Освободителей, 37 «А»/66 «Б»
Мы пили.
Сначала домашнее вино, потом самогон, потом водку. Саня Билецкий принес три «топора» — и вечер перестал быть томным.
К десяти часам группа наша была готова. В прямом и переносном смысле. Наша староста, Даша Евставфьева, громко и слёзно просила не пакостить — но Рома «Ромео» Жиган отличился, и выбросил содержимое желудка прямо на пол туалета.
— Рома, ну ё-моё! — причитал Серега Котляр, не забывая опустошать запасы «топора» — Кто так делает?!
Рома, пьяный и счастливый, продолжал опустошать желудок. Совместными усилиями трезвой части группы (как-никак, Ромео метром и восемьдесят сантиметров высотой, бокс, тяжелая атлетика) безвольное тело подтянули к унитазу. Даша выдохнула с облегчением, а мы вернулись к столу в зале.
Сидели, пили. С пьяных глаз говорили всякое, обсуждали преподавателей, клялись друг другу в вечном братстве. Особенно громко жаловался Мартын — ему, как-никак, чуть не срезали стипендию. Остальные, как люди опытные и бывавшие во всякого рода переделках, давали советы.
— Ты, главное, не дрейфь, — Котляр, человек рабочий, бывавший и в Росси, и в Белоруссии, пил и говорил мало, но чётко — Если препод давит, так под дурака работай. Башляй, где надо.
— Я понимаю, понимаю… — икал Мартын — Всё понимаю…
— Вот и делай. Главное у нас что? Физика забодать, да химика. А так степуха в кармане.
— Да, да…
Котляр, поняв, что зерна пали на добрую почву, подлил Мартыну. Тот выпил, и окончательно вырубился.
— Опять его тянуть, — проворчала Настя — Что это такое?
Мы стояли у окна, обнявшись, и все вокруг завидовали. Ну как — слегка, в меру неустроенности своей личной жизни. В целом все были рады, и даже наш Жиган ограничился поздравлениями вместо обычных приставаний.
Было хорошо. Выпили ровно столько, чтобы стало тепло, но не стало плохо. Настя сама прижалась ко мне, сама потребовала тепла, и сама же терлась щекой об мой старый свитер — и это было самым ярким проявлением любви. Говорили мало, больше целовались, и думали о светлом будущем.
— Не бойся, — отвечал я — Сам пойдет, и дойдет куда надо. Наша задача — правильно направить его.
— Ох!
— Это не трудно, — я поцеловал Настю в щеку.
— Поверю на слово, — улыбнулась Настя — Только я не хочу уходить.
За окном дома торжественны, величавы — как невесты в день венчания. Обычные в серые дни хрущевки и брежневки теперь преобразились в мутном свете, и город стал похож на древний храм. Только вместо колонн — пирамидальные тополя, вместо стен — длинные пятиэтажки. А в целом получалось очень красиво.
Вечер подходил к концу. Жигана общими усилиями положили в зале на диванчике, а мы принялись расходиться.
Мартын, изрядно готовый, искал шапку, которую держал в руках. Котляр сцепился в неравной схватке со стоящим в углу коридора свернутым ковром. Остальные пытались одеться в меру своих сил.
— Так, я открываю путь, — Настенька, не трезвее остальных, медленно открыла дверь — За мной, мальчики!
Мы с Котляром подхватили Мартына под руки и пошли вперед. Хотя «пошли» — не то слово. Уместнее было «поползли».
На улице было тепло и тихо. Осенний вечер вступил в свои права, и началось то время, когда хочется мечтать о светлом будущем. Но нам было некогда предаваться сладким мечтам — мы несли Мартына. В прямом смысле этого слова.
Путь наш пролягал по жилым кварталам. Под светом окон мир казался плоским, ограниченным, словно здесь, среди хрущевок, заканчивалась наша Вселенная. Но так и было — мы жили здесь, дети маленьких миров.
Дотянув Мартына к автобусной остановке, мы остановились. Котляр, сам не сильно трезвый, громко матерился, а мы с Настей занялись поцелуями.
— Ребята, — Мартын рвался куда-то вдаль, а Котляр его придерживал — Ребята, я вас уважаю… Ребята, честно слово.
— Верим, верим, — бедный Серый удерживал Мартына за шиворот куртки — Главное, не убегай никуда. Тебе же еще домой ехать.
Мартын с загадочным видом уставился на чёрные трубы ХимТяжМаша. Они хранили молчание, как и громада пустых цехов, где давно уже не было рабочих и работы.
Через несколько минут подъехал автобус. Мы погрузили Котляра с Мартыном в салон, помахали рукой, и отправились домой.
По пути Настя вдруг загрустила. Прижавшись как можно ближе к моему плечу, она вдруг спросила:
— А что дальше?
— Доучимся, пойдем работать, — ответил я.
— Слишком скромно, — поморщилась Настя — Я хочу большего.
— Чего?
— Не знаю, но хочу, — призналась моя благоверная — Когда пойму, тогда скажу.
— Великая женская логика! И долго мне ждать?
— Сколько надо, — тут последовала попытка меня ущипнуть за бок — Столько и будешь ждать. Не умничай.
Коротая время таким разговором, мы подошли к Освободителей, 69. Здесь Настя и жила, и — как я наивно надеялся — мы могли бы жить вместе.
— Придешь домой — позвонишь, ясно? И больше никакого пива, — Настя ловко натянула шапку мне на нос — Бегом, бегом.
Я в ответ поцеловал её — прямо так, с шапкой на носу.
— Ой, дурачек, — и тут же упорхнула за металлическую дверь. Я остался сам, снял шапку, и отправился домой.
Вся дорога по родной улице была словно экскурсией в прошлое. Вот родная гимназия, вот родные техникумы (хотя на самом деле один из них колледж, но…), вот проходные мертвых заводов. Когда-то на этой улице кипела жизнь, когда-то толпы студентов и рабочих шли по старой мостовой, помнящей русских царей. Когда-то…
У проходной ХимТяжМаша, как всегда, толпились местные реперы и скейтбордисты. Пили дешевое пойло, громко ругались, кое-кто пытался начитывать под бит из мобильного гнусавый «репчик». Каменный рабочий, держаший в руках колбу, с отвращением взирал на новых жителей родного края. Все стены проходной были исписаны граффити, среди которых особенно крупно выделялась алая исполинская надпись «Рэп-говно, рок рулит».
Уже возле дома я остановился, и что-то непонятное заставило обернуться. Последний троллейбус, звякая всеми стеклами, проехал мимо, а я вспоминал и вспоминал.
