Предисловие
В первоначальном варианте заголовок этой книги звучал как «Старческое эссе». Однако стариковское прилагательное показалось мне малопривлекательным. Что же касается, самого слова, эссе, то, как выяснилось, оно представляет собой небольшого объёма, почти философское, сочинение из 300—400 слов. Несмотря на то, что моя незабвенная учительница русской литературы, которой я обязан своему писательству, отмечала, что у меня философский склад ума, полагаю, что это было неумышленным преувеличением. Вот двое моих близких друзей, действительно, стали последователями Платона и Спинозы, окончив университетский факультет философии. А ваш покорный слуга стал одним из представителей, самой что ни есть, земной специальности, геодезия. Возвращаясь к понятию «эссе», я сразу осознал маловероятным уложиться всего в несколько сотен слов, чтобы извлечь на свет божий душевные порывы и бурлящие эмоции из своей прошлой жизни, которые по разным причинам не удалось рассказать ранее своим детям и внукам. В заключение преамбулы своего дальнейшего повествования ещё раз по поводу философии или, по-простому выражаясь, жизненного миросозерцания. В дальнейшем, подражая своим вышеуказанным друзьям-гуманитариям, я всё-таки использовал некоторые философские начала при описании своего жизненного пути. В значительной мере это относится к последним годам нынешнего бытия.
Возвращаясь к эпиграфу своего трактата, где приводятся слова блистательного израильского поэта И. Губермана с ссылкой на Всевышнего, мол «время прокрутил он очень быстро», мне лишь остаётся констатировать, что странная это штука — время. В позднем детстве и раннем отрочестве казалось, что оно тянется нестерпимо медленно, а уже в зрелые годы представлялось его стремительное ускорение в неизведанную бесконечность. Впоследствии оказалось, что, в любом случае, этот беспредел безжалостно ограничен, всё тем же, временем. После защиты диплома и прикрепления инженерного голубоватого ромбика на лацкан пиджака виделось, что все заботы, сомнения, волнения и предсессионные бдения остались внутри университетского здания, а впереди — праздный, интересный и безмятежный релакс. Ты ещё не знал, что именно в этот момент и начинается жизнь, наполненная, как счастливыми моментами, так и, в большинстве своём, представляющая обыденную и приземлённую рутину, хронически непрерываемого, повседневья. С выходом на пенсию, когда от моей духовной основы, чуть ли не хирургически, срезали неотъемлемый ежедневный компонент, который называют тривиальным словом «работа», я начал понимать, что к общепринятым периодам жизни: детство, отрочество, юность и зрелые годы добавляется ещё один, который называется безрадостным словом старость.
Ещё в 44 году до н.э. римский философ Марк Туллий Цицерон в своём трактате писал, что «всякий раз, когда я обнимаю умом причины, почему старость может показаться жалкой, то нахожу их четыре: первая — в том, что она будто бы препятствует деятельности; вторая в том, что она будто бы ослабляет тело; третья — в том, что она будто бы лишает нас чуть ли не всех наслаждений; четвёртая — в том, что она будто бы приближает нас к смерти». Возьму на себя смелость провести, так называемый, «разбор полётов» или причинную аналитику Марка Туллия применительно к своей старости. При этом придётся, время от времени, отступать от задуманного мониторинга событий, отвлекаясь на, так или иначе, ассоциированные трактатом Цицерона, эпизоды личного бытия. Ведь именно они неразрывно связаны с осознанием себя и с моими мыслями и эмоциями при существовании в этом безумном мире.
