Оглавление

Представленная на суд читателя книга является повестью по форме и неисчерпаемой иллюстрацией многодневных путешествий по содержанию. При этом автор не ставил перед собой цель создать туристический справочник или «землепроходческий» путеводитель, которые сегодня можно найти не только в любом книжном магазине, а и во всемирной паутине Интернета или даже в гаджетах мобильного телефона. Несмотря на это, невозможно было не описать посещаемые достопримечательности. Однако выполнялось это более чем бегло, только для того, чтобы читатель понимал, где он находится в данный момент. Главной целью этого повествования являлось рассказать, как проходили мои путешествия, чем они были насыщены в духовно-познавательной форме, какие неожиданности подстерегали нас в пути. При этом хотелось передать эйфорию и эмоции от увиденного, волнение, настроение, переживания, душевный подъём и вдохновение в процессе наших заграничных странствий.

Автор выражает глубокую признательность Геннадию Шлаину за неоценимую помощь в издании этой книги.

Посвящается Милочке Ходоровой, моей преданной супруге и постоянной спутнице всех, описанных в этой книге, путешествий.

«Говоришь, чтоб остался я, чтоб нигде не скитался я,

Чтоб восходы с закатами наблюдал из окна,

А мне б в дороги далёкие и маршруты нелёгкие

Да и песня в дороге мне, словно воздух нужна.

Чтобы жить километрами, а не квадратными метрами,

Холод, дождь, мошкара, жара — не такой уж пустяк!

И чтоб устать от усталости, а не от собственной старости,

И грустить об оставшихся, о себе не грустя.»

(Юрий Кукин)

Пролог

(или с чего всё начиналось)

Библейское крылатое выражение «Неисповедимы пути господни» выражает непредсказуемость жизни, невозможность предвидеть все повороты судьбы. Мы не знаем, как будут развиваться события в будущем и как повернётся к нам колесо Фортуны дальше. Не можем предугадать, что будет, как сложится, какие серпантины и изгибы последующего бытия ожидают нас. Всё это и относится к неисповеданным путям, на которые указывает нам Всевышний. Однако, с известной степенью осторожности, перечисленное можно приложить и к дорогам, которые прокладывает путешествующий народ. Именно об этом и гласит название этой книги, где слово пути относится к шоссейным дорогам, морским руслам, железнодорожным рельсам, авиатрассам или просто к горным или лесным тропинкам.

В школьном детстве я прочитал несметное количество книг, большую часть кото��ых составляли повести и романы о путешествиях. Среди них были: «Хождение за три моря» Афанасия Никитина, «Дети капитана Гранта» Жюль Верна, «Путешествие на Кон Тики» Тура Хейердала, «Старик и море» Эрнест Хемингуэя. Этот список можно было продолжить до количества, превышающего несколько сотен. Симпатичная библиотекарша добродушно ругалась, что на такого читателя не напасёшься абонементных формуляров. Я же продолжал впитывать в своё сознание путевые эпопеи литературных путешественников, которые в Библии называют неисповедимыми или непостижимыми.

Уже тогда внутри меня вертелось нечто необъяснимое, зовущее к заснеженным вершинам, речным перекатам, синим морям, к дорогам, ведущим к таинственным открытиям и к чему-то, ранее никогда не виденному. Всё моё естество, в любой заданный момент времени, было готово сорваться в неведомую даль и начать феерическую акцию под кодовым названием «перемена мест». Время реализации этой акции наступит несколько позже. Первыми её элементами являлись запутанные серпантины лесных тропинок в пионерских лагерях во время летних каникул. В школьном возрасте, когда даже писатели-фантасты ещё не писали о смартфонах и навигаторах, когда, занятые ежедневной работой, родители не могли определить местоположение своих детей, я совершал смелые и, как мне казалось, совсем необычные, путешествия по ажурной паутине узких улочек и кривых, часто тупиковых, переулках города, в котором родился и жил.

Это был древний, расположенный в западной части Украины, город Львов, который сегодня называют культурной столицей и самым красивым городом Украины, местом паломничества туристов со всей Европы, а также азиатского и американского континентов. Город с 800-тысячным населением занимал, относительно небольшую, площадь в 150 квадратных километров. Если, для простоты расчётов, предположить, что она имела форму квадрата, то его сторона получалась чуть больше, чем 12 километров. Однако для одиннадцатилетнего отрока эти расстояния были экстремальными. Вряд ли можно передать, сколько восторга, блаженства и наслаждения получал я в своих многочасовых путешествиях по древнему городу. Они, конечно же, мало походили на приключения героев Жюль Верна или Тура Хейердала, но являлись для меня предвестниками каких-то более значительных дерзаний. Но и до их начала меня отделяла значительная временная дистанция, которую ещё надо было преодолеть.

Стартовым в этом направлении являлось моё участие в работе школьного географического кружка. Я понимал, что знания этой землеописательной науки являются для путешественника первоочередными. В процессе их накопления мне удалось даже стать одним из победителей городской географической олимпиады. Однако решающим фактором являлись небольшие, как правило, двухдневные познавательные поездки кружковцев по заповедным местам области, включая лесистые Карпаты.

По окончанию восьмого класса мои родители, зная мою тягу к путешествиям, сделали мне роскошный подарок, вручив туристскую путёвку. Она включала в себя морской круиз по маршруту Одесса — Севастополь — Ялта. В этот момент я ощущал себя 15-летним капитаном, о котором писал Жюль Верн. Ведь я впервые я покидал пределы родного города, первый раз ехал в плацкартном вагоне междугороднего поезда Львов — Одесса и, как никогда ранее, вступал на палубу небольшого парохода, который вмещал около сотни пассажиров. В тот момент мне казалось, что Афанасий Никитин со своими «тремя морями» мог позавидовать моему черноморскому плаванию. Незабываемые, совсем невиртуальные, картинки, как в сказочном калейдоскопе, с изображениями знаменитой улицы Дерибасовской и Потёмкинской лестницы, сбегающей вниз к одесскому морскому порту, с Малаховым курганом и «Панорамой обороны города» в Севастополе сменялись крымской жемчужиной — Ялтой, живописной вершиной Ай — Петри, Воронцовским дворцом, Ливадией, Ласточкиным гнездом и Никитским ботаническим садом. Это небольшое, недельное, первое в жизни, путешествие произвело на меня неизгладимое впечатление. Оно вызвало какой-то невероятный душевный взрыв, новизну ощущений, небывалое потрясение и непередаваемое сладкое чувство познания неведомого, вызываемое периодическим перемещением в пространстве. Прошло более полувека, а застывшие изображения перечисленного до сегодняшнего дня чередуются в памяти.

Мои стартовые путешествия по земле как-то само собой привязывались к греческому слову «Geo». Именно оно и сыграло решающую роль в моей профессиональной судьбе, в какой-то степени принудив поступить на «geo» — дезический факультет политехнического института. Воспользовавшись льготами студенческого билета, который давал 50% скидку на перелёты, я, опять-таки, впервые в жизни, на тогдашнем флагмане советского аэрофлота, серебристом лайнере АН-10, парил в небесах на десятикилометровой высоте. Вглядываясь в иллюминатор, восхищённо наблюдал за беспрерывно плывущей грядой белоснежных облаков и, за выскальзывающими в их прорехах, бурыми горами, бесконечно зелёной полосой лесов, квадратиками сельскохозяйственных угодий, изгибающимся серпантином водных потоков и сероватыми линиями шоссе и магистралей. Собственно, это и было моим, вторым по счёту, перемещением в постсоветском пространстве. Оно являло собой, удивительную по форме и насыщенную по содержанию, поездку в Москву. В очередной раз, да простит меня читатель за тавтологию, впервые в жизни меня поглотил огромный город, один из самых больших мегаполисов мира, великая столица необъятной советской империи. Вспомнились тогда слова А. С. Пушкина: «Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нём отозвалось…”. Уж не знаю, как для русского, а в моем маленьком еврейском сердце ещё и как отозвалось. Целыми днями, без устали, я бродил по московским площадям, улицам и переулкам. Арбат и Ордынка, Петровка и Чистые пруды, Замоскворечье и Таганка, Красная площадь и Большой театр — всё было, опять таки, впервые. Я, как герой культового тогда фильма «А я шагаю по Москве», действительно, шествовал под «нормальным летним дождём» по овальному Садовому кольцу, осматривал архитектуру Кремля, любовался шедеврами Третьяковской галереи и поднимался на Воробьёвы горы к знаменитому Московскому университету. Здесь, в тёплой и суетливой атмосфере беспрерывной и быстрой поступи озабоченных и вечно спешащих горожан, зримо просматривалась широкая приветливая хлебосольная русская душа советской столицы. В этом московском путешествии я явственно ощутил, непознанное ранее, какое-то неописуемое, неизвестно откуда взявшееся, чувство тихой и необузданной радости и к, моему немалому удивлению, несоизмеримой гордости за бывшую столицу тогдашнего СССР.

Следующим, едва ли самым важным, симптомом моей «кочующей» болезни стала, по сегодняшний день, нетленная любовь к горам. Отправной точкой этого непередаваемого чувства оказалась секция альпинизма, которому я посвятил все студенческие годы. Символом будущих горовосходителей являлись слова, начертанные на полученных куртках-штормовках: «Альпинизм — школа мужества». Это выражения предполагало преодоление самого себя, максимальное напряжение физических возможностей, величайшую самоотверженность и высокую ответственность. Для меня эта «школа» означала, прежде всего, очередное перемещение из плоскостного городского пространства в живописные вертикальные формы, именуемые горами. Это часть рельефа литосферы, которая представлялась громадными нагромождениями, нависающими над равнинами, воспринималась мною причудливыми скалами и леденящими реками, сильным порывистым ветром и высоким золотым солнцем, крутыми стремнинами и низко падающими звёздами, лысыми отрогами, остроконечными пиками и зелёными долинами. Для меня горы были, прежде всего, состоянием души, в которых она переворачивалась на неопознанную изнанку всеобъемлющего восторга, бурного ликования, искромётной радости и фантастического чувства собственного самоутверждения.

Получалось, что горы покоряют нас, а мы, с непреходящим чувством безответной любви, пытаемся покорить их. Восхождения на вершины всегда являлись волшебной частью нелёгкого, но захватывающего путешествия, которое я всегда вкладывал на алтарь поиска непроторенных дорог. Именно их я искал на карпатской вершине Говерла, в таинственных пещерах Крымских гор, на затяжных, покрытыми нетающими ледниками, крутых кавказских перевалах и при подъёме на заснеженную, самую высокую гору Европы, двуглавый седой Эльбрус.

Благодаря очередному походу по заснеженным Карпатам, в новогоднюю ночь я со своими друзьями, студентами-политехниками, познакомились со студентками медицинского факультета старейшего университета эстонского города Тарту. Симпатичные девушки-эстонки пригласили нас посетить их маленькую, но очень интересную, республику, в незабываемое путешествие по, тогда ещё советской, Прибалтике. Несмотря на то, что сам вырос в европейском городе, который в прежние времена был и австрийским, и венгерским, и польским, там я чувствовал себя, как заграницей. Тарту никак не напоминал стандартный город Страны Советов. И дело даже не в вывесках, которые были на незнакомом языке. Просто узкие, мощёные, красным булыжником, сбегающие вниз к рыночной площади, четырёхвековой давности, улочки и лепная фасадная архитектура причудливых зданий сверкали какой-то первозданной стерильной чистотой. Казалось, что, никому неизвестный чародей, стирает этот древний город волшебным моющим средством. Эти незабываемые ощущения волшебной новизны прибалтийской урбанистики продолжались также при знакомстве с Таллинном, Ригой и Вильнюсом.

Буквально через полгода после посещения Эстонии, Латвии и Литвы я руководил походом по горному Крыму. Так сложилось, что уже на второй день путешествия, при спуске с вершины Чатыр-Даг, какие-то люди в белых халатах, чуть ли насильно, посадили нас, группу из шести человек, в карету скорой помощи и вывезли в Симферополь, где и высадили на привокзальной площади. Оказалось, что в Крыму произошла вспышка холеры, по причине которой нас поселили в карантинную обсервацию. Нам удалось больше неправдой, чем правдами, убежать из этого противохолерного «заповедника» и продолжить своё путешествие по, незапроектированному ранее, маршруту, который получил у нас кодовое название «Автостоп». Оно предполагало бесплатное передвижение на попутном транспорте с согласия водителя. Фактически, мы ехали не туда, куда хотели, а в то место, куда направлялся, подхвативший нас, грузовик, в кузове которого мы размещались. Однако, в любом случае, наша группа перемещалась как во времени, так и в пространстве, устраиваясь в своих палатках на ночлег в пришоссейных лесах. В конечном итоге, нам поневоле пришлось использовать троцкистский лозунг «Движение — всё, конечная цель — ничто». Это в том смысле, что, несмотря на отсутствие какого-либо плана, мы двигались вперёд, куда-то ехали, что-то видели, чем-то впечатлялись, пока очередной водитель не остановил машину у дорожного знака с надписью «Херсон». Через несколько часов наша доблестная группа уже погружалась на древний теплоходик, который отплывал в Киев. Несколько дней так называемого «полукруиза» по самой большой украинской реке пролетел, как одно мгновение. Всё было, как и описывал Н. Гоголь, «чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои».

1973 год венчал не только время окончания института, а и полновесное погружение в неисхоженные дороги, которые открывались перед начинающим инженером-геодезистом. Непроторенные пути прокладывались мною в составе экспедиций Главного управления геодезии и картографии при СМ СССР. Это были заполярные небольшие городки: таймырский посёлок Хатанга, ненецкое поселение Амдерма, якутский городок Тикси на берегу Северного Ледовитого океана и чукотский город Анадырь, омывающийся Беринговым морем Тихого океана. Здесь слово путешествие заменялось, тяжёлыми по форме и чудодейственными по содержанию, передвижениями по горной чукотской тундре, связанными с созданием топографических карт региона. Затем приходилось бродить с геодезическим инструментом по, иногда дикой и пустынной, а местами красочно горной, древней земле Азербайджана. С теодолитом и нивелиром за спиной я любовался высокими горами, живописным озёрами и жемчужными реками Армении. Несмотря на то, что «гулять» по этим двум республикам приходилось в полевых условиях кавказского разнообразия природных зон, в памяти остались и их столицы. Это прежде всего, раскинувшийся на берегу Каспия, город Баку — с лабиринтами извивающихся улочек, серпантинами переулков и неожиданными тупиками, с остроконечными минаретами мечетей и древними дворцами с преобладающей восточной архитектурой. Столица Армении — Ереван запомнилась как, расположенный на вулканическом плато, розовый город, который был основан даже раньше, чем Рим.

Годы, проведённые в Заполярье и в Закавказье, навсегда остались в моём восприятии реальными символами личного соприкосновения с дикой и необузданной природой. Вернувшись в родные пенаты, в город Львов, атрибутика моих перемещений стала носить более цивилизованные оттенки. Этому способствовало новое место работы — изыскательский отдел проектного института Прикарпатского военного округа. Эта составляющая Министерства обороны охватывала половину областей Украины. Топографические съёмки военного назначения производились в гарнизонах, расположенных в небольших городках. Командировки туда предполагали, кроме непосредственной инженерной работы, также небольшие путешествия в поездах, автобусах и автомобилях до места назначения. Таким образом, мне пришлось побывать во многих весях Львовской, Тернопольской, Ровенской, Ивано-Франковской, Закарпатской, Житомирской, Черновицкой, Волынской и Хмельницкой областях.

Через несколько лет я перешёл на научно-преподавательскую работу в институт. Несмотря на изменения статуса и характера работы, мои путешествия продолжились. Вначале, в связи с тем, что я руководил исследованиями по определению деформаций оснований турбин и котлов ТЭЦ и ГРЭС геодезическими методами, мне пришлось многократно выезжать на электростанции Молдавии (Кишинёв, Тирасполь), Эстонии (Нарва), Украины (Ровно, Одесса). Впоследствии, когда я перешёл на преподавательскую работу (в период подготовки кандидатской диссертации и после её защиты), начались, так называемые «конференционные» поездки на различные симпозиумы, семинары, конгрессы и совещания. Докладам и выступлениям сопутствовали знакомство с городами Киев, Ленинград, Минск, Новосибирск, Омск, Томск, Сочи, Пятигорск и Ташкент. Это были малоформатные, но интересные и познавательные поездки, как с точки зрения моих научных интересов, так и в аспекте приятного знакомства с местами, в которых ранее не бывал.

Первая заграничная поездка для меня и всей моей семьи совпала в августе 1990 года с датой моего прощания с Родиной, с моментом репатриации в Израиль, с дня, когда воздушный лайнер переместил нас с московского международного аэропорта Шереметьево-2 в тель-авивскую воздушную гавань имени Бен-Гуриона. Несмотря на объективные трудности, связанные с адаптацией к новым условиям жизни, всё свободное время моя семья уделяла путешествиям по маленькой, но от этого, не менее замечательной, державе. Буквально всё вызывало неподдельное восхищение в этой удивительной стране трёх мировых религий (иудаизм, христианство и ислам) и трёх морей (Средиземное, Мёртвое и Красное): это и святые места золотого Иерусалима, колоритный и загадочный Тель-Авив, Бахайские террасы на горе Кармель в Хайфе, заснеженная в зимнюю пору гора Хермон на Голанских высотах, «лунные кратеры» и глубокие каньоны пустыни Негев, место крещения Иисуса Христа — святая река Иордан. Казалось бы, что в стране, которая раскинулась всего на 470 километров в длину и 45 километров в ширину в среднем сечении, все достопримечательности можно увидеть, если и не за один день, то уж точно за неделю. Однако автор этой книги, уже тридцать лет проживая на Святой земле, до сих пор не уверен, что осмотрел все её заповедные уголки.

Часть 1

Галопом по Европам

Фразеологизм «Галопом по Европам», который заложен в название первой части этой книги, зародился в России в конце 19-века, благодаря русскому дворянству, в кругу которого было очень модно путешествовать по крупным городам Европы с целью осмотра местных достопримечательностей, посещений музеев и исторических мест. На самом деле этих «путешественников» мало интересовали все эти музейные экспонаты, старинные замки, величественные дворцы, средневековые очертания древних городов Старого Света. Поэтому путешествия таких, с позволения сказать, «евротуристов» были настолько короткими и стремительными, что у них просто физически не хватило бы времени на просмотр хоть чего-нибудь достойного. Все эти поездки носили поверхностный характер. Однако при возвращении домой они с видами умудрённых, много повидавших, обновлённых новыми знаниями, людей интерпретировали свои европейские наезды иллюзорными небылицами. Именно про таких «туристов», вернувшихся из-за границы, в народе и говорили «проскакал галопом по Европам».

Глава 1

«Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно»

(Германия, Австрия, Италия, Швейцария)

(1996 год)

Европа, старая Европа,

Как ты близка моей душе,

Здесь доля святости порока

Слились в едином витраже.

Европа, старая Европа,

Не повидав тебя вовек,

Ты просто жизнь свою прохлопал,

И до конца не видел свет.

(Ирина Николаева)

По заголовкам первой части и первой главы этого повествования читатель должно быть уже сообразил, что далее речь пойдёт о моём личном покорении Европы. Однако прежде, чем продвинуться дальше, хотелось бы оправдаться за не очень короткую вышеприведенную преамбулу. Понятно, что само слово «галоп» относится не к людям, а к лошадям, которые переходят на этот вид своего бега, когда им необходимо быстро преодолеть короткую дистанцию. К сожалению, верхом на лошади я никогда не скакал. Да и вряд ли это актуально в наше сегодняшнее высокотехнологичное время для дальнего передвижения. Во-вторых, никто не ставил перед собой задачу — быстро и в спешке не вникать в детали и в суть достопримечательностей, как это делали русские дворяне. Поэтому, выражение «Галопом по Европам» больше риторическое, чем реальное. И, наконец, всем известно, что, на самом деле, окно в Европу прорубил царь всея Руси Пётр I, основав город Санкт-Петербург.

В отличие от русского царя, я никаких новых городов не воздвигал, но маленькое окошко для путешествия в Европу отыскалось как-то само собой. По малому счёту этим воздушным проёмом стал тель-авивский международный аэропорт Бен-Гурион. А вот, по большому счёту, виновницей моего первого путешествия на европейские просторы, сама того не подозревая, оказалась моя сотрудница Анна.

Если следовать хронологии происходящих событий, то на тот момент со дня моего приезда в Израиль прошло шесть лет. Это было совсем не простое время поисков, исканий, борьбы с ежедневными сложностями и интеграции в израильское общество. Уже были решены основные проблемы с местом работы и приобретения жилищной недвижимости. Старшая дочка служила в израильской армии, а младшая успешно училась в гимназии. Однако по причине, выражаясь высоким финансовым слогом, дефицита платёжного баланса, все наши путешествия ограничивались границами еврейского государства.

Но так случилось, что в один, на самом деле, действительно, прекрасный день ко мне подошла, репатриировавшая два десятка лет назад из Аргентины, вышеупомянутая коллега Анна и безапелляционно заявила:

— Семён, тут такое дело, я так понимаю, что ты, кроме своего СССР, за границей никогда не был. Сегодня у тебя появилась, называй как хочешь, оказия или возможность побывать там. Дело в том, что служебные дела моего мужа не позволяют нам вылететь на отдых в «клаб отель», заказанный в Италии.

Владельцы «свит» в системе «клаб отель» имели право раз в год на неделю выезжать за границу в, расположенные по всей Европе, специализированные гостиницы. Незнакомое тогда слово «свита» включало в себя комфортный просторный, для 4 человек, номер с салоном, отдельной спальней и, что немаловажно, со всем необходимым для приготовления завтрака или ужина. Однако важнейшей составляющей в этом предложении являлась цена, которая была существенно ниже рыночной и, к тому же ещё, делилась на две семьи.

Отыскать партнёра по предложенному путешествию оказалось не сложно. Им стал мой коллега, с которым мы работали в одном и том же институтском отделе, Эдик Могилевский. Надо сказать, что меня с ним объединяло не только место, где мы проводили рабочее время. Эдуард, как и я, был инженер-астрономогеодезист, как и я, имел учёную степень кандидата технических наук. Был он ещё и мастером спорта по альпинизму, и больше жизни любил путешествовать. Именно это и стало определяющим в нашей связке для предстоящего штурма Старого Света. В боевую связку были включены и наши жёны: Мила и Люба.

Несмотря на относительную дешевизну нашей будущей поездки, подсчитав все планируемые расходы, мы с Эдуардом отправились в банк для оформления ссуды с тем, чтобы будущий вояж из кажущейся фантастической утопии приобрёл реальные черты. Однако даже тогда, когда банковский заём уже поступил на наши счета, когда были приобретены путеводители и карты, когда были оформлены международные водительские права, всё равно не верилось, что перед нами откроются просторы Западной Европы.

Реальность происходящего мы ощутили только в аэропорту Бен-Гурион при посадке на белоснежный лайнер израильской авиакомпании «Эль Аль». Эта аббревиатура в переводе с иврита означала соответственно предлоги «к» и «на», которые употребляются при обозначении направления движения. В нашем случае это подразумевало, что мы будем лететь на определённой высоте к немецкому городу Мюнхен.

Пусть читатель не думает, что я по ошибке, вместо какого-нибудь итальянского города, назвал столицу Баварии. Просто, чтобы не уподобляться тем, кто действительно проскакивал Европу галопом, мы с Эдуардом решили продлить намеченное семидневное пребывание там до двухнедельного. Таким образом, итальянский отель оказывался как бы в центре нашего путешествия, по краям которого, в ту и другую сторону, предусматривались дни для посещения других европейских стран.

К баварской столице мы подлетали ранним утром, когда первые блики восходящего солнца неторопливо касались самолётного иллюминатора. Из этого округлого окошка отчётливо просматривался броневик, который продвигался вдоль посадочной полосы, на которой приземлился израильский лайнер. Чуть позже я узнал, что эта, похожая на танк, военная машина как бы символизирует раскаяние германских властей, которые не смогли предотвратить масштабный террористический акт в 1972 году, совершённый палестинской организацией «Чёрный сентябрь» во время Олимпийских игр в Мюнхене, жертвами которого стали одиннадцать израильских спортсменов.

Первый шаги на европейских просторах привели нас на площадку прокатной компании «Avis», где прототипом, галопом скачущих лошадей, стал арендованный немецкий автомобиль «Volkswagen Passat» с неслабым 2-х литровым объёмом двигателя. По мнению Эдуарда, для езды по высокогорным дорогам мощность движка должна быть, как можно, больше. Однако впоследствии азартные итальянские водители опровергли его, в общем-то, компетентное мнение, обгоняя нас на альпийских дорогах на своих маломощных (0.6 — 0.8 литров) Фиат (ах).

Итак, кульминационный момент нашего выезда из замкнутого пространства мюнхенского аэропорта имени Франца-Йозефа Штрауса на европейский автобан, ведущий к итальянской границе, настал, когда Эдуард гордо водрузился на водительское сидение народного германского авто. Рядом с ним, вооружённый картами европейского Заграничья, не менее амбициозно восседал автор этих «паломнических» записок. Наши дамы, инфицированные торжественностью и величием наступившей исторической минуты, почему-то не подкидывали вверх свои чепчики и подозрительно молчали, предвкушая, наверное, ожидавшие их по дороге приятные неожиданности.

Серпантинный выезд из аэропортной парковочной площадки «Avis» на трассу не был обозначен на мелкомасштабной карте. Поэтому, на молчаливый вопрос Эдуарда:

— Куда повернуть, налево или направо, — штурман, в моём лице, чтобы не уронить свой авторитет руководителя навигации, наугад, но уверенным голосом, проронил:

— Конечно же, налево, это всегда лучше, чем направо. Впоследствии оказалось, что моё геодезическое озарение оказалось правильным. В этой связи, когда в последующих путешествиях я уже самостоятельно арендовал автомобиль, многие из моих друзей, не без ужаса в глазах, восклицали:

— Семён, да ты просто рыцарь какой-то без страха и упрёка. Мы просто не понимаем, как можно сесть в, неведомый ранее, автомобиль и ехать неизвестно как, куда и зачем.

Честно говоря, в этот первый раз и сам не мог поверить, что я, бывший гражданин СССР, а ныне израильский подданный, еду в «чёрти куда», покрытое мраком, таинственное и неизвестное. Впрочем, так оно и было. Но уже буквально через несколько часов после старта нашего «Volkswagen» я понял, что именно в этом и состоит «кайф» наших странствий, что это было начало заразной болезни, называемой автотуризмом.

Вполне возможно, что не все молодые читатели правильно поймут необходимость штурманских функций во время путешествия на автомобиле. Сегодня почти невозможно вообразить, что в кабине водителя отсутствует навигатор, который работает на основе спутниковой GPS (глобальной позиционной системы). Да и я представить не могу, как можно выехать в, мало-мальски незнакомое, даже расположенное всего в километре от дома, место без электронного прокладчика пути. А ведь мы, забегая вперёд, в нашу первую европейскую поездку проехали около трёх тысяч километров с помощью, совсем не обновлённых, мелкомасштабных карт. Не всегда всё шло гладко: иногда ехали совсем не в ту сторону, что было намечено, порой блуждали, отыскивая нужную дорогу, часто разворачивались на 180 градусов, чтобы попасть в запланированное место. Но, сжигая непредусмотренные литры бензина, мы не особо расстраивались, ведь в непредвиденных плутаниях была своя прелесть. Нередко нам представлялась возможность восторгаться, внезапно открывшимися, европейскими панорамами, только потому, что мы заблудились.

Итак, ранним июньским утром мы выехали из мюнхенского аэропорта на четырёхполосный автобан, на дорожных знаках которого время от времени красовалась маркировка Е45. Мы уже знали, что буква Е обозначала, что мы мчимся не по какой-нибудь африканской или австралийской, а по дороге, которая пересекает именно европейские государства. Уже через полтора часа мы подъезжали к австрийской границе. Это уже через несколько лет, с образованием Евросоюза, проезжая по международному шоссе, соединяющему несколько государств, ты не знал, в каком из них находишься. В тот момент, по требованию пограничника, ты ещё должен был предъявить документ, удостоверяющий твою «иностранную» личность. Не доезжая шлагбаума, отделявшего Германию и Австрию, мы остановились на бензозаправочном кемпинге. Почему кемпинге? Да потому, что здесь было всё, что необходимо автотуристу, включая рестораны, кафе, небольшие магазины и туалеты. Кто-то может возразить:

— Подумаешь, какая невидаль, тоже самое есть и в Израиле.

— Согласен, — запальчиво отвечу я, — конечно же есть, но не в таком размахе, чистоте и великолепии.

Достаточно упомянуть туалеты. Вряд ли их стерильность намного отличалась от операционной комнаты ближайшей больницы. Самое удивительное, что когда после посещения немецкого нужника, я подошёл к умывальнику и безуспешно крутил головку крана, а затем догадался приставить руки к нему, ни одной капли воды на них не пролилось.

— Ну вот, и на старуху бывает проруха, — подумал я про себя, -даже в чопорной степенной Германии не всё идеально.

Когда же в смятении я отошёл на полметра от умывальника, послышался звук льющейся воды. Это надо было иметь учёную степень, чтобы чуть позже догадаться, что в полу была вмонтирована специальная кнопка, наступив на которую, нет, нет, не руками, а, в целях соблюдения той же стерильности, ногами ты открывал рукомойный водоток. Пока мы с Эдуардом изучали заграничные туалетные аксессуары, наши жёны, обратив самое пристальное внимание на ценовые ярлыки в придорожном кафе, пришли к выводу, что в начале боевого пути стоит перекусить, приготовленными ещё в Израиле, бутербродами и выпить, заваренный там же, термосный кофе. Мы расположились в, примыкающей к заправке, лесной роще за, специально оборудованными для перекусов, столиками. Не успел я отпить глоток вожделенного кофе, как к нам подошли зрелого возраста, элегантно одетые, мужчина и женщина. Миловидная «фрау», очаровательно улыбаясь, спросила:

— Können wir auch an Ihrem Tisch frühstücken?

Я изучал немецкий язык в школе, в институте и в аспирантуре. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, что поскольку остальные столики были заняты, они спрашивают разрешения присесть к нам. Я утвердительно кивнул головой и, претенциозно взирая на Эдика, Любу и Милу, которые в своё время учили английский, не без радушной улыбки, выдавил из себя:

— Bitte

Немолодые супруги поспешно извлекли из, покрытой, похожей на украинский рушник, полотенцем, плетёной корзинки кремовые яйца, нежный, с мясными прожилками, немецкий шпик и свежеиспечённый хлеб. Когда улыбчивая дама стала разливать, из похожего на наш термос, кофе, угощая при этом нас немецким «штруделем» с вишней, её муж, солидный, с роскошными усами, «герр», показывая пальцем на окружающие «Макдональды» и другие «Фастфуды», гротескно проронил:

— Какие же мы с вами молодцы, что питаемся более здоровой и дешёвой пищей, чем кормят в этих заведениях.

Из этой тирады, которую мне тоже удалость перевести, мы поняли, что ошибочно полагали, что все немцы богатые и расточительные люди. На поверку оказалось, что ничто человеческое им не чуждо.

Позавтракав в дружной компании с симпатичными аборигенами, мы продолжили наш трансевропейский маршрут. Проезжая последний немецкий городок Киферсфельден, обратили внимание, что в это раннее воскресное утро мужчины в строгих костюмах и нарядные, сопровождающие их, дамы двигаются в одном направлении. Следуя дальше, мы увидели, что за красочными, с цветами на подоконниках, двухэтажными домиками возвышалась лютеранская кирха с остроконечной крышей и высоким шпилем над входом. Глядя на эту завораживающую картину, Эдуард уважительно произнёс:

— Посмотрите, как народ чтит Всевышнего, надо и нам с тобой, Семён, научиться по субботам ходить в синагогу.

— Для этого, дорогой мой муженёк, — рассмеялась Люба, — тебе прежде всего необходимо приобрести ермолку, талит (молитвенная накидка) и тфилин (маленькие чёрные, надеваемые на руку и на голову, кубические коробочки).

Эдик хотел что-то ответить, но в этот момент в окне автомобиля показалась постройка немецко-австрийской границы. Молчаливый пограничник, едва взглянув на наши паспорта, взмахнул рукой, разрешая проезд на родину Вольфганга Амадея Моцарта и Иоганна Штрауса.

Уже через два часа мы подъезжали к столице федеральной земли Тироль городу Инсбруку. Выполняя при подготовке нашего путешествия домашние задания, которые, как потом оказалось, заняли в два раза больше времени, чем сама поездка, мы с Эдуардом не планировали посещения этого прелестного австрийского городка. Но когда наши жёны ещё издалека увидели город, окружённый кольцом живописных альпийских гор, они почти в унисон, совсем не попросили, а безапелляционно приказали:

— Эдик, даже не думай, немедленно поворачивай в направлении указателя, на котором написано: «Stadtzentrum».

Говорят, что слово женщины — закон для мужчины. Поскольку Эдуард был послушным супругом и, откровенно говоря, совсем не горел желанием спорить с противоположным полом, он тут же повернул руль машины направо, по направлению к тирольскому городу. Уже через четверть часа он припарковал авто на, случайно подвернувшуюся, свободную стоянку в самом центре Инсбрука. Мы тут же окунулись в удивительную средневековую атмосферу старого города. Гуляя среди старинных домов, построенных несколько столетий назад, нас не покидало ощущение, что мы неожиданно переместились в средневековое прошлое. Растроганный Эдуард не преминул произнести:

— Несмотря на то, что я ощутимо проголодался, очень благодарен вам, девочки, что завели меня с Сеней в это городскую древность.

Удовлетворить потребность Эдуарда и устроить себе лёгкий перекус решили в первом же, попавшемся на глаза, баре, примостившегося у главного храма города, кафедрального собора Святого Иакова. Здесь же и отметили наш приезд в Европу свежепенным нефильтрованным пивом с австрийской закуской («вюрстстельстанд») — ассорти из сосисок, сарделек, колбасок и бекона с поджаренным хлебом и горчицей. Произнести, что было архивкусно означало бы ничего не сказать, было лакомно, деликатесно и непревзойдённо.

Когда мы вышли из этой пивной харчевни, я вдруг увидел, красного цвета, трамвай, который, как раз, подошёл к остановке. Он удивительно напомнил львовский трамвай, тем более я знал, что одним из первых в Австро-Венгрии, вскоре после Вены, конный трамвай был запущен именно во Львове, который тогда находился на её территории. Но нахлынувшее чувство ностальгии по родному городу вызвал даже не столько сам трамвай, сколько вывеска над его лобовым стеклом. Там крупными буквами было написано: №1 Bahnhof — Zentrum, что означало «Вокзал — Центр». Точно также во Львове первый номер трамвая прокладывал кольцевой маршрут от железнодорожного терминала к сердцу города, площади Рынок

Заметив, что я чем-то озадачен, Эдуард громогласно провозгласил:

— Сеня, хватит тосковать по неизвестно чему, смотри солнце уже клонится к западу, пора думать о ночлеге. Поехали!

Бывший одессит, как заправский местный таксист, быстро промчался по городу и вывернул на трассу, которая вела к итальянской границе. Не ожидавший такой прыти от новоявленного покорителя европейских дорог, я не преминул заметить:

— Эдик! Ты куда летишь, как необузданный мустанг на родео. Тебе не кажется, что, если мы уже попали в Инсбрук, то здесь и следует найти какой-нибудь дешёвый отель.

— Послушай, Семён! Не мне тебе объяснять, что на альпинистском восхождении всегда есть руководитель группы, которому все подчиняются.

— Но, Эдик, мы же не штурмуем Эверест, — рассердился я, — зачем нам руководитель. Мы всё решаем сообща, так сказать, коллегиально.

— Вот, вот, — криво улыбнулся бывший покоритель горных вершин, — поэтому женщины и решают за нас, куда нам ехать.

— Нам ещё не хватало женского бунта на корабле, — подумал я про себя, и чтобы предотвратить его, миролюбиво сказал:

— Девочки, спокойно! До итальянской границы около шестидесяти километров. Обещаю вам, что прямо в этих чудесных горах, которые сейчас проезжаем, мы ночевать точно не будем.

Умный Эдуард, уловив смысл и тональность моей риторики, тут же продолжил:

— Заверяю вас, дорогие наши жёнушки, что я найду для вас более романтическое место, чем незабываемый Инсбрук, который мы только что покинули.

Пока Эдик, не имея понятия, где мы находимся в данный момент, расписывал, в какой чудесной точке этого тирольского простора мы будем ночевать, я выполняя свои штурманские обязанности, уткнулся в карту. Получилось, что обещанный им приют спокойствия и вдохновения нашёл не он, а я. Просто в путеводителе обнаружился на самой границей с Италией симпатичный отель в австрийской горной деревне под странным названием Грис-на-Бреннере. Свернув с автобана, мы поднялись по крутой серпантинной дороге вверх и, проехав несколько километров, увидели скромное двухэтажное, построенное в тирольском стиле, здание с вывеской «GASTHAUS», что в переводе с немецкого обозначало «Гостевой дом». Это и был тот самый отель, что я увидел на карте.

Прав был Эдуард, когда обещал нашим девочкам романтическое место. Ничего более совершенного, в этом смысле, вряд ли можно было отыскать. Розовые лучи заходящего солнца неназойливо освещали чарующий пейзаж небольшого тирольского селения. Со всех сторон его окружали скалистые горные вершины и живописные зелёные долины, а прямо возле отеля тихо журчала альпийская речка. Пройдёт ещё несколько минут и мы поймём, что неповторимая красота, подсмотренная из окна машины, гармонично сочетается с местным гостеприимством.

Не успели мы переступить порог небольшого отеля, как навстречу нам выбежал молодой мужчина в национальном тирольском костюме. Это были кожаные брюки с гетрами, красочный зелёный пиджак и охотничья шляпа с пером. В руках он держал цветной поднос, на котором красовались, жёлтого цвета, керамические кружки с традиционным горячим яблочным сидром. Создавалось впечатление, что кто-то заранее прислал сюда срочную телеграфную депешу о нашем прибытии. Не успел я подумать, что даже в крупном гранд-отеле вряд ли встречают так даже именитых особ, как в этом очаровательном, больше похожим, на хостел, гостевом доме, из миниатюрного «ресепшен» выпорхнула симпатичная женщина в традиционной, с кружевом, оборками и пышными рукавами, блузке альпийских крестьянок. Она с обезоруживающей широкой улыбкой радостно воскликнула:

— Willkommen liebe Gäste.

Всем было понятно, что эта фраза означала:

— Добро пожаловать дорогие гости!

А ещё было ясно, что нам тут, действительно, рады. На первый мой традиционный вопрос бывшего советского командированного, есть ли в отеле места, хозяйка отеля, как то удивлённо взглянув на меня, непринуждённо пропела:

— Для таких гостей, как вы, у нас всегда имеются свободные комнаты.

Из этого любезного ответа явствовало, что в этой гостинице всегда есть места для всех, кто только открывают его резную деревянную дверь. Вдруг вспомнилось, что всегда и везде во всех, без исключения, гостиницах страны, в которой я родился и вырос, за стойкой администратора маячила вывеска «Свободных мест нет».

Я был безмерно удивлён, когда хозяйка предложила нам посмотреть, подойдут ли нам комнаты, где нам предстоит жить. При таком подходе, я думаю, что, если бы нас даже что-то не устроило, мы бы оставались ночевать именно здесь, а не в другом месте. Однако интерьер и обстановка номеров были выше всяких похвал.

И ещё один, к дополнению ко всему, немаловажный штрих: никто не спросил ни у меня, ни у Эдуарда документы, подтверждающие, что Мила и Люба являются нашими жёнами. Просто поражало, что здесь никого не интересовало, ты спишь с законной (указанной в паспортном штампе) супругой, с недавно познакомившейся подругой или, простите за выражение, проституткой.

Окончательно «добило» меня то, что когда я достал портмоне, чтобы расплатиться, хозяйка отеля, игриво улыбаясь, проворковала:

— Завтра тоже будет день. Если вам понравится, тогда и рассчитаемся.

Я вдруг вспомнил, как в почти миллионном (по количеству жителей) родном Львове, где было не более десяти гостиниц, мне всеми неправдами пришлось устраивать своих оппонентов и членов Учёного совета, приехавших на мою защиту диссертации. Это было, наверное, намного труднее, чем написать саму диссертацию. Если бы я знал про утончённый тирольский гостиничный сервис, который не просто растрогал меня, а вывел из состояния душевного равновесия, возможно, стоило бы устроить заседание диссертационного совета здесь, в миловидном австрийском посёлке Грис-на-Бреннере.

Женщины всегда чувствуют и воспринимают скрытое и затаившееся больше, чем, противоположный им, пол. Наверное, поэтому Мила и Люба, с подозрением вглядываясь в моё тревожное лицо, не сговариваясь, перебивая друг друга, чуть ли не пропели:

— Сенечка, ты не забыл, что в славном израильском «дьюти фри» ты приобрёл бутылку славного французского коньяка «Courvoisier».

Сказано — сделано. Я немедленно извлёк французскую бутылку из моего рюкзака и, за неимением грушевидных коньячных бокалов, разлил её содержимое в керамические кружки и торжественно провозгласил:

— За успешное начало нашего европейского путешествия. Не прошло и одного дня, как мы побывали в двух странах: Германии и Австрии, а от третьей, от Италии, нас отделяет менее десяти километров. За нас! За наших милых дам!

Утро началось с похода на горную речку, которая протекала прямо под окнами нашего «циммера». Тропинка, петляющая вдоль, по-доброму беснующегося, альпийского потока, увела нас в, заколдованный сказочными волшебниками, девственный лес. За шесть лет пребывания в Израиле, восемьдесят процентов которого покрывает пустыня, мы уже отвыкли от зелёного океана, распластавшегося перед нами. Наверное бродили бы по нему целый день, если бы не командорский возглас Эдуарда:

— Господа паломники! Вы, видимо, запамятовали, что к трём часам дня нам предписано быть в наших итальянских апартаментах.

Уже через полчаса мы поспешно завтракали в уютной небольшой ресторации уже нашего, но всё-таки австрийского, гостеприимного отеля. Хотя, по правде говоря, при взгляде на роскошный ассортимент предлагаемых блюд, торопиться совсем не хотелось. Он состоял из сыров, йогуртов, колбасок, сосисок, ветчины, горячих омлетов и отварных яиц. К этому добавлялись добротно заваренный кофе, варенье, джем, мёд, мармелад, разные булочки и свежеиспечённые хлеба.

С, вполне понятным, нежеланием оторвавшись от стола, мы погрузились в наш «Фольксваген». Измеренный линейкой на карте отрезок от нашей гостиницы до итальянского «клаб отеля», умноженный на масштаб карты, показывал, что нам необходимо преодолеть расстояние около четырёхсот километров. Поскольку часы показывали десять утра, стало понятно, что вряд ли мы успеем приехать в обозначенное время. Поэтому, никто даже не подумал возразить, когда через сто километров пути наша машина «на минутку» остановилась в столице Южного Тироля, в небольшом живописном городке под названием Больцано. Эта минутка в числовой мере отразилась промежутком «полтора часа». Но право, никто из нас не заметил, как пролетело время, когда мы гуляли по колоритному, словно вкопанному в дивную, салатового цвета, долину, городку у подножия Доломитовых Альп.

Правильно говорят, что счастливые часов не наблюдают. Возможно поэтому, уже через какие-то шестьдесят километров пути, под надуманным предлогом посещения туалета, мы около часа осматривали старинный итальянский, расположенный в широкой ледниковой долине, город Тренто. В путеводителе я прочёл, что имя города связано с числом «три». Именно долины трёх горных вершин-двухтысячников (Виголава, Монте-Бондоне и Паганелла) стали опорным пунктом продвижения воинских легионов из Древнего Рима через Альпы в Европу.

Наконец, строго наказав самим себе, что эта наша последняя остановка, через тридцать километров мы припарковались выпить кофе в удивительном городке под названием Роверето. Так получилось, что выбранная небольшая кофейня расположилась возле красочного особняка, именуемого Домом Моцарта. Оказалось, что именно здесь двести пятьдесят лет назад состоялся первый концерт гениального композитора.

Ещё через сто километров мы сделали, уже вынужденную, «туалетную остановку» в древнем городе Брешиа. Его возраст был, действительно, более, чем преклонный и насчитывал всего 3200 лет. Как не хотелось прогуляться по городским античностям, но солнце уже закатывалось за горные вершины и, буквально, через полчаса часа их уже должна была накрыть непроглядная темнота

Когда мы в очередной раз выехали на автобан, я снова взглянул на карту: до конечной точки нашего лихого автопробега оставалось всего пятьдесят километров. Но теперь уже слева от меня на водительском месте возвышалась Люба, а уставший Эдуард мирно посапывал на заднем сидении возле Милы. Я неустанно глядел на карту, как бы прокладывая и претворяя в жизнь наш первый маршрут по европейской магистрали. Какая-то наркотическая эйфория и умиротворённая безмятежность охватила меня, когда мы продвигались на машине, а вокруг, теряя свою белизну, погружались в ночной мрак заснеженные вершины альпийских гор.

Когда до цели нашего сегодняшнего напряжённого автопробега оставалось всего пятнадцать километров, я попросил Любу свернуть с нашей трассы направо. Мы выехали на узкую, без разделительного заграждения, дорогу, которая не имела маркировку не на карте, ни в реалии. Чуть позже мы увидели указатель, которой именовал этот горный тракт как Via Panoramica. Совсем нетрудно было догадаться, что в переводе на великий и могучий русский язык это означало «улица Панорамная». В тот момент, в кромешной тьме, прерываемой только тусклым светом фонарных столбов, расположенных на достаточно удалённом расстоянии друг от друга, трудно было увидеть изысканный окружающий ландшафт. Мы скорее ощутили, чем убедились, что эта, с позволения сказать, «обзорная улица» представляла собой многокилометровый серпантин, меняющий своё направление чуть ли не через каждые сто метров. Даже на мелкомасштабной карте было видно, что она больше похожа на раскрученную кем-то рулетку, чем на привычные «авеню» или «стрит». Только следующим утром на «ресепшен» в отеле мы увидели на подробном топографическом плане, что перепад высот, который мы преодолели, составлял почти две тысячи метров. Похоже, что наша милая коллега Анна из Аргентины не предупредила нас, поскольку и сама не подозревала об этом. Она также не предполагала, что в этот поздний вечерний час тяжёлый, почти винтообразный, подъём к нашим апартаментам совпадёт с началом нешуточной и яростной грозы. Я уже не столько смотрел на карту, сколько с тревогой вглядывался в Любу, которая, несмотря на то, что только полтора года назад получила водительские права, с одной стороны, осторожно, а с другой, где-то по-гусарски, на грани фола, управляла флагманом немецкого автомобилестроения.

— Люба, немедленно притормози, и дай мне сесть за руль, — нервно кричал с заднего сидения, проснувшийся от громовых раскатов, Эдуард.

— Я бы остановилась, — смеясь отвечала его жена, напряжённо вглядываясь в залитое ливнем ветровое стекло, — вот только боюсь, если поменяемся местами, то оба промокнем до нитки.

Когда через полчаса, которые показались мне вечностью, Люба припарковалась возле отеля, который больше напоминал двухэтажную горную хижину, чем гостиницу, все пассажиры Фольксвагена в унисон, включая водителя, облегчённо вздохнули.

Моложавый симпатичный синьор на «ресепшен» без задержек выдал нам ключи от нашего номера, и мы, промолвив ему, единственно знакомое нам, итальянское слово «грацие» (спасибо), поднялись в свои апартаменты. Прошедший день выдался на славу, но сил не было не только готовить ужин, а даже поглощать его, если бы он был кем-то сделан. Зато утром меня разбудило шкворчание яиц на сковороде. Эдик, который параллельно со стряпнёй яичницы, нарезал в салат свежие овощи, купленные, пока мы досматривали последние сновидения, в гостиничном магазинчике, властно приказал:

— Семён, прежде, чем жадными глазами смотреть на будущий завтрак, выгляни, пожалуйста, в окно.

Ещё находясь в полусонном состоянии, повинуясь словам Эдика, я раскрыл его створки. Тут же в комнату ворвался прохладный свежий воздух, который обволок все наши апартаменты сладковатым запахом хвои, дикорастущих трав и повсеместным чувством ещё неосознанной свободы. Внизу витиеватой змейкой углублялась в лесной массив узкая дорога, по которой мы вчера поднимались, а вверху громоздились горные, покрытые снегом, скалистые вершины итальянских Альп. Сам отель находился, как бы посредине того, что я увидел из окна, на покрытом горными цветами плато, на котором начинались, уходящие в поднебесную даль, линии подъёмников к веренице лыжных трасс.

— Семён, ты, что заснул там у окна, — позвал меня Эдуард, — ещё налюбуешься этими красотами. Давай буди наших девочек к завтраку. И проложи, заодно, на карте наш сегодняшний маршрут.

— Нет, дорогой, — с укоризной глядя на него, откликнулся я, — сегодня штурманом назначаешься ты, а твой, с позволения сказать, покорный слуга будет за рулём нашего экстримного транспортного средства.

— Вот именно, экстримного, в смысле выходящего за рамки обычного, — кивнул в знак согласия Эдуард, наливая приготовленный кофе.

Через какие-то полчаса наш дружный экипаж заполнил салон нашего немецкого авто. Я, вспомнив крутизну и зигзагообразность, похожей на горную тропу, вчерашней дороги, уже пожалел, что так опрометчиво отлучил Эдуарда от руля. Предстоял, совсем небезопасный, многокилометровый извилистый спуск с высоты 1920 метров, на которой находился отель, к отметке, близкой к уровню моря, т.е. к нулевой высоте. При этом, следует добавить, что я никогда не был пилотом на авторалли, не участвовал в многодневных гонках да и стаж вождения на спокойных, вытянутых по прямой линии, шоссе едва превышал четыре года. Но говорят, что дорогу осилит идущий, в нашем случае, катящийся по ней. В этом конкретном случае более подходящим синонимом к слову «катящийся» было бы прилагательное «ползущий». Скорость на спидометре не превышала 30 км/час. Мне казалось, что дорога, по которой мы спускались, изгибалась более, чем под прямым углом, через каждый метр. Моя правая нога почти не отрывалась от тормозной педали. Конечно же, я не признавался своим друзьям, что подобное напряжение при управлении автомобилем испытываю в первый раз в жизни. Когда через полчаса мы выехали на нормальное прямое шоссе, я вместо того, чтобы облегчённо вздохнуть, наоборот, выдохнул, скопившийся внутри меня, стресс. При этом, даже не заметил, что машина, набрав уже максимально дозволенную, 130 км/час, скорость, быстро мчалась на юг Италии. Сидящий возле меня Эдуард полностью абстрагировался от нас, напряжённо вглядываясь в карту и в путеводитель. В какой-то момент он отстранился от этих источников информации и радостно выкрикнул:

— Эврика! Определился! Семён, прошу тебя, остановить машину возле ближайшего итальянского посёлка.

— Ты что, Архимедом притворяешься. Закон что ли новый открыл? — насмешливо проворчала Люба, — а, впрочем, я бы не отказалась от чашечки капучино. В Италии оно в любом месте достойное.

Так получилось, что ближайшая итальянская деревня называлась Beata. Точно также звали мою младшую дочку. В своё время три месяца новорождённая красивая девочка была безымянной, пока её родители не соизволили назвать её Беатой, по первой букве имён моей мамы Брониславы и бабушки моей жены Берты. Только потом мы узнали, что в переводе с латинского Беата означает — «счастливая», «блаженная». Дай бог, чтобы так оно и было. В общем, наша стоянка явно носила символический характер, да и капучино с эспрессо, как всегда, оказались более, чем приличными.

— А теперь, дамы и господа, — прервал наше кофепитие Эдуард, — я позволю себе, так сказать, огласить весь список. На правах штурмана торжественно объявляю, что мы едем, может вы слышали, есть такой городок под названием Венеция.

Если бы в данный момент у присутствующих дам были бы в наличии чепчики, они непременно подкинули бы их вверх, возможно даже не удосужившись поймать обратно. Вместо этого счастливые и одухотворённые Люба и Мила подбежали к Эдику, поцеловав его, соответственно места их расположения, в правую и левую щёку. Возбуждённый от нежданной женской ласки Эдуард вдохновенно продолжил:

— Итак, расстояние от дочери Милы и Сени, Беаты до многоканального города Венеции около двухсот километров. Расчётное время поездки, учитывая скоростные качества моего друга, два с половиной часа. Без остановок. Забудьте про кофе, магазины и даже туалеты. Сейчас пол девятого утра, в одиннадцать должны быть, если и не на гондоле, то на одном из венецианских мостов. Ура! Вперёд и с песней!

Поехали, действительно, с любимой песней Эдика, которую он исполнял вместе с Любой. С, вполне мелодичными своими, голосами они с чувством выводили текстовку Юрия Визбора: «милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною?». За окном нашего Фольсквагена, действительно, сияло итальянское солнце, которое отбрасывало радужные тени на зелёные леса по обе стороны дороги.

Когда проехали уже половину намеченного пути, несмотря на табу, наложенное Эдуардом, ехать без привалов, остановиться всё-таки пришлось. Виной стало какое-то непонятное заградительное, в виде русской буквы «П», сооружение. Сквозь него, разделённого на с десяток бетонных полос, медленно продвигались машины, ехавшие ранее вместе с нами по автобану. Мы с Эдиком вышли из машины, не без любопытства наблюдая, как на каждом из этих шоссейных ручейков по очереди останавливались машины и водители, приоткрыв окно, вытягивали руку вперёд. Двум докторам наук потребовалось время, чтобы понять, что это ни что иное, как никогда ранее не виденный и не слышанный ими, платный участок автострады. На самом деле, ларчик открывался очень просто. Перед тем, как открывался шлагбаум для пропуска автомобиля, водитель либо вставлял в, специально отведённую для этого, прорезь кредитную карточку, либо нажимал на кнопку, чтобы получить специальный талон, который он занесёт в автоматическое устройство в момент конечного съезда с трассы.

Сегодня трудно представить, но в этот наш первый заграничный выезд у нас ещё не было кредиток, которые принимаются за рубежом. Не забуду, как в первый год пребывания в Израиле, ко мне приехал из США друг, который пригласил меня в ресторан. Когда официант предъявил нам счёт за поданное угощение, Марк извлёк из портмоне что-то похожее на красочную визитную карточку и протянул её гарсону, которую он через некоторое время вернул, после чего турист из Америки подписал какой-то квиток. Потом ему долго пришлось объяснять мне, пока я не «понял, что и как с этим едят». В данный момент я уже хорошо понимал, как совершается эта процедура, но не имел средства воплотить её в жизнь.

Мои размышления прервал вопль, вырвавшийся из уст Эдуарда, который вторично в это солнечное утро выкрикнул «Эврика!». Ответом на мой вопрошающий взгляд был его указательный палец, направленный на вывеску над одним из автомобильных проездов. Там большими буквами высвечивалось всего одно слово «CASH». Я и подумать не мог, что оно обозначает не что иное, как «наличные». Эдик затратил всего минуту, драгоценного уже, времени, чтобы пояснить:

— Проезжаем по указанному коридору, расплачиваемся деньгами из кошелька, и спокойно едем дальше.

Сказано — сделано. Я снова сел за руль, и мы спокойно подъехали к шоссейной горловине, над которой висела спасительная вывеска. Притормозив у красно-белой полосы, я не обнаружил ни устройства, куда можно вложить деньги, ни человека, которому можно их дать. Больше того, даже заградительного шлагбаума, которым были снабжены соседние полосы, здесь тоже не было. Я задумчиво взирал на альпийские горы, сверкающие белизной своих остроконечных пиков, и недоумённо спрашивал у знаменитых русских классиков, что делать и кто виноват. Виновных никто и не думал искать, а что делать знал только Эдик. Не долго думая, он громовым голосом приказал:

— Семён, что задумался? Немедленно снимай ногу с тормоза, переноси её на педаль газа, и полный вперёд к венецианским красотам!

Пока я, перестраивался в крайний левый ряд, чтобы на максимально разрешённой скорости быстрее продвинуться к Венеции, Мила и Люба, поспешно перебивая друг друга, расхваливали практическую смётку Эдика, не забывая при этом обсудить, где и как потратить сэкономленные деньги. В эту минуту они ещё не знали, что их проекты через какие-нибудь три четверти часа перманентно превратятся в прожекты. Момент истины наступил, когда я увидел впереди сооружение, как две капли воды, похожее на то, что мы пересекли при въезде на платный участок автострады. Я подъехал к закрытому шлагбауму, который, несмотря на наши пронзительные душевные посылы к нему, даже и не думал открыть нам дорогу для дальнейшего проезда. Ситуация выглядела безнадёжно-тупиковой. Позади нас стояли около двух десятков машин, которые беспрерывно сигналили в ответ на наше бездействие. Правда, я не имел даже самого зелёного понятия, что можно было сейчас предпринять: сдвинуться с места нельзя было ни вперёд, ведь шлагбаум был закрыт, ни назад, поскольку путь преграждали машины с, непомерно возбуждёнными шоферами. Как всегда, нужное решение принял Эдуард. Он показал мне на какую-то более менее цивилизованную будку, в которой сидел, вроде бы, живой человек. Чтобы добраться до него, нам пришлось пересечь шесть автомобильных «ручейков». Мы с Эдиком параллельно включили весь свой, не такой уж и богатый, лексикон соответственно немецких и английских слов, вставляя на автопилоте и ненормативные русские выражения. Но, испуганный нашим агрессивно воинствующим видом, итальянский синьор, не знавший ни английского, ни немецкого и, тем более, ни матерного русского языков, застенчиво улыбался и беспомощно размахивал руками. В конце концов, находчивому Эдуарду удалось отыскать в толпе итальянских водителей седовласого джентльмена, который немного говорил по-английски. Он, посмеиваясь и дружелюбно похлопывая Эдика по плечу, пересказал киоскёрному чиновнику, что приключилось с нами. В конечном итоге, после оплаты проездного тарифа, злополучный шлагбаум поднялся вверх, открывая нам, временно прерванную, дорогу на Венецию.

Примерно через полчаса мы, не без ожидаемого напряжения и плутания, подъехали к многоэтажному паркингу. Это был конец дороги, дальше, как поётся в песне, «вода, вода, кругом вода» и островная Венеция. Чтобы попасть в город, мы пересекли небольшой мост и тут же попали в атмосферу вечного праздника, оказавшись в плотной туристской толпе, осматривавшей достопримечательности Венеции. В принципе, здесь не нужен был ни путеводитель, ни экскурсовод. Надо было просто влиться в этот поток паломников и плыть за ним по, наверное, самому необычному, самому очаровательному и самому романтичному городу нашей планеты, в котором водные каналы служат дорогами и улицами, по которым вместо автомобилей проплывают катера и гондолы.

Неторопливо двигаясь за этой шумной лавиной экскурсантского народа, Мила неожиданно обратила внимание на какой-то указатель с буквами на языке иврит. Оказалось, что стрелка направляла желающих в место, называемое «еврейским гетто». Символично, что мы начали осмотр удивительного европейского города с района, где обитали наши, можно сказать, «соплеменники».

Кто мог подумать, что ещё в 16 веке Папа Римский отдал распоряжение об изгнании всех евреев из итальянских городов. Однако именно Сенат Венеции предложил евреям, живущим в Италии, приехать в этот город. В указе говорилось: «Иудеи должны селиться все вместе в домах, которые находятся в гетто возле Сан-Джироламо, а чтобы не выходили они оттуда по ночам, с одной стороны через мостик, а с другой — через большой мост, должны быть построены двое ворот, которые будут охранять четверо стражей-христиан, и оплачивать которых будут евреи». Место, где проживали люди иудейкой веры, назвали гетто. Впервые оно появилось в Италии, так как оказалось, что в итальянском языке есть слово «ghettare», означающее «отливать»», связанное с тем, что в одном из районов Венеции, удалённом от центра, находился литейный цех. Со временем, места стало мало, цех закрыли, и целый район оказался в запустении. Именно эта территория, впоследствии названная «гетто», и была предложена евреям.

Когда покинули этот, навевающий грусть, уголок города, мы тут же окунулись в неповторимый акварельный этюд множества причудливых каналов, живописных мостиков, узких, ведущих в никуда, тёмных переулков и проплывающих совсем рядом роскошных сигарообразных гондол. Ну а дальше, как и у всех однодневных завсегдатаев Венеции, построенная в честь избавления города от чумы, церковь Санта-Мария-Делла-Салюте, крупнейшее собрание венецианской живописи — Галерея Академии, старейший знаменитый Мост Риалто и Мост вздохов, а также, построенный ещё в 14 веке Дворец Дожей. В конце нашего пятикилометрового маршрута мы взобрались на колокольню Кампанила, с которой осмотрели весь город с головокружительной высоты, и посетили, в византийском стиле, кафедральный Собор Сан Марко.

Путеводитель рекомендовал изголодавшимся туристам перекусить в своеобразном, типично венецианском, популярном даже среди местных жителей, недорогом трактире Paradiso Perduto. В переводе с итальянского его название означало «Потерянный рай». Учитывая, что за весь день мы выпили только по чашечке эспрессо с амаретто (итальянское миндальное печенье), обозначенный на вывеске ресторана рай оказался не потерянным, а найденным. Нас угостили изумительной итальянской пастой с мидиями и королевскими креветками впридачу с бутылкой, популярного здесь, красного сухого вина «Кьянти».

Прокатиться на знаменитой гондоле не получилось по двум причинам: во-первых, уже вечерело, и нам ещё предстояло трёхчасовое возвращение в наш отель, а во-вторых, проезд на ней стоил немалые деньги. Последнее, было, пожалуй, было более веской отмазкой от намеченного. Поэтому, с главной площади города Сан Марко мы благополучно финишировали к месту парковки нашего Фольксвагена на рейсовом водном трамвайчике.

На следующий день за утренним кофе, пока Эдик и Люба спорили, кто будет за рулём, теперь я уже пытался огласить, «весь список». По большому счёту, провозглашать особо было нечего, т.к. в нём значился только один пункт: лакомый для путешественников, расположенный на берегу реки Адидже, древний город Верона. Все остальные пункты списка были в русскоязычном красочном путеводителе из серии «Полиглот».

До романтичного итальянского города было всего 120 километров, и мы без особых приключений добрались до него за полтора часа. Поскольку книжный путеводитель находился у меня в руках, то я автоматически исполнял обязанности самозваного экскурсовода. Делать это было не очень сложно, технология «туристовождения» была более, чем простая. Надо было только заглянуть в книгу, на одной из страниц которой помещалась маршрутная карта с цифровым обозначением экскурсионного объекта. Затем перевести взгляд с карты на уличные таблички с названиями улиц и сравнить их с обозначенными в книге. Подойдя к очередной достопримечательности, я, не просто так, а с подобающей артистической дикцией, зачитывал всё, описанное в путеводители. Мне казалось, что довольны были не только мои подопечные туристы, а даже и сами достопримечательности, о которых повествовал начинающий гид.

Нет смысла рассказывать о всех реликвиях древнего города. Тем более, что сегодня любой интересующийся может найти их в своих IPhone или Android. Но всё же нельзя не упомянуть о дворцах эпохи Возрождения на площади Пьяцца делле Эрбе, об огромном амфитеатре Арена ди Верона, который всего на полсотни лет младше знаменитого римского Колизея, о построенном в 14 веке замке Кастельвеккьо и знаменитой башне Ламберти.

Большинство туристов посещают Верону как город, упомянутый в классической пьесе Вильяма Шекспира. Не прошёл этот факт и мимо нашего внимания: мы, не без волнения в душе и содрогания в сердце, посетили самое романтическое место в Вероне. Им, без всякого сомнения, являлся «Балкон Джульетты», у которого пылкий Ромео признавался в своих чувствах возлюбленной. Под балконом раскинулся живописный дворик, где установлена статуя Джульетты. Понятно, что мы с Эдуардом, по примеру всех туристов мужского пола, прикоснулись к груди любимой подружки Ромео. Однако наши милые дамы отказались остановить волшебное мгновение и зафиксировать этот волнующий момент на фотоплёнку.

В этом же дворике располагалась Арка желаний, к стенам которой все влюблённые и, надо полагать, как и не очень влюблённые, приклеивали записки с именами любимого человека. Когда наши жёны, смеясь, как бы не очень серьёзно, спросили меня и Эдика:

— Интересно нам было бы прочитать, как зовут любовниц наших мужей, — Эдик и, глазом не моргнув, патетически провозгласил:

— Мою, от понятия «Любовь», величают Люба, а Семёна, от фразы «самая милая», зовут Мила.

На что Люба, насмешливо улыбаясь, проворковала:

— Свежо предание, но, хотя и с трудом, всё же верится, — а Мила уже вполне серьёзно добавила:

— Я думаю, что слова, которые наши порядочные мужчины поместили в своих записочках, надо подкрепить хорошим итальянским вином.

— Под добротное спагетти или пасту, — обрадованно кивнул головой в знак согласия вечно голодный Эдуард.

В этот раз, в соответствии с величием момента, мы решили не искать дешёвых ресторанов в путеводителе, а зашли в первое попавшееся на нашем пути питейно-съестное заведение. Именовалось оно непереводимым названием Antica Bottega. Ресторан оказался не из самых бюджетных, но под удручающие возгласы Эдуарда:

— Сколько той жизни, — все остались довольными как качеством поданных блюд, так и обслуживанием.

Выяснилось, что ресторан входил в список старейших заведений Италии. Его история началась ещё в 16 веке. Неизвестно бывал ли тут Шекспир, но в списке посетителей значились Эрнест Хемингуэй, королевы Англии и Голландии и президенты США. Теперь стоило добавить к этому перечню знаменитостей чету Могилевских и Ходоровых.

Как только попадаешь вовнутрь этого заведения, сразу понимаешь, что совершил путешествие в прошлое. Оно было совсем не похоже на какую-нибудь пиццерию или пастичерию. Приглушённый свет, приятная музыка, небольшие столики, красивые люстры, оригинальные винные бутылки и старинные фото на стенах — всё это поднимало настроение и было предвестником вкусной и здоровой еды.

Местные посетители ресторана вероятно обратили внимание на наши изумлённые и, в то же время, озадаченные лица, когда официант положил перед нами винную карту, в которой были вписаны 3000 наименований вин. Заметив нашу растерянность и, вероятно, оценив опытным взглядом нашу платёжеспособность, он предложил нам, относительно недорогое, как потом, оказалось, замечательное розовое вино под телячьи щёчки и ризотто с белыми грибами. Было непревзойдённо вкусно, и во имя всех этих приятностей был еврейский тост «Лехаим», который провозгласил Эдик за здравие всех присутствующих.

Следующее утро застало нас за ароматным эспрессо на живописном озере Гарда. Люба, преодолев восемьдесят километров за какие-то пятьдесят минут, с заправским видом лихого итальянского водителя, доставила нас в это, наверное, самое любимое Всевышним, место. Очаровательный городок, который он расположил на полуострове, делящий надвое южную часть этого озера, назывался Сирмионе. Здесь любопытные туристы могли отыскать свидетельства о римской эпохе и средних веках. Половину дня занял у нас осмотр древних замков, церквей Санта Марии, Святого Петра и руин монастыря Сан-Сальваторе. В конечном итоге, дело было не столько в обзоре богоугодных и дворцовых примечательностей, сколько в ощущении феноменальной итальянской сказки.

Чтобы продлить этот дивную, вторгшуюся в наши души, европейскую магию, по дороге в отель мы заехали в удивительный город под названием Бергамо. Знали только, что он расположен в приальпийской долине самой крупной итальянской реки По и что именно он подарил миру, всем известных персонажей итальянской комедии, Труффальдино и Арлекина. Но мы не предполагали, что, если Сирмионе насчитывал всего около восьми тысяч жителей, то в Бергамо их более ста тысяч. Это означало, что ему надобно было посвятить намного больше времени.

Хорошо, что солнце ещё едва перевалило зенит, и у нас в распоряжении была половина долгого июньского дня. Всё тот же дружок-путеводитель подсказал нам, что город стоит как бы на трёх уровнях. Чуть позже мы ощутили это на физическом уровне, постепенно набирая четырёхсотметровую высоту, чтобы приблизиться к верхней части города. Казалось бы опять те же самые купола древних церквей, шпили кафедральных соборов, памятники, музеи и старинные площади, но всё же это были другие, всё ещё покоряющее наше воображение, невиданные ранее красоты.

Ближе к вечеру я открыл путеводитель, который стал верным спутником нашего итальянского бытия. Я хотел найти в нём место, как всегда, финального, после напряжённых экскурсионных блужданий, обеда, плавно переходящего в ужин, но Эдуард поспешно предотвратил мои поиски сакраментальной тирадой:

— Семён, прошу тебя, сегодня никаких, даже самых вкусных, тающих во рту, деликатесов. Ужинаем в нашем горном отеле с знаменитым шефом в моём лице.

— Тающим бывает не деликатес, а мороженое, — смешливо поправила мужа Люба, — в той же книжечке, что Сеня держит в руках, — торопливо продолжила она, — я вычитала, что в Италии самое вкусное в мире мороженое. Так что можешь шефствовать сколько угодно, а свой «айс-крим» мы с Милочкой съедим.

Надо же тому случиться, что буквально через четверть часа нам на глаза попалась кондитерская со сложным названием Альменно-Сан-Бартоломео. Когда мы зашли в её небольшое, но уютное помещение, мне на минуту показалось, что все итальянские общепитовские заведения обитают в какой-то доисторической реальности. Просто на входной двери были выгравированы цифры «1812», которые, без всякого сомнения, означали дату основания этого заведения. Меню на английском языке в Италии является, если не раритетом, то уж точно музейной редкостью. Однако в этой кондитерской оно было. Эдику даже удалось перевести нам, что её хозяин, некий Рикардо, запатентовал специальный контейнер, в котором есть ячейки для каждого вкуса. Эта инновация получила большую популярность и стала отличным решением для тех, кто имеет аллергию, так как теперь отсутствовал риск, что их мороженое смешается с другими вкусами. Наши девочки аллергией не страдали и позволили себе заказать несколько цветных шариков разного вкуса. Мы с Эдиком в это время дегустировали красное сухое вино с шокирующим названием Сагрантино ди Монтефалько, с удовольствием наблюдая, с каким наслаждением наши жёны поглощают блаженное мороженое. Невооружённым глазом было видно, как гормоны счастья проникают в их удовлетворённое подсознание. Именно поэтому, когда поздним вечером укладывались на ночной отдых, Люба, вместо традиционного «спокойной ночи», удовлетворённо прошептала:

— Я же говорила, что итальянское мороженое лучшее в мире!

Грядущий день начался с моросящего дождя. Еле выпросив у Любы руль нашего Фольксвагена, с обещанием вернуть его на обратном пути, я довольно быстро спустился с отеля по, уже ставшей привычной, извилистой спирали. По разработанному вчера плану, я повернул на запад и помчался по направлению к, описанному в путеводителе, нереально красивому и романтическому месту, под названием Комо. Чтобы вплотную приблизиться к нему, предстояло проехать около 150 километров по живописной горной дороге.

Между тем, дождь усилился, а зигзагообразная, со множеством поворотов и тоннелей, горная трасса требовала от водителя пристального внимания. Несмотря на это, боковое зрение выхватывало из сероватого утреннего ненастья девственную красоту альпийского высокогорья, которое нависало по обе стороны дороги. Проносящиеся мимо скалистые пики итальянских Доломитовых Альп напоминали красочную мозаику, которая, по мере продвижения автомобиля вперёд, преображалась своими причудливыми формами. Казалось, что фары нашего автомобиля насквозь пронизывают плотные, ниспадающие вниз с остроконечных вершин, облака, открывая всё время меняющиеся очертания суровой горной акварели.

В салоне машины было, как никогда, тихо. Видно, убаюканные непрекращающимся дождём, мои «пилигримные» коллеги, в соответствии с избитым клише, видели проносящиеся мимо горы в своём сонном телевизоре. Никто не пытался прорваться в туалет, не требовал немедленно остановиться возле понравившегося места и не хотел выпить ароматный кофе. Однако, когда дорожный указатель с надписью «Como» предписал, что до него осталось всего двадцать пять километров, в окна машины проникли, сначала несмелые, а потом, просто дерзкие и бесстыжие, лучи горного солнца. Тут же, молниеносно вернувшись в объективную реальность, мои друзья, почти в унисон, спросили:

— Сеня, дорогой! Где мы?

Я, конечно же, не удержался поддеть своего друга и, не без насмешки, ответил:

— А это вы спросите у нашего, проспавшего все горные красоты, прославленного штурмана Эдуарда.

— А я, грешным делом, подумал, что мы на израильско-сирийско-ливанской горе Хермон, — в тон моей колкости отшутился Эдик.

Пока разбирались, что, зачем и почему, наш «VW Passat» торжественно въехал в Комо. Здесь следует заметить, что, с одной стороны, это безумно красивый город, а с другой, невероятно чудное, одноименное озеро, которое на фоне высоченных и сказочных гор, как мы поняли чуть позже, просто заряжает одновременно как энергией, так и спокойствием. Уже из окна машины было заметно, что у него заметно вытянутая форма, в которой одни видят перевёрнутую латинскою букву Y, а другие усматривают в ней силуэт бегущего человека. Такое впечатление создаётся, прежде всего, потому, что это изящное озеро состоит как бы из трёх, заполненных водой и соединяющихся в одной точке, ущелий.

По мере вживания в, какой-то непередаваемо магический, дух этого приозёрного города мы поняли, что быть в нём только один, запланированный нами, день недопустимо мало. В этом месте надо не прогуливаться, а пожить хотя бы неделю, чтобы всецело отдаться ему, неспешно вдыхая чудодейственный аромат, исходящий от волшебной глади живописного озера и приклеенного к нему каскада неповторимых маленьких городков. Надо неторопливо, буквально черепашьим шагом, исследовать их живописные окрестности, подниматься по лабиринту, уходящих в горы, переулков, любоваться изящными, открывающихся со смотровых площадок, горно-водными панорамами, доходить до дальних монастырей, прислушиваясь к звону церковного колокола.

Однако в нашем распоряжении был всего лишь один день, послезавтра мы должны были покинуть наш горный отель, а вместе с ним, очаровавшую нас, доломитовую Северную Италию. В отличие от многих пеших туристов, осматривающих достопримечательности Комо, мы всё-таки были вооружены Фольксвагеном, который позволял нам быстро перемещаться из одной точки этого волшебного пространства в другой, не менее очаровательный, уголок. Благодаря автомобилю, мы успели посетить, примыкающий к Комо, так называемый «Золотой треугольник» c неподражаемыми городками Варенна, Менаджио и Белладжио. Люба и Мила, беспрестанно щёлкали затворами фотоаппаратов, отдавая себе отчёт, что даже самые удачные снимки не передадут полновесную красоту неповторимых пейзажей.

Когда в конце дня наша подуставшая группа решила подкрепить, не такое уже и плохое, состояние духа в пиццерии примостившейся у самой кромки водной глади озера Комо, воодушевлённый Эдуард мечтательно промолвил:

— Друзья мои! Не печальтесь, что осмотрели далеко не всё возможное. Очарование этого места, в конечном итоге, стремится к бесконечности. Главное, что мы вжились в атмосферу этого удивительного места и прониклись его парадоксальной неповторимостью.

Бывший доцент, заведующий кафедрой геодезии Одесского инженерно-строительного института, кандидат (по советской градации) и доктор (по израильской) технических наук Эдуард Могилевский одновременно был покорителем горных вершин по форме жизненного функционирования и неисправимым романтиком по её содержанию. Именно поэтому за утренним кофе, Эдик, неформальный лидер нашего итальянского «трека», помпезно объявил:

— Всё, друзья, финита ла комедия! Итальянские города можно смотреть бесконечно. Первое впечатление о них мы уже составили. Второе, бог даст, будет впереди. Завтрак, который мы с аппетитом сейчас поглощаем, не догадывается, что он приготовлен на горном плато, высота которого достигает почти 2000 метров над уровнем того самого Адриатического моря, которое мы обозревали в островной Венеции.

— Эдик, — перебила своего мужа Люба, подливая ему коричневый напиток из кофейника, — к чему вся это твоя высокопарная речь. Такое впечатление, что вот, вот заиграют фанфары.

— Кто знает, может быть и, в самом деле, забренчат, — засмеялся Эдуард, — когда мы с вами сегодня покорим «трёхтысячник», скалистую альпийскую вершину, которую каждое утро видим из окна.

Не успел он завершить свою пафосную тираду, как из-за его спины проявилась стройная фигура черноволосой молодой женщины. Она, без всякого «здравствуйте» или «извините», на чистейшем русском языке спросила:

— А можно мы с Мишей с вами поднимемся на этот «трёхтысячник».

Пока мы с Эдиком приходили в себя, услышав русскую речь в итальянских Альпах, симпатичная брюнетка продолжила:

— Миша — это мой муж, а меня зовут Женя. Мы приехали, вы, наверное, не слышали, из города Ашдода, из Израиля. А ещё, я не знаю, что такое «трёхтысячник». Мы сегодня первый день в этих диких горах, поэтому пойдём, куда скажете, как в этой песне, если знаете, «а я такой, что за тобою могу пойти в любую даль».

— Это же надо, — удивилась Мила, — встретить в этом, удалённом от благ цивилизации, горном отеле, земляков, с которыми живёшь не только в одной стране, а ещё и в одном, на берегу Средиземного моря, городе.

Уже через полчаса наша группа тронулась в путь, соблюдая технику безопасности, предписанную Эдуардом, руководителем нашего восхождения. Функция штурмана отводилась мне. Выклянчив на ресепшен, имеющуюся у них карту лыжных подъёмников плато, где находился наш отель, я повёл своих друзей вверх, где клубились розовато-дымчатые облака. Хотя, по большому счёту, прокладывать им путь было некуда: вершина, на которую мы должны были подняться, была видна почти с каждой точки нашего пути, к тому же, к ней вела, хорошо заметная, извилистая тропа. А ещё, глядя на карту, я обнаружил, что до «трёхтысячника» наша вершина не дотягивала, её высота составляла 2997 метров.

— Ничего страшного, три метра доберём собранными камнями, — улыбаясь, отшутился Эдуард.

Ассоциативно я вдруг вспомнил, из своего альпинистского прошлого, что гора Хан-Тенгри в восточном Тянь-Шане имела высоту 6995 метров. В тоже время в Советском Союзе были четыре вершины, превышающие семь тысяч метров. Советские горовосходители, желая добавить к ним ещё один «семитысячник», попросили геодезистов провести более точные измерения высоты этой горы. По результатам высотных промеров получилось 6995.2 метров. Кто-то из руководителей этих измерений посоветовал каждому из, восходивших на эту вершину, альпинистов брать в рюкзаке немного земли, пока она не достигнет нужной отметки.

Понятно, что никто из нас не собирался досыпать альпийскую вершину, и мы не спеша продолжали шагать по горной тропе, которая витиеватой змейкой огибала окружающие остроконечные скалы, крутые обрывы и шумные водопады. Подъём был не очень сложный, и мы всё время не уставали любоваться красотами Доломитовых Альп. Поскольку наш отель находился на уже приличной высоте, хвойно-лиственный лес остался далеко внизу. Поэтому тропа вела нас по альпийскому лугу, в некоторых местах которого мирно паслись итальянские коровы. Наша новая попутчица Женя, поглядывая на одну из коричневатых таких бурёнушек, мечтательно проговорила:

— Посмотрите, пожалуйста, на неё, точь в точь, как на обёртке шоколадки «Milka», который я сейчас бы с удовольствием съела.

— «Milka» будем смаковать вместе с нашей Милой в Израиле, — таинственно улыбнулся Эдик, — а сейчас позвольте угостить вас элитным итальянским шоколадом «Modica».

Пока все наслаждались изысканным вкусом и энергетикой кондитерского изделия, Эдик громогласно объявил:

— А сейчас, господа хорошие, мы делимся на две группы: в первой я и моя жена, а во, второй, которую возглавляет Семён, все остальные.

— Чего вдруг мы должны разъединяться, — возмутилась Мила, — мы же одна команда.

— Коллектив-то один, — согласился Эдуард, — но подготовка разная: мы с Любой старые альпинисты, прошли Памир и Тянь-Шань, которые намного выше Альп. Мы с ней поднимемся на вершину напрямую, «в лоб», по скальному выступу, а Семён поведёт вас по горной тропе.

— Но мой муж тоже бывший альпинист, покорял Эльбрус, который тоже не ниже альпийского Монблана, — продолжала сердиться Мила.

— Послушай, Эдик, — вмешался в разговор я, — не ты ли перед началом нашего восхождения что-то говорил о технике безопасности, которую сейчас нарушаешь самым грубым образом. Не мне тебя учить, что без страховочной верёвки, карабина и крючьев никто не совершает такое опасное скальное восхождение.

— Вот именно, что не учить, — не глядя мне в глаза, подтвердил Эдуард, — у тебя, друг мой, только второй разряд по альпинизму, у моей Любы — первый, ну, а меня где-то валяется значок мастера спорта.

— Послушай Эдик, — вспыхнул я, — мы ведь, в конце концов, не вершины приехали покорять, а путешествовать по Европе.

— Так Альпы для меня и есть Европа, — согласился он, — не переживай, Сеня, до встречи на вершине.

Я тяжело вдохнул, мрачно осматривая опасный скалистый, под углом сорок пять градусов к горизонту, карниз, по которому начали подниматься Эдик с Любой, и повёл Милу, Женю и Мишу на вершину более лёгким путём. До неё оставалось всего четыре километра пути, и уже через час мы достигли её, радостно распевая «кто здесь не бывал, кто не рисковал, тот сам себя не испытал, пусть даже внизу он звёзды хватал с небес, внизу не встретишь, как не тянись, за всю свою счастливую жизнь десятой доли таких красот и чудес». Тысяча раз прав был Владимир Высоцкий, которому принадлежали эти, актуальные в данный момент, слова. Перед нами открылась, захватывающая дух, панорама волнистой линии горных хребтов Доломитовых Альп и возвышающиеся над ними шапки заснеженных вершин, ниспадающих к цветной палитре альпийских лугов и вечнозелёных хвойных лесов.

Всё было бы хорошо, но с нами не было Любы и Эдика. В теории они должны были подняться быстрее нас. Но ведь ещё немецкий поэт Гёте сказал «Суха, мой друг, теория везде, а древо жизни пышно зеленеет!». В данный момент нам бы хотелось в роли метафорического древа увидеть наших друзей живыми и невредимыми. С той стороны вершины, с которой они должны были подняться, подъём был настолько отвесный, что практически не просматривался с высшей точки хребта, на которой мы стояли. Прошли долгие и томительные три четверти часа, я уже хотел дать своим спутникам команду немедленно спускаться вниз, чтобы с отеля позвонить в горноспасательную службу для розыска, а возможно и для спасения своих друзей. Как раз в это время перед нами возникли силуэты наших альпинистов. Именно силуэты, поскольку правильно говорят, что «лица на них не было». Вернее физически их очертания фигур как бы присутствовали, но весь их облик был таким взмыленным, измученным и утомлённым, что хотелось немедленно отправить их в ближайший реабилитационный центр. Мила и Женя бросились к Любе обниматься, а мне, пожимая Эдуарду руку, хотелось только применить в его адрес весь, известный мне, список русских ненормативных выражений. Возможно я бы и проговорил их, но Эдик, крепко прижав меня к себе, проникновенно прошептал мне на ухо:

— Прости, дорогой, ты был прав! С меня бутылка.

Может быть, я бы всё-таки прочистил бы Эдику мозги нехорошими словами, но неожиданно на вершину, которую я называл уже словом «наша», поднялась ещё группа людей. От их вида, точнее от одеяния, у меня потемнело в глазах. Они были облачены в чёрные костюмы, чёрные шапочки (кипы) и чёрного цвета обувь. У меня не было и капли сомнения, что это были ортодоксальные евреи, для которых вся их жизнедеятельность вращается вокруг предписаний Торы и соблюдения заповедей служения Богу. Об их мировоззрении и бытие можно говорить сколько угодно много, но всё равно, для обыкновенного современного индивидуума, они остаются людьми-загадкой. Достаточно здесь только упомянуть, что настоящий ортодоксальный еврей должен соблюдать минимум 613 правил «Пятикнижия» (пять книг Торы или Ветхого Завета).

Пятеро молодых мужчин, увидев нашу компанию на вершине итальянской горы, были удивлены не меньше нас. Настороженное молчание длилось до тех пор, пока я, прервав его, не сказал на иврите:

— Шалом! Нехмад лифгош отххем бэгова казэ, — что в переводе означало, — здравствуйте, приятно встретить вас на такой высоте.

Признав в нас как бы своих «однополчан», они дружно захлопали в ладоши, а один из них, улыбнувшись, показал на лазурное небо и с чувством проговорил:

— Ничего страшного, до Творца нашего намного выше, но своими искренними молитвами мы каждый день добираемся до него.

При этом он взмахнул рукой и остальные четверо его единоверцев в течение нескольких минут развернули на итальянской вершине, нечто похожее, на русскую скатерть-самобранку, на которой оказались свежие питы, овощи, хумус (закуска из нутового пюре) и тхина (густая паста из кунжута). Мы с удовольствием перекусили с нашими земляками, что вряд ли было бы возможно где-нибудь в Иерусалиме или в Тель-Авиве.

Спустились к нашему отелю мы довольно быстро, на часах было только два часа пополудни. Эдик с Любой решили показать Жене и Мише, как правильно спуститься с нашего горного пристанища, заодно показав им окружающие окрестности. А мы с Милой надумали прогуляться по альпийскому лесу, который начинался, вернее, если смотреть снизу, заканчивался в полукилометре от отеля.

Как только мы углубились в лесную чащу, возникло ощущение, что попали в какую-то волшебную нереальность. Узкая тропинка, покрытая ещё прошлогодними опавшими листьями, уводила нас в сказочное царство, где журчала горная речушка, раздавался весёлый птичий гомон и где в лёгкие проникал изумительный аромат непревзойдённых лесных запахов. Последнее было особо актуально, поскольку за месяц до поездки Мила перенесла непростое, с осложнениями, воспаление лёгких. По этому поводу были даже у частного врача-пульмонолога, который не особо рекомендовал отправляться в путешествие, в котором мы сейчас находимся. В данную момент, порукой его предостережениям, послышался, довольно близкий, раскат грома. Он явился предвестником приближающейся грозы, которая, буквально через несколько минут накрыла нас порывистым и непроглядным ливнем. Бежать назад было бесполезно, так как мы отошли от нашего отеля не менее, чем на два километра. Поэтому, взявшись за руки, что есть силы помчались вперёд по этой, чуть ли не звериной, тропе, призывая Всевышнего помочь найти приют и спасти Милу от новой опасной простуды.

Только чуть позже я подумал, что совсем не исключена возможность, что именно фанатичные приверженцы Торы, которых мы, может быть не совсем случайно, встретили на вершине альпийской горы и которые, судя по всему, молились за здоровье моей жены, буквально через несколько минут привели нас к симпатичному домику на берегу озера. На входной двери красовалась привлекательная, соответствующая данному моменту, вывеска «cafe bar». Встретить в горах, в лесу заведение, где можно перекусить и выпить, представлялось мне полным нонсенсом. Вряд ли была вероятность набрести в Карпатах или, тем более, в горах Кавказа на нечто подобное. Полагая, что приозёрный бар, если и не приснился мне, то оказался просто фантомом, я, повинуясь написанному «push», толкнул массивную стеклянную дверь, не веря, что она откроется. Вопреки ожиданиям, она отворилась и впустила нас в, укутанное полумраком, со светящейся стойкой бара, уютное помещение. В кафе не было ни одного человека, однако перед нами тут же появился симпатичный бармен. Я заказал по сто грамм коньяка и два кофе, причём, чуть ли не силой, заставил свою, в общем-то ведущую трезвый образ жизни, жену выпить содержимое бокала залпом, в один приём. Возможно это имело необратимый терапевтический эффект, который избавил мою прекрасную половину от неизбежной простуды. В любом случае этот симпатичный, внезапно встреченный, бар также войдёт в неразрывную цепочку самых ярких воспоминаний об Италии.

Мила и думать не думала, что грядущий вечер сулит ей продолжение алкогольного возлияния. Ведь это, с одной стороны, был последний день нашего пребывания в Италии, а с другой, Эдик выполнил своё обещание «с меня бутылка» и, загадочно улыбаясь, водрузил на стол штоф с наклейкой «Limoncello» — ликёр, который изготавливался методом настаивания лимонной кожуры в спирте. Не успел он вскрыть пробку, как тут же, вместе с тостами «За страну пиццы и спагетти», «За Альпы», «За горные озёра», «За покорённую вершину», последовала незамедлительная дегустация популярного итальянского напитка. А я, тем временем, всё думал про себя:

— Как же так получилось, что еврейский пророк Моисей сорок лет вёл свой народ по пустыне, чтобы достигнуть земли обетованной. Несмотря на то, что есть там и Средиземное, и Мёртвое и Красное море, гора Хермон и озеро Кинерет, 80% этой земли находится в безжизненной пустыне. А вот современные итальянцы, к своему несоизмеримому счастью, без всяких длительных переходов и хождений, получили божественный подарок, начиная от древнего Рима, очаровательной Венеции, холмистой панорамы Тосканы, южной оконечности суровых Альп и волшебной природа неаполитанских островов.

Как бы вторя моим мыслям, после принятия второй дозы лимонного «лекарственного» спиртного, Мила чуть ли не пропела:

— Не забуду симпатичных и, одержимых своей страной, итальянцев. Ведь каждый из них — это «театр одного актёра», со своей яркой индивидуальностью и неповторимой жестикуляцией.

— Такое впечатление, — в тон моей жене вторила Люба, — что жители Италии абсолютно свободные люди и делают только то, что им нравятся.

Когда в бутылке почти не оставалось знатного Лимончелло, Эдуард подытожил:

— За наше здоровье! И чтобы не в последний раз мы посещали эту роскошную, гостеприимную, обласканную солнцем, страну интересных мест, великолепных трасс и бесподобно вкусной кухни. Лехаим!

Уже в десять часов утра следующего дня мы подъезжали к швейцарской границе. Тут нас ожидал денежный сюрприз. Оказалось, чтобы въехать в дружественную европейскую страну следовало заплатить дорожный сбор, который выливался в круглую сумму швейцарских франков. По крайней мере, на эти деньги можно совсем неплохо несколько дней питаться в Италии. Но самое интересное и, вместе с тем, обидное, что взамен за оплату тебе наклеивали на лобовое стекло машины красивую виньетку, которая позволяла ездить по стране ровно год. Нам совсем не нужны было двенадцать месяцев колесить по Швейцарии, необходим был только день, может быть два, чтобы проехать через неё в Германию, чтобы завершив кольцо, вернуться в начальную точку нашего автопробега, в город Мюнхен. Мы с Эдиком, попеременно чередуя немецкие слова с английскими, долго объяснили это таможенному пограничнику. Ничего не помогло, наш Фольксваген въехал в страну банков, сыра, шоколада и гор только, когда мы наклеили злополучную виньетку после оплаты дорожного сбора.

Каждый из нас немного расстроился от незапланированной утери финансовой наличности. Но ненадолго. Когда через полчаса мы въехали в швейцарский город Лугано нам тут же захотелось взамен утраченных финансов петь душевные романсы. Он разместился в окружении гор на берегу одноименного озера. Мы не спеша прошли к центру, большинство старых зданий которого были выполнены ломбардском стиле. Город был насыщен старинными площадями, видовыми майданами, парками и променадами. Когда мы, в ожидании традиционного кофе, сидели в открытом, на берегу озера, кафе, я прочёл в путеводителе фразу «dolce far niente», что в переводе с итальянского на русский означало «сладкое ничегонеделание». Она, как нельзя лучше, подчёркивала праздную атмосферу, которую создавали толпы туристов, осматривающих этот прелестный городок.