Оглавление

Колосс Вечности

Смерти нет — это всем известно,

Повторять это стало пресно,

А что есть — пусть расскажут мне…

Глава 1

Пыль Времени

(Берлинские Дюны)

Берлинские дюны пели. Не песком, а миллиардами осколков — окон Рейх-канцелярии, витрин Унтер-ден-Линден, стёкол лабораторий Аненербе, — спёкшихся в мелкую, звенящую крупу под дыханием атомной зимы 2023 года. Аркей шёл, и пыль визжала под сапогами. Высокий, тоскливый звук, как царапина ножом по стеклянной могиле. Солнце, бледное пятно за вечной завесой радиоактивных облаков, отбрасывало от его фигуры длинную, искажённую тень на склон. На гребне дюны чернел остов «Летающего Крейсера». Цеппелин Вечного Рейха, некогда символ непобедимой мощи, теперь был гигантской мертвой рыбиной, выброшенной на берег времени. Его оболочка, изодранная штормами и временем, хлопала лохмотьями дюраля. Звук напоминал прерывистое дыхание умирающего титана.

Аркей остановился, снял шлем. Воздух вонял озоном, старой смазкой и сладковатой гнилью — запахом забытых машин и увядших надежд. Ветер, вечный спутник Стекольной Пустоши, завывал в рёбрах каркаса цеппелина. Он искал топливные ячейки для «Молота» — тяжелого энерго-кувалдо-клинка, висевшего у него на поясе. Без них оружие было лишь дубиной. Но Пустошь любила подмены. Вместо топлива — память. Вместо жизни — эхо.

Внутри царила полутьма, пронизанная лучами света, пробивавшимися сквозь пробоины. Пыль висела в воздухе, золотистыми спиралями плясала в лучах. Аркей пробирался через лабиринт рухнувших балок и спутанных кабелей, похожих на кишки механического Левиафана. Его пальцы скользнули по панели прибора с разбитым экраном. Что-то щёлкнуло. Панель отвалилась, открыв нишу. Внутри, обёрнутый в промасленную тряпицу, лежал предмет. Дневник. Кожаный переплёт потрескался, страницы пожелтели, но рисунки на полях были поразительно чёткими: «синие лотосы». Неуловимо сложные, их лепестки переплетались с формулами, выведенными стремительным, нервным почерком. Ψ-поле Шамбалы. Квантовая корреляция на макро-масштабе. Ключ Долины? Имя владельца вытиснено стёршимся золотом: «Элиас Торн».

Аркей прикоснулся к буквам. Холод кожи. И в этот миг услышал… «пение». Глухой, низкий голос, доносящийся из самых глубин цеппелина, из его стальных кишок. Мелодия была древней, чужой, слова — на ломаном довоенном немецком, перемешанном с чем-то гортанным, нечеловеческим:

> «…und der Schnee, der Schnee aus Asche fiel,

> verhüllte Berlin, ein kaltes Tuch.

> Die Glocken schwiegen, die Maschinen starben,

> am Tag des Falls, am Tag des Grauens…»

> (И снег, снег из пепла падал, / Укрыл Берлин, холодный саван. / Колокола умолкли, машины умерли, / В День Падения, в День Ужаса…)

Аркей замер. Песня лилась, как кровь из раны, насыщенная болью, которой не было конца. Он сжал «Молот» и двинулся на голос, глубже в мрак, туда, где световые лучи умирали, и властвовали тень и скрип металла.

Он вышел в гигантскую пустоту — бывший грузовой отсек. Своды терялись в темноте. Посреди пустоты, на ящике из-под снарядов, сидел старик. Его глаза были покрыты молочной плёнкой катаракты, лицо изрезано морщинами глубже, чем трещины в стеклянных дюнах. Костлявые пальцы перебирали струны самодельной лютни — обломок трубы, натянутые тросы. Это был «Бруно», Слепой Сказитель.

« — Пыль рассказывает истории, юноша», — сказал он, не поворачивая головы. Голос — шелест сухих листьев под сапогом. — Особенно берлинская пыль. Она помнит. Падение. Строительство Колосса. Крик миллионов, спрессованный в алмаз вечности… — Он замолк, наклонив голову, будто прислушиваясь к тишине. — Но сегодня… сегодня она пахнет смертью. Чужой. И твоей.

Из разрыва в обшивке цеппелина, с пронзительным, леденящим душу «визгом костяных пропеллеров», ворвался кошмар. «Дрон-падальщик». Его корпус был сварен из берцовых костей и рёбер, двигатель ревел, как раненый бизон. Вместо головы — череп кабана, в пустой глазнице горел кроваво-красный светодиод. Костяная рука-манипулятор с бритвенно-острым серпом рванулась к Аркею.

Аркей рванулся в сторону. Лезвие серпа просвистело в сантиметре от его горла, срезав прядь чёрных волос. Холод смерти опалил кожу. «Молот» в его руке загудел низко, злобно, набирая заряд. Синеватая энергия заструилась по клинку.

— Kadaverfresser! — прошипел Аркей. Тварь для пожирания трупов.

Дрон развернулся с невероятной для своей конструкции ловкостью. Красный «глаз» поймал Аркея в прицел. Из брюшной полости твари выдвинулась короткая туба — ствол импровизированного огнемёта.

Топливный бак! Аркей заметил его — ржавую, вспученную бочку, приваренную к позвоночнику конструкции. Его единственный шанс. Нужно подпустить ближе. Очень близко.

Он бросился бежать вдоль стены отсека, к груде обломков. Дрон — за ним, ревя, костяные пропеллеры срезали куски ржавой обшивки, осыпая Аркея острой стружкой. Запах горелого масла и тлена ударил в нос. Аркей почувствовал жар выхлопа на спине, услышал шипение готового к выстрелу огнемёта. Он резко развернулся, присел, прижавшись к холодному металлу стены. Дрон пронесся над ним, по инерции. Мгновение. Аркей вскочил, «Молот» уже гудел, как разъярённый шершень, излучая слепящее синее сияние. Он вложил в удар всю ярость, всю накопленную за годы в Стекольных Дюнах ненависть к этому миру.

Клинок со звоном, похожим на плач, вонзился не в костяную броню, а в ржавый бок бочки. Раздался не оглушительный взрыв, а хлюпающий, влажный хлопок. Затем — ревущий поток жидкого огня, вырвавшийся из пробитого бака. Пламя лизало костяные конструкции, плавило сухожилия-провода. Дрон-падальщик, превратившись в огненный факел, издал нечеловеческий, электронный вопль, смешанный с треском ломающихся костей, и рухнул на пол отсека. Огонь пожирал его с жадным потрескиванием. Череп кабана лопнул, красный глаз погас.

Аркей стоял, опираясь на «Молот», тяжело дыша. Едкий дым щипал глаза. В ушах звенело от визга и рева. На щеке текла тёплая струйка крови — осколок кости.

Бруно не прервал песни. Его слепые глаза, покрытые бельмом, были обращены к месту, где горел дрон, будто он видел этот погребальный костёр яснее зрячего. Его пальцы снова задели струны, и мелодия сменилась — стала медленнее, печальнее, похоронной:

> "...Stahlwurzeln tief im Herz der Welt,

> doch Glas zerbricht, wenn Morgen graut.

> Der Flieger brennt, der Sänger sieht —

> die blaue Lotosblume keimt im Staub…»

> (…Стальные корни глубоко в сердце мира, / Но стекло разбивается, когда наступает утро. / Летающий крейсер горит, певец видит — / Синий цветок лотоса прорастает в пыли…)

Аркей подошёл к старику. Дневник Элиаса Торна жёг карман его плаща.

— Что ты видел, старик? — спросил он хрипло. — О чём поёшь?

Бруно улыбнулся беззубым ртом. Его лицо в отсветах пламени напоминало высохшую глиняную маску.

— Я вижу корни, юноша. Стеклянные корни Империи. Они глубоки. Они жаждут. — Он указал искривлённым пальцем вниз, сквозь ржавый пол, в недра земли. — Там, под нами. Катакомбы. Ключ Долины. Они ищут его. Они. — Он произнёс это слово с ледяным ужасом. — Аненербе. Тени прошлого, что стали кошмаром настоящего. Они идут за тобой, носитель Памяти.

Внезапно Бруно замолк, насторожившись. Его слепое лицо повернулось к огромному шлюзу в конце отсека.

— Слышишь? — прошептал он. — Шаги в Пыли Времени. Они нашли крейсер.

Аркей прислушался. Сквозь завывание ветра и потрескивание горящего дрона донесся новый звук. Методичный, тяжёлый. Тук. Тук. Тук. Как удары молота по наковальне. Но это были не удары. Это были «шаги». Что-то огромное, металлическое, неумолимо приближалось по коридору за шлюзом. Стены цеппелина слабо дрожали в такт.

Бруно снял с шеи грязный кожаный шнурок. На нём висел крошечный кристалл, тускло мерцавший синим светом изнутри.

— Возьми, — прошептал сказитель, суя амулет в руку Аркею. Кристалл был холодным, как лёд. — Он укажет путь… когда время придёт. Беги. Через грузовой люк на нижней палубе. В катакомбы. Их дюны не поглотят. Пока.

ТУК. ТУК. ТУК. Шаги становились громче. Шлюз затрещал под чудовищным давлением снаружи.

— А ты? — спросил Аркей, сжимая кристалл.

Бруно снова тронул струны. На его лице не было страха. Только бесконечная усталость и странное умиротворение.

— Моя песня спета, юноша. Моя пыль вернётся в берлинские дюны. И расскажет новую историю. Беги!

Последнее слово прозвучало как команда. Аркей бросился прочь, вглубь крейсера, к люку, который указал старик. За спиной раздался рёв разрываемого металла — шлюз пал. И на его фоне — чистый, высокий голос Бруно, запевающий снова балладу о Дне Падения. Песня оборвалась на полуслове, заглушённая оглушительным металлическим рыком и звуком ломающихся костей.

Аркей не оглядывался. Он мчался по темным коридорам, держа перед собой амулет Бруно. Крошечный синий кристалл пульсировал в его ладони, как живое сердце, излучая холодный свет, который рассеивал мрак. Он нашёл люк — круглый, покрытый толстым слоем ржавчины и пыли. Отшвырнул засов. Снизу потянуло запахом сырости, плесени и древнего камня. «Катакомбы».

Он прыгнул в черноту, захлопнув люк за собой. Падение было коротким. Он приземлился на мягкий, влажный грунт. Темнота поглотила его. Наверху, сквозь толщу металла, донесся последний, страшный удар по люку. Затем — тишина. Лишь его собственное дыхание и тихое, настойчивое «пульсирование синего кристалла» в его сжатом кулаке. Оно указывало вглубь лабиринта. Ключ Долины ждал. А за ним — тени Аненербе.

В пыли Берлина родилась новая история. Она пахла кровью, гарью и синим лотосом.

Глава 2

Ключ Долины

Катакомбы

Тьма под «Летающим Крейсером» была не просто отсутствием света. Она была «субстанцией». Густой, тяжелой, вязкой, как деготь. Она обволакивала Аркея, проникала под одежду, заставляла кожу покрываться мурашками. Воздух стоял неподвижный, пропитанный запахами: сырость вековых камней, кисловатый душок плесени, слабое, но невыносимое зловоние тления — как будто сами стены были сложены из костей. Единственным источником света был «синий кристалл» Бруно. Он лежал на ладони Аркея, пульсируя холодным, призрачным сиянием. Каждый всплеск света выхватывал из мрака на мгновение: грубо отесанные стены, низкий свод, уходящую вниз крутую галерею, усыпанную щебнем и чем-то похожим на окаменевшие корни. Свет был слабым, едва освещая пару шагов вперед, но он был «живым». И он тянулся вниз. Глубже.

Ключ Долины. Слова слепого сказителя висели в липкой темноте. Аркей двинулся, стараясь ступать бесшумно, но каждый его шаг отдавался глухим эх