Места сталинской власти
Ночь и утро 1 марта 1953 г.
Ближняя дача
Последний ужин «пятерки»

В субботу 28 февраля 1953 г. Сталин пригласил в Кремль четырех своих соратников – Г. М. Маленкова, Л. П. Берию, Н. С. Хрущева, Н. А. Булганина[15]. В последние полгода жизни вождя эти четыре человека вместе с самим Сталиным составляли так называемую руководящую группу, «пятерку». «Пятерка» регулярно встречалась у Сталина. Другие старые его друзья: Молотов, Микоян, Ворошилов[16] – находились в опале. Сталин не хотел их видеть.

Формирование узких руководящих групп, в которые входили избранные вождем соратники, было обычным методом сталинского руководства. Сталин имел обыкновение называть их именами числительными по количеству человек, образовавших группу: «пятерка», «шестерка», «семерка», «восьмерка», «девятка». Руководящие группы во главе со Сталиным фактически были высшим органом власти в СССР. Формальные партийные и государственные структуры отвечали за повседневное рутинное управление страной, действуя в сравнительно узких, предопределенных сверху рамках. В отличие от руководящей группы, они работали как регулярные бюрократические инстанции. Разделение формальных и неформальных институтов позволяло диктатору использовать возможности огромной растекающейся бюрократической машины и при этом не выпускать из рук ключевые рычаги высшей власти. Избегая малейших процедурных трудностей, Сталин определял и менял состав руководящей группы, назначал удобные для себя времена и места ее заседаний и «дружеских» встреч. Иными словами, он непосредственно и каждодневно контролировал центральный узел власти при помощи патриархальных методов управления личным «политическим хозяйством». Й. Горлицкий назвал такое смешение регулярных бюрократических институтов и патримониальной власти диктатора неопатримониальным государством[17].

Организованная подобным образом система высшей власти не могла существовать без перманентной угрозы репрессий, обеспечивающей политическую лояльность чиновников и особый военно-мобилизационный стиль работы аппарата. Твердо контролируя советские органы госбезопасности, Сталин в любой момент мог арестовать или расстрелять кого угодно. Многочисленные примеры таких расправ даже над членами высшего руководства и их родственниками приводятся далее в этой книге. Еще одной характерной чертой сталинской диктатуры было не ограниченное правилами и формальными институтами первенство Сталина в принятии решений. Непосредственное общение с диктатором являлось самым быстрым и эффективным способом достижения личных и ведомственных целей. Однако такое общение предполагало допуск в места сталинской власти, которые для многочисленных советских чиновников и членов высшего руководства приобретали особый, можно сказать, сакральный характер. Места сталинской власти имели свою иерархию, свой круг посвященных. Они были неотъемлемым компонентом и личности, и диктатуры Сталина.

Официальным символом власти советского правительства и самого Сталина выступал московский Кремль. О Кремле знали все, но лишь немногие бывали в кремлевском кабинете вождя. Это большое помещение, обшитое высокими дубовыми панелями, разбивалось на две зоны – рабочий стол Сталина и длинный стол для заседаний. Из предметов интерьера были примечательны напольные часы, на которые Сталин имел привычку смотреть, сверяя точность прибытия вызванного, а также гипсовая посмертная маска Ленина на особой подставке под стеклом. На стенах – портреты Ленина и Маркса. Во время войны к ним присоединили портреты русских полководцев Суворова и Кутузова. Кабинет отражал консервативные привычки хозяина и почти не менялся. Когда во время войны в связи с налетами немецкой авиации потребовалось вырыть бомбоубежище в Кремле, в нем построили копию сталинского кабинета: та же мебель, те же картины, те же гардины на несуществующих окнах. Правда, площадь этого кабинета была значительно меньше оригинала[18]. Через кремлевский кабинет Сталина за тридцать лет прошло около 3 тыс. человек[19]. Хотя чаще всего в кабинете бывали ближайшие соратники Сталина, в число посетителей входили и руководители министерств, предприятий, ученые, деятели культуры, руководители органов госбезопасности, военные, иностранные гости и т. д. Это было самое доступное из мест сталинской власти.

Однако вечером 28 февраля 1953 г. Булганин, Берия, Маленков и Хрущев, приглашенные Сталиным в Кремль, в кремлевский кабинет не попали. Сталин отвел их сразу в кинотеатр, место власти для избранных и самых близких. Это был небольшой кинозал на 20 мест размером 7,5 на 17 метров, оборудованный в 1934 г. в помещении бывшего зимнего сада русских царей. До этого советские вожди смотрели кино или вне Кремля в здании управления кинематографии, или в Кремле в маленьком помещении для просмотра немых фильмов[20]. Сталин любил кинопросмотры в окружении соратников. Постепенно они превратились в обязательный ритуал. О том, как проходили такие встречи в новом кинозале в 1934–1936 гг., свидетельствует уникальный источник – подробные записи руководителя советского кинематографического ведомства Б. З. Шумяцкого[21]. Он привозил Сталину и его коллегам фильмы и по ходу просмотра выслушивал их замечания и указания. Записи Шумяцкого позволяют понять и даже почувствовать атмосферу и правила поведения в тесном кругу зрителей кремлевского кинотеатра.

Просмотры, как правило, начинались поздно вечером и захватывали часть ночи. Сталин сидел в кресле в первом ряду. Вокруг него располагались другие члены высшего руководства. Фильмы и кинохроника активно комментировались по мере просмотра и после него. Первое слово принадлежало Сталину. Он давал указания как о содержании просмотренных кинолент, так и по общим вопросам развития советской киноиндустрии и идеологической политики. Иногда в зал приглашались авторы просмотренных фильмов. Это была высшая форма поощрения. Сталин поздравлял режиссеров с удачной работой и давал «советы», как улучшить фильм. Документы Шумяцкого не вызывают сомнений в том, что встречи в кремлевском кинотеатре были не просто формой отдыха советских вождей, но одновременно неформальными заседаниями высшего органа власти по вопросам идеологической и культурной политики. Нельзя исключить, что до и после просмотра кинофильмов Сталин обсуждал с соратниками и другие государственные вопросы.

Записи Шумяцкого обрываются в начале 1937 г. Несомненно, это было как-то связано с усилением террора в стране. Самого Шумяцкого арестовали в начале 1938 г. и расстреляли. Кинопросмотры Сталина продолжались, но мы почти ничего о них не знаем. Похоже, что к концу жизни вождя кремлевский кинозал превратился в место отдыха и неформальных заседаний узкой руководящей группы. Последнее такое заседание «пятерки» и состоялось в субботу 28 февраля 1953 г.

После киносеанса по устоявшейся привычке Сталин пригласил соратников на дачу поужинать. До дачи в Волынском, прилегавшем к столице пригороде, было рукой подать. Поэтому ее называли ближней. Местами власти Сталина периодически становились многие особняки-дачи и в Москве, и на юге, где он проводил ежегодные длительные отпуска. Однако ближнюю дачу Сталин любил особенно. Это было одно из главных мест его жизни и власти.

Первый дом для Сталина был здесь построен в 1933 г. Переезд был составной частью больших изменений в личной и политической жизни Сталина в то время. Страшный голод начала 1930-х годов, охвативший страну в результате политики коллективизации, совпал с трагедией в сталинской семье. В ноябре 1932 г. покончила самоубийством жена Сталина Н. С. Аллилуева[22]. Порывая с прошлым, Сталин начинал новую жизнь на новом месте.

Ближнюю дачу неоднократно перестраивали при активном участии хозяина. Получившийся в результате огромный дом представлял собой странную смесь казенности и помпезности[23]. Все комнаты, похожие друг на друга, были, по словам дочери Сталина Светланы, «безликими»[24]. Вторым этажом, куда был проведен лифт, пользовались редко. Любимой комнатой Сталина, по крайней мере в последние годы жизни, была так называемая малая столовая на первом этаже. В этом просторном помещении площадью 76 кв. метров располагались прямоугольный стол длиной в три метра, диван, буфет, кресла, столик с телефонами, камин. Рядом с камином стояли охотничьи ружья и висел бинокль. На полу – большой ковер. Из комнаты были выходы на стеклянную веранду и террасу. По свидетельству Светланы, Сталин в этой комнате спал и работал. Большой стол был завален бумагами и книгами. На краю стола, если не было гостей, Сталин ел. В буфете с посудой он хранил лекарства. Любил сидеть у камина. В камине же по его приказанию жарили шашлыки. В этой комнате Сталин принимал посетителей. Здесь с ним случился роковой удар, приведший к смерти.

Сталинскую дачу окружал большой парк в два десятка гектаров. Сталин лично занимался благоустройством парка и организацией дачного хозяйства. По его плану была организована теплица для цитрусовых. Под руководством Сталина на даче разбили виноградник, выращивали арбузы, разводили рыбу в пруду. Часть урожая арбузов по распоряжению Сталина даже посылали в магазины Москвы. В сталинском поместье были лошади, коровы, куры, утки, небольшая пасека. По свидетельству работников охраны, Сталин много и внимательно занимался этим большим хозяйством, вникая в мельчайшие детали. Сохранились сотни распоряжений Сталина, записанных начальником хозяйственной части дачи подполковником П. В. Лозгачевым:

7 апреля 1950 года: а) арбузы и дыни в коробки сажать с 10 мая, б) подрезкой заниматься среди июля арбузов и дынь плетей […] 20 апреля: […] Елки разрядить по дорожке от кухни к пруду […] Кукурузу сажать через полметра у главного дома и между яблонь по пруду, ближе к беседке. Там же сажать бобы […] По краям огородов сажать баклажаны, кукурузу, помидоры и т. д.

Подобные распоряжения, по свидетельству Лозгачева, давались практически ежедневно[25]. По существу, Сталин был хозяином небольшой усадьбы, управление которой он предпочитал вести сам, не полагаясь только на помощников. Этот стиль патриархального управления Сталин в определенной мере распространял и на свое «большое хозяйство» – Советский Союз. Он лично контролировал и распределял государственные ресурсы и резервы, занося важнейшие сведения в особую книжечку[26]. Он вникал в детали сценариев кинофильмов, архитектурных проектов, конструкций военной техники. Прокладывая дорожки на своей даче, Сталин не забывал и об улицах Москвы: «Говорят, что площадь на Арбате (где раньше была церковь перед Кино) еще не покрыта брусчаткой (или асфальтом). Это позор. Одна из самых бойких площадей и вся в дырах! Нажмите и заставьте покончить с площадью»[27].

Результатом сталинских архитектурных распоряжений был также центр общественной жизни сталинской дачи – большой зал площадью 155 кв. м. Такое внушительное помещение образовалось в результате соединения кабинета и полукруглой пристройки на месте одной из веранд. В центре зала находился длинный 7-метровый стол, стоявший на ковре размером 12 на 6 метров. (Площадь ковра, между прочим, равнялась площади квартиры, в которой в 1953 г. проживали 16 среднестатистических горожан, поскольку средняя норма жилья в советских городах составляла 4,5 кв. метра на человека.) Вдоль стен стояли кресла и диваны. Периодически сам Сталин работал в большом зале у стола или на диванах и креслах. Однако главным образом зал служил местом встреч и регулярных застолий.

Судя по воспоминаниям очевидцев, застолья у Сталина проходили по определенному устоявшемуся порядку. Прислуга гостей не обслуживала. Блюда выставлялись на стол. Каждый брал что хотел и садился с тарелкой за свободную часть стола. Обильный прием пищи затягивался на много часов и заканчивался глубокой ночью или под утро. Застолья сопровождались употреблением спиртных напитков. С возрастом Сталин пил умеренно. Однако он любил подпаивать приглашенных и наблюдать за их поведением. Для этого изобретались разные поводы. Один за другим следовали тосты и здравицы, за которые невозможно было не выпить «до дна». Уклонявшихся «штрафовали» дополнительной порцией спиртного «за обман общества»[28]. М. Джилас, посетивший ужин на сталинской даче в январе 1948 г., запомнил питейную процедуру: «Каждый сказал, сколько сейчас градусов ниже нуля, и потом, в виде штрафа, выпил […] столько стопок водки, на сколько градусов он ошибся […] Берия, помню, ошибся на три и добавил, что это он нарочно, чтобы получить побольше водки»[29].

Спиртное делало свое дело. «Обстановка на таких ужинах была непринужденной, рассказывались анекдоты, нередко даже сальные, под громкий смех присутствующих»[30]. Помимо разговоров и шуток, в ходу были и другие, «культурные» развлечения. Иногда пели революционные и народные песни. Сталин, по воспоминаниям, подтягивал тихим тенором[31]. Жданов[32] веселил кампанию неприличными частушками. «Эти песенки, – сокрушался потом Хрущев, – можно было петь только у Сталина, потому что нигде в другом месте повторить их было нельзя»[33]. Некоторое время в большом зале стоял рояль. Говорят, на нем играл Жданов. Что играл и насколько хорошо, неизвестно. После смерти Жданова в 1948 г. рояль по приказу Сталина вынесли в соседнюю комнату. Чаще использовалась радиола, на которой Сталин один или вместе с гостями слушал пластинки – народные песни, классическую музыку. Коллекция пластинок была внушительной – около 2700. Под пластинки иногда устраивали танцы. Лучшим танцором, по свидетельству Хрущева, считался Микоян. Каждый танцевал как мог. «Сталин тоже передвигал ногами и расставлял руки»[34].

Сталинские застолья выполняли важные функции. Они были местом обсуждения и решения различных государственных вопросов. Мнительный Сталин использовал регулярные ужины как метод контроля над соратниками и получения информации. Наконец, в жизни Сталина такие встречи играли важную социальную функцию. Они скрашивали его одиночество, служили одним из немногих доступных развлечений. «Сталину в одиночку некуда было девать себя», – писал Хрущев[35]. Действительно, все больше отходя от рутинных государственных дел в последние месяцы жизни, вождь заполнял свой досуг самым причудливым образом. Во время прогулок заключал своеобразные пари с охранниками о температуре воздуха: «Сотрудник называл какую-то цифру. Другой сотрудник… называл иную цифру. Затем Сталин называл свою цифру и просил проверить, кто из них ближе к истине. Термометр висел на стене дачи, и сотрудник шел туда, смотрел показания градусника, возвращался и называл точную цифру». Соревнуясь в точности глазомера, охранники и Сталин предлагали свои варианты расстояний между деревьями, а затем измеряли их рулеткой. Вскоре по всему дачному участку были развешены термометры, а охранников вооружили рулетками[36].

Неудивительно, что застолья с коллегами имели для Сталина особую ценность и смысл, особенно в последний период жизни. «Мы же ездили к Сталину очень часто, почти каждый вечер», – вспоминал об этом времени Хрущев. Случалось даже так, что Сталин вызывал едва успевших уехать соратников повторно и только после напоминания, что встреча состоялась совсем недавно, отменял распоряжение[37]. Регулярные визиты к сильно постаревшему и неуравновешенному Сталину были нелегким испытанием. «[…] Мы должны были работать на своих постах […] а кроме того, участвовать в сталинских вечерах в качестве театральных персонажей и развлекать его. Тяжелое для нас было время», – писал Хрущев[38]. Несомненно, однако, что соратники не роптали, прилежно отбывая трапезную повинность как непременное условие принадлежности к высшему руководящему кругу.

В общем, последняя встреча в ночь на 1 марта не отличалась ничем особенным. Собравшись в узком кругу, Сталин и его гости вряд ли танцевали или пели песни. Ужин, как обычно, завершился под утро (пять или шесть часов утра называет Хрущев, о подаче машин гостям в пятом часу вспоминали опрошенные охранники). Завершился благополучно – по словам Хрущева, «Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа». Он проводил гостей в вестибюль. «[…] Много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Мы тоже уехали в хорошем настроении, потому что ничего плохого за обедом не случилось […]»[39]. Д. А. Волкогонов утверждает, что Сталин был раздражен и угрожал соратникам. Однако источники своей информации он не называет[40].

Не доверять свидетельствам Хрущева о мирном завершении последней встречи «пятерки» у нас нет оснований. Хотя предположения Волкогонова также не выглядят фантастическими. Сталин в один вечер мог и наградить соратников своим благорасположением, и угрожать им. Как будет неоднократно показано в этой книге, сочетанием кнута и пряника (хотя преимущественно кнутом) Сталин в течение почти двух десятилетий держал в узде не только соратников, но и многие миллионы граждан СССР, а затем стран социалистического лагеря.

За 74 года жизни советский диктатор прошел длинный и бурный путь борьбы за власть и превратился в важный фактор российской и мировой истории. Скорее дополняя, чем отрицая друг друга, историки исследуют Сталина как продукт различных исторических предпосылок и доктрин. Они находят в Сталине и в его режиме черты традиционной российской авторитарности и империализма, влияние революционной европейской традиции и ленинского большевизма[41]. Идеологические предубеждения играли в жизни и деятельности Сталина действительно немалую, часто определяющую роль[42]. Однако советский вождь не следовал доктринам слепо. Несмотря на изрядный догматизм, Сталин приспосабливал революционные теории к интересам собственной диктатуры и нового великодержавия. Немалую роль в выборе политического пути играли и личные качества Сталина. Он был жесток. Из всех методов разрешения политических, социальных и экономических противоречий предпочитал насилие, причем неограниченное. Как и другие диктаторы, был упрям и негибок. Любые уступки и компромиссы Сталин рассматривал как угрозу незыблемости своей власти. На реформы, всегда ограниченные и непоследовательные, он соглашался лишь тогда, когда социально-экономические кризисы приобретали особую остроту, угрожавшую стабильности системы.

Основой сталинских представлений о мире был крайний антикапитализм. Он был тотальным: Сталин не принимал даже тех относительных компромиссов, на которые соглашался Ленин, вводя новую экономическую политику. Скрепя сердце, Сталин допускал действие в советской системе ряда капиталистических экономических регуляторов – денег, предельно усеченных товарно-рыночных отношений, личных материальных интересов. Погубив миллионы людей в голодные годы, Сталин согласился закрепить за крестьянами их крошечные личные хозяйства. Однако до конца своей жизни он верил, что эти вынужденные уступки будут вскоре преодолены, что социалистическая экономика неизбежно превратится в огромный безденежный комбинат, где все будут работать по указаниям государства и получать взамен те натуральные блага, которые государство, и только оно, посчитает нужным им выделить.

«Береги дочку: государству нужны люди», – написал Сталин дочери Светлане по случаю рождения своей внучки[43]. Эта явно неуместная для поздравления молодой мамы фраза выражала суть Сталина. Созданное большевиками государство в его миропонимании являлось абсолютом. Государству и его высшему воплощению – партии – во главе с вождем полностью и беспрекословно подчинялось все сущее. Интересы личности имели право на жизнь лишь постольку, поскольку служили интересам государства. Государство имело непререкаемое право требовать от человека любой жертвы, вплоть до его жизни. Государство не было ограничено в своих действиях и никогда не ошибалось, поскольку было носителем высшей истины исторического прогресса. Вера в великую миссию была моральным оправданием любых действий режима. Ошибки и преступления с легкостью превращались в историческую необходимость-неизбежность, в лучшем случае – в трудности роста.

Основным методом принуждения к государственности и подавления личного и общественного выступала так называемая классовая борьба, война с внутренними и внешними «врагами». Сталин был выдающимся теоретиком и практиком этой концепции. По мере успешного продвижения социализма классовая борьба будет только обостряться, утверждал он. Это положение стало краеугольным камнем его диктатуры. Как способ интерпретации действительности теория классовой борьбы выступала мощным пропагандистским орудием. Происками «врагов» объясняли все политические и экономические провалы, тяготы жизни и военные неудачи. Как форма государственного террора классовая борьба придавала насилию размах и жестокость, присущие гражданской войне.

Марксистские и большевистско-ленинские догматы в сознании и действиях Сталина вполне мирно уживались с великодержавием и империализмом. В ноябре 1937 г. Сталин заявил соратникам:

Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело – сколотили огромное государство – до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое неделимое государство […] на пользу трудящихся […][44].

Эти откровения Сталина были тем более показательны, что он сделал их за праздничным столом в честь 20-й годовщины Октябрьской революции большевиков, главного революционного праздника страны. На международной арене, изменив лишь идеологический фасад, Сталин действовал как наследник русских царей, расширявших империю. Посол США в СССР А. Гарриман, встречавший накануне Потсдамской конференции 1945 г. советскую делегацию на вокзале в Берлине, спросил Сталина, приятно ли ему приехать в столицу поверженного врага победителем. Сталин ответил: «Царь Александр до Парижа дошел»[45]. Вскоре, однако, Сталин превзошел царей. Советская империя расширила сферы своего влияния на огромные пространства Европы и Азии, превратилась в одну из двух мировых сверхдержав.

Думал ли Сталин об этих триумфах, когда от него в последний раз в жизни уехали гости-соратники? Или вспоминал о том, с чего все начиналось? О детстве, о молодости, о революции? Жизнь Сталина, как и жизнь других революционеров, вполне очевидно разделялась на две части: до и после революции. Более того, на большевистскую революцию 1917 г. пришлась не только смысловая, но и временная половина жизни Сталина – 39 лет, двадцать из которых он шел к революции.

Глава 1
До революции

Семья Джугашвили

По официальной советской версии, Сталин родился в 1879 г. На самом деле он был на год старше. Сам Сталин, конечно, знал, где и когда он родился. Произошло это в маленьком грузинском городке Гори, на далекой окраине огромной Российской империи. Сохранившаяся в личном архиве Сталина метрическая книга горийской церкви зафиксировала точную дату его рождения: 6 декабря 1878 г. Эта же дата фигурировала в других документах, например – в свидетельстве об окончании Го рийского духовного училища. В 1920 г. в одной из анкет Сталин лично проставил год своего рождения – 1878-й. Однако вскоре в анкетах, заполняемых сталинскими помощниками, появился 1879 г. Утвердившись у власти, Сталин широко отпраздновал свое пятидесятилетие 21 декабря 1929 г. Именно эта дата вошла во все энциклопедии и справочники. Перепутанным оказался, таким образом, не только год, но и день рождения – 9 декабря по старому стилю вместо 6 декабря. Лишь в 1990 г. историки обратили внимание на эти искажения[46]. Однако объяснить их причину пока не смогли. Очевидно одно: в 1920-е годы Сталин решил стать на год «моложе». И стал.

Разные легенды окружают происхождение Сталина. Падкие на сенсации публицисты объявляют Иосифа Джугашвили незаконнорожденным ребенком то зажиточного купца, то фабриканта, то князя, а то и самого императора Александра III, которому во время его приезда в Тифлис якобы прислуживала молодая грузинка, мать Иосифа. Реальные документальные свидетельства гораздо прозаичнее. Иосиф Джугашвили появился на свет в простой грузинской семье. Его мать Екатерина (Кеке) Геладзе родилась в 1856 г. в семье крепостных крестьян. После отмены крепостного права в 1864 г. вместе со своей семьей она переехала в город Гори. Здесь в 18-летнем возрасте ее выдали замуж за сапожника Виссариона (Бесо) Джугашвили. Он был на шесть лет старше Екатерины. Иосиф (Сосо) был третьим ребенком, родившимся в семье. Первые двое умерли в младенчестве[47].

Документов о детстве и юности Сталина сохранилось немного. Основным источником наших знаний являются воспоминания, написанные уже после того, как Сталин взобрался на вершину власти. Невооруженным взглядом заметно, что мемуаристы писали не о мальчике и юноше Иосифе Джугашвили, а о детстве и юности вождя и диктатора Иосифа Сталина. Такая аберрация лишь усугубила обычные недостатки мемуаров – их преувеличения и умолчания. В зависимости от ситуации и политических пристрастий мемуаристы подчеркивали то добродетели и лидерские качества Иосифа, то его изначальную жестокость и комплексы. Однако попытки найти в ребенке Иосифе Джугашвили черты будущего диктатора, как убедительно показал известный биограф Сталина Р. Суни, вызывают большие сомнения.

Широко распространено мнение о том, что Иосиф Джугашвили пережил тяжелое детство, наложившее неизгладимый отпечаток на его психику. Грубое обращение и побои отца-пьяницы, нужда якобы озлобили мальчика, сделали его жестоким и мстительным. Однако разве у нас нет оснований утверждать обратное? По многим параметрам детство Сталина было достаточно обычным и даже благополучным. Его отец, судя по отдельным свидетельствам, был не только хорошим мастером, но умел читать по-грузински и самостоятельно овладел на разговорном уровне несколькими языками, включая русский. Мать также получила некоторое домашнее образование – умела читать и писать по-грузински. Поскольку грамотность населения Грузии была невысокой, это, несомненно, выделяло семью Джугашвили из окружавшей ее среды. Виссарион Джугашвили в первые годы семейной жизни достаточно успешно занимался своим ремеслом. Семья жила вполне обеспеченно[48].

Позже, когда Виссарион начал злоупотреблять спиртным, а потом и вовсе бросил жену и ребенка, заботу о сыне взяла на себя Екатерина. Она отличалась твердым характером и трудолюбием. Начав со случайных заработков, со временем Кеке освоила ремесло портнихи. Единственный ребенок в семье (очень важное обстоятельство!), Сосо, в отличие от многих своих сверстников, мог учиться и не должен был работать. Об этом, кстати, бесхитростно напомнил Сталину один из его горийских приятелей, приславших в 1950 г. письмо с просьбой о встрече на старости лет. «Когда Вы в 1894 г. окончили духовную школу, я в то время окончил Горийское городское училище. Вас в том же году приняли в Тбилисскую духовную семинарию, я же не смог продолжать учебу, т. к. отец имел 8 детей, мы нуждались и ему помогали […]», – говорилось в письме[49]. Мать создала все условия для учебы Иосифа. Она мечтала, чтобы сын поднялся по социальной лестнице, стал священником, и упорно воплощала эту мечту в жизнь. Такие стремления никак не вяжутся с представлениями о беспросветно тяжелом детстве и нищете.

Несомненно, в семье были скандалы, а пьяный Виссарион распускал руки. Несомненно, доставалось и Сосо, причем, судя по всему, и от отца, и от матери. Однако, как справедливо отмечают исследователи, сохранившиеся противоречивые свидетельства не позволяют судить о том, отклонялось ли это насилие в семье Джугашвили от распространенных тогда «норм» и насколько серьезно оно воздействовало на мировосприятие Сосо[50]. Похоже, что детство и отрочество Иосифа были вполне типичны для той среды, из которой он происходил, – бедных, но не нищих ремесленников и мелких торговцев маленького городка на окраине империи. В этом мире привычно сосуществовали грубые нравы и традиции взаимопомощи, периоды относительного материального благополучия и трудные времена. Дети рано познавали как суровость и даже жестокость, так и любовь и заботу. В жизни Сосо Джугашвили все это присутствовало во вполне благоприятных пропорциях. Грубость отца компенсировалась строгостью и безграничной любовью матери. Материальные затруднения в семье Джугашвили, совпавшие с учебой Сосо, помогали разрешить знакомые и родственники. В духовном училище, а затем при поступлении в духовную семинарию Иосиф получал помощь от государства, пользовался ходатайствами сочувствующих покровителей. Несмотря на бедность, Екатерина и ее сын были своими в маленьком сообществе своего городка.

Сам Сталин в одном из интервью много лет спустя заявил: «Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо»[51]. Возможно, конечно, что он кривил душой, отгоняя от себя дурные воспоминания детства. Неизвестно, как Сталин относился к отцу, который рано умер. Однако мать Сталин, судя по всему, действительно любил. «Здравствуй, мама – моя! Как живешь, как твое самочувствие? Давно от тебя нет писем, – видимо, обижена на меня, но что делать, ей-богу очень занят»; «Маме – моей – привет! Присылаю тебе шаль, жакетку и лекарства. Лекарства сперва покажи врачу, а потом прими их, потому что дозировку лекарства должен определять врач», – писал Сталин матери уже в зрелые годы[52]. Несмотря на головокружительный взлет сына, Кеке осталась в Грузии. До смерти она жила в почете и благополучии. Правда, на похороны матери в 1937 г. Сталин не поехал. В этот год Большого террора, как будет показано дальше, он вообще никуда из Москвы не выезжал. Сохранилась надпись для венка, сделанная Сталиным на грузинском и русском языках: «Дорогой и любимой матери от сына Иосифа Джугашвили (от Сталина)»[53].

Матери Сталин был действительно обязан многим. Она тяжело работала, чтобы сын не испытывал крайней нужды и мог учиться. Она выхаживала его во время многочисленных болезней. Перенесенная в детстве оспа навсегда оставила на лице Сталина рубцы. В результате несчастного случая он серьезно повредил левую руку. Лечение, скорее всего, было малоквалифицированным. Суставы на всю жизнь остались атрофированными, рука плохо действовала. Нетрудно представить, что чувствовала в моменты болезни единственного выжившего ребенка Екатерина, с какой энергией и любовью ухаживала за ним[54].

Последствия болезней и травм дополнялись врожденным дефектом – двумя сросшимися пальцами на ноге. Вряд ли многочисленные физические недостатки оставались незамеченными в жестоком мальчишеском мире. Однако Сосо явно не превратился в изгоя, что было вполне возможно. Насмешникам противостоял сильный характер и живой ум. Мальчик на равных участвовал во всех обычных для того времени играх своих сверстников. У него была отличная память. Это качество всегда вызывает уважение окружающих. Не похоже, что тяжелое детство посеяло в Иосифе Джугашвили те семена жестокости, которые дали столь ужасные всходы в характере Иосифа Сталина. Не похоже, что детство сделало из него даже бунтаря.

Несостоявшийся семинарист

Интеллектуальные способности маленького Иосифа были заметны не только матери, горячо стремившейся вытолкнуть сына из того социального круга, который был предписан ему по рождению. Когда пришло время отправлять Сосо в школу, Екатерина смогла получить поддержку доброжелателей, уверенных, что мальчик действительно должен учиться. Причем не просто учиться, но приобрести достаточно престижное положение, стать священником. Этими благодетелями была семья священника Х. Чарквиани, в доме которого семья Джугашвили снимала комнату. Они помогли Сосо поступить в Горийское духовное училище. Прежде всего, дети Чарквиани обучили Сосо русскому языку, на котором велось преподавание в училище. Эти занятия оказались вполне успешными, что позволило Сосо поступить сразу же в старший подготовительный класс училища. Несомненно, это был важнейший момент в жизни будущего вождя: десятилетний грузинский мальчик сделал важный шаг на пути в огромный русскоязычный мир.

В подготовительном классе Горийского училища и в самом училище Сосо провел почти шесть лет, с 1888 по 1894 г. На это время пришлись кардинальные перемены в семье Джугашвили. После многих скандалов Виссарион Джугашвили окончательно уехал из Гори, отказав жене и сыну в какой-либо поддержке. Учеба, за которую нужно было платить, оказалась под ударом. Однако Екатерине вновь удалось найти помощь, чему, несомненно, способствовали успехи Сосо. Как примерный ученик, он даже получил стипендию. Екатерина делала все возможное, чтобы сын чувствовал себя не хуже других. Он был всегда аккуратно и по погоде одет. Судя по многочисленным воспоминаниям, Сосо в училище отличался трудолюбием и старательностью: «не было случая, чтобы он пропустил урок или опоздал». Он пользовался репутацией хорошего чтеца молитв и певчего в церковном хоре, ладил с учителями. Учитель русского языка, неслучайно получивший прозвище «жандарм», сделал Сосо своим помощником, отвечавшим за выдачу книг[55]. Много десятилетий спустя, в 1949 г., бывший преподаватель Горийского училища С. В. Малиновский без всякого страха напомнил о себе бывшему ученику. «На старости лет я горжусь тем, что и мой скромный труд участвовал в Вашем образовании», – писал он. Жалуясь на тяжелое материальное положение, Малиновский просил о назначении персональной пенсии, «чтобы на склоне моих дней иметь самое необходимое и умереть в счастливом сознании того, что мой Великий Ученик не оставил меня в нужде»[56]. Известно, что письмо было доложено лично Сталину, хотя последовала ли помощь, из документов не ясно.

В мае 1894 г. Иосиф Джугашвили закончил училище. Выданное свидетельство фиксировало как те дисциплины, которые он изучал, так и уровень их освоения. При отличном поведении юноша получил следующие оценки: по священной истории, православному катехизису, изъяснению богослужения с церковным уставом – «отлично», по русскому с церковнославянским и грузинскому языкам – «отлично», по греческому – «очень хорошо», по арифметике – «очень хорошо», по географии, чистописанию и церковному пению – «отлично». Показав неоспоримые успехи, Иосиф был рекомендован для поступления в духовную семинарию[57]. Несмотря на очевидную односторонность образования, Сосо в Горийском училище многому научился, пристрастился к книгам, получил хорошие познания в русском языке. Судя по воспоминаниям, в училище Иосиф проявил себя как активный юноша с претензиями на лидерство. Очевидные способности и репутация одного из первых учеников служили опорой для самоутверждения. Заметно, что эти годы Сталин вовсе не стремился вычеркнуть из памяти, как это нередко бывает с трудными периодами жизни. Многие десятилетия спустя он помнил о школьных друзьях и даже оказывал им помощь. В архиве сохранились некоторые свидетельства такого рода. В мае 1944 г. 65-летний Сталин написал: «1) Моему другу Пете – 40 000, 2) 30 000 рублей Грише, 3) 30 000 рублей Дзерадзе»; «Гриша! Прими от меня небольшой подарок […] Твой Сосо»[58]. Написанные по-грузински, эти распоряжения очень похожи на ностальгический порыв пожилого человека, который мысленно возвращается в светлое и радостное отрочество.

Запутанны и смутны немногочисленные свидетельства мемуаристов о бунтарском поведении Иосифа Джугашвили и его разрыве с религией уже во время учебы в Горийском училище. Л. Д. Троцкий[59], взявший на себя труд одного из первых (и неизбежно пристрастных) биографов Сталина, вполне убедительно утверждал, что мемуаристы явно смещали события, приписывая горийскому периоду то, что произошло позже[60]. Лучший аргумент в пользу законопослушности и примерности Сосо-школьника – его отличное свидетельство об окончании училища и рекомендации для продолжения учебы.

В сентябре 1894 г., после завершения летних каникул и успешной сдачи вступительных экзаменов, молодой Джугашвили был зачислен в Тифлисскую духовную семинарию. Судьба вновь не обидела Екатерину и ее сына. В семинарию более охотно принимали выходцев из духовенства, а за учебу нужно было платить. Однако и на этот раз способности Иосифа, а также ходатайства знакомых и родственников были приняты во внимание. В семинарию Иосиф был зачислен с правом бесплатного проживания и пользования столовой. Платить нужно было за учебу и одежду[61]. Воспринимал ли честолюбивый подросток все это как унизительные подачки «бедному родственнику»? Возможно. Но столь же возможно, что казенные стипендии рассматривались как приз, признание заслуг и успехов.

В тифлисской семинарии Сталин провел более четырех с половиной лет, с осени 1894 по май 1899 г. Переезд в большой город и приспособление к новым порядкам, несомненно, требовали определенного напряжения. Однако в семинарию Иосиф попал не один, а в составе группы друзей и знакомых, выпускников Горийского училища. Это облегчало адаптацию. Скорее всего, учеба давалась Иосифу сравнительно легко. Первый и второй классы он закончил вполне успешно, занимая 8-е место по успеваемости в первом классе и 5-е – во втором. Отличные оценки он получал также за поведение[62].

Однако, как выяснилось, за внешним благополучием скрывалось растущее недовольство и бунтарство. Источники не позволяют понять, как и в какой момент Сосо перестал быть законопослушным образцовым учеником. Хорошо известны два свидетельства о невыносимых условиях жизни в семинарии. Первое принадлежит самому Сталину. В декабре 1931 г. в интервью немецкому писателю Э. Людвигу он заявил, что в революцию его толкнула духовная семинария:

Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма […] Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики[63].

С этими утверждениями перекликается другое широко цитируемое свидетельство соученика Сталина:

Нас ввели в четырехэтажный дом, в огромные комнаты общежития, в которых размещалось по 20–30 человек […] Жизнь в духовной семинарии протекала однообразно и монотонно. Вставали мы в семь часов утра. Сначала нас заставляли молиться, потом мы пили чай, после звонка шли в класс […] Занятия продолжались с перерывами до двух часов дня. В три часа – обед. В пять часов вечера – перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Мы чувствовали себя как в каменном мешке. Нас снова водили на вечернюю молитву, в восемь часов пили чай, затем расходились по классам готовить уроки, а в десять часов – по койкам, спать[64].

Постоянная слежка, обыски, доносы и наказания дополняли эту картину. Жесткий казарменный режим вряд ли скрашивало даже наличие выходного дня. Тем более что и в воскресенье семинаристы были обязаны посещать богослужения. Круг дисциплин, которые изучались в семинарии, по сравнению с училищем несколько расширился. Помимо Священного писания, церковного пения, русской словесности, греческого и грузинского языков, преподавались библейская и гражданская история, математика. Однако интеллектуальный мир семинарии был ограничен и догматичен. Сурово наказывалось чтение светской литературы. Грубая русификация, оскорблявшая национальные чувства семинаристов-грузин, довершала дело. Атмосфера семинарии была всегда пронизана протестными настроениями. Примерно за год до поступления Иосифа Джугашвили в семинарию в ней вспыхнула забастовка. Семинаристы прекратили занятия и требовали положить конец произволу, уволить ряд преподавателей. Власти закрыли семинарию и отчислили большую группу студентов.

Решительное подавление смуты, несомненно, способствовало тому, что в период учебы Джугашвили в семинарии уже не было открытых коллективных акций протеста. Недовольство находило выход в подпольной деятельности, в индивидуальном или групповом инакомыслии. Каждый проходил этот путь по-своему. Иосиф Джугашвили поначалу вдохновлялся примером литературных героев, борцов за справедливость. Известно его увлечение романтической грузинской литературой. В романе А. Казбеги «Отцеубийца» Иосиф нашел один из первых идеалов и примеров для подражания. Это был образ бесстрашного и благородного разбойника-мстителя Кобы, боровшегося с русскими поработителями и грузинской знатью[65]. Имя Коба стало первым псевдонимом будущего вождя. Он чрезвычайно дорожил им, позволяя наиболее близким соратникам называть себя Кобой до последних дней жизни.

Увлечение романтическим бунтарством, окрашенным в цвета грузинского национализма, закономерно привело молодого Сталина к поэтическим опытам. После окончания первого класса семинарии Иосиф принес свои стихотворения в редакцию одной из грузинских газет. В июне – декабре 1895 г. пять стихотворений были опубликованы. Летом следующего года одно стихотворение напечатали в другой газете. Стихи, написанные на грузинском языке, воспевали служение родине и народу. Когда Сталин превратился в вождя, его стихотворные опыты были переведены на русский язык[66]. Однако в собрание сочинений Сталина они не попали. Несомненно, Сталин понимал, что с образом революционера не вязались наивные и невыдающиеся строки:

 
Жаворонок в облаках высоких
Пел звонко-звонко.
И соловей радостный говорил это:
«Расцвети, край прелестный,
Ликуй, страна грузин.
И ты, грузин, ученьем
Обрадуй родину».
 

Хотя такие стихи «не украшали» Сталина-диктатора, они, видимо, свидетельствовали о благородных помыслах Джугашвили-семинариста. Следуя примеру демократической интеллигенции, он вдохновлялся идеями служения родине и народу. Эти смутные стремления в третьем классе семинарии получили практический выход. Иосиф вступил в нелегальный общеобразовательный кружок семинаристов и, судя по всему, выдвинулся в нем на первые роли. Члены кружка читали и обсуждали вполне легальные книги, которые, однако, были запрещены в семинарии. В кондуитном журнале семинарии было зафиксировано, что в конце 1896 и начале 1897 г. семинарист Джугашвили был уличен в чтении запрещенных книг, в том числе романов Виктора Гюго[67]. Неудивительно, что со времени вступления в кружок, с третьего класса, Иосиф стал все хуже учиться и все чаще нарушать режим.

Постепенно инакомыслие Иосифа Джугашвили становилось более радикальным. Он перестал писать стихи и все больше интересовался политикой. Участия в кружке семинаристов было уже недостаточно. Жажда «настоящего дела» привела Иосифа в революционное движение. Он увлекся марксизмом и начал посещать нелегальные собрания железнодорожных рабочих. Согласно официальной биографии, в августе 1898 г., еще находясь в семинарии, Иосиф Джугашвили вступил в социал-демократическую организацию, работал пропагандистом в немногочисленных рабочих кружках. Знакомство Джугашвили с марксизмом не могло быть глубоким. Однако очевидно, что это учение увлекло его. Для молодого семинариста универсальные, почти религиозные марксистские построения имели особое значение. Они заполняли ту брешь в осознании мира, которая возникла, скорее всего, в результате разочарования в религии. Вера в исторические закономерности и неизбежное наступление высшего этапа в развитии человечества наполняла особым смыслом участие в революционной борьбе. Впрочем, увлечение марксизмом вряд ли особенным образом характеризует молодого Джугашвили. Марксизм был широко распространенной политической доктриной. В него верили (и верят до сих пор) многие и очень разные люди.

Несомненное влияние на Иосифа Джугашвили оказывали старшие товарищи, революционеры и бунтари, высланные в Тифлис из других регионов страны. Среди них чаще всего называют Ладо Кецховели. После исключения из Тифлисской духовной семинарии Кецховели поступил в Киевскую духовную семинарию, но там попал под следствие за хранение нелегальной литературы. Благодаря амнистии в связи с коронацией царя Николая II, Кецховели избежал наказания, уехал в Тифлис, а затем в Баку. Убежденный сторонник революции, Кецховели вел активную подпольную работу, организовал нелегальную типографию. В 1903 г. он был застрелен часовым в тюрьме. Согласно революционной легенде – за то, что выкрикивал в окно камеры революционные лозунги. Очевидно, что встречи с такими людьми не могли пройти бесследно для молодого Иосифа Джугашвили[68].

Поведение Иосифа в семинарии в его последний 1898/1899 учебный год было очевидным подтверждением решительного разрыва с прежней жизнью. Казалось, что наружу выплеснулись чувства протеста, которые накапливались в течение первых лет учебы. Кондуитный журнал семинарии сохранил летопись бунтарства Джугашвили. В сентябре его уличили в чтении товарищам выписок из запрещенных книг. В октябре трижды отправляли в карцер за отсутствие на молитве, плохое поведение во время литургии и опоздание из отпуска. Выговоры перемежались с помещением в карцер за различные проступки в последующие месяцы[69].

Серьезный конфликт с администрацией произошел в январе 1899 г. Иосиф на месяц был лишен права выхода в город. А. Островский связывает это наказание с инцидентом, известным по воспоминаниям одного из соучеников Джугашвили, опубликованным в 1939 г.[70] Согласно этим мемуарам, инспектор семинарии обыскал комнату Иосифа и обнаружил запрещенные книги. Тогда один из семинаристов, Келбакиани, набросился на инспектора и выбил книги из его рук. Вместе с Джугашвили они собрали книги и бросились бежать[71]. Эти широко известные воспоминания вызывают, однако, большие сомнения. Прежде всего, в кондуитном журнале семинарии за 1899 г. проступок Келбакиани описывался совершенно иначе[72]. Во время осмотра вещей самого Келбакиани, говорилось в журнале, у него была изъята тетрадь с выписками из запрещенной литературы. Келбакиани выхватил тетрадь из рук инспектора и выбросил ее в туалет. О конфликте было тут же доложено ректору семинарии. Келбакиани заключили на несколько часов в карцер.

Как говорилось в кондуитном журнале, «Келбакиани обнаружил сильное раскаяние». Он признал вину и просил о снисхождении. О каком-либо участии Иосифа Джугашвили в этом конфликте в журнале не упоминается. В январе 1899 г. Джугашвили на месяц был лишен права выхода в город, а Келбакиани исключен из семинарии[73]. Несоразмерность наказаний может свидетельствовать о том, что Иосиф получил взыскание за какой-то другой проступок или за косвенное участие в инциденте с тетрадью.

Некоторый свет на суть событий проливает письмо Келбакиани Сталину в июне 1951 г.:

Товарищ Сосо! Если бы Вы знали, как я в настоящее время нуждаюсь, то уверен, что Вы не оставили бы меня без внимания. Я стар стал, не имею заработка и нуждаюсь […] Товарищ Сосо, некоторым образом Вы у меня в долгу: наверное, Вы помните, как я отнял у инспектора семинарии […] нелегальную литературу, изъятую при обыске из Вашего ящика, за это меня исключили из семинарии […] Не горжусь и не хвастаюсь, конечно […] Нужда заставила меня вспомнить об этом. Помогите, товарищ Сосо[74].

Письмо вручили лично Сталину. Была ли оказана Келбакиани помощь и какая именно, из документов не ясно. Однако его письмо уточняет некоторые обстоятельства самого конфликта 1899 г. Келбакиани, несомненно, читал публикацию 1939 г. о «героическом поступке» Сталина, а поэтому в целом следует в ее русле. Изъятая тетрадь превратилась в нелегальную литературу, причем найденную не у Келбакиани, а у Джугашвили. Однако примечательно, что Келбакиани однозначно утверждает, что он сам, без всякой помощи со стороны «товарища Сосо», отнял изъятое у инспектора. Столь же однозначно он пишет о причастности Сосо к конфликту, а также о том, что он, Келбакиани, оказал услугу молодому вождю. В общем, Иосиф, видимо, действительно был причастен к скандалу. Можно предположить, например, что тетрадь, которую уничтожил Келбакиани, принадлежала Джугашвили. Это могло выясниться позже, во время расследования инцидента. Однако Иосиф почти наверняка не помогал Келбакиани спасать мифические книги. Это была одна из тех легенд, которые формировали культ вождя. Правда, одна из самых безобидных легенд.

В любом случае у Джугашвили и без этого было немало прегрешений перед семинарским начальством. В мае 1899 г. его официально уволили из семинарии по формальному основанию – «за неявку на экзамены по неизвестной причине». При этом в справке об окончании четырех классов семинарии, выданной ему на руки после отчисления, красовалась отличная оценка за поведение![75] Биографы Сталина уже давно обратили внимание на запутанность обстоятельств ухода Сталина из семинарии. Сам Сталин предпочитал говорить, что его «вышибли» из семинарии «за пропаганду марксизма». Мать Сталина Екатерина в одном из интервью утверждала, что сама забрала сына из семинарии по причине плохого состояния его здоровья[76]. О. В. Эдельман, внимательно сопоставив различные предположения, полагает, что молодой Джугашвили сознательно не явился на экзамен, поскольку не собирался становиться священником[77]. На самом деле имеющиеся версии причин отчисления не так уж сильно противоречат друг другу. Очевидно, что молодой революционер не слишком дорожил семинарией. Очевидно, что руководство семинарии не испытывало восторга в отношении Джугашвили, но вряд ли было заинтересовано в отчислении его со скандалом. Не исключено, что свою роль в компромиссном исходе дела сыграли просьбы Екатерины и ее жалобы на ухудшение здоровья сына. Похоже, что недоучившимся семинаристом Иосиф стал по доброму согласию, получив хорошую справку по результатам четырех классов. Если его и «вышибли» из семинарии, то «вышибли» тихо, оставив открытыми двери для дальнейшего исправления. Исправления не произошло.

Подполье, тюрьмы, ссылки

Со свидетельством об окончании четырех классов семинарии Иосиф Джугашвили мог служить «по духовному ведомству» или учителем в начальной школе[78]. Однако такая перспектива, означавшая по существу возвращение в прежнюю жизнь, его не устраивала. Продолжая работу в революционной организации, Иосиф при помощи друзей в конце 1899 г. устроился наблюдателем на Тифлисскую метеорологическую станцию (обсерваторию). Наблюдатели постоянно следили за показаниями приборов и поэтому жили при станции. Должность давала и заработок, и жилье. В социал-демократической организации Джугашвили примыкал к радикальному крылу. Отвергая легальную пропаганду, радикалы выступали за организацию забастовок и демонстраций. Удивительного в этом было мало, учитывая предыдущий опыт бунтарства в семинарии, юный возраст – 22 года и личную дружбу с такими отчаянными революционерами, как Ладо Кецховели. Сторонники решительных действий находили вдохновение в росте недовольства среди рабочих. 1900–1901 гг. были ознаменованы волной забастовок рабочих в Тифлисе. Власти усилили репрессии. Под угрозой ареста Джугашвили покинул службу и перешел на нелегальное положение. В жизни будущего вождя произошел решительный поворот. Он окончательно превратился в профессионального революционера.

При всем разнообразии личных судеб, российские революционеры различных направлений имели много общего. Разрыв с обычной жизнью и уход в подполье происходил в момент резонанса ненависти и решимости – ненависти к существующему строю и решимости бороться с ним. В Российской империи и того и другого было в избытке. Авторитарный режим и социальная несправедливость порождали бунтарей. В ответ на преследования они становились все более радикальными. Ненависть Иосифа Джугашвили, судя по всему, пробудили произвол и мракобесие, царившие в духовной семинарии. Эта ненависть подпитывалась пропагандой и действиями старших товарищей, вступивших на путь революции раньше Сталина. Решимость Иосифа Джугашвили была чертой его характера и порождением социального положения. В конце концов, в той социальной среде, которая предназначалась Сталину по праву рождения, немногое можно было потерять.

Рассуждая о причинах революционности и жестокости Сталина, многие авторы обращают внимание на его формирование в особой атмосфере российского пограничья[79]. Кавказ, представлявший собой кипящий котел социальных и национальных противоречий, сплав формирующихся индустриальных анклавов и традиционного образа жизни, не мог не оказать влияния на характер Сталина. И он, и его соратники-кавказцы, полагает Йорг Баберовски, «привнесли в партию как в центре, так и на окраинах империи культуру насилия кавказской периферии, кровную месть и архаические представления о чести»[80]. Такое мнение подкрепляют свидетельства известного историка Б. И. Николаевского, некоторое время работавшего в социал-демократических организациях Закавказья. Сталина, по свидетельству Николаевского, уже тогда характеризовали как человека «крайне злобного и мстительного», способного на «самые крайние средства». Однако такими были и многие противники Сталина среди социал-демократов. Собеседники Николаевского считали это результатом «привнесения кавказских нравов во внутрипартийную борьбу»[81].

Указания на особенности менталитета, сформированного тяготами жизни и трагической историей российского пограничья, вероятно, имеют основания. Однако верно и то, что вся Российская империя была огромным пограничьем. Пограничьем между Азией и Европой, между обнадеживающей модернизацией и разрушающимся традиционным укладом жизни, между городом и деревней, между авторитаризмом и стремлением к демократии, между мракобесием властей предержащих и одержимостью многих революционеров кровью. Именно поэтому кавказские девиации в конечном счете вписались в общероссийскую культуру экстремизма и насилия, лишь придав ее распространению свой импульс. В любом случае воздействие социальной среды не снимало с молодого Джугашвили личной ответственности за его выбор и жизненные ориентиры. Решение уйти в революцию он принимал самостоятельно.

Очевидно, что революционеры были разными. Многие бросались в борьбу под влиянием молодости, эмоций, азарта. Сталиным вряд ли руководили только эти чувства, хотя отвергать их наличие было бы неправильно. Сталина можно назвать расчетливым революционером. Именно такие, как он, упорно, методично и даже осмотрительно двигали революцию вперед, а в случае успеха обладали наилучшими шансами для закрепления во власти. Решительность и осторожность, одержимость и цинизм сочетались в них в тех пропорциях, которые позволяли без особых потерь пройти через многочисленные опасности революционных переломов.

В обзоре деятельности тифлисской социал-демократической организации, оставленном местным жандармским управлением, говорилось, что Иосиф Джугашвили «держит себя весь осторожно, на ходу постоянно оглядывается»[82]. Некоторое время ему действительно удавалось избегать арестов. Это было важное преимущество. Многие социал-демократы оказались в тюрьмах. Джугашвили стал одним из руководителей тифлисской организации. Возможно, спасаясь от полицейских преследований, возможно, по другим причинам он переехал из Тифлиса в Батум, центр нефтеперерабатывающей промышленности. Активная революционная пропаганда Джугашвили и его товарищей не прошла бесследно. Одна за другой следовали забастовки и демонстрации батумских рабочих. Власти действовали жестоко. 9 марта 1902 г. при попытке рабочих взять штурмом тюрьму, где содержались их товарищи, войска открыли огонь. Были убиты 13 человек, десятки ранены. Эти события приобрели широкую известность. Джугашвили как одного из организаторов демонстраций арестовали.

Стараясь избежать наказания, Иосиф отрицал свою вину. Он утверждал, что вообще не был в Батуме в период волнений. В записках на волю Джугашвили просил мать, друзей и родственников обеспечить ему алиби, дать ложные показания о его пребывании до середины марта в Гори[83]. Записка, однако, попала в руки полиции. Несмотря на это, доказать непосредственную причастность Джугашвили к организации бунта в Батуме полиции не удалось, зато на поверхность всплыли старые дела тифлисского периода. Следствие шло долго, неторопливо. Изнывая в тюрьме, Иосиф пытался подтолкнуть события. В октябре и ноябре 1902 г., через семь-восемь месяцев после ареста, он написал два прошения в канцелярию главноначальствующего на Кавказе. Ссылаясь на «все усиливающийся удушливый кашель и беспомощное положение состарившейся матери моей, оставленной мужем вот уже 12 лет и видящей во мне единственную опору в жизни», Джугашвили просил об освобождении под надзор полиции. «Умоляю канцелярию главноначальствующего не оставить меня без внимания и ответить на мое прошение». С просьбой об освобождении сына в январе 1903 г. обратилась к властям и Екатерина. Она по-грузински подписала заявление на русском языке, в котором говорилось, что ее сын, «зарабатывая себе и матери пропитание, не имеет времени и возможности участвовать в каких-либо заговорах и беспорядках»[84].

Однако просьбы не помогали. Иосиф оставался за решеткой, испытывая лишения и притеснения. Только осенью 1903 г., через полтора года после ареста, его отправили в ссылку в Восточную Сибирь. Очень скоро, в начале 1904 г., Джугашвили бежал из ссылки. Ничего необычного в этом не было. Конечно, для побегов требовались определенные приготовления, мужество и просто физическая сила. Однако слабая охрана позволяла многим революционерам сравнительно легко покидать места отбывания наказания. Сталин усвоил этот первый урок ссылки и в дальнейшем несколько раз пользовался приобретенным опытом.

Есть сведения о том, что в первые несколько месяцев после возвращения в родные места Джугашвили находился под подозрением как возможный провокатор[85]. Такие подозрения в числе прочего питались массовыми арестами социал-демократов, прокатившимися по Закавказью. Однако, хотя аресты сначала бросили на Джугашвили тень, затем они даже поспособствовали его карьерному росту в революционном движении. В связи с нехваткой людей Джугашвили выдвинули в руководящий комитет Закавказской социал-демократической организации. Конечно, свою роль сыграли его активная работа в подполье, способности публициста. Что касается слухов о сотрудничестве Джугашвили с полицией, то они остались только слухами.

За два года, которые Джугашвили провел в тюрьме и ссылке, в социал-демократии России произошли важные изменения. Формально партия была единой, однако фактически она разделилась на сторонников Ленина, называвших себя большевиками, и более умеренных меньшевиков. Ленин выступал за создание боевой и сплоченной подпольной партии, которая послужила бы орудием совершения революции. По его мнению, рабочие, главная сила грядущей революции, сами не могли выработать правильное революционное мышление. Рабочих должны были обучать революционеры-профессионалы. Учение Ленина было направлено на подталкивание революции, ускорение хода «исторического времени». Меньшевики полагали, что партия может быть более гибкой и принимать в свои ряды не только активистов, но и сочувствующих. Они более уважительно относились к рабочим и не в такой мере, как большевики, выпячивали свою роль учителей. В основе этой тактики лежала принципиальная установка на постепенное, органичное движение революционного процесса по мере вызревания объективных предпосылок для социализма. У молодого Джугашвили были все основания воспринять точку зрения Ленина. Его привлекали ленинский радикализм и призывы к решительным действиям. Вряд ли обошлось и без прагматичных интересов. Будучи сам партийным интеллигентом, Сталин приветствовал признание руководящей роли профессиональных революционеров в рабочем движении[86]. Быть руководителем, вести массы – разве не для этого интеллигенты уходили в революцию? Сталин пропагандировал эти ленинские идеи во многих своих статьях.

Первая русская революция, вспыхнувшая в 1905 г., сначала усилила разногласия между большевиками и меньшевиками, но затем создала некоторые условия для преодоления раскола. Революционеры противостояли общему врагу – правительству и его воинствующим приверженцам. Насилие и жестокость с обеих сторон нарастали. В Закавказье, пораженном многочисленными социальными и национальными противоречиями, ситуация была особенно острой. Правительство, как обычно, без колебаний пускало в ход оружие. В ответ революционеры убивали сторонников самодержавия, поджигали предприятия. В общий поток насилия вливались погромы на национальной почве. И меньшевики, и большевики создавали собственные вооруженные отряды и широко применяли методы террора[87]. Сталин активно участвовал в этих событиях. Он разъезжал по Грузии, готовил забастовки и митинги, писал листовки и статьи, был причастен к организации подпольной типографии и боевых групп. Постепенно он выдвинулся в ряды лидеров закавказских большевиков.

В октябре 1905 г. под давлением революции царь пошел на уступки. В России появился парламент – Государственная дума. Провозглашались политические свободы: совести, слова, собраний, неприкосновенность личности. Несмотря на это, революция еще какое-то время развивалась по восходящей линии. Все это заставило маневрировать не только царя, но и социал-демократов. Под напором требований снизу большевики и меньшевики согласились на примирение. Формально единство партии было восстановлено. Однако закавказским большевикам, и в частности Сталину, это воссоединение не принесло ничего хорошего. Первую скрипку в революционных организациях Закавказья играли меньшевики. Унизительное положение Сталина и других большевиков демонстрировали результаты выборов на объединительный съезд социал-демократической партии в Стокгольме в апреле 1906-го. Сталин был, видимо, единственным большевиком, избранным делегатом от Закавказья. Еще более обидным был провал на выборах на следующий общий съезд большевиков и меньшевиков, состоявшийся в Лондоне в мае 1907 г. Вначале от Закавказья на съезд были избраны только меньшевистские делегаты. Большевикам пришлось организовать довыборы, чтобы послать хотя бы одного своего представителя. Им оказался Джугашвили. Поездки на съезды партии в Западную Европу, несомненно, способствовали расширению общего и партийного кругозора Джугашвили, круга его контактов и знакомств. Есть данные, что по пути на лондонский съезд в 1907 г. он встречался в Берлине с Лениным[88]. Возвращаясь из Лондона, Джугашвили несколько дней провел в Париже. Он жил у земляка, студента Г. И. Чочии. В Россию Джугашвили выехал с паспортом умершего друга Чочии. Это повышало безопасность передвижений Джугашвили, за которым следила полиция. Сорок лет спустя, в мае 1947 г., Чочиа, проживавший в Ленинграде, напомнил Сталину о себе:

В середине 1907 г., после нескольких дней Вашего пребывания у меня, я провожал Вас на вокзале Св. Лазаря в Париже. Вы изволили сказать мне: «Твою помощь (Вы подразумевали уступку заграничного паспорта […]) я никогда не забуду». В настоящее время я очень нуждаюсь в Вашем внимании. Прошу Вас удостоить меня встречей с Вами на 5–10 минут…[89]

Письмо, однако, было списано в архив. Сталин крайне редко вспоминал о своих зарубежных путешествиях. Мы не знаем, что он видел и как воспринимал увиденное в Европе. Привез ли он какие-нибудь подарки из путешествия своей молодой жене Екатерине Сванидзе, на которой женился в июле 1906 г., и сыну Якову, появившемуся на свет в марте 1907 г., накануне отъезда отца за границу? Мысли Джугашвили, несомненно, были заняты революцией.

Сразу же после возвращения Джугашвили с Запада, 13 июня 1907 г., в Тифлисе произошло знаменитое в истории российского революционного движения вооруженное ограбление почты группой закавказских большевиков. Погубив немало жизней, террористы пополнили партийную кассу огромной суммой – 250 тыс. рублей. Руководителем и участником этой экспроприации был хороший знакомый Джугашвили С. А. Тер-Петросян по кличке Камо. Их очевидная связь давала повод утверждать, что Сталин был непосредственным организатором акции и даже принимал в ней участие[90]. Однако реальных свидетельств в пользу такой крайней версии не существует[91]. Б. И. Николаевский, внимательно исследовавший обстоятельства дела, утверждал, что Сталин был осведомлен о характере деятельности группы Камо и «прикрывал ее перед местной партийной организацией». Однако «руководителем ее ни в каком отношении не был». Николаевский нашел документ, из которого следует, что Камо был напрямую связан с большевистским центром за границей. Это – соглашение об условиях проведения экспроприации, заключенное Камо с руководящим центром большевиков во главе с Лениным[92]. Соглашение заключил именно Камо, но не Сталин.

Вообще-то, ничего необычного (за исключением рекордного «приза») в тифлисской экспроприации не было. Грабежи государственных учреждений и частных лиц широко практиковали в период первой русской революции как большевики, так и другие революционные партии. Нередко грабежами занимались и обычные уголовники, временно примыкавшие к революционным организациям в целях наживы. По сути, недалеко от уголовников уходили и идейные боевики, не бравшие лично себе ни копейки. Экспроприации приносили деньги, однако разрушающе действовали на мораль самих революционеров и их репутацию в обществе. Это не могло не беспокоить лидеров социал-демократов. Под давлением меньшевиков в мае 1907 г. на съезде партии в Лондоне, где присутствовал и Джугашвили, было принято решение, запрещающее социал-демократам проводить экспроприации. Однако это решение не остановило Ленина и его сторонников. Готовившуюся акцию в Грузии не отменили. Проведенная вскоре после завершения съезда партии, она выглядела особенно цинично. В рядах социал-демократов возник громкий скандал. Тифлисские меньшевики в очередной раз обрушились на Джугашвили, который, как все знали, был связан с Камо. Джугашвили был вынужден уехать из Тифлиса в Баку.

В бакинской социал-демократической организации меньшевики также составляли большинство. Однако Джугашвили мог опереться на сплоченную группу сторонников Ленина. В этом крупном промышленном центре были значительные возможности как для революционной работы среди рабочего класса, так и для борьбы с политическими оппонентами. Джугашвили организовал раскол в бакинской организации. Большевики захватили ее руководство. Однако радость победы была омрачена личной трагедией – в Баку умерла жена Иосифа Екатерина. Младенец-сын был передан на попечение родственников покойной. Отцу было не до него.

Революция, продолжавшаяся почти два года, напугала и кое-чему научила правящие классы. Царское правительство пошло на уступки. Россия стала более свободной. У нее появился парламент, хотя бы и слабый. Начались аграрные реформы, имевшие принципиальное значение для страны, где крестьянство составляло взрывоопасное большинство. Но одновременно власти начали более решительно и жестоко бороться с революционным подпольем. Одной из жертв этой решительности оказался Джугашвили. В марте 1908 г. его арестовали. Как и во время первого ареста, Джугашвили отрицал свою вину. Он утверждал, что не принадлежит ни к какой революционной партии и долгое время провел за границей[93]. Однако эти хитрости не удались. После семи месяцев, проведенных в тюрьме, Джугашвили был отправлен в ссылку в Вологодскую губернию. Пробыв в ссылке четыре месяца, вновь бежал и летом 1909 г. вернулся в Баку.

Обстановка здесь была сложной. Бакинскую организацию социал-демократов наводнили секретные сотрудники полиции. Провалы и аресты вызывали подозрительное отношение революционеров друг к другу. Страсти накалялись и выливались в скандалы и взаимные обвинения. Именно к этому периоду пребывания Сталина в Баку относятся новые слухи о его сотрудничестве с полицией. То вспыхивая, то утихая, они дожили до наших дней. Правда, большинство историков всегда считали версию о двойной жизни Сталина недостоверной. Открытие архивов подтвердило эту точку зрения. Никаких следов работы Сталина на полицию обнаружено не было. Ключевой документ, на который опирались обвинители Сталина, был окончательно разоблачен как фальшивка, сфабрикованная после революции в кругах эмиграции[94].

Действительно, для тайного агента полиции Сталин слишком часто оказывался в тюрьме и ссылках. Весной 1910 г. его вновь арестовали. На этот раз Сталину грозило серьезное наказание. Полиция требовала выслать его на пять лет «в самые отдаленные места Сибири». Джугашвили прибег к ранее испытанному методу – просьбам о снисхождении. Он ссылался на свое болезненное состояние, на отсутствие серьезных улик. Демонстрируя стремление к благонамеренности, просил позволения официально оформить отношения со своей сожительницей, с которой познакомился в предыдущей ссылке[95]. Трудно сказать, в какой мере подействовали именно эти «покорнейшие просьбы». Однако в октябре 1910 г. вместо первоначально намечавшейся пятилетней ссылки в Сибирь Джугашвили вернули в Вологодскую губернию – отбывать до конца назначенный в предыдущий раз срок. Это было мягкое наказание. Сталин провел в ссылке положенное ему время до июля 1911 г.

Следующие полтора года, до последнего ареста в феврале 1913-го, стали пиком дореволюционной карьеры Сталина в подполье. Он выдвинулся в число лидеров большевиков и в 1912 г. был введен в состав ЦК ленинской партии. Это обстоятельство имело по крайней мере два последствия. С одной стороны, он уже не возвращался на постоянную работу в Закавказье, а колесил по России и часто задерживался в столицах, Петербурге и Москве. С другой – находился под более пристальным контролем полиции. Сталина несколько раз арестовывали и отправляли в новые ссылки в Вологодскую область и в Сибирь, однако каждый раз ему удавалось бежать. Сталин занимался подпольной работой в России, налаживал выпуск большевистских газет, писал статьи, контактировал с большевистскими депутатами в Государственной думе. Он стал одним из ближайших соратников Ленина. Вождь большевиков все еще скрывался в эмиграции и нуждался в верных помощниках в России. Несколько раз Сталин приезжал к Ленину на совещания за границу. Задержавшись на несколько недель в начале 1913 г. в Вене, Сталин писал статью по национальному вопросу. Как известно, этой работой Сталина Ленин интересовался особенно. Вполне разделяя ленинские взгляды, Сталин выступал за единство российской социал-демократии и недопустимость ее разделения по национальным «квартирам».

Сам Сталин мог служить примером такого интернационализма. Он, несомненно, осознавал себя деятелем общероссийского масштаба. Националистические юношеские переживания и закавказское социал-демократическое прошлое были позади. Джугашвили окончательно превратился в Сталина. Этот по-русски звучащий псевдоним, символизирующий принадлежность к общероссийскому революционному движению, Джугашвили начал использовать в период выдвижения в руководство большевистской партии.

Сталин, несомненно, заслужил свое положение и репутацию известного большевика. В первый ряд партийных функционеров его выдвинули организаторские и публицистические способности, смелость, решительность, выдержка, неприхотливость, умение приспосабливаться к ситуации, преданность Ленину. Сталин оставался в партии даже в период кризиса социал-демократического движения, разразившийся после подавления первой революции. Массовые аресты подпольщиков, наводнение революционных организаций агентами полиции, отсутствие денег разрушали движение. В марте 1913 г. один из секретных сотрудников полиции, внедренных в бакинскую социал-демократическую организацию, сообщал: «Деятельности комитет никакой в настоящее время не проявляет»[96]. В феврале в другом конце страны, в Петербурге, был арестован Сталин. Его предал его товарищ Р. В. Малиновский[97] – один из руководителей большевиков, любимец Ленина, который уже несколько лет работал на полицию.

Четыре года в Сибири

В июне 1913 г. Иосиф Джугашвили был приговорен к ссылке в Сибирь, в Туруханский край, на четыре года. С самого начала эта последняя ссылка отличалась особыми тяготами. Туруханский край был мало приспособлен для жизни. В первые месяцы письма Сталина на волю были переполнены просьбами о помощи и жалобами на безденежье и болезни[98]:

Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и одеяние с обувью) […] Понимаю, что вам всем, а тебе особенно – некогда, нет времени, но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь […] не хочется. Дело это надо устроить сегодня же и деньги переслать по телеграфу, потому что ждать дальше – значит голодать, а я и так истощен и болен[99].

Нужда моя растет по часам, я в отчаянном положении, вдобавок еще заболел, какой-то подозрительный кашель начался. Необходимо молоко, но… деньги, денег нет. Милая, если добудете денежки, шлите немедля телеграммой. Нет мочи ждать больше[100].

Правда, вначале оставались надежды на освобождение. Руководство партии приняло решение организовать побег для Сталина и его товарища по ссылке Я. М. Свердлова. Для этого тоже нужны были деньги, однако их все не присылали. Кроме того, о планах побега благодаря предателю Малиновскому была осведомлена полиция. В марте 1914 г. по приказу из Петербурга Сталина и Свердлова услали еще дальше, в маленькое поселение Курейка, недалеко от Северного полярного круга. Причем к каждому был приставлен индивидуальный надзиратель. Шансы на побег почти исчезли.

Для Сталина это был удар. В конце марта 1914 г. он отправил в Петербург рассерженное письмо, укоряя товарищей по партии за многомесячное молчание и требуя ясного ответа: будут ли деньги для организации побега[101]. Несколько недель спустя Сталин, однако, резко изменил свои намерения. В апреле он сообщал Малиновскому:

[…] Новый губернатор переводворил меня на дальний север и конфисковал полученные на мое имя деньги (60 р. в целом). Живем, брат… Кто-то, оказывается, распространяет слухи, что я не останусь в ссылке до окончания срока. Вздор! Заявляю тебе и клянусь собакой, что я останусь в ссылке до окончания срока (до 1917 г.). Когда-то я думал уйти, но теперь бросил эту идею, окончательно бросил[102].

Это письмо Сталина вызывает вопросы. Было ли твердо заявленное нежелание бежать из ссылки рассчитано на полицейскую цензуру? Выражал ли Сталин таким образом недовольство бездействием партийных товарищей? Или он действительно решил остаться в ссылке, осознав тщетность иных надежд? Учитывая, что вопрос о побеге более не поднимался, похоже, что Сталин действительно смирился с судьбой и решил отбыть ссылку до конца.

Несколько событий, случившихся в первые месяцы пребывания в Курейке, предопределили уклад новой жизни Сталина. Сначала он поссорился со своим единственным товарищем по ссылке и соседом по квартире Свердловым. О сути конфликта Свердлов в письмах на волю сообщал без особых подробностей: «Со мною грузин Джугашвили […] Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда […]»[103]. Некоторые другие свидетельства дополняют картину. По воспоминаниям А. С. Аллилуевой, сестры второй жены Сталина, он позже признавался, что под разными предлогами отлынивал от домашней работы, уборки, топки печи и т. д. Свердлову приходилось работать и за себя, и за товарища[104]. Аналогичные рассказы Сталина запомнил Н. С. Хрущев:

Сталин рассказывал: «Мы готовили себе обед сами […] Главным образом мы промышляли тем, что ловили нельму. Большой специальности для этого не требовалось. На охоту тоже ходили. У меня была собака, я ее назвал Яшкой». Конечно, это было неприятно Свердлову: он Яшка и собака Яшка. «Так вот, – говорил Сталин, – Свердлов, бывало, после обеда моет ложки и тарелки, а я никогда этого не делал. Поем, поставлю тарелки на земляной пол, собака все вылижет, и все чисто. А тот был чистюля»[105].

Очевидно, что подобные бытовые проблемы не могли не вызвать ссору. Хотя не исключено, что у конфликта были и другие дополнительные причины. Б. С. Илизаров предполагает, что Сталин, страдавший в молодости туберкулезом, опасался вновь заразиться, поскольку у Свердлова туберкулез наблюдался в открытой форме[106]. В любом случае взаимная неприязнь была столь сильна, что Свердлов и Сталин не только переселились в разные дома, но даже перестали общаться. « Ты же знаешь, родная, в каких гнусных условиях я жил в Курейке. Товарищ, с которым мы были там, оказался в личном отношении таким, что мы не разговаривали и не виделись», – писал Свердлов некоторое время спустя жене[107]. Вскоре после разъезда Сталин поселился в доме сирот Перепрыгиных, пяти братьев и двух сестер. Сталин, которому тогда было 35 лет, судя по некоторым документам, вступил в интимные отношения с одной из сестер, 14-летней Лидией Перепрыгиной. Скорее всего, именно по этой причине между Сталиным и охранявшим его стражником вспыхнул конфликт. Дело доходило до драк. Полицейское начальство, однако, приняло сторону Сталина. Возможно, свою роль сыграло то, что полицейским приставом в Туруханском крае был в то время И. И. Кибиров, земляк Сталина, осетин по национальности. Нельзя исключить, что Сталин и Кибиров заключили своеобразное соглашение: в обмен на обещание не бежать из ссылки последовало смягчение режима. Сталина не только не привлекли к ответственности за проступки, но приставили к нему другого, более чем лояльного стражника М. А. Мерзлякова[108]. Много лет спустя, в 1930 г., Мерзляков, которого новые власти преследовали за службу в царской полиции, обратился за помощью к Сталину. «Прошу тов. Сталина, – писал он, – довести до сведения нашего сельсовета о том, что я действительно имел с Вами дружеские отношения во время службы в Туруханском и не делал противодействия […]». И Сталин действительно помог. В его ответном письме Мерзлякову давались лучшие из возможных рекомендаций: «[…] Мих. Мерзляков относился к заданию пристава формально, без обычного полицейского рвения, не шпионил за мной, не травил, не придирался, сквозь пальцы смотрел на мои частые отлучки […]»[109].

Пользуясь услужливостью Мерзлякова, Сталин устроился достаточно удобно, насколько это было возможно в ссылке у Северного полярного круга. Он продолжал сожительствовать с Лидией Перепрыгиной. По малодостоверным слухам, у них якобы родился сын[110]. В декабре 1930 г. два брата Перепрыгиных, Ион и Александр, арестованные за службу в белой армии, обратились к Сталину с просьбой о поручительстве. Они напомнили вождю о «прежней дружбе, которую Вы питали к нам», но ни словом не обмолвились о судьбе сестры. Сталин читал это письмо, но помог ли Перепрыгиным, из документов не ясно[111].

Располагая свободным временем, Сталин много рыбачил, охотился, ездил к товарищам по ссылке в соседние селения, принимал гостей у себя, участвовал в курейских пирушках. Его материальное положение несколько стабилизировалось. Главное – прекратились болезни. «Я живу как раньше. Чувствую себя хорошо. Здоров вполне – должно быть привык к здешней природе. А природа у нас суровая: недели три назад мороз дошел до 45 градусов», – бодро сообщал Сталин в одном из писем в конце 1915 г. [112]

Это было своеобразное существование, в котором проявились многие важные черты характера Сталина. Он был неприхотлив, не страдал от брезгливости и вполне приспособился к жизни в суровых условиях. В Курейке, где насчитывалось восемь домов и 67 жителей, Сталин был обречен на одиночество, во всяком случае интеллектуальное. Позже политические противники обвиняли Сталина в растительном существовании, недостойном революционера. «Тщетно стали бы мы искать каких-либо следов его духовной жизни за весь этот период одиночества и досуга», – писал Троцкий о туруханском этапе жизни Сталина[113]. Действительно, в собрании сочинений вождя зияет заметная дыра – ни одной статьи за четыре года, с начала 1913 до начала 1917 г.

Переписка Сталина, хранящаяся в архивах, рисует, правда, более сложную картину. В первый год, то ли надеясь на побег, то ли по привычке, Сталин пытался работать. Он написал новую статью по национальным проблемам и послал ее в журнал. Он просил у товарищей выслать книги, журналы и газеты. О работе над статьями и нужде в новых книгах Сталин периодически писал и в последующие годы ссылки[114]. Однако его энтузиазм, судя по всему, угасал. В 1914 г. произошло разоблачение Малиновского как агента охранки. Это был сокрушительный удар по партии большевиков в целом. На Сталине, который был дружен с Малиновским и пытался через него решать свои проблемы, этот громкий скандал отразился особенно болезненно. Дела шли все хуже. Статья, посланная в журнал, так и не была напечатана. Новых изданий товарищи не присылали, а денег на их самостоятельную выписку не было. В ноябре 1915 г., через два года после начала ссылки, Сталин в одном из редких писем Ленину так объяснял свою ситуацию: «Живу неважно. Почти ничем не занимаюсь. Да и чем тут заняться при полном отсутствии или почти полном отсутствии серьезных книг? […] Вопросов и тем много в голове, а материалу – ни зги. Руки чешутся, а делать нечего»[115]. Сталин все реже контактировал с руководителями партии, находящимися в эмиграции, периодически жаловался в письмах, что они забыли его. Широко известны нелицеприятные для Сталина запросы Ленина, сделанные в 1915 г. разным лицам: «Не помните ли фамилии Кобы?»; «Большая просьба: узнайте […] фамилию «Кобы» (Иосиф Дж…?? Мы забыли)»[116].

В конечном счете положение Сталина было отражением общего положения дел в большевистской партии. Ее руководители прозябали кто в ссылке, кто за границей. Надежды, мечты и безуспешные попытки активизировать движение перемежались спорами и дрязгами между собой и с политическими оппонентами из других партий. Перспективы революции и личные судьбы революционеров оставались туманными. Как представлял свое будущее 38-летний Сталин, мы не знаем. Может быть, просто старался не думать об этом.

Опоры сталинской власти
День и вечер 1 марта 1953 г.
Ближняя дача
Волнение охранников

После отъезда гостей ранним утром 1 марта Сталин, скорее всего, лег спать. Не исключено, что плохо себя почувствовал[117]. Он был стар и нездоров. Днем Сталин не вышел из своих комнат и не вызывал никого из охраны или обслуги в привычное время, ближе к обеду. В начале 1952 г. в штате охраны сталинской квартиры и дачи числилось 335 человек[118]. Еще 73 человека составляли обслуживающий персонал. Они работали на разных объектах в несколько смен. Сталин проводил в окружении этих людей значительную часть жизни. Они ходили за его спиной, дежурили под окнами его дома, готовили, убирали, а если было нужно, то и развлекали. От помещений охраны и прислуги основную часть ближней дачи, в которой жил Сталин, отделял длинный коридор. В сталинских комнатах были установлены кнопки вызова.

Нарушение обычного распорядка жизни Сталина днем 1 марта встревожило его охрану. Пользуясь своим служебным жаргоном, охранники докладывали непосредственному начальству, что в жилых помещениях вождя нет «движения». «Движение» не наблюдалось до вечера. Охранники все больше волновались, но идти к Сталину без вызова боялись. Только после 18 часов, к облегчению охраны, в комнатах Сталина зажегся свет. Все приготовились к вызову. Однако он не последовал. Тревога вновь усилилась. Охранники препирались, кому идти к Сталину. Идти не хотел никто.

Колебания охранников были вполне объяснимы. Конечно, они привыкли к Сталину, так же как одинокий Сталин (которому обслуга отчасти заменяла семью) привык к ним. Время от времени Сталин вместе со служащими дачи работал в саду, жарил шашлыки в камине. Иногда приходил на кухню, чтобы полежать на русской печи, – лечил больную спину. Однако расстояние между охранниками и Сталиным оставалось намного большим, чем разделявший две части дома огромный коридор. Сталин держал свое окружение в строгости и страхе.

Охраной Сталина и других членов высшего руководства занималось специальное подразделение в составе советских органов госбезопасности. Первоначально, пока сохранялись остатки революционного романтизма, вожди позволяли себе многочисленные вольности. Еще в 1920-е годы жена Сталина могла воспользоваться трамваем, а сам он, хотя и в сопровождении охраны, передвигался пешком по улицам Москвы или ездил в автомобиле без особых мер предосторожности. В июле 1930 г. на отдыхе в Сочи автомобиль, в котором находился Сталин с женой, столкнулся с другой машиной. Вождь повредил левую бровь[119].

В октябре 1930 г. в условиях нараставшей истерии борьбы с врагами Политбюро приняло решение: «обязать т. Сталина немедленно прекратить хождение по городу пешком»[120]. Однако Сталин, принимавший непосредственное участие в изобретении «заговоров», а потому знавший им цену[121], игнорировал запрет. Примерно год спустя, днем 16 ноября 1931 г., он шел по улице в сопровождении охраны от здания ЦК партии к Кремлю. Согласно версии ОГПУ, по дороге на Сталина случайно наткнулся вооруженный агент антибольшевистских организаций, прибывший из-за границы. Встреча была столь неожиданной, что агент не сумел воспользоваться оружием[122]. Вскоре он был арестован. Информация ОГПУ о происшествии была направлена Сталину и другим членам Политбюро. Молотов сделал на сообщении ОГПУ надпись: «Членам ПБ. Пешее хождение т. Сталину по Москве надо прекратить». Подчинился ли Сталин этим требованиям, мы не знаем. Не вполне понятно также, в какой мере в этой истории присутствовал элемент провокации.

Во время отпуска на юге в 1933 г. со Сталиным случилось несколько опасных происшествий[123]. В августе в Сочи автомобиль Сталина столкнулся с грузовиком, который вел пьяный водитель. Сталин не пострадал. В сентябре катер, на котором Сталин совершал прогулку по Черному морю, был обстрелян с берега из винтовки. Пули попали в воду. Проведенная проверка показала, что стреляла пограничная охрана, которую вовремя не предупредили о возможности появления высокопоставленных отпускников в запретной зоне.

Ситуация существенно изменилась после убийства Кирова[124] 1 декабря 1934 г. Воспользовавшись этой трагедией, Сталин начал постепенную расправу с бывшими оппозиционерами в партии. Их обвиняли как в организации убийства Кирова, так и в подготовке террористических актов против других советских вождей, прежде всего – самого Сталина. В 1936–1938 гг. волна террора накрыла страну, поглотив многие сотни тысяч человек. Сталин избавлялся от всех, кого подозревал в политической нелояльности. Аппарат госбезопасности был одной из важных мишеней чисток. Наряду с другими под удар попали и сотрудники правительственной охраны. В апреле 1937 г. был арестован и вскоре расстрелян начальник охраны Сталина. После него в 1937–1938 гг. на этой должности побывали еще два человека. Один застрелился, другого расстреляли. Наконец, в конце 1938 г. во главе подразделения, занимавшегося охраной советских лидеров, был поставлен Н. С. Власик[125]. Малообразованный, но исполнительный, он понравился Сталину и оставался при нем более 13 лет. Его карьеру не сломал даже скандальный инцидент, произошедший в Москве 6 ноября 1942 г.

В этот день в центре столицы, на Красной площади, была обстреляна из винтовки выезжавшая из Кремля правительственная машина. В ней находился член Политбюро А. И. Микоян. Никто не пострадал. Стрелявший после небольшого боя был задержан охраной. Террористом оказался солдат московской части противовоздушной обороны. Скорее всего, он был не вполне психически здоров[126]. Для службы охраны, которой руководил Власик, такое происшествие было тяжелым ударом. Неуравновешенный солдат с боевым оружием в руках длительное время стоял на Красной площади у ворот Кремля, поджидая выезд какой-нибудь правительственной машины! Власик был понижен в должности. Однако вождь дал ему еще один шанс. Власик продолжал руководить охраной Сталина[127].

Положение Власика казалось незыблемым. Он всюду следовал за вождем, нередко садился с ним за один обеденный стол, получил право фотографировать Сталина. Главное управление охраны при Власике превратилось в мощную и влиятельную структуру. В начале 1952 г. его штатная численность составляла 14,3 тыс. человек, а бюджет – 672 млн руб. Это была огромная сумма. Ведомство Власика отвечало не только за охрану, но и за содержание квартир и дач советских руководителей высшего ранга, занималось снабжением членов ЦК ВКП(б), приемом и размещением иностранных гостей, руководило строительством новых правительственных объектов. В 1951 г. около 80 млн руб. из бюджета управления охраны уходило на содержание государственных дач и квартир 14 высших советских руководителей (включая расходы на охрану и обслугу). Сталин занимал в этом списке первое место. На его квартиру и дачи в 1951 г. потратили 26,3 млн руб. Причем в эту сумму, скорее всего, не включались некоторые другие расходы, например на автотранспорт.

Служить в управлении охраны было престижно и выгодно. Содержание каждого из охранников, прикрепленных к Сталину, в 1951 г. составляло в среднем 5,3 тыс. руб. в месяц. В целом же по стране средняя месячная заработная плата рабочих и служащих составляла в этот год 660 руб., а среднедушевой денежный доход колхозников в 1950 г. – около 90 руб. в месяц[128]. Власику близость к вождю, помимо материальных благ, давала немалое политическое влияние. Отчасти поощряемый Сталиным, он все больше втягивался в политические интриги. Высокое покровительство и безнаказанность вскружили Власику голову. Он пил, заводил многочисленные любовные связи. Так же нередко вели себя и подчиненные Власика.

В принципе Ста