Уроборос
Вопросы истинной веры
Я остался сам.
Лишь в углу кельи горела последняя свеча, да лежали раскрытые книги Старых.
Работы было много. Отец настоятель приказал закончить иллюстрации до утра, ведь скоро прибудет нунций из Рима, и тогда…
А непонятно, что тогда. Две тысячи девяносто восьмой год от Рождества Христова я, как и остальные монахи нашего монастыря, и жители соседнего посёлка, встречаем в темноте, которую освещает лишь наша искренняя вера.
Пятьдесят лет назад Господь покарал нас за гордыню. Величественные города зарастают бурьяном, а наши люди голодают и живут лишь тем, что выращивают на своих скудных полях. Всё, что был у наших отцов — вкусная еда, комфорт, теплые дома — осталось лишь на страницах книг, которые мы тщательно копируем.
Безусловно, я горжусь своей миссией — как и все послушники нашего монастыря.
Вот только временами… временами я сомневаюсь в её ценности. И не только я — мои братья во Христе тоже спорят.
Тихо, во время утренней трапезы или общей молитвы, мы обмениваемся недоумёнными вопросами — так, чтобы не слышал отец настоятель.
Наша вера подвергается испытаниям каждый день. И сейчас, когда я старательно переписываю книгу о «самолетах», в моей душе кипят страсти.
В чём смысл труда моего? Лишь в том, чтобы скрупулезно переписать эти слова, смысл которых я и сам не понимаю? Или же в том, чтобы в точности перерисовать непонятные схемы и рисунки?
Свеча разгорается всё ярче и ярче — как и моё сомнение.
И ведь мне не с кем поделиться — сестра вышла замуж и больше не приходит ко мне, родители уже давно не посещают нашу обитель. У них много забот: урожай, скотина, защита от мародеров — и нет времени на долгие прогулки.
Я горжусь своей миссией. Горжусь тем, что сделал. Но я не слеп, и глаза мои не залиты елеем…
Луна заглядывает в окно кельи. Работа не идет, и все мои попытки сосредоточиться приводят лишь к испорченным листам и пролитым чернилам. За окном, далеко-далеко за хвойным лесом, видны руины старого города. Величественные, мрачные, чёрные. Пустые.
Наш мир пал. Без энергии, без транспорта, без связи мегаполисы превратились в ловушку. Оставшиеся в живых после Великого Сожжения покинули города, прихватив с собой остатки знаний — великих знаний, которые мы обязаны сохранить. Но ради чего? «Великая миссия» — лишь слова, а вокруг нашего монастыря лежат вымирающие поселки, чьи жители собирают небольшой урожай. Голод, холод. Отчаяние.
Задув свечу, я отправился к отцу Грегору. Он укрепит, он поможет, поймет…
Я беру книгу под мышку, и тихо крадусь по пустым коридорам. Братья спят, и незачем их будить — тем более, что визит мой к отцу настоятелю носит строго конфиденциальный характер.
Спустившись во двор, останавливаюсь перед главным распятием, висящим на стене — большим, в два человеческих роста. Спаситель взирает на меня сверху, неподкупно и мрачно, и я вспоминаю книгу Экклезиаста:
«И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
— И прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим… — я перекрестился и отправился дальше.
Келья отца Грегора расположена у самого выхода из монастыря. В окошке горит свет — настоятель не спит.
Осторожно стучу в дверь.
— Да, войдите.
Я вдохнул, выдохнул, и резко вошёл в келью, закрыв за собой дверь.
Отец Грегор сидел за вмурованным в стену столом. Обстановка в его келье стала еще более бедной, чем в мой последний визит — несколько книг, кувшин с ореховой настойкой, и свеча. Из окон кельи виден внутренний двор монастыря, весь заваленный мешками и ящиками.
— О, брат Хиллиас — настоятель внимательно смотрит на меня — Что привело вас ко мне в столь позднее время?
Я молча положил на стол книгу.
— И? — отец настоятель лениво перелистывает страницы — Прекрасная книга, с хорошими иллюстрациями. Если вы закончите её переписывание, брат Хиллиас, то…
— Зачем? Зачем мы, из года в год, переписываем эти книги, копируем эти чертежи, зачем мы тратим свои самые ценные годы жизни на это? — не выдержал я — Во имя чего? Наш труд не несёт облегчения крестьянам и ремесленникам — они по-прежнему трудятся в поте лица своего старыми инструментами! У нас в подвалах тысячи книг, посвященных медицине — а люди умирают тысячами от чумы и холеры! И что толку в этих знаниях, что мёртвым грузом лежат в наших библиотеках?!
— Ах, кризис веры, — задумчиво протянул отец Грегор — Это достаточно часто встречается у нас.
— И всё? — спросил я.
— Нет, почему же. Вы не первый, брат Хиллиас, и, увы, не последний. Садитесь, — настоятель указал на лавочку — Нам предстоит предметный разговор.
Я сел рядом с ним.
— Итак, вы сомневаетесь в правильности дела, выбранного святой Церковью, потому что не видите результатов нашей работы на данный момент?
— Именно так, отец настоятель.
— Что же, это справедливо и разумно. Я в ваши годы размышлял так же. Но давайте размышлять как христиане, брат Хиллиас.
— Давайте, — я немного не понимаю тона настоятеля, но кажется, что у него в глазах прыгают весёлые огоньки.
— Наш труд, конечно, весьма странен для человека практического склада ума. Например, какой сейчас толк в так называемых «мобильных телефонах» и «планшетах»?
— Никакого, — ответил я — Совсем никакого.
— Верно. Но это сейчас, сын мой. Сейчас. А спустя века эти знания, попав в нужные руки, послужат делу возрождения.
— А будет ли оно, это возрождение? — мне стало горько — Такими темпами, возрождать цивилизацию будет некому — все вымрут от голода и болезней.
— Нет, сын мой — душевно ответил настоятель — Ты не хуже других знаешь, что мы не только копировщики и переписчики, но и лекари, учителя, строители. Да, нас мало, и наш труд пока не заметен — но и Рим был построен не за один день.
— Да, это так. Но почему же тогда мы храним в тайне важные открытия и разработки — в земледелии, металлургии, технике? То, что уже сейчас может послужить делу процветания и возрождения?
— А кому мы можем передать эти секреты? — тонко улыбнулся настоятель — Феодалам, злобным и алчным, которые готовы убивать друг друга за кусок чужой земли? Или тёмным крестьянам, которые ничего не поймут?
Он открыл книгу, лежавшую на краю стола.
— Пятьдесят лет назад знания уже попали не в те руки. Наши родители ещё жили в прекрасном мире — с первыми летающими машинами, колониями на Луне, роботизированными заводами, они жили до девяносто-ста лет, пребывая в здравом уме. Но лидеры тогдашних государств не смогли договориться, и мир рухнул в пропасть, — наставник мой медленно перелистывал книгу — Нам понадобилось не так уже и много. Уничтожение нескольких энергостанций, мощный компьютерный вирус, парочка локальных конфликтов — и вот, былое великолепие обратилось в прах. И оказалось, что кроме нескольких сотен тысяч человек все остальные в нашем мире не нужны. Эпоха цифрового идиотизма превратила людей в бесполезные овощи, потушив искру Божью, и без электронного планшета в руке человек становился тупым, словно пробка. Такова оказалась цена стремительного прогресса.
Я внимательно слушал отца Грегора, хотя читал об этом сам тысячи раз.
— Поэтому, христианская церковь и хранит сегодня эти знания у себя. Если сейчас мы отдадим эти знания людям, случится более страшная катастрофа, чем Великий Пожар. Только представь, сын мой, — настоятель встал и принялся расхаживать по келье — что секрет пороха попадет в руки соседнего феодала, барона Страйхена? Что тогда начнется?
— Он станет королем, — я с трудом выдавливаю из себя слова — Он завоюет и подчинит себе окружающих феодалов, и тогда…
— Останется варваром. Но сильным варваром, у которого в руках будет мощное оружие, способное уносить тысячи жизней.
— Это будет началом конца.
— Именно так, — довольным тоном заметил настоятель — Началом конца остатков цивилизации. Города, слабые и полуразрушенные, станут добычей феодалов и вооруженных банд, и виноваты в этом будем мы — Святая Церковь — которая не сохранила эти знания в тайне.
— Но почему мы не создадим свою вооруженную силу, которая уничтожит феодалов и бандитов, царящих в нашем крае?
— И раскроем себя? Покажем свой истинный потенциал, чтобы все они — алчные, злобные, охочие до золота — потом боялись нас, и готовили в тайне наше уничтожение?
— Они в любом случае узнают о нашей силе, и о наших возможностях, — ответил я — Рано или поздно.
— Лучше поздно, — в тон мне ответил настоятель — И тогда мы успеем закончить свой труд. Города окрепнут, феодалы ослабнут, и человечество начнет новый путь.
— А начнет ли? Если Господь наказал нас один раз за гордыню, то что помешает ему наказать во второй раз?
— Мы помешаем. Святая Церковь не выпустит теперь науку из своих рук. Мы будем стоять за спинами книжников и учёных, предостерегая их, и каждое новое изобретение будет опробовано лишь после тщательных исследований. Шаг вперёд — и десять шагов назад.
— И куда мы придём, отец настоятель? К новой инквизиции, к кострам, к новым крестьянским войнам?
— Нет, — за окном кельи брезжит рассвет — Мы, в отличие от мирян, выучили уроки истории. Никакой инквизиции, никаких гонений на инакомыслящих, никакой агрессии. Лишь постепенная, разумная, комплексная работа по возрождению нашей цивилизации.
Доводы отца настоятеля кажутся мне убедительными, но остался последний вопрос.
— А что… потом? Когда закончится время нашей миссии?
— Господь направит нас. Всё в воле его.
Я забираю книгу и иду к выходу.
— Спасибо вам, отец настоятель. Я продолжу работу
— Аминь, — отец Грегор закрывает за мною дверь.
Вернувшись в келью, я достаю новые свитки, чернила, и приступаю к работе. У меня впереди ещё тысячи книг и карт.
Но почему в моих ушах звучит голос Иоанна Богослова?
«…Труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашёл, что они лжецы; ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал…»
