элеке, бабалаво, ориша, посвящение, Орунмила… Она не знала значения этих слов, знала лишь, что все это — атрибуты сантерии. Так называлась религия йоруба, привезенная то ли с Кубы, то ли с Гаити, то ли из Бразилии, которая смешалась с католической верой и с мексиканским культом Санта-Муэрте1. Виолета слышала рассказы о могуществе шаманов-сантерос и о ритуалах, с помощью которых они добиваются расположения африканских богов ориша. Теперь она поняла, почему все столь почтительны с доном Альбертито: судьба всех вошедших в эту хижину, освещенную лишь свечами, была в его руках.

Раздался барабанный бой, глухой, исступленный. В центре хижины, будто готовый извергнуться вулкан, бурлил медный котел. Наверное, в нем ароматные травы, сказала себе Виолета, но тут же ощутила запах — сладковато-гнилостный, напомнивший ей о днях, когда отец дома забивал свинью.

Она увидела дона Альбертито, тот возник среди дыма и пара словно по волшебству. Теперь на нем были лишь белые брюки, да бусы поблескивали на голой груди. Он с удовольствием посасывал сигару. Рядом с ним стояла женщина, которая спрашивала Виолету о месячных. Это юбона, объяснил Нестор, вторая крестная избранных, которые сегодня получат защиту ориша.

— Мойюгба Олодумаре Логе Ику..

Хриплый голос дона Альбертито смешивался с барабанным боем. От котла поднимался пар; удушливо чадили свечи. Виолете стало почти физически плохо. Нестор, должно быть, заметил это и с силой сжал ее локоть.

— Закрой глаза и дыши глубже.

В его голосе не было нежности, напротив: Виолета впервые услышала в нем угрозу и страх.

— В котле травы двадцати одного вида и элеке. Это защитные бусы, они уже неделю кипят там.

Юбона принялась палкой вытаскивать из котла и аккуратно раскладывать на циновке бусы. Дон Альбертито продолжал молиться; Виолета не знала этого языка, но его звучание вкупе с бесконечным барабанным боем наводило на мысли о чем-то первобытном, пришедшем из глубокой древности. Дон Альбертито произнес имя Ийями Ошоронги и заговорил о крови и о гармонии между ночью и днем, жизнью и смертью, которую поддерживает божество.

Мужчина лет шестидесяти опустился на колени перед циновкой и протянул правую руку. Дон Альбертито коснулся ее кончиком мачете; кровь закапала на нитку бус. Дон Альбертито надел бусы мужчине на шею. Так вот что такое посвящение. Виолета поняла: то же самое он проделает с ней, и тогда она станет одной из его крестниц, а Ийями Ошоронга поделится с ней своей силой.

Барабаны не умолкали. Виолете почудилось, что она поднялась в воздух и парит под потолком хижины. Может, ей подсыпали наркотики на вечеринке? Тени свечей превратились в чудовищ, и на стене за котлом ей привиделась огромная женщина с птичьими крыльями.

Юбона принесла второй котел и палкой выудила оттуда белесую желеобразную массу. Дон Альбертито взял ее в руки и поднес к лицу коленопреклоненного мужчины.

— Ты следующая, — прошептал Нестор.

Мужчина взял приношение и, ни секунды не колеблясь, вонзил зубы в странную субстанцию. Теперь Виолета смогла рассмотреть ее получше. Извилистые линии, как на огромном грецком орехе… Это был человеческий мозг!

У нее закружилась голова, она отшатнулась, а юбона тем временем доставала из второго котла новые приношения: два сердца и что-то бурое. Печень? Мужчина с трудом дожевал и наконец проглотил кусок.

— Не двигайся.

Голос Нестора с трудом пробивался сквозь барабанный бой и бормотанье дона Альбертито.

— Ана иба, иба ми има эйе, иба ми качечо…

На нее молниеносно обрушились воспоминания о подругах. Виолета словно летела с горки и видела их, радостно гуляющих по торговому центру «Лас-Мисьонес». А потом — их выпотрошенные тела, найденные на холме Кристо-Негро. «Им раскроили череп и вынули мозг». Юбона смотрела на Виолету, и дон Альбертито тоже. Она пройдет обряд посвящения. Органы ее подруг принесут ей благословение Ийями Ошоронги. Силу матери.

Виолета почувствовала рвотный позыв и, пытаясь сдержаться, пошатнулась и растянулась на полу. Ей хотелось выбежать из хижины, исчезнуть. Барабаны все не умолкали.

Ладонь Нестора, будто гарпун, впилась в ее запястье и рывком подняла на ноги. Виолета смотрела на него, дрожа и обливаясь потом.

— Это они?

— Это приношение. Ты что, не хочешь заручиться поддержкой Ийями Ошоронги?

Виолета разрыдалась, и все присутствующие столпились вокруг нее в полумраке, словно оголодавшие хищники. Барабаны стонали не умолкая. Виолета вновь увидела женщину с крыльями, парившую под потолком, а затем потеряла сознание.

— Я приду за тобой, — сказала ей на прощание тень Ийями Ошоронги.

Она приоткрыла глаза и выглянула в окно. Была ночь, «форд» несся на полной скорости по незнакомой трассе.

— Проснулась?

Виолета выпрямилась и обнаружила, что ее платье перепачкано рвотой. Ей хотелось знать, что произошло, как они уехали с ранчо Санта-Касильда, хотелось, чтобы Нестор утешил ее, прижав к груди, но вскоре она поняла: рядом с ней уже не тот человек, которого она знала.

— Ах ты, сука! Я взял тебя к дону Альбертито, дал возможность стать его крестницей, а ты что устроила?

Слезы жгли ей щеки.

— Это они. Их нашли на холме Кристо-Негро…

Нестор не дал ей договорить, наотмашь ударив по губам.

— Выпусти меня. Останови машину, дай я выйду!

Она больше никогда не вернется в свой район, Парахес-дель-Сур, и не уедет в Штаты, и не пройдет курсы программирования… Они ехали по направлению к аэропорту.

— «Девку в живых оставлять нельзя. Она присутствовала на ритуале в честь Ийями Ошоронги и молчать не будет. Пойдет в полицию или к журналистам, а я этого не хочу». Вот что мне сказал дон Альбертито, но я люблю тебя, поняла? Я думал, все пройдет хорошо, ты справишься, а теперь… Я знаю, как помочь тебе исчезнуть. Ты должна меня благодарить, потому что любой другой отвез бы тебя на Кристо-Негро…

Три часа спустя, в грязном платье, без багажа, но с сотней долларов, которую Нестор сунул ей в карман, Виолета села в самолет, отправлявшийся в Мадрид. Там, в аэропорту имени Адольфо Суареса, ее будут ждать партнеры Нестора, которые дадут ей фальшивые документы и устроят на работу в кафе, чтобы она могла остаться в Европе. Беспокоиться не о чем: они сами узнают ее и к ней подойдут.

— Я тебе жизнь спасаю, детка.

Перед тем как уйти, Нестор поцеловал ее — как раньше, с любовью. Он не стал рассказывать ей, что отвергнуть элеке — преступление. Что жаждущая отмщения тень Ийями Ошоронги будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Что он спасал ее от смерти, но сам на ее месте предпочел бы выстрел промеж глаз.

«Где же моя удача?» — спрашивала себя Виолета, пока ее самолет летел над океаном.

Глава 1

Малютка сидела за столом. Взяв желтый карандаш и лист бумаги, она левой рукой загнула уголок и принялась резкими беспорядочными движениями заштриховывать лист, словно медиум в трансе, чьей рукой водит дух. Элена Бланко знала: прерывать девочку не стоит. Элена начала навещать ее в детском доме больше полугода назад и очень редко видела, чтобы Малютку захватило какое-то занятие. Обычно она спала, или лежала на полу в общей комнате в позе эмбриона, или сидела на стуле, уставившись в одну точку на противоположной стене, никак не реагируя на происходящее вокруг.

То, что Элена наблюдала сейчас, было исключением из правил и знаком, что состояние девочки потихоньку улучшается. Об этом свидетельствовало и многое другое. На ветвях в саду сидели птицы, и Малютка не пыталась, как раньше, приманить их, поймать и съесть, как дикая кошка. Ее организм уже не отторгал обычную пищу; она перестала яростно отбиваться, когда работницы детского дома прикасались к ней, и больше не кусала ни их, ни других детей. Элене хотелось научить ее целовать людей в знак нежности, но пока девочка отвергала любой физический контакт, любую ласку, даже от Элены. Единственным исключением стала Кошка, которая вечно дремала, свернувшись, у нее на коленях. Теплый взгляд, робкая улыбка — вот и все признаки расположения, достававшиеся на долю Элены за эти полгода. Большую часть времени Малютка, то есть Михаэла — Элена предпочитала обращаться к ней по имени, не используя прозвище, которое дали девочке на ферме, — проводила в собственном мире, и это пугало Элену, потому что мир, известный Михаэле, был адом.

Дом ужасов в Санта-Леонор, как окрестили его журналисты. Антон, больные обитатели этого дома, превратившие каждый день жизни ребенка в кошмар…

Лицо Михаэлы заливал октябрьский утренний свет, подчеркивая пушок на подбородке, прыщики, не до конца зажившие раны — когда девочку только привезли в детский дом, она постоянно билась о спинку кровати. И все же ее лицо было красивым, и Элена смотрела на нее с нежностью. Лист был почти заполнен желтыми штрихами, скоро ей понадобится новый, но Элена не даст ей его, пока Михаэла сама не попросит. Элене казалось, что она держит карандаш так же неловко, как когда-то ее сын. Хотя Михаэле скоро исполнялось девять, она выглядела младше, лет на пять — столько было Лукасу, когда он пропал.

Каждый раз, когда в мыслях Элены возникало имя сына, под ней словно разверзалась бездонная пропасть, огромная черная дыра, грозившая ее поглотить. Может, дело было в возрасте — Элене стукнуло пятьдесят один, а может, она просто устала, стараясь удержаться на плаву, но она чувствовала: силы у нее уже не те. Пора бы перестать сопротивляться и погрузиться в эту бездну.

Михаэла подняла взгляд на Элену. Просила еще лист бумаги? Элена медленно, чтобы не напугать, протянула его девочке. Та отреагировала неожиданно: схватила ее руку, прижалась к ней щекой и застыла в этой позе, будто прилегла на подушку. Инспектор подавила желание погладить ее по голове. Девочка-дикарка спала, положив голову ей на ладонь, — это было что-то новое. От каждого крошечного достижения Михаэлы вмиг, будто облака на ветру, рассеивались опустошенность и апатия, часто одолевавшие Элену.

Если бы Михаэла жила с ней, она бы шла на поправку быстрее, так сказала психолог. Но она же постоянно повторяла: «Ты понимаешь, какую ответственность на себя берешь?» — когда Элена подписывала очередную бумагу, чтобы взять Михаэлу к себе, а затем, если все пойдет хорошо, начать процесс удочерения. Как объяснить, что эта девочка даст Элене не меньше, чем она ей? Они, как половинки разбитой чашки, дополняли друг друга. Травмы Михаэлы были настолько глубокими, что врачи считали ее случай безнадежным. Кошмар, который ей пришлось пережить, ставил крест на формировании нормальных привязанностей и отношений с другими людьми. Чудовищное прошлое девочки отпугнуло бы любого потенциального опекуна. Но не Элену. Она лучше всех понимала страдания Михаэлы. Наверное, именно это понимание превратило возможность удочерения в необходимость. Обещание общего будущего, таинственное и хрупкое, как серебряный мостик, связало их с того самого дня, как Элена приняла судьбоносное решение.

Но процесс оформления опеки оказался небыстрым: помимо беспокойства сотрудников детского дома, ему мешали бюрократические препоны. Было бы проще, если Сарате согласился бы разделить с Эленой это испытание, но он и слышать не хотел о Михаэле. Ни разу к ней не зашел. Поначалу он еще выдумывал какие-то нелепые отговорки, но потом и от них отказался. Когда Элена заговаривала на эту тему, Сарате погружался в мрачное молчание. Элена знала: Малютка напоминала ему о том, чего он не смог сделать для Чески, и это причиняло ему боль. Да и ей тоже, но разве имели они право винить в случившемся Михаэлу? Разве девочка не была жертвой тех же безумцев? Нет, Анхеля наверняка грызло что-то еще, Элена в этом не сомневалась. Какая-то более глубокая рана, которую Сарате скрывал ото всех и которая отдаляла его не только от Михаэлы, но и от Элены.

Три-четыре раза в неделю Сарате оставался ночевать в квартире Элены на Пласа-Майор. Они ужинали, слушали музыку, занимались сексом, но с каждым разом все меньше разговаривали: слишком много запретных воспоминаний и скользких тем, в которые лучше не углубляться, разделяло их. Не в их привычках было устраивать скандалы, бить посуду и кидаться оскорблениями; их размолвки проходили без слов — невысказанные мысли, уклончивые взгляды.

Она ничего не рассказала Анхелю о Григоре Николеску, биологическом отце Михаэлы. Его удалось разыскать: он приехал в Мадрид через несколько недель после того, как Малютку поместили в детский дом. Сначала Николеску собирался забрать Михаэлу к себе, но, проведя несколько часов с девочкой, чьи повадки напоминали звериные, утратил решимость. Психологи объяснили ему, что жить с дочерью будет тяжело, и ей лучше провести некоторое время в детском доме, под наблюдением квалифицированных медиков. Григоре с радостью ухватился за этот предлог, прыгнул в автобус и отбыл назад в Румынию, пообещав оставаться на связи. Элена полагала, что отец больше не объявится в жизни Михаэлы и, несмотря на обещания, даже не станет ей звонить, но несколько месяцев спустя Алисия, соцработница, сказала, что Николеску звонил в детский дом и интересовался состоянием дочери.

— Думаешь, он правда за ней приедет?

Алисия разделяла сомнения Элены: кому захочется посвятить жизнь заботе об искалеченном ребенке?

И вот Малютка сидела, прижавшись щекой к тыльной стороне ее ладони. Только Элена могла спасти Михаэлу.

Элена вышла на осенний мороз. Октябрь принес с собой ледяной ветер, и по пути к «Ладе» она плотнее запахнула пальто. Сев в машину, включила обогреватель и радио. В новостях передавали одно и то же, а сама она, как лабораторная мышь, металась по лабиринту, откладывая неизбежное и отказываясь принимать решения. Разбираться с работой в отделе криминалистической аналитики, в отношениях с Сарате, с населенной призраками квартирой на Пласа-Майор.

Настырно зазвонил телефон. На экране высветилось имя Буэндиа и фото судмедэксперта, агента ОКА — румяного, с широкой улыбкой. Элена сделала этот снимок в баре на улице Баркильо, где они отмечали раскрытие очередного дела.

Пока Буэндиа делился с ней первыми полученными данными, Элена ощутила какой-то внутренний толчок. Неужели это дело позволит ей вырваться из заколдованного круга?

Глава 2

До того как рынок наркосбыта переместился в Каньяда-Реаль, главным центром наркоторговли в Мадриде был квартал Лас-Барранкилья в Вилья-де-Вальекасе, возле штрафной стоянки «Медиодия-2». В те времена три сотни метров до штрафной стоянки прозвали «дорогой страха». Водители молились, чтобы не заглохнуть по дороге: ведь вокруг ошивались больше пяти тысяч наркоманов!

Теперь здесь все изменилось: старые хибары снесли, территорию привели в порядок и начали возводить новый район, Вальдекаррос. Больше пятидесяти тысяч многоквартирных домов с гаражами, теннисными кортами и бассейнами — для тех, кому не удалось поселиться в Мадриде. Когда-нибудь исчезнет и «Медиодия-2», куда втиснули больше семи тысяч автомобилей (некоторые из них стоят там больше двух десятков лет; через один, говорят, проросло дерево). На ее месте тоже построят дома, бассейны и корты.

Сарате смотрел, как белый испанский мастиф опускает морду в контейнер с водой, который поставил для него дежурный охранник по имени Ромео. Пес жадно пил и отфыркивался, словно только что пересек пустыню.

— Он первый понял, что что-то не так. Кинулся к кузову, стал лаять как бешеный. А Каспер просто так лаять не будет! Я аж перепугался.

— А что владелец машины? Что он сказал, когда открыл кузов?

Краем глаза Сарате наблюдал за скорой: врачи приводили в чувство белого, как бумага, Сильверио Тенасаса. Полицейские, прибывшие на вызов первыми, сообщили Сарате, что сначала Тенасаса непрерывно рвало, а потом он потерял сознание, поэтому и пришлось вызвать скорую.

— Если он что-то и сказал, то я не слышал.

Охранник то и дело косился на бесконечные просторы автомобильной свалки, по которым курсировали полицейские машины и фургоны отдела криминалистики. Ощущение было такое, будто его дом захватили чужаки.

— Как долго простоял здесь фургон?

— Двенадцать дней. Я передал документы вашему коллеге. Фургон привезли с пустыря около Каньяда-Реаль. Нам и раньше приходилось забирать оттуда брошенные автомобили. Этот хоть не сожгли, как часто поступают с крадеными машинами, которые использовали для каких-то темных дел. Но, клянусь вам, когда его привезли, никакого запаха не было, я бы точно учуял. Ну, или Каспер.

К воротам свалки подъехала красная «Лада» Элены.

— Не вылезай.

Сарате сел рядом с ней и показал, куда ехать дальше. По обе стороны дороги тянулись вереницы ржавых внедорожников, полуразвалившихся трейлеров, грузовиков и автобусов, на боку которых еще виднелись рекламные слоганы. Madrid Bus Vision — гласила надпись на одном из них, двухэтажном, с открытой верхней палубой. Видимо, в лучшие времена он возил по городу туристов.

— Сильверио Тенасас, из Сеговии, уроженец Саукильо-де-Кабесас. Семнадцать дней назад у него украли фургон, белый «Ситроен С15». Сейчас такие уже не выпускают. Мог бы и порадоваться, вообще-то угонщик ему одолжение сделал. Через пять дней машину подобрал эвакуатор на пустыре возле Каньяда-Реаль и доставил сюда. Сегодня утром Сильверио приехал за ней из своей деревни, а там… Буэндиа ввел тебя в курс дела? Короче, Сильверио не был готов к тому, что увидел в кузове.

Навстречу им проехал фургон компании «Тедакс», занимающейся обезвреживанием взрывоопасных предметов. Элена поглядела ему вслед в зеркало заднего вида.

— Сначала они решили, что там может быть бомба, но после первого осмотра отмели эту идею. Начальник группы знаком с Буэндиа и… короче, он ему позвонил.

Элена остановилась возле автомобиля криминалистов. Им не пришлось окружать «ситроен» лентой — ограда с колючей проволокой неплохо защищала его от зевак. Фургон стоял с открытыми задними дверцами, будто разинув широкую пасть. Перед ним, как пчелы в улье, сновали техники и фотографы. К Элене подскочила женщина лет тридцати.

— Здесь нельзя парковаться. Вы откуда, из суда? Сдвигайтесь на обочину, я помогу. Нам тут нужен свободный проезд. Слышите? Давайте-давайте, тут нельзя стоять.

Она тараторила, не давая Элене вставить ни слова, поэтому та просто вытащила удостоверение. Девушка поправила круглые очки, прочла имя и должность Элены; ее скулы порозовели, на лице расцвела широкая улыбка. Из-за растрепанных каштановых кудрей она казалась девочкой-шалуньей.

— Очень приятно, инспектор. Меня зовут Мануэла Конте. Доктор Буэндиа мне… Я с ним работаю, вы, наверное, в курсе. Я вроде как его заместитель. Вы не могли бы вернуться в машину и немного отъехать? Здесь она мешает.

И опять улыбнулась — от уха до уха. Сарате тоже вылез из машины и направился к фургону.

— Ну правда, Буэндиа, неужели нельзя было найти кого-то посообразительнее?

— Мануэла, пускай машину отгонит кто-нибудь другой. Элена нужна мне здесь.

Элена передала ключи девушке, предварительно прошептав ей на ухо с нежностью, переходящей в угрозу: «Я эту машину очень люблю».

— У нее протокол в мозгу выжжен. — Буэндиа взял Элену под руку и повел к фургону, извиняясь за свою помощницу.

— А мне она понравилась, вроде соображает. Это ее ты прочишь на свое место?

— Если я в ближайшее время не перееду к морю, мне придется сидеть с внуками, а это, клянусь тебе, последнее, чем я хочу заниматься. Лучше удрать в Бенидорм и перебиваться на там фиш энд чипс, чем терпеть этих сопляков.

Элена резко остановилась: ей в нос ударил зловонный запах. Буэндиа протянул ей защитную маску. Криминалисты посторонились, пропуская инспектора к кузову.

— Судья вот-вот приедет для осмотра трупа, но я подумал, что тебе тоже будет интересно взглянуть.

Кто ты? Это первое, что пришло ей в голову. На лице покойника застыла гримаса боли — последнего, что он испытал в жизни. Неопрятная борода, запачканная кровью, как грязью; оскал, напомнивший Элене картину экспрессиониста Фрэнсиса Бэкона; казалось, последний выдох убитого стал криком. Глаза подернулись сероватой дымкой смерти, но остались открытыми и глядели — куда? Быть может, на того, кто совершил с ним такое. Мужчине было на вид около тридцати, может, чуть больше. Он был полностью раздет и привязан к металлическому стулу, самому обычному, из тех, что стоят на террасе любого бара; на ножках стула засохла кровь. Член убитого жалко болтался между расставленных ног. Прямо над ним начинался и тянулся до самой грудины длинный шов. Шов был грубый, тело окоченело, и стежки немного разошлись. Так вот почему вызвали «Тедакс». Что зашито у мертвеца внутри?

Судмедэксперт прочел этот вопрос во взгляде Элены.

— Его, очевидно, выпотрошили. Возможно, пока он был еще жив. И…

Буэндиа подтянул перчатки и залез в кузов, чтобы прощупать шов, пересекавший живот убитого. Он аккуратно раздвинул края раны и посветил внутрь фонариком. Элена различила бесформенную массу — груду органов? — но потом фонарик выхватил из темноты узнаваемые очертания. Ей показалось, что на абстрактном полотне проступил реалистический элемент, придав смысл всей композиции.

— Видишь?

Элена не смогла ответить, но да, она видела. Из темноты на нее смотрел крошечный полуприкрытый глаз, она различила припухшие веки, а под ними — белизну глазного яблока.

— Думаю, у него внутри плод.

Глава 3

Надо же было утром так неудачно одеться! Зеленое платье с принтом из черепов, джинсовка и мартинсы. Как в маскарадный костюм нарядилась! Весь день она чувствовала себя не в своей тарелке, ей хотелось съездить домой переодеться, но не получилось. Рейес с Ордуньо приехали на штрафную стоянку, когда осмотр трупа уже произвели. Элена попросила их отвезти домой владельца «ситроена» Сильверио Тенасаса, а заодно убедиться в его непричастности к убийству.

— Да если бы я знал, я бы в жизни не поехал его забирать. Я заявил о краже, все сделал как полагается…

Рейес с Сильверио сидели сзади. Лицо мужчины постепенно приобретало нормальный цвет, но он все еще нервничал. Было ясно, что мертвец из кузова еще долго будет являться ему в кошмарах. Рейес всю дорогу беседовала с Сильверио: хотела расположить его к себе, завоевать его доверие.

— Это неприятно, понимаю, но взгляните на снимок. Вы узнаете этого человека?

Сильверио метнул быстрый взгляд на фотографию трупа: широко распахнутые глаза и рот, лицо, освещенное вспышкой, от которой черты кажутся грубыми. Потом поправил ремень и уставился в точку на горизонте.

— Будет тошнить — скажите. Можем остановиться.

Ордуньо наблюдал за ними в зеркало заднего вида.

— Я в жизни не видел этого человека, — решительно заявил Сильверио.

— Где угнали фургон? Нам нужно знать точное место.

— Вы не скажете моей жене?

Двадцать минут спустя Ордуньо притормозил у клуба. Над дверью заведения, разместившегося в обшарпанном особняке, светилась красная неоновая вывеска: «Парадиз». В ночь, когда угнали его любимый фургон, Сильверио развлекался со шлюхами.

— Записей с камер наблюдения нет. Мы опросили проституток и персонал клуба, но, как и следовало ожидать, они говорят, что посторонних не видели, по машинам никто не шарил. По моей просьбе в клуб приедут криминалисты.

Элена молча читала отчет Ордуньо. На стеклянной стене переговорки висело множество фотографий фургона и погибшего мужчины, точнее, разных частей его тела: шов, пересекающий живот сверху донизу, скрюченные пальцы, вцепившиеся в металлический стул, а в центре — лицо. Рядом с этим снимком Элена приклеила белый стикер c вопросом, ответ на который им предстояло найти: кто этот человек?

— Криминалисты сняли отпечатки с руля и рычага переключения передач. На дверцах ничего обнаружить не удалось. Взяли образцы крови, волос и тканей. Работают со всем, что есть, но пока результатов нет. Личность жертвы не установлена, не говоря уже об убийце.

Сарате вяло просматривал предварительный отчет криминалистической экспертизы. Все взгляды устремились на Мануэлу, помощницу Буэндиа: оказавшись в центре внимания, она слегка встрепенулась и поправила очки жестом, который Рейес за этот день видела уже несколько раз.

— Моя очередь?

Марьяхо тихо фыркнула. С тех пор как Мануэла появилась в офисе на Баркильо, Марьяхо держалась с ней немного презрительно. Рейес полагала, что хорошо знает хакершу, и не помнила, чтобы прежде она с кем-нибудь так себя вела. Возможно, дело было не в том, что Марьяхо что-то имела против новенькой — просто ей очень не хотелось отпускать Буэндиа на пенсию, и таким способом она демонстрировала, как ей будет его не хватать.

— Твоя очередь. Но только если тебе есть что сказать, дорогуша. А если нет, лучше нам разойтись по домам и принять душ. Все это явно затягивается.

— Доктор Буэндиа заканчивает вскрытие, но кое-какие данные у нас уже есть. — Мануэла встала и подошла к стене с фотографиями, как школьница во время презентации. — Мужчина, примерно тридцати пяти лет. Предварительный осмотр показал: когда разрезали брюшную полость и вынимали органы, он был еще жив. Вы уже знаете, что его выпотрошили, точнее, извлекли печень, мочевой пузырь, толстый кишечник и часть тонкого. И вот что интересно: надрез сделан очень чисто, скорее всего, хирургическим инструментом. Кстати, и зашили его хирургической нитью. Но стежки очень неаккуратные. Органы могли просто-напросто вырвать, а шов вы видели. Это ужас какой-то, а не шов, он тут же разошелся. Конечно, шил не хирург.

Мануэла подняла взгляд от бумаг, которые держала в руке, и гордо улыбнулась.

— Буэндиа подтвердил, что внутри у него был мертвый плод?

Мануэла опустила бумаги на стол. Вопрос Элены явно ее взволновал. Она принялась рыться в пачке документов и наконец нашла фотографии, сделанные во время вскрытия, после того как Буэндиа вытащил плод. Мануэла прикрепила их на стекло, рядом с остальными.

— Двадцативосьминедельный плод, женского пола. Перед тем как его вложили в тело жертвы, он некоторое время был заморожен. Мы не сможем определить, как долго, но доктор Буэндиа даст приблизительную оценку. Пуповина оборвана: по-видимому, плод с силой выдернули из тела матери.

Всеобщая усталость сменилась подавленностью. В комнате повисла тяжелая тишина. Не было необходимости пояснять, что означали последние слова Мануэлы.

— Почему Буэндиа не пришел сам?

На этот раз Марьяхо не пыталась задеть новенькую; ее вопрос скорее напоминал крик о помощи. Чем больше страшных подробностей они узнавали, тем отчетливее понимали: без Буэндиа этот клубок не распутать.

— Он попросил меня передать вам эту информацию, пока заканчивает последние анализы.

— Значит, есть еще одна жертва. — Голос Элены, спокойный и уверенный, заполнил переговорную. — Мать этого ребенка. Судя по всему, она тоже мертва. Займешься этим, Марьяхо? Обзвони больницы, получи данные обо всех недавних абортах, хотя я не думаю, что этот был сделан в больнице.

— Кроме того, не факт, что он недавний. — Сарате стоял напротив стеклянной стены и рассматривал фотографию убитого, его лицо и глаза, подернутые мутной дымкой. — Мануэла ведь сказала, что плод был заморожен.

— Хорошо, скажем, все аборты за год. И свяжись с районными отделениями полиции. Еще мне нужен список невостребованных трупов.

— Могу посмотреть, кто прерывал наблюдение за течением беременности на сроке семь месяцев. Столько было плоду, когда его вырезали из тела матери.

Сарате снял со стены фотографию убитого и положил на стол перед собой.

— Что мы о нем знаем? Кроме того, что это мужчина тридцати пяти лет. Мануэла, нам нужны его имя и фамилия. С этого надо начинать: когда установим его личность, сможем разобраться и с матерью.

— Токсикологический анализ показал, что в организме убитого был скополамин. Вам известно, что это такое. Он вызывает спутанность сознания и позволяет преступнику полностью подчинить себе жертву. Помимо скополамина, мы также обнаружили у него в крови большое количество гидрохлорида метадона.

— Метадона? Так он был нариком? — Ордуньо покосился на фотографии: неаккуратная борода с проплешинами, спутанные каштановые волосы — стрижка ему не помешала бы. И все же это не было лицо наркомана.

— Или болел. Метадон часто прописывают людям, страдающим хроническими болями, — уточнила Марьяхо.

Мануэла откашлялась, словно учительница, готовая начать урок.

— Это маловероятно, Марьяхо. При хронических болях онкопациентам и не только им чаще назначают морфин или фентанил. Наличие в крови метадона скорее связано с наркоманией. При этом на теле жертвы не найдено свежих следов инъекций. Ноздри не расширены, что характерно для тех, кто нюхает. Поэтому мы, доктор Буэндиа и я, предполагаем, что он проходил реабилитацию от наркозависимости.

Мануэла понимала, что, возможно, только что на всю оставшуюся жизнь настроила против себя Марьяхо, но сдержаться не могла: искушение оспорить аргументы хакерши при помощи данных, полученных при осмотре трупа, было слишком велико, чтобы отказаться от этого удовольствия — даже ради дружеской атмосферы в коллективе.

— А может, он курил? Об этом ты не подумала? Ты застряла в фильмах из девяностых, вот что. Сейчас большинство торчков не колется, а курит; слишком многие погибли от иголок. — Не дожидаясь ответа Мануэлы, Марьяхо достала телефон и начала пролистывать записную книжку. — Почему бы тебе не отправиться в анатомичку и не притащить сюда за три оставшиеся волосины доктора Буэндиа? Это дело не для новичка.

От Элены не ускользнула растерянность Мануэлы: девушка не знала, должна ли она слушаться Марьяхо. Возможно, в университете она была одной из лучших студенток, но работа — совсем другое дело. Ничего, она научится. Элена вежливо указала Мануэле на стул. Тем временем Марьяхо громко возмущалась, что Буэндиа отключил телефон.

— Пока у нас нет других вариантов, будем считать, что он был наркоманом и проходил реабилитацию. Все мы знаем, что в этой версии есть слабые места: помимо того, о чем сказала Марьяхо, в базе данных нет его отпечатков. Рано или поздно почти каждый наркозависимый совершает преступление и попадает в базу. А у этого парня, получается, не было приводов. Ордуньо, Рейес! Отправляйтесь в пункты выдачи метадона при министерстве здравоохранения и расспросите сотрудников, вдруг кто-то его узнает.

Элена заметила, что Сарате смотрит в офис через стеклянную стену переговорки. Обернувшись, она увидела идущего к ним Буэндиа. Он не ответил на приветствие коллег, и Элена поняла: судмедэксперт принес дурные вести. Вид у него был до того усталый и мрачный, что Марьяхо воздержалась от комментариев в адрес его новой помощницы. Буэндиа окинул товарищей потухшим взглядом, задержал его на Элене и вручил ей свой короткий отчет.

— Я задержался, потому что решил срочно провести анализ ДНК. — Буэндиа сел за стол, придвинул к себе успевший остыть кофе Рейес и сделал глоток.

Элена листала отчет.

— Какова точность теста?

— Девяносто девять процентов. Этот парень… — Буэндиа указал на фото, которое Сарате оставил на столе. — Он был биологическим отцом плода.

Глава 4

— Подведем итоги. Убитый мог быть связан с наркоторговцами, мог быть наркоманом. Труп человека, в котором зашит его ребенок, — конечно же, своего рода послание.

Сарате пытался найти ответ на вопрос: зачем? Что заставило преступника пойти на такое? Они с Эленой шли к «Ладе», и их шаги гулко звучали на бетонной парковке на улице Баркильо. Чтобы понять мотивы преступника, нужно проникнуть в его больное сознание: каждый убийца творит собственную историю, подчиненную его извращенной логике. За время работы в ОКА Сарате пришлось расследовать множество страшных преступлений, и он знал: только расшифровав безумную логику убийцы, можно понять, откуда берется самая страшная жестокость, вплоть до каннибализма. Но пока до этого было далеко: они не установили даже личность погибшего, не говоря уже о матери, из чрева которой вырвали плод. Что толку строить предположения? Смутная тревога, которая преследовала Сарате после дела Санта-Леонор, усилилась, перерастая в настоящее беспокойство.

— Где ключи?

— Вроде положила в маленькое отделение.

Сарате рылся в сумке Элены. Она разговаривала по телефону с Рентеро и предлагала ему встретиться; обстоятельства, связанные с обнаружением трупа на свалке «Медиодия-2», нужно попытаться сохранить в тайне. Внимание журналистов наверняка привлекут жуткие детали; их будут обсуждать в новостях и утренних шоу, что, разумеется, затруднит работу ОКА. Чем меньше станет известно публике, тем больше шансов выйти на след убийцы.

— Да плевать мне, что у тебя встреча с главой полиции… Скажи Гальвесу, что у тебя срочное и важное дело. Нам надо поговорить.

Пока Элена спорила с Рентеро, пытаясь разрушить его светские планы, Сарате поставил сумку на капот машины и начал методично перебирать ее содержимое. Его удивило обилие ненужных вещей, которые Элена каждый день таскала с собой: помимо оружия, наручников и аптечки, где было все, от таблеток для улучшения пищеварения до миорелаксантов, он обнаружил сигареты и косметику, хотя Элена не красилась. Потом достал сложенный вдвое лист бумаги, исчерченный желтым карандашом. Это нельзя было назвать рисунком — просто бессмысленное сочетание линий. Сарате не стал задавать вопросов: и так догадался, кто автор этого произведения и почему оно хранится у Элены в сумке. Когда она подошла к нему, проклиная Рентеро и его отношение к работе, то увидела, что в одной руке Сарате держит ключи от машины, а в другой — заштрихованный листок.

— Еле нашел.

Сарате бросил ей ключи. Элена поймала их на лету.

— Ты ходила к ней, да? Ходила к Малютке? — Сарате помахал листком в воздухе. — Красота!

— Почему ты никогда не называешь ее по имени? Ее зовут Михаэла. И даже если тебе это кажется глупостью, для нее это большой прогресс. Если бы ты сам сходил…

— Нет, Элена. Не обижайся, что я с тобой не хожу. Но эта девочка — не наша головная боль.

Элена опустила взгляд. Как рассказать ему, что она начала оформлять опеку над Михаэлой? Необходимость признания нависала над ней дамокловым мечом.

— Ее отец недавно звонил в больницу. Григоре Николеску, помнишь? Румын-дальнобойщик. Сказал, если Михаэле станет лучше, он приедет и заберет ее.

— И отлично. Он ее отец, и девочка должна жить с ним.

— Ты правда думаешь, что он ее заберет? Да, Михаэле лучше, но она все еще в тяжелом состоянии. Невозможно за несколько месяцев забыть все, что ей пришлось пережить на ферме. Да и вообще… Зов крови, конечно, силен, но не настолько, чтобы взваливать на себя заботу о травмированном ребенке. Если он когда-нибудь и приедет, то ухватится за любой предлог, лишь бы отказаться от нее.

— Ты правда так считаешь? Или тебе хочется в это верить?

— Я хочу, чтобы Михаэле наконец повезло. После всего, что она перенесла, она этого заслуживает.

Сарате хмыкнул. Все хлопоты Элены, связанные с девочкой, он считал безумием, но ссориться не хотел. Отдал Элене сумку и отошел от машины.

— Ты куда? Нам нужно поговорить с Рентеро.

— Не нам, а тебе. Ты же у нас начальница. А я лучше пройдусь по Каньяда-Реаль. Фургон нашли там, вот и поспрашиваю, может, кто видел водителя.

Он даже не оглянулся. Элена сомневалась, что он сказал правду. Он не хуже ее знал, что жителей Каньяды бесполезно просить о содействии. От них не добьешься ничего, кроме пустых отговорок: «Не знаю», «Никого не видел», «Меня там не было»… Сарате просто избегал ее общества. Вот в кого они превращались: в пару, которая не выносит близости и не умеет говорить о том, что важно для обоих.

Проехав улицу Фердинанда IV и оставив позади аляповатое здание Главного общества авторов и издателей, Элена включила радио. Передавали песню Мины Маццини «Небо в комнате», давненько она ее не слышала. Голос Мины и знакомая мелодия перенесли ее в прошлое, на пару минут она снова стала той Эленой, что каждую ночь пропадала в караоке, а потом назначала свидания на парковке. Но сейчас из зеркала заднего вида на нее смотрела другая Элена: морщин вокруг глаз больше, но тьмы во взгляде меньше. Элена знала: частично она обязана этим превращением Михаэле. Она вспомнила, как девочка прижалась теплой щекой к ее ладони и как посмотрела на нее на прощание — пугливым робким взглядом, в котором вот уже несколько недель угадывалась просьба о помощи. Инспектор и сама не заметила, как Михаэла стала центром ее жизни. Но Элене это было по душе: она больше не хотела видеть в зеркале прежнюю версию себя.

 

В доме в Колонии-де-лос-Картерос Нино Браво пел «Ноэлию», и его голос заполнял всю гостиную. Сарате с банкой пива «Mахоу» в руке молча наблюдал за Сальвадором Сантосом. Асенсьон, жена Сантоса, постоянно ставила ему песни. Она рассказала Сарате, что под «Ноэлию» они с мужем станцевали свой первый танец, и теперь она надеялась, что эта мелодия по-прежнему что-то значит для Сальвадора. Надежда была совершенно несбыточной, но Сарате решил не говорить об этом Асенсьон. Сидящий перед ним в коляске мужчина с болезнью Альцгеймера давно утратил способность ходить и разговаривать; скоро он даже не сможет переваривать пищу. И все же Сарате испытывал потребность иногда навещать своего наставника и второго отца. На стенах гостиной висели фотографии, напоминавшие о временах, когда Сальвадор Сантос был для Анхеля спасательным кругом, за который тот хватался в любой трудной ситуации. На выцветших поляроидных снимках Сантос выглядел полным сил и уверенным в себе. На некоторых фотографиях рядом с ним стоял Эухенио Сарате, его старый товарищ. Невыносимо было переводить взгляд со снимков на то, что осталось от Сантоса.

Сарате не поехал в Каньяда-Реаль: он и правда понимал, что в этом нет смысла. Сейчас ему нужно было просто посидеть в тишине рядом с Сантосом и выпить немного, чтобы притушить пламя, которое пылало у него в душе, грозя перекинуться на окружающих. В последнее время Сарате часто испытывал злость, даже ярость, и много думал о насилии. Однако ему не хотелось никого бить — пусть лучше бьют его. Драка в баре, облава, в конце концов, серьезная ссора с Эленой — сгодилось бы что угодно. Он никак не мог выкинуть это странное желание из головы, хоть и понимал, что это опасно, что нужно себя сдерживать. Поэтому и пришел навестить Сантоса.

Анхель рассказал ему, как разобрался с Антоном и Хулио, убийцами Чески. Сначала задавил Антона, владельца фермы ужасов, а потом, после аварии, куском стекла прирезал Хулио. Сальвадор Сантос мог ответить ему лишь молчанием: ни похвалы за то, что убил двух мерзавцев, не заслуживавших жизни, ни упрека за то, что преступил все мыслимые границы.

Сарате перевел взгляд на стену, точнее на фотографию Сальвадора и Эухенио, своего отца. Что сказал бы ему отец? Наверное, стал бы его стыдиться. Может, влепил бы ему пощечину или сдал полиции, чтобы преступник понес законное наказание.

На прощанье Сарате поцеловал Асенсьон. Он не стал возвращаться в ОКА. На автопилоте добрался до района Карабанчель, где работал в начале своей карьеры, зашел в бар «Ла-Реха», расположенный напротив отделения полиции, и взял пиво. Поздоровался с бывшими сослуживцами. Коста здорово располнел и лишился части волос. Смена у него только закончилась; они с Сарате устроились у барной стойки и со смехом стали вспоминать свои первые совместные дела.

Вот бы вернуться в те времена, снова стать тем амбициозным идеалистом! Сарате увидел в захватанном стекле стакана свое искаженное отражение. Неужели теперь это его настоящее лицо? Неужели, покончив с этими чудовищами, он стал одним из них? Может, честнее будет уйти из полиции, уйти от Элены? Перестать причинять другим боль…