Он не помнил, чтобы Мидж когда-нибудь вспылила, повысила голос, закатила ему скандал. Однако невысказанный вечный упрек в сочетании с позой благородной, безропотной страдалицы делал атмосферу жизни в доме совершенно невыносимой, заставлял его лгать по мелочам, лицемерить и при этом испытывать постоянное чувство вины.
Чтобы что-то тебя затронуло по-настоящему, нужно самому это пережить.
Горы еще капризнее, еще непостояннее, чем женщины; они приносят и радость, и страх, и ни с чем не сравнимое чувство покоя. Зов гор нельзя объяснить. Возможно, в былые времена так проявлялось извечное стремление человека приблизиться к звездам.
— Насколько мне известно, мы еще не проехали кладбище. Это имеет большое значение?
— Ах, будут другие, — сказала она. — Я не привередлива.
Я не знал, как понять ее слова. Я думал, что она хочет выйти на остановке у кладбища, потому что от этой остановки ближе всего до ее дома, ну как вы говорите: «Высадите меня около Вулвортс», если живете неподалеку. Некоторое время я размышлял над этим, а потом сказал:
— Как это — будут другие? Их не часто видишь на автобусных маршрутах.
— Я говорила вообще, — ответила она. — Не трудись говорить, мне больше нравится, когда ты молчишь.
Мне с самого начала бросилось в глаза — да это и любой бы заметил, — как они оба были привязаны друг к другу. Если он целый день проводил на рыбалке, а она оставалась дома, то она к вечеру шла от озера вниз и по пляжу спускалась к морю. И она, и я — если я случался поблизости — издалека видели его приближение. Он поворачивал от залива к берегу и выходил на сушу, а она торопилась к нему навстречу, и они замирали обнявшись, не обращая внимания ни на кого вокруг.
У нее были медно-красные волосы, постриженные под пажа, — по-моему, это так называется, — синие глаза из тех, которые кажутся близорукими, но видят дальше, чем вы думаете, а по ночам становятся темными, почти черными; губы у нее были надутые, точно ей все надоело, и, чтобы заставить ее улыбнуться, ей надо подарить весь мир, кожа не веснушчатая, не белая, а более теплого и естественного цвета и походила на персик. Она была маленькой и стройной, бархатная куртка — синяя — плотно облегала фигуру, а шапочка на затылке едва прикрывала медно-красные волосы.
По моим понятиям, ничего не могло быть лучше, чем лежать под легковушкой или грузовиком в засаленном комбинезоне, с гаечным ключом в руке и заниматься каким-нибудь старым болтом или гайкой, вдыхать запах машинного масла; кто-то заводит мотор, ребята вокруг меня стучат инструментами и что-то насвистывают. Я никогда не имел ничего против запаха или грязи.
в горах мы ближе, чем где-либо еще, к той высшей Сущности — как бы ее ни называть, — которая вершит наши судьбы
Смерть должна происходить по-другому. Она должна быть похожа на расставанье на вокзале, на прощание перед дальней дорогой, только без скорби и надрыва.
Но на это она отвечала неизменным вздохом, неизменным пожиманием плеч: «За меня ведь никто не сделает» — и, с усилием распрямив спину, принималась за нескончаемый ряд обременительных и никому не нужных дел, которые выдумывала себе сама, — и так изо дня в день, из года в год.
